Текст книги "Коррумпированный город"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава 15

«Паккард» дожидался меня там, где я его оставил, мотор продолжал работать. Бензина оставалось меньше половины бака, но этого должно было хватить, чтобы добраться до нужного места. Я выехал опять на бетонированное шоссе, но на следующем повороте съехал с него, чтобы избежать встречи с любознательным приятелем на заправочной станции, и въехал в город по другой дороге. В такой ранний час жители северной части города еще не отправились на работу, но даже там я заметил признаки пробуждения. Во многих домах загорелся свет, и на улицах появилось кое-какое движение. Я встретился с мусорным грузовиком и с молоковозом, мужчина в комбинезоне подстригал косилкой траву по бокам тротуара, несколько цветных девушек вышли из негритянского гетто, расположенного на той стороне улицы Лилиан, и отправились мыть посуду после вчерашних вечеринок и подавать белым хозяйкам завтрак в постель.

Меня нагнала патрульная полицейская машина и плавно проплыла мимо. Инстинкт чуть было не заставил меня остановить машину и нырнуть вниз, на сиденье, но патрульная машина проехала дальше, не обратив на меня внимания. Внезапно участившееся биение сердца и побелевшие от напряжения пальцы рук на руле лишний раз говорили о том, как сильно я рискую, но у меня не было другого выхода. Если только я не собирался покинуть город и бросить все это дело как раз в тот момент, когда казалось, что он начинает раскрываться. Но так я не мог поступить. Нет, я хотел уехать и все бросить, но не мог себе позволить это сделать.

Я объехал квартал, где одиноко высился дом Сэнфорда. Никаких следов черного автомобиля Керча, но в доме горел свет – на верхнем этаже и внизу. Я припарковал машину на боковой улице, возле теннисных кортов, и пошел по задней въездной дороге к черному ходу.

Чернокожая служанка, которая впустила меня накануне ночью, мыла посуду у открытого окна, рядом с дверью. Ее профиль был обращен ко мне, и я увидел ее шевелящиеся губы и услышал, как она без умолку разговаривала сама с собой:

– Держит меня на ногах всю ночь, а затем поднимает в полночь, заставляет готовить завтрак в шесть утра. Они думают, что я им заводная кукла, которую показывают в окне в пять и десять часов? Пойди принеси, подай вина, приготовь мне только желтки от трех яиц. Мне нельзя есть белок. Что с вами, барышня, этот поджаренный хлеб напоминает старую подошву. Да, господин Сэнфорд, нет, господин Сэнфорд... Господин Сэнфорд, поцеловали бы вы мою задницу!

Она бросила последнюю ложку и утопила кастрюлю в воде, которая заполнила раковину. Вздернув голову жизнерадостным движением, которое контрастировало с ее ворчанием, она стала напевать первые куплеты "Хочу выйти замуж". Ее глаза посмотрели вокруг и увидели у двери меня. Она прервала пение посередине фразы. Я тактично постучал, делая вид, что только сейчас подошел, и она открыла дверь со словами:

– Сегодня для вас нет никакой работы, и господин Сэнфорд приказал повару никого не кормить около двери. Хотя если вы подождете тут где-нибудь, пока встанет Сим, то, может быть, он разрешит вам отполировать одну из машин. Вчера он говорил, что "линкольн" надо помыть.

– Мне не нужна работа. – Я вынул из кошелька долларовую бумажку и обернул ее вокруг указательного пальца.

– Скажите, не тот ли вы мужчина, который приходил сюда вчера ночью? Почему вы теперь пришли с черного хода? Вы хотите опять увидеть господина Сэнфорда?

– Он уже встал?

– Да, но я не думаю, что он пожелает видеть кого-то в такую рань. Подождите минутку, я пойду узнаю. Вы можете войти, если вам не хочется обходить дом к парадному. Послушайте, ваша одежда в ужасном состоянии. Что с вами случилось, мистер?

Она открыла дверь, и я сунул ей доллар.

– Попал в аварию.

– Вы подождите здесь, а я пойду спрошу...

– Не надо, не беспокойте господина Сэнфорда. Я разыскиваю человека, которого зовут Керч. Вы знаете его?

