Текст книги "Коллекция профессора Стаха"

Автор книги: Ростислав Самбук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

– Гулял. С ребятами у магазина постояли, на троих скинулись.

– Вечером в магазине водку не продают.

Набоченко хитро подмигнул.

– Это кому и как… Верка там работает, а она в Валеру влюблена. Если захотим, и пол-ящика вынесем.

– Так… – недовольно поморщился Вильченко и бросил взгляд на майора: все же непорядок на его участке. – И с кем же вы пьянствовали, Набоченко? До какого часа?

– Ну, Валера был… И Петро Логвинчук. Потом ещё Хомко припёрся. У него пятёрка нашлась. Ну, мы и её…

– Когда разошлись?

Борис почесал затылок.

– В пятницу это было, а в субботу не работаем. Вот и задержались. Часов до одиннадцати.

Нападение на таксиста произошло около десяти, и если Набоченко говорил правду, то он имел безупречное алиби.

– А Вера, продавщица, была с вами? – уточнил Вильченко.

– А то как же… Где Валера, там и Верка…

Участковый отозвал Шульгу к калитке.

– Тут рядом есть телефон, и можно позвонить в магазин.

Он вернулся через несколько минут.

– Да, пьянствовали возле магазина, – подтвердил хмуро. – Мы с тобой ещё поговорим! – сурово бросил Набоченко.

На учёте у участкового был ещё Тарас Онисько. Поговаривали, что он продаёт краденые стройматериалы. Но у Вильченко не было прямых доказательств.

Тарас сидел на скамейке перед калиткой и разговаривал с каким-то парнем. Увидев Вильченко, встал, посмотрел на участкового, побледнев.

– Зайдём… – кивнул Вильченко.

Они вошли в дом, и Шульга показал Онисько кепку.

– Ваша?

Тот сразу расплакался.

– Моя… Не хотел я… Это же просто шутка…

– Где оружием – посуровел майор.

– Какое оружие? Нет у меня никакого оружия…

– Которым угрожали таксисту.

Лицо у Онисько вытянулось.

– Пошутил я… Вон там, – показал на угол, где лежали детские игрушки, – там пугач… Сына моего… Пистолет игрушечный… Я купил его, ну и показал таксисту, а он почему-то испугался.

– И сам предложил вам деньги? – не без иронии спросил Шульга.

– Какие там деньги? Сорок семь рублей…

Вдруг в комнату, оттолкнув оперативника, вбежала жена. Заголосила:

– И что же ты натворил, дурак! За что вы его?

Шульга подал знак оперативнику, и тот вывел женщину в соседнюю комнату. Майор вытащил из кучи игрушек пистолет – почти точную копию ТТ. Подбросил на ладони.

– Итак, вы утверждаете…

– Пошутил я… Честное слово, пошутил. А этот таксист ничего не понял, отдал деньги.

Шульга ещё раз подбросил пистолет на ладони. Приказал Вильченко:

– Вызовите оперативную машину, сделаем обыск. – Покосился на Онисько. – Тоже мне шутник нашёлся! Знаете, сколько за грабёж полагается? Ещё раз спрашиваю, где пистолет? Все равно найдём – вам же хуже будет!

Лицо у Онисько внезапно покрылось пятнами, он шмыгнул носом и заплакал.

– Нет у меня оружия… Пошутил я…

Майор прошёлся по комнатам: три красиво обставленные комнаты и кухня. Завтра они покажут Онисько сержанту Омельченко, и, если тот не опознает Онисько, это дело доведут до конца уже другие. Ведь кто-то завладел-таки настоящим ТТ с полной обоймой патронов, и Шульге надо найти преступника, пока тот не начал стрелять.

Узкая улица круто шла вверх и упиралась в чей-то сад. Тишина. Только чирикают воробьи и где-то поблизости жалобно скулит щенок.

Климунда медленно поднялся к саду, немного постоял там, спрятавшись за кустами жасмина, посаженного прямо на улице. Бросил пустой рюкзак под ноги, жадно закурил. Все утро нервничал. Собственно, особых оснований для волнения не было. Они с Иваницким взвесили и предусмотрели даже детали, и пока все шло так, как было предусмотрено. «Москвич» профессора Василя Федотовича Стаха четверть часа назад выехал из ворот – жена профессора направилась с домработницей на базар. Климунда знал, что она ездит на базар дважды в неделю – в понедельник и в среду или четверг. За рулём сидела жена профессора – немолодая уже, лет за сорок, но ещё красивая женщина. Она, наверно, знала, что хороша, и молодилась – носила модную причёску, ярко красила губы, а под глазами накладывала густые тени.

Спиридон предложил познакомиться с ней, войти в доверие, стать своим человеком в доме Стахов, а потом уже действовать соответственно обстоятельствам. Но Иваницкий решительно забраковал этот вариант. Мол, лучшего подарка работникам милиции не сделаешь. Уголовный розыск сразу установит круг знакомых Стахов, а все остальное – дело техники, причём достаточно несложной. Самонадеянность Климунды была воистину безграничной.

Что ж, Омельян, вероятно, был прав. Спиридон и сам чувствовал какое-то несовершенство этого плана, хотя очень верил в силу своей мужской привлекательности, даже надеялся, что жена профессора Стаха сама подарит ему кое-что из коллекции своего мужа.

Климунда потушил свою «Любительскую» о ствол акации. «Москвич» уже стоял возле базара. А сейчас выйдет из дому и сам профессор. В это время он всегда прогуливает огромного чёрного дога Марса.

Профессор Василь Федотович Стах жил в красивом двухэтажном коттедже, обвитом с северной стороны диким виноградом, а с южной текомой – растением, похожим на глицинию, с большими красными, как лилии, цветами. Текома оплела огромную террасу второго этажа, на которую выходили окна кабинета профессора. Одну его стену целиком занимала коллекция Василя Федотовича – собрание древних икон.

Иваницкий сказал, что коллекция профессора Стаха – достаточно велика и очень ценная, а Иваницкий разбирался в этом. После того как Омельян доверил Климунде свои планы, тот специально пошёл в церковь, долго стоял перед иконостасом, рассматривал фрески, удивляясь, почему так гоняются за этой стариной? Постные удлинённые лица. И что в них красивого?

Иваницкий нарисовал ему схему расположения икон, обозначив крестиками самые ценные, и Климунда выучил её на память.

Омельян долго ломал голову, как проникнуть в дом профессора. Конечно, можно было позвонить, отрекомендоваться и попросить разрешения ознакомиться с коллекцией. Ведь Омельян Иванович Иваницкий – искусствовед, работает в государственном учреждении, и его интерес к собранию вполне естествен.

Но, поразмыслив, Иваницкий отбросил этот план. После исчезновения икон милиция непременно составит список всех, кто интересовался коллекцией, а Омельяну вовсе не нужно, чтобы его имя фигурировало в милицейских протоколах.

Иваницкому помог случай. Их музей посетила группа американских туристов, среди которых был известный коллекционер. Иваницкий сопровождал их – и вдруг его осенило. Рассказал, как бы между прочим, коллекционеру о собрании профессора Стаха и намекнул, что, если тот пожелает, можно посмотреть на эти уникальные иконы. Правда, профессор не очень любит посетителей, но директор их музея мог бы попросить его. И тогда уже он, Иваницкий, любезно возьмёт на себя хлопоты по организации осмотра коллекции.

Директор действительно договорился с Василем Федотовичем. Тот немного поворчал, но согласился принять американцев. Так Омельян Иваницкий попал в дом Стаха. Он не назвал свою фамилию профессору, держался в стороне, – тем более что Василь Федотович свободно говорил по-английски и рассказывал о своей коллекции сам, – но запомнил все, словно сфотографировал. Его мозг фиксировал реплики гостей профессора, только фиксировал, Иваницкий не позволил себе никаких эмоций, не проявил их даже тогда, когда Василь Федотович подвёл гостей к неброской иконе в центре коллекции и сказал, что это – Рублёв.

Гости щёлкали языками, громко переговариваясь, выражая своё восхищение, а Омельян тем временем запоминал – второй ряд снизу, седьмая икона слева…

Потом профессор угощал американцев кофе, водил по саду. Иваницкий, воспользовавшись этим, осмотрел все, обращая особое внимание на замки в парадной двери, а также на той, что вела в сад. Через окна первого этажа в дом проникнуть было невозможно – их закрывали узорчатые решётки: профессор очень дорожил своей коллекцией и оберегал её.