– Как же мне его не знать? Сегодня утром он завтракал с господином Сэнфордом. – Она опять завела свою шарманку: – Вставать в шесть и готовить завтрак для двоих, потому что повара еще нет. Меня не нанимали стряпать.

– Послушайте, Керч все еще здесь?

– Нет, он ушел. Мне пришлось зажарить ему четыре яйца. Он съел шесть кусков поджаренного хлеба. Выпил сок из пяти апельсинов. У него не хватило такта оставить мне хоть немного сока. – Она спохватилась и посмотрела на меня с беспокойством; – Господин Керч – ваш друг?

– А у господина Керча вообще есть друзья?

Она позволила своим губам растянуться в широкой, веселой улыбке.

– Не похоже. Может быть, господин Сэнфорд?

– Если вы подавали им завтрак, то, возможно, слышали, о чем они говорили?

Ее лицо стало жестким, и она метнула на меня острый взгляд.

– Я не болтаю на улице о том, что здесь происходит. Господин Сэнфорд строг с нами в этом отношении. Вам не следует забывать: он может сделать так, что я не смогу найти другую работу в этом городе.

Я вынул из кошелька десятку, аккуратно ее сложил и заткнул в гофрированный кармашек ее фартука. Она сделала показной жест, словно отмахиваясь от дурного поступка, но оставила деньги в кармашке.

– Я не прошу вас выдавать секреты. Думаю, что я знаю, о чем они говорили. Мне надо лишь подтвердить свои догадки.

Она опять заулыбалась.

– Вы мне дали десять долларов, чтобы рассказать мне, о чем господин Сэнфорд разговаривал за завтраком?

– Я буду вам об этом рассказывать, а вы скажете, прав ли я.

– Хорошо, мистер. Я слушаю.

– Они говорили о собственности женщины по фамилии Уэзер.

– Они не слова не сказали о госпоже Уэзер...

– Тогда о Флорейн. Упоминали они имя Флорейн?

– Продолжайте, мистер. Я слушаю.

– Керч торопился продать собственность Флорейн господину Сэнфорду. Как моя догадка – тепло?

– Горячо, мистер. Вы попали в точку. Как это вы все узнали?

– Я очень догадливый. Но об одной вещи я никак не могу догадаться. Согласился ли господин Сэнфорд на покупку? Была ли заключена сделка?

– Не знаю, – ответила служанка. – Господин Сэнфорд велел мне унести подносы и больше не заходить. Но не думаю, что он хотел сделать эту покупку. У него, знаете, было такое окаменевшее выражение лица...

– Да, – отозвался я. – Мне приходилось видеть это выражение. Где сейчас господин Сэнфорд?

– Думаю, он все еще в своей комнате. Он много читает по утрам, перед уходом на работу. Я никогда не видела человека, который бы так много читал.

– Пойдите и спросите его, не примет ли он меня, хорошо?

– Да, сэр. Я спрошу его. – Но она медлила, оставаясь на кухне, и наконец спросила: – Вы ведь не скажете ему, что я разговаривала с вами о Керче? Тогда я точно лишусь работы.

– Я не скажу ему об этом и благодарю за помощь.

– Я благодарна вам за одиннадцать долларов. – Ее лицо снова осветилось улыбкой. – Вам лучше пройти в переднюю и подождать там. С минуты на минуту должен прийти повар, он не любит, когда на кухню заходят посторонние.

Я стал ждать в переднем холле, а она протанцевала вверх по парадной лестнице и через минуту вернулась:

– Господин Сэнфорд сказал, что вы можете сразу же к нему подняться. Возле лестницы увидите открытую дверь.

Он сидел возле высокого окна в кожаном кресле, которое своими большими размерами подчеркивало худобу его высохшего тела. Шелковый халат усиливал это впечатление, которое подкреплялось также неизменной бледностью и неусыпной настороженностью его голодных глаз, что свидетельствовало о том, что он провел бессонную ночь. Но широкая кровать в стиле королевы Елизаветы стояла неубранной.

Он перевернул книгу, положил ее на колени – "Прогресс и нищета", выпущено издательством "Эвримэн", – и посмотрел на меня:

– Извини, что принимаю тебя сидя.