…Радостно и басовито залаял пёс, и Климунда весь напрягся. Итак, сейчас профессор выйдет и направится к реке – обычный получасовой маршрут…

Климунда поднял рюкзак, нащупал в наружном кармане пиджака отмычки. Как знать, сумеет ли он справиться с замком – вот где пригодился бы опыт Балабана. Но тому не удалось замести за собой следы после кражи в квартире Недбайло, и милиция арестовала его.

Он не явился на назначенную встречу с Климундой. Тогда Климунда позвонил сестре Балабана, работавшей вахтёром в каком-то общежитии. Та долго расспрашивала его, кто он и откуда, и, наконец, узнав, что звонит именно тот человек, о котором она слышала от брата, сообщила, что Балабана четыре дня назад арестовали в пригородном посёлке Городянке. Климунда полюбопытствовал, не оставил ли Лёха чего-нибудь у неё в квартире. Сестра ответила, что сама не лыком шита, и повесила трубку.

«Жаль, что нет Лёхи», – вздохнул Климунда и прижался к тонкому стволу акации, будто тот мог защитить его. Калитка профессорской усадьбы открылась, и на улицу вырвался огромный чёрный дог, запрыгал вокруг суховатого и непредставительного на вид мужчины с седой бородкой.

«Раз профессор, так можно и постановление горсовета не выполнять! – неприязненно подумал Спиридон. – Пса должен прогуливать на поводке и в наморднике. Распустились…»

Профессор с псом уже исчез за углом, а Климунда все ещё стоял в кустах жасмина, глядя им вслед. Потом натянул тонкие нитяные перчатки и прокрался, оглядываясь по сторонам, к калитке. Опёрся боком на её железное кружево, взялся за ручку – конечно, заперто… Теперь должен сделать самое сложное – быстро и незаметно перелезть через калитку. Это было нелегко. Калитка была высокая и заканчивалась длинными железными копьями. Правда, можно было бы попробовать отпереть замок, но на это нужно время: случайный прохожий мог заметить Климунду…

Ещё раз внимательно огляделся вокруг: тишина и покой, только воробьи не поделили чего-то и устроили настоящий скандал в саду напротив.

Климунда лёгким движением перебросил через калитку рюкзак. Ухватился за стальные прутья, подтянулся – и вдруг перестал ощущать своё тело. Оттолкнулся ногой от ручки и попробовал протиснуться между острыми прутьями, но только оцарапал плечо. Тогда, рискуя напороться на острие, перебросил своё тело через копья и чуть не упал на асфальтированную дорожку, ведущую к парадному коттеджа. Поднял рюкзак и, не оглядываясь, обежал дом. Профессор, видно, любил цветы – вся открытая веранда, выходившая в сад, была обсажена вьющимися розами. Под их прикрытием Климунда почувствовал себя увереннее.

Иваницкий рассказал, что дверь, ведущая из коттеджа на веранду, достаточно массивная, но запирается только на один, несколько устаревший французский замок. Спиридон имел набор отмычек и думал, что сразу справится с замком. Однако прошло пять, десять минут, а дверь не поддавалась. Нервы Климунды напряглись до предела. Тело покрылось холодным, липким потом. Встревоженный, изо всех сил надавил на стальную ручку отмычки. Замок вдруг лязгнул. Дверь легко поддалась, будто и не была заперта. Климунда, не оглядываясь, проскользнул в узкий коридорчик.

Знал на память по описанию Омельяна расположение комнат. Вот просторная гостиная первого этажа, крутая деревянная лестница на второй. Спиридон схватился за перила, но ему вдруг не хватило воздуха, ноги стали какими-то ватными, тело отяжелело.

Тупо смотрел на пушистый ковёр, застилавший весь пол гостиной, ощущая предательскую слабость под коленями, и вдруг понял, что и правда может умереть от страха. Эта мысль не оглушила, а, наоборот, сразу прибавила сил. Тело снова стало упругим, и Спиридон, перепрыгивая через ступеньки, взлетел на второй этаж, толкнул дверь слева – она вела в кабинет – и растерянно остановился. Казалось, на всю жизнь запомнил схему размещения икон, но то ли память вдруг изменила, то ли его что-то неожиданно так поразило в этой коллекции, – стоял и смотрел, оцепенев под суровыми взглядами святых, уставившихся на него со стены. Что-то стукнуло сбоку, и Климунда испуганно отшатнулся. Неужели кто-то на террасе? Стукнуло снова, и вдруг понял: форточка, он не закрыл за собой дверь, и начался сквозняк.

Спиридон снова посмотрел на святых. Теперь иконы показались ему обыкновенной мазнёй. Он и рубля не дал бы за самую ценную из них.

Климунда туже натянул перчатки, чтобы не мешали ему. Действовал решительно и точно, рассчитывая каждое движение. Нижний ряд, третья икона слева. Спиридон, не глядя, бросил её в рюкзак. Почти рядом – самая ценная, какой-то Рублёв; её снял осторожно и положил так, чтобы не поцарапать.

Вдруг Климунда вспомнил про Иваницкого. Тот сейчас ждёт его в своём «Москвиче» в нескольких кварталах отсюда. Сначала они хотели поставить машину за углом, но потом решили не делать этого. Улица достаточно тихая, усадьба от усадьбы в полсотне метров, машина может привлечь внимание, кто-нибудь запомнит номер или лицо водителя.

Климунда добрался уже до верхнего ряда. Придвинул стул и, снимая иконы, бережно складывал их в рюкзак. Когда снял последнюю из обозначенных в схеме Иваницкого, увидел, что в рюкзаке осталось немного места. Не раздумывая, снял ещё две – святого с постным лицом и богородицу с младенцем. Спиридон завязал рюкзак, легко бросил его себе за спину. Выскользнул из кабинета, прыгнул через ступеньку, но вдруг остановился, неудобно подавшись всем телом назад. Рука невольно скользнула в карман пиджака, который оттягивал пистолет.

В дверь гостиной входил профессор. Огромный чёрный пёс прыгал возле него.

Первым заметил Климунду дог… Замер, присев на передние лапы, и неожиданно прыгнул к лестнице, но в то же мгновение Спиридон успел выхватить пистолет.

Он выстрелил не задумываясь, ещё не сообразив, что делает, в оскаленную пасть дога. Толкнул ногой собаку в грудь – большое чёрное тело сползло по лестнице…

Климунда опустил пистолет и уставился на сухонького седобородого человека, застывшего у входа в гостиную с собачьим поводком в руке. Очевидно, профессор ещё ничего не понял, потому что стоял и обескураженно смотрел на молодого человека с рюкзаком на лестнице.

Климунда видел его полные ужаса глаза – они сверлили и притягивали Спиридона, он боялся и ненавидел их. Знал, что сейчас что-то случится, знал даже, что именно. Ведь ему надо немедленно уйти отсюда, а эта маленькая, жалкая фигура загораживает дорогу…

Климунде осталось преодолеть две или три ступеньки. Он остановился, чтобы перешагнуть через труп дога, и тут профессор бросился ему наперехват. Он гневно поднял руку с кожаным поводком и закричал тонким голосом:

– Назад, мерзавец!

Климунда поднял пистолет, ещё секунда – и выстрелил бы, но в этот момент маленький человечек больно хлестнул его поводком по руке. Спиридон опустил руку и неожиданно для самого себя бросился по лестнице вверх. Только очутившись на втором этаже, понял, что тут спасения нет.

Профессор сейчас поднимет шум, позвонит в милицию… Климунда поднял пистолет, но тут же снова опустил его – наверно, подумал, что вторично стрелять опасно. Хорошо, что первый выстрел не привлёк ничьего внимания. Он на секунду заколебался, только на секунду, перепрыгнул через ступеньки и ударил профессора, преградившего ему дорогу, рукояткой пистолета в висок. Увидел, как тот пошатнулся, схватился руками за грудь и упал прямо на пса.

Климунда хотел бежать, однако ноги у него снова подломились, и он опять сел на ступеньки, опершись рюкзаком на перила. Положил пистолет на колени и уставился на два тела, неподвижно лежавшие у его ног. Внезапно ощутил на себе десятки взглядов, словно во всех углах гостиной притаились маленькие седые человечки.