Я сел в кресло напротив него.

– Извините, что сел без спросу. Я носился всю ночь, пытаясь навести порядок в этом мерзком городе. Очень устал.

– Ты неважно выглядишь, – сухо сказал он. – Кажется также, что тебя довольно основательно потрепали во время твоей ночной кампании.

Я резко оборвал его разглагольствования:

– Я пришел предупредить вас, господин Сэнфорд. Керч уехал оттуда, где мы были вместе, час или два назад. Слышал, что по пути он собирался заехать к вам. Нет ли у него случайно доверенности от госпожи Флорейн Уэзер?

Он снял очки для чтения и посмотрел на меня. Что-то похожее на улыбку сморщило кожу у его глаз и проложило несколько крупных складок почти до ушей.

– Это что-то вроде предупреждения с допросом, так?

– Сейчас вы услышите и предупреждение. Но вам следовало бы ответить на вопрос. Я ведь могу и сам легко это выяснить.

Какое-то время он молчал. Сложил очки и постукивал ими по суставам пальцев левой руки.

– Это факт, у него есть такая доверенность. Знаешь ли, он ведь поверенный в делах госпожи Уэзер.

– И он вступил с вами в переговоры о продаже гостиницы?

– Это верно. Так пожелала госпожа Уэзер, он действовал от ее имени. С твоей стороны было бы глупо предположить, что это было незаконное предложение.

– Конечно, Керч не сделает вам предложения, которое не было бы совершенно законным. И естественно, если бы он все же сделал такое предложение, то вы не захотели бы им воспользоваться. Именно поэтому я вас и предупреждаю.

– Но о чем ты меня предупреждаешь? Твои предупреждения чересчур завуалированы, не находишь?

– Пытался ли Керч продать вам остальную часть имущества моего отца? Клуб "Катей" и радиостанцию?

– Если и пытался, то тебя это не касается. Я повторяю: если бы и пытался.

– Кто управлял состоянием моего отца?

– Национальный банк нашего графства. Но почему ты выбрал меня, чтобы навести справки о своих семейных делах?..

– Я оказываю вам услугу. Стараюсь не связывать порядочную фамилию Сэнфорд с очень неприятным уголовным делом. Национальный банк графства принадлежит вам, правда?

Старый человек вздохнул.

– Только люди, которые ничего не знают о запутанности финансовых структур, люди, подобные тебе, могут сказать, что он принадлежит мне. Я – председатель правления.

– Вчера вечером вы мне сказали, что я являюсь наследником госпожи Уэзер. Это не утка?

– Я не уверен, что понимаю твой жаргон...

– Вы не можете унизить меня, – сказал я не очень любезно. – Вы добрались до положения, которое теперь занимаете, не с помощью распрекрасных слов, произносимых на благопристойных чаепитиях. Вы говорили мне правду?

Он устало махнул рукой.

– Зачем мне лгать тебе? Завещание официально утверждено уже давно.

– Тогда вопрос о продаже имущества моего отца прямо касается меня. Оно принадлежит мне.

– Боюсь, что ты несколько предвосхищаешь события. Владелицей является госпожа Уэзер. Она дала господину Керчу юридическое право действовать от ее имени во всех случаях. Надеюсь, это понятно.

– Это понятно, но это больше не соответствует действительному положению дел. Флорейн Уэзер умерла пару часов назад.

Проницательный взгляд его бледных глаз остановился на моем лице, затем устремился опять в сторону.

– Не знаю, можно ли тебе верить. Почему же она умерла, если действительно умерла?

– Об этом вы узнаете из газет. Я приехал лишь для того, чтобы предупредить. Не пытайтесь что-либо приобрести из принадлежавшего моему отцу, иначе попадете в беду. Может быть, ваши неприятности уже начались.

– Я в этом сомневаюсь. – Он говорил спокойно, но поза его выдавала напряжение. – Заодно могу сказать тебе, что не собираюсь даже рассматривать предложение Керча. Дело в том, что я собирался обговорить этот вопрос с госпожой Уэзер. Меня удивила его поспешность. – Он приподнял левую руку на несколько дюймов, затем бессильно опустил опять на подлокотник. – Теперь ты говоришь, что она умерла.