Сняв перчатки, Климунда нащупал в кармане папиросу, жадно затянулся несколько раз, обжигая пальцы, потушил папиросу и эта боль заставила его опомниться. Спрятал пистолет в наружный карман пиджака, подобрал окурок и, перешагнув через трупы, вышел на залитую солнцем асфальтированную дорожку.

Калитка теперь не была заперта. Спиридон выглянул, подождал, пока скрылись из виду какие-то двое прохожих, и направился к улице, где стоял «Москвич».

Иваницкий завёл мотор, ещё издали увидев Климунду. Спиридон плюхнулся на заднее сиденье, и Омельян, ни о чем не расспрашивая, рванул машину.

Иваницкий все время смотрел в зеркальце, не преследует ли кто-нибудь. Но улица была пуста. Только далеко позади вынырнула из-за поворота грузовая машина.

Омельян круто взял вправо, обогнал троллейбус и выскочил по проспекту на мост.

Только переехав его, Иваницкий нарушил молчание:

– Я вижу, у тебя порядок..

Климунда вцепился в спинку переднего сиденья, жарко выдохнул в ухо Иваницкому:

– Убил я его! Понимаешь убил…

Омельян крутанул руль, чуть не попав под колёса тяжёлого грузовика. Выровняв машину, прижался к тротуару и остановился. Обернулся к Климунде.

– Ты что, спятил? Кого убил?

– Обоих… профессора и пса…

Увидел, как побледнели щеки у Иваницкого, и это почему-то успокоило его, придало уверенности. Продолжал, будто речь шла о чем-то будничном, не стоящем особого внимания:

– Он вернулся не вовремя, профессор… Дог бросился на меня… Я стрелял… а потом ударил рукояткой профессора по голове.

– Ну, влипли… – растерянно проговорил Иваницкий. – Что же теперь будет?

– Ничего не будет. Ты всегда преувеличиваешь.

– Дай боже! Убийство профессора не шутка – поднимется вся милиция!

– Ищи ветра в поле!

Иваницкий пристально посмотрел Спиридону в глаза.

– Ты не наследил там?

Климунда ощупал карманы. Переложил пистолет во внутренний, достал перчатки, зачем-то натянул на левую руку.

– Сожги, – приказал Омельян, – перчатки сожги, а пистолет выкинь в реку. Сегодня же, – немного подумал и добавил: – встречаться не будем. Немедленно бери отпуск и катай на Чёрное море. Иконы сложи в чемодан и возьми с собой. Сдашь в камеру хранения – так надёжнее.

– Какие ещё будут указания? – В тоне Климунды чувствовалось пренебрежение. Он уже немного оправился от страха и считал, что имеет право на первую роль. – Никуда мне не хочется ехать.

Сказал так, лишь бы только возразить Иваницкому, потому что и самому хотелось как можно скорее сесть в самолёт, чтобы быть подальше от коттеджа, оплетённого текомой, от этих двух тел, от милиции, которая сегодня же начнёт расследование.

Омельян не обратил внимания на его возражение.

– Напишешь мне в Пицунду до востребования. Я буду там через неделю. Сообщишь, где сможем встретиться.

Климунда похлопал по рюкзаку.

– Скорее бы сплавить этот хлам.

– Это уж моя забота. Ты понял?

Климунда в ответ пробурчал что-то неопределённое. Иваницкий остановил машину.

– Держи, – подал Спиридону руку. – И я тебя прошу: не швыряйся деньгами на курорте. Милиция всегда принюхивается к таким.

– Угу… – Климунда и сам знал это. – Ты куда сейчас?

– Поставлю машину в гараж… – Иваницкому почему-то не хотелось говорить, что уже пятый день, как он находится в командировке в Москве – прилетел утренним самолётом и возвращается через два часа. На всякий случай – железное алиби, билет в оба конца взял для него один московский приятель, и фамилия Иваницкого не будет значиться в списках пассажиров. Вот только бы незаметно поставить машину в гараж…

«Москвич» тронулся, Климунда посмотрел ему вслед, закинул рюкзак за плечи и направился домой.