– Но вы купили гостиницу.

– А почему бы мне ее и не купить?

– Возможно, ни Флорейн Уэзер, ни ее представитель не имеют права продавать имущество моего отца. Убийца не может унаследовать имущество своей жертвы, так ведь говорит закон?

– Не думаю, что какой-то конкретный закон регулирует эти вопросы. – Он слегка улыбнулся. – Но обычно этого не делают. Принцип в данном случае имеет силу неписаного закона в наших судах. Не хочешь ли ты сказать, что твоя мачеха убила твоего отца? Ты знаешь, что у нее абсолютное алиби?

– Не сомневаюсь, что у нее есть такое алиби. Оно не помещало бы ей вступить в сговор с целью убить моего отца.

– Вступить в сговор с кем?

– Вот именно это я пытаюсь выяснить. – Я поднялся, чтобы уйти.

– Минутку, Джон, – сказал старый человек. – Если то, что ты мне сказал, правда, а я полагаю, что так оно и есть, то ты, так сказать, можешь занять место своего отца.

– Не в буквальном смысле, – отозвался я. – Он погиб на этом месте.

– Думаю, ты меня понимаешь. Твой отец занимал единственное в своем роде положение в городе, Джон. Полагаю, мы с ним установили эффективную и довольно полезную систему сотрудничества по вопросам использования различного имущества, принадлежавшего нам. Может быть, ты в ближайшие дни обдумаешь сложившуюся ситуацию и придешь к выводу о желательности сотрудничества, особенно в населенном пункте среднего размера, как наш город...

– Я вас понял очень хорошо. Теперь, когда у меня появилось какое-то имущество, вы решили, что меня стоит купить.

Он помахал бледной рукой у себя под носом.

– Ничего подобного не приходило мне в голову. Но не понимаю, почему бы нам не быть друзьями. Мы с твоим отцом были в тесных отношениях в течение многих лет. Приходи ко мне через несколько дней, Джон. Думаю, что сегодня ты несколько потрясен и потому воспринимаешь все слишком эмоционально.

– Убийство всегда потрясает меня.

– Убийство? Какое убийство? Разве госпожа Уэзер убита?

Я оставил его вопрос без ответа, которого так жаждали его старческие высохшие уши.

Глава 16

Флорейн Уэзер жила, пока была жива, всего в нескольких кварталах от дома Сэнфорда. Я поехал туда, полагая, что, может быть, найду ее в своем доме. Я запарковал машину за углом и прошел пешком к парадной двери. Служанка, которая подметала ступеньки соседнего, углового дома, посмотрела на меня, когда я поднялся на крыльцо. Поэтому я сделал вид, будто звоню в дверь. Она оказалась незапертой, и я вошел в дом.

Шторы в передней комнате все еще опущены, но через них проникало достаточно света, чтобы рассмотреть комнату. Флорейн лежала около дивана, на котором накануне вечером пыталась склонить Джоя Солта совершить великий поступок. Ее телу придали нелепое и неуклюжее положение. Спиной она опиралась на диван, ее ноги были широко раздвинуты, а подбородок уперся в плечо. При тусклом освещении, в тихой, красивой комнате казалось, что труп, оставленный в ритуальном помещении, сумел в последнем отчаянном порыве жизни сползти со смертного одра.

Я прошел на середину комнаты и посмотрел на нее. Нож, который я отобрал у Солта, лежал, обнаженный и окровавленный, на ковре рядом с ее скрюченной ногой. Над страшной маской запекшейся крови, которая обезобразила ее шею и нижнюю часть лица, тупо и холодно смотрели на меня открытые глаза. Мне не хотелось этого делать, но я все же склонился над ней и посмотрел на ее руки. Между пальцев увидел волосы, которые Керч выдрал из моей головы. Я вынул их. Пуговица от моего пальто оказалась под ее туловищем, и мне пришлось сдвинуть его, чтобы найти ее. Теперь мертвая женщина стала совсем каменной и холодной, окончательно превратилась в неодушевленный предмет. Керч преподнес мне урок: оказывается, процесс смерти довольно продолжителен и имеет несколько стадий.

Я поднял нож и закрывал его, когда внезапный звук глубокого вдоха за моей спиной мгновенно заставил напрячься все мое тело. Я взглянул через плечо и увидел женщину средних лет, которая, расставив ноги, застыла в дверях. На ее простом лице отразился такой ужас, что я почувствовал себя виноватым. Будто она действительно застала меня за каким-то позорным делом. Когда я обернулся к ней, из ножа, который я держал в руке, вдруг со щелчком выскочило лезвие. И тогда ее замерший глубокий вдох прорвался выдохом отчаянного вопля. Я шагнул к ней и увидел вблизи поднявшиеся невыщипанные брови, морщинистый лоб; складки, начинавшиеся у мясистого носа, углубленные и искривленные гримасой ужаса; напряженные морщины на ее прикушенной верхней губе; искусственные верхние зубы, которые сползли в пространство между открытыми губами и сделали смешным даже ее неподдельный страх. Невыразимая дикость возникшей ситуации оказалась такой гнетущей, что я ощутил почти потребность прикончить ее, как она того и ожидала. Ее вопли были невыносимы. Никакие мои слова не заставили бы ее замолчать – в руке у меня был нож.

Но я отказался от предназначавшейся мне роли убийцы. Когда я приблизился к двери, она вся съежилась и свалилась на пол. Я сложил нож и вышел наружу через парадную дверь, оставив ее сидящей на полу с раздвинутыми ногами. Ее цветное платье задралось, обнажив испещренные вздутыми синими венами ноги, черные чулки свернулись под толстыми коленками.

Я вышел на улицу. На соседнем крыльце стояла служанка и смотрела в мою сторону. Сдерживая паническое чувство, которое вселила в меня горничная госпожи Уэзер, я быстро, но небрежно сбежал с лестницы и живо пошел по дорожке к улице мимо уставившейся на меня девушки с веником в руках. Неожиданно распахнулась дверь на другой стороне улицы, но я не повернул головы, чтобы взглянуть. Я завернул за угол и устремился к "паккарду". Я еще не успел до него дойти, как раздался крик:

– Держите его! Убийство!

Я вскочил в машину и включил зажигание. Но тут же сообразил, что если я хочу скрыться, то машина Флорейн Уэзер не годится.

Когда я вылез из машины, ко мне со всех ног бежал, выскочив из-за угла, большой мужик в брюках и купальном халате, с намыленной шеей и безопасной бритвой в руках. Я выхватил из кармана пистолет Гарланда и показал ему. Он остановился, тяжело дыша, сжимая в руке маленькую бритву как оружие. Из-за угла выбежала служанка с веником и завопила:

– Не подходите к нему, господин Терхун! Он убьет вас.

– Брось оружие, – приказал мне Терхун. Его голос звучал хрипло и прерывисто.

Еще несколько женщин присоединились к служанке на углу, подняв визг и крики, когда увидели меня.

– Терри, вернись! – закричала одна из них. – Разве ты не видишь, у него пистолет!

Для своего возраста и комплекции господин Терхун оказался смелым малым. Он направился в мою сторону неуверенно, но не останавливаясь, немного согнувшись вперед в своем развевающемся халате, как старый борец, идущий по проходу зрительного зала, чтобы столкнуться с непобежденной, неизвестной знаменитостью.

Я не мог в него стрелять, не мог с ним поговорить, не мог его остановить. Я повернулся и побежал. Господин Терхун бросился за мной вдогонку, истошно крича:

– Держи! Держи!

Когда я достиг следующего угла, он отстал от меня на полквартала, но, наверное, с дюжину людей, мужчин и женщин, присоединились к погоне, растянувшись цепочкой по улице. Из домов выбегали все новые люди и присоединялись к ним. Их беспорядочная, торопливая беготня напоминала поведение своры обезьян, напуганных змеей.

Скрывшись за угол, я перешел на ускоренный шаг и быстро осмотрел улицу. Пока что никого не было видно. Я повернул в первый же проезд рядом с высоким домом из красного кирпича, который стоял недалеко от улицы. Когда я подскочил к закрытому гаражу в конце проезжей части, до меня донеслись крики и топанье от угла улицы. Я забежал за задний угол дома и прижался к стене, лихорадочно соображая, куда мне теперь податься. Топающие ноги пронеслись дальше по улице, но за первыми преследователями бежали все новые.