Вечером того же дня, когда убили профессора Стаха, следователю по особо важным делам Роману Панасовичу Козюренко сообщили: экспертиза установила, что убийца стрелял из пистолета, принадлежавшего когда-то сержанту Омельченко. А ещё через несколько минут майор Шульга доложил Козюренко о результатах своих поисков.

Козюренко хмурился. Шульга не мог сказать ничего утешительного, Розыски его фактически зашли в тупик. А первый выстрел прозвучал! Да ещё и как.

– Плохо, майор, – констатировал Козюренко и, увидев, как смутился Шульга, несколько подсластил пилюлю: – Но в случае с ограблением таксиста вы действовали находчиво. Я включил вас в состав своей группы, – закончил он неожиданно.

Шульга приготовился к разносу, ждал даже административных взысканий, и вдруг такое… Но ничем не выдав своей радости, сдержанно сказал:

– Благодарю, хотя я не проявил…

Роман Панасович остановил его скупым жестом.

– Не будем разводить церемоний, майор, дело не терпит проволочек – пистолет может выстрелить вторично. Хотя я лично придерживаюсь иного взгляда. Ибо преступление незаурядное, и грабители рассчитывают на большие деньги. – Счёл нужным объяснить: – Из коллекции профессора Стаха украдены ценнейшие иконы – преступник или был хорошо информирован о расположении икон, или сам занимается искусством.

– У человека, чуть не убившего сержанта Омельченко, – воспользовался паузой Шульга, – твёрдая рука. Думаю, профессиональный преступник.

– Все может быть, – неопределённо ответил Козюренко. – Это нам и надо выяснить, и начнём мы, майор, с изучения круга людей, вхожих в дом профессора. Мы должны также установить лиц, случайно побывавших там в последнее время.

Козюренко принялся излагать Шульге план, как это лучше сделать. Но его прервал телефонный звонок. Положив трубку, пояснил:

– Капитан Запорожцева – у неё неотложное дело.

В кабинет вошла красивая женщина, внешне ничем не похожая на капитана милиции. Русые волосы, широко поставленные зеленые глаза и свежие губы. Молодёжная блуза с клетчатым галстуком и широкий ремень с блестящей пряжкой, которым она туго затягивалась, ещё больше подчёркивали её девичью фигуру.

Козюренко вышел из-за своего большого полированного стола и придвинул Запорожцевой стул. Сел и сам.

– Какое же у вас неотложное дело, уважаемая Людмила Константиновна? – спросил, внимательно глядя не неё.

– Я сделала анализ пепла, оставленного преступником на лестнице в доме профессора Стаха…

– Ну… ну… – даже заёрзал на стуле заинтересовавшийся Козюренко.

Запорожцева положила перед ним бумажку.

– Хочу обратить ваше внимание, Роман Панасович. Около месяца назад, точнее четырнадцатого июня, на экспертизу принесли окурок папиросы «Любительская», найденный в квартире некоего Недбайло. Вульгарная квартирная кража, – уточнила она. – В доме Стаха преступник также курил «Любительскую».

Козюренко помолчал несколько секунд, оценивая услышанное. Повернулся к Шульге:

– Что скажете, Яков Павлович?

– Я слышал об этой краже. Дело вёл инспектор районного уголовного розыска.

– Спасибо, – обратился Козюренко к Запорожцевой, – за ваше очень важное сообщение. Да, думаю, очень важное. А вас, Яков Павлович, немедленно прошу найти дело об этой краже. Как вы сказали – Недбайло?

Дело о краже в квартире Недбайло было уже передано в прокуратуру. Шульге пришлось разыскать помощника районного прокурора, и через час папка лежала на столе Козюренко. Следователь нетерпеливо перелистывал подшитые в ней бумаги.