Я оторвался от стены и пересек просторный дворик, миновал закрытый ящик с песком и детские качели, проскочил через полосу оголенного кустарника, сучья которого цеплялись за одежду, перемахнул через высокий деревянный забор. За забором пригнулся, всматриваясь вперед и прислушиваясь к тому, что за спиной. Шум, кажется, затихал – во всяком случае, он оставался где-то в пределах улицы. Впереди, справа от меня, из двери в задней части дома вышел мужчина, застегивая пальто. Он вошел в гараж и минуту спустя вывел оттуда свою машину. Маленькая девочка в слюнявчике побежала к двери и помахала ему ручкой. Женщина с бигуди в волосах подошла вслед за девочкой и попросила ее отойти от открытой двери, чтобы не простудиться. Я наблюдал за этими людьми с таким же интересом, как если бы являлся членом этой семьи. Они не видели меня.

Дверь наконец захлопнулась, я выпрямился и пошел по грязной лужайке к заднему крылечку дома; за которым оказался. Из кухни в глубине дома доносились звуки чьих-то шагов и голос женщины, вернее, крик, который заставил меня замереть на мгновение:

– Алекс! Ты встал? Ты опоздаешь в школу.

У задней стороны дома, рядом с выездом, стоял велосипед Я вскочил на него и начал спускаться по проезду на улицу. После, казалось, долгой езды я опять очутился на, бульваре Фентон, на расстоянии полуквартала от парадной двери дома Флорейн Уэзер. Я пытался утешить себя мыслью о том, что велосипед – это своего рода маскировка: пожилой человек на нем выглядит старше, а молодой – моложе; но возвращение на ту же улицу напоминало погружение в ледяную воду. Когда я повернул к Центру, то краем глаза увидел женщин и детей, рассыпавшихся как горох по тротуарам и верандам следующего квартала. Я вцепился в резиновые рукоятки руля и нажал на педали, удирая от них. Упругий холодный воздух непрерывно дул мне в лицо, глаза слезились, а ноги по-спринтерски крутили педали. Один Господь знает, куда я несся, но я несся во весь дух, и мне это даже нравилось.

Когда я проносился мимо второго перекрестка, мое приподнятое настроение лопнуло как мыльный пузырь. Господин Терхун топал мне наперерез по боковой улице, его обнаженный вспотевший живот трясся на брюками, купальный халат развевался позади него. Я пригнул голову и продолжал накручивать педали, но он увидел меня, потряс безопасной бритвой, как талисманом, и испустил истошный вопль. Пестрая толпа, следовавшая за ним, подхватила его клич об убийстве. На следующем перекрестке я оглянулся и увидел, как он машет руками посередине улицы. Одна из машин затормозила, и он прыгнул на подножку. Я оглянулся еще раз и увидел его голову, высунувшуюся из окна набиравшей скорость машины, и указывающую вперед руку, как это бывало в старых кинокартинах о ловле беглецов. Владелец дома средних лет становится избранником судьбы и оказывается мужественным человеком, который ставит на карту все, чтобы поймать бандитов. Я начинал испытывать к нему глубокое отвращение и даже жалеть, что не прострелил ему ногу. Но в тот момент единственное, что я мог сделать, это жать на педали, стараясь спастись, что я и делал.

Где-то впереди, за пределами видимости, возник прерывистый звук, который нарастал, становился отчетливым и постепенно поднялся до такого громкого завывания, что заглушил все другие утренние звуки. Потом опасность будто бы пронеслась мимо, сирена замерла вдалеке и растворилась. Но затем ее звук прорезался вновь, гораздо громче и ближе. Когда я пролетал мимо пресвитерианской церкви, в двух кварталах от меня на улицу въехала полицейская машина и, завывая, понеслась в моем направлении. Я тут же завернул во въезд сбоку от церкви, пытался притормозить, обнаружил, что тормоза отказали, меня занесло на покрытом гравием проезде. Но кое-как я удержался и, виляя, подкатил к задней стене церкви.