– Просто, – недовольно сказал он, – элементарно просто. Никаких тебе хлопот. Милиция составляет опись украденных вещей и список рассылает по назначению. Через неделю в Городянке предлагают одной женщине дёшево купить каракулевую шубу. Она покупает, конечно, показывает приятельницам… Короче, об этом узнают в милиции, а там в списке вещей Недбайло фигурирует каракулевая шуба. Дальше ещё проще: что у кого купил, обыск на квартире хорошо известного милиции вора-рецидивиста Алексея Балабана, неопровержимые доказательства содеянного, признание Балабана – и точка. Дело сдают в прокуратуру и ставят галочку – ещё одно преступление раскрыто. Следователя отмечают в приказе за хорошую работу. А я бы ему, сукиному сыну, – похлопал он ладонью по папке, – выговор с предупреждением. Во-первых, часть вещей не нашли. Почему? Балабан уверяет, что продал на толкучке. Но ведь лжёт, не мог этого сделать. Толкучка для него – смерть. А следователь верит ему… Верит, ибо так легче – не надо усложнять себе поиск… К тому же Балабан мог совершить преступление не один, а с кем-то. Они могли поделить вещи. Возможно, ещё один прохвост гуляет на свободе, а другой нарочно не выдаёт его – то ли из солидарности, то ли из страха, потому что за групповую кражу дают больший срок…

– Правильно ли я понимаю вас? – перебил Шульга. – Утром допросим Балабана?

– Да, конечно. Надо взяться за этого «домушника».

…Лёха с любопытством смотрел на этих двух новых начальников в штатском. Несомненно, начальников: сюда, в тюрьму, неначальников не пускают, а это начальство, и небось достаточно высокое, потому что один уже пожилой и держится властно, а другой – сухощавый, глазами так и сверлит, будто в самую душу к тебе заглядывает. Что ж, гляди на здоровье, а увидишь ли что?

Балабан сел на предложенный ему табурет. Под ложечкой засосало: что им надо? Дело его в прокуратуре довели до конца, скоро суд, а потом – знакомая жизнь в колонии, нельзя сказать, чтоб роскошная, но там своя «братия», и можно как-нибудь перекантоваться…

Балабан испытующе посмотрел на этих двух.

Старший, чуть лысоватый, закурил и придвинул Балабану две пачки – сигареты с фильтром и папиросы «Любительские». Балабан вытащил длинную сигарету высшего сорта, прикурил и пустил дым под потолок – таких сигарет давно не курил, даже у прокурора, не говоря уже о районном милицейском начальстве, угощали только «Памиром». Что ж, большее начальство – и сигареты получше.

– Хорошие сигареты? – спросил его следователь.

Балабан утвердительно кивнул и искоса посмотрел на пачку. Это не прошло мимо внимания Козюренко.

– Возьмите ещё, – предложил он. – Или вам больше по вкусу эти? – пододвинул «Любительские».

Балабан пренебрежительно отодвинул папиросы.

– Если уж нет ничего другого, – пояснил он. – Не накуриваюсь я ими, и дым не тот. Кислый.

– А я иногда курю, – возразил Козюренко, – для разнообразия.

Лёха посмотрел подозрительно: не издеваются ли над ним?

– Итак, – уточнил Козюренко, – вы утверждаете, что последнее время, по крайней мере перед арестом, не курили папирос «Любительские».

– Нет.

– А среди ваших знакомых были такие, что курили «Любительские»?

Какая-то искорка мелькнула в глазах Балабана: вспомнил Семена и узкую красноватую пачку у него в руках. Но ответил твёрдо:

– Не припоминаю.

– Подумайте.

Балабан на мгновение задумался и снова покачал головой:

– Нет, не знаю.

– Нехорошо, Балабан, получается, – наклонился к нему через стол Козюренко. – Вы утверждаете, что во время кражи на квартире Недбайло разбили вазу, и что в этой квартире были один. Как же вы можете объяснить тот факт, что на тумбочке, где стояла ваза, найден потушенный о неё окурок папиросы «Любительская»?

Балабан пожал плечами.

– А может, кто-нибудь приходил после меня? Я двери не запер…

– Зашёл, посидел, спокойно покурил, ничего не взял и ушёл себе… Не делайте из нас дурачков, Балабан!

– Зачем бы я это делал… Такие большие начальники.

– Не паясничайте! – сурово перебил его Козюренко. – Экспертизой установлено, что папиросу «Любительская» в обокраденной квартире курили не вы. Курил человек с совсем другой группой крови. И вы знаете этого человека.

Балабан прижал руки к сердцу.

– Я был один, – произнёс как можно убедительнее. Подумал, что какая-то там группа крови – это ещё не доказательство. Ты выложи на стол козыри, тогда поговорим, а так… Он ничего не скажет, пока есть малейшая возможность отбрехаться, потому что, если выйдут на Семена, докопаются до пистолета, а это уже…

У Балабана мороз прошёл по телу.

– Да, гражданин начальник, я взял квартиру один, и вы мне больше ничего не пришьёте.

– Допустим, Балабан, что я вам поверил, – согласился Козюренко. – Теперь скажите мне, где вы ночевали, когда оставались в городе.

Глаза у Лёхи забегали: неужели выйдут на сестру? Он закопал у неё в погребе металлическую коробку из-под леденцов, а в ней – его доля, пять тысяч рублей. Теперь он будет жить одной надеждой, которая скрасит его тяжёлую и однообразную жизнь в колонии, – пороскошествовать на эти пять тысяч, когда выйдет на свободу.

Ответил, преданно и честно глядя прямо в глаза Козюренко:

– А на вокзале… Иногда в Гидропарке… – Не соврал, потому что именно там провёл одну ночь. – В парке молодёжь на ночь палатки ставит, костёр разжигает. Возьмёшь бутылку, прибьёшься к компании. И тепло, и весело.

– Итак, знакомых и родных, у которых вы могли бы остановиться, в городе нет?

– Нет, – покачал головой Балабан.

Козюренко вызвал конвоира. Балабана увели.

– Что скажете, Яков Павлович? – спросил Шульгу.

– Надо начинать с Городянки. Крутит Балабан, и что-то за этим кроется.

– Ладно, вероятно, вы правы, майор. Вызывайте машину – и в Городянку. А я попробую показать Балабана сержанту Омельченко. Стрелял, правда, в Стаха не Балабан. И все же беспокоят меня эти «Любительские». Может быть, совпадение обстоятельств, но чем черт не шутит…

…Пятерых, приблизительно одного возраста, мужчин посадили на длинной скамье у стены. Вторым слева сидел Балабан. Знал – неспроста все это, но бодрился, даже деланно улыбался, а руки его мелко дрожали, и он спрятал их между коленями.

В дверях появился Козюренко с понятыми. Он даже не взглянул на Балабана, стал, словно подчёркивая свою непредвзятость… Но Балабан почувствовал такую ненависть к этому спокойному и уверенному в себе человеку, что едва сдержал желание броситься на него.

Вошёл сержант Омельченко. Козюренко что-то говорил – это была обычная в таких случаях процедура. Но Балабан не слышал ни слова. Он сразу узнал сержанта и не мог отвести от него взгляда, хотя понимал, что этим может выдать себя. Однако ничего не мог поделать, это было свыше его сил: захотелось встать и сознаться во всем, покаяться, упасть на пол, биться об него головой, чтобы заглушить в себе жар, почему-то поднимавшийся к сердцу и звучавший гулкими ударами в висках.

Козюренко предложил Омельченко внимательно посмотреть на пятерых у стены, нет ли среди них человека, напавшего на него. Эти слова как бы подали Балабану сигнал опасности, и он сумел наконец преодолеть себя, ощутил, как отхлынула кровь от сердца, и как оно опустело. Лицо его посерело, он сразу осунулся: смотрел вроде бы на сержанта, но ничего не видел, взгляд его не задерживался ни на чем – удивительное состояние человека, когда он чувствует себя почти несуществующим, потусторонним, когда ничего не страшно и все кажется суетою суёт, ничтожным…

Сначала Омельченко растерялся: все пятеро были вроде бы на одно лицо. Но он заставил себя сосредоточиться, взгляд его стал твёрдым. Представил себе лицо того, кто вышел тогда из темноты. Оно ожило перед ним – и не похоже было ни на одно из тех, на которые смотрел сейчас.

– Нет… – проговорил нерешительно, – нет… Тут его нет…

Вдруг его взгляд скрестился со взглядом второго слева. Что-то заставило сержанта всмотреться в лицо молодого парня. Нет, оно мало чем походило на то, что снилось ему в больнице, что время от времени представало в воображении, но теперь Омельченко знал: раньше он ошибался, а сейчас – нет. Вон тот, второй слева, позвал его тогда в кусты, а потом ударил ножом в спину.