Дверь оказалась закрытой. На другой стороне здания кто-то выстрелил. Я схватил велосипед и, чтобы сбить со следа, бросил его через матовое стекло. Затем побежал за угол церкви.

В следующем здании помещалась публичная библиотека. И не то память, не то инстинкт заставили меня обогнуть его. Здесь находилась старая, ржавая пожарная лестница, первая ступенька которой висела над землей на расстоянии девяти или десяти футов. Я подпрыгнул и ухватился за перекладину. По лестнице быстро поднялся на площадку на уровне второго этажа. Окно оказалось немного приоткрытым, а комната – пустой. Снизу донеслись ритмичные удары, а затем треск, как будто там выбили заднюю дверь. Я перелез через подоконник и закрыл за собой окно. Минуту или две простоял у стены, вдыхая запах мебели и старых книг, от которых веяло покоем, и слушая, как успокаивается мое сердце.

Книжные полки закрывали три из четырех стен большой квадратной комнаты. У четвертой стены стояла полукруглая стойка с пружинистой дверкой. Прикрепленная к стойке табличка гласила: "Детское отделение. Выдача книг. Часы работы: с 15 до 17.30". Я с облегчением вздохнул. Все говорило о том, что вряд ли кто зайдет сюда утром. На стене, рядом с открытой дверкой, висела доска объявлений, и я торопливо просмотрел прикрепленные записки. Самая крупная была написана от руки и приглашала: "Приходите слушать мадемуазель Флику Ранимеде на ее еженедельные чтения произведений Андерсена и Перро". На четверг были назначены сказки "Золушка" и "Гадкий утенок".

Пара шаркающих ног начала подниматься по потрескивающей лестнице. Я быстро пересек на цыпочках комнату, перепрыгнул через стойку выдачи и присел среди пачек книг. Шаги прошаркали по лестничной площадке, и, скрипнув, открылась дверь в комнату.

– Какая-то чертовщина, – донесся старческий голос. – Я бы поклялся, что утром открыл это окно.

Я начинал жалеть, что закрыл его под влиянием минутного порыва.

– Какое-то проклятье, черт возьми, – бормотал старик себе под нос. – Я даже не открывал задвижку на этой чертовой раме. – Я слышал, как он толкнул раму и широко ее раскрыл. – А теперь не смей закрываться, слышишь? Будто мне больше нечего делать, как ходить по этажам и открывать окна весь проклятый день.

Снаружи кто-то крикнул:

– Эй, там! Здесь никто не пробегал?

– Нет, – ответил старик. – Я никого нигде не видел. Кого вы ищете?

– Удравшего убийцу. Полоумного бандита, который убил женщину недалеко отсюда.

– Убийцу? – повторил старик дрожащим голосом.

– Думаешь, я шучу, дед? Ты ничего не видел и не слышал?

– Я никого и ничего не слышал.

– Ладно, если что узнаешь, дай нам знать. Мы будем тут поблизости, продолжим поиски.

– Понятно, начальник. Да, сэр. Но я буду молить святого Моисея, чтобы он не сунулся к нам сюда.

Старик вновь пересек комнату неровно шаркающими шагами и начал спускаться по поскрипывающей лестнице. Я выбрался из-за стойки и последовал за ним. Теперь я боялся воспользоваться окном; надо было отыскать другой выход. Опираясь на поручни и плавно наступая то на одну, то на другую ногу, я не допустил поскрипывания лестницы. С площадки на середине этажа увидел, что лестница спускается в парадное фойе библиотеки. Я прикидывал в уме шансы на успех побега, когда увидел у входной двери спину полицейского в синей форме. На площадке находилась дверь с матовым стеклом, на котором было написано: "Склад". Я попробовал набалдашник ручки. Он повернулся, и я вошел в темный коридор. Дверь в конце коридора вела в продолговатую низкую комнату. Полки с пожелтевшими газетами и книгами в потрепанных обложках высились от пола до потолка, оставляя неширокие проходы. У меня возникло дикое желание порыться среди старых газет и, может быть, найти описание убийства моего отца. Такое импульсивное желание охватывает человека, когда он не может зря терять время, но и ничего не выигрывает, экономя его.

В дальнем конце комнаты, между окнами, занавешенными зелеными шторами, находилась полка, на которой было написано: "Эти книги не выдавать". Я рассмотрел некоторые названия: "Гаргантюа и Пантагрюэль", "Воспитание чувств", "Иметь и не иметь", "Дикие пальмы". Доставляла какое-то утешение мысль, что добропорядочные люди, поддерживавшие Керча, тщательно охранялись от невоздержанности Рабле, аморальности Флобера, дерзости Хемингуэя и деградации Фолкнера.

В углу, справа от меня, находилась винтовая железная лестница, уходившая вниз, в темноту. Я спустился по ней на нижний этаж, где очутился между полутемных книжных стеллажей – возможно, основного хранилища библиотеки. Железная лестница уходила дальше. Я спустился по ней еще на два пролета и почувствовал под ногами цементный пол. Маленькие окна подвального помещения расположились высоко в бетонной стене, но я попытался выяснить, открываются ли они. Чем дольше я оставался в этом здании, тем в более опасное окружение попадал, тем больше было шансов в конце концов попасться.

Но не успел я добраться до первого окна, как мимо него промелькнули начищенные черные сапоги полицейского. Их вид, как удар по лицу, отбросил меня через комнату к другой стене. Боком я пробрался к двери, нащупал задвижку, открыл ее и вошел в другую комнату. Там оказался туалет с умывальником, освещенный лампочкой без абажура; она свисала с потолка на электрическом шнуре над раковиной и потрескавшимся зеркалом.

За последние двенадцать часов передо мной прошло столько лиц, столько произошло событий на моих глазах, что я забыл о своем собственном лице. Когда же взглянул на себя в покрытое пылью зеркало, то согласился бы вообще отказаться от лица. Я выглядел бледным, черная щетина, выросшая на щеках и подбородке, усиливала бледность, как и грязные подтеки. На правой скуле выделялась темная ссадина. Но больше всего досталось глазам: грязно-голубые зрачки, окаймленные распухшими розоватыми веками, как будто я куролесил и кутил всю ночь напролет. Лицо мне не понравилось. Пропало выражение искренности и юношеской привлекательности. В забрызганной кровью рубашке я походил на сбежавшего убийцу, который к тому же немного не в себе.

Я умылся холодной водой и причесал часть волос на темени карманной расческой. Затылок запекся, закрытый перепутанной массой волос, к нему было больно притронуться. Потом осторожно приоткрыл дверь и заглянул в соседнюю комнату.

Передо мной открылась камера без окон, около одной стены которой выстроились незакрытые гардеробные шкафчики, а вдоль второй – ряды крючков, на которых висели несколько пальто и две или три шляпы. Я примерил одежду и подобрал себе поношенное оксфордское пальто серого цвета, которое кое-как налезло на мои плечи, не порвавшись. Засаленная старая шляпа, висевшая над этим пальто, оказалась велика, но мне была нужна шляпа. Свою я где-то потерял. Поэтому я глубоко напялил ее на голову, так что поля коснулись ушей. В довершение маскировки я нашел пыльное пенсне на верхней полке одного из открытых гардеробных шкафов, а в другом шкафу – большую книгу в кожаном переплете. В пенсне все у меня расплывалось перед глазами, даже когда я его протер, но так было даже лучше. В пенсне мои глаза могли выглядеть иначе.

Вернувшись в туалетную комнату, я посмотрелся поверх пенсне в зеркало. И, конечно, не узнал себя. Теперь я выглядел как бедный ученый, даже, возможно, еврей. Я надеялся, что местный фашизм расцвел в городе не до такой степени, чтобы полиция отнеслась ко мне с подозрением только потому, что я несколько напоминал еврея. Я отправился обратно тем же путем, вверх по винтовой лестнице, через склад на лестничную площадку над парадным фойе. Там по-прежнему спиной к двери стоял полицейский. Я чувствовал себя неуверенно, как неопытный водитель, который впервые собирается выехать на большую дорогу, и ему кажется, что jy всем бросается в глаза. Но я сгорбился, надеясь, что это будет воспринято как сутулость ученого, и пошел вниз по лестнице, к двери.