Текст книги "Невероятные приключения факира, запертого в шкафу ИКЕА"

Автор книги: Ромен Пуэртолас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

* * *

Новые правила приема посетителей в Национальной полиции гласят, что отныне каждый добропорядочный французский гражданин имеет право обращаться с жалобой на любые, даже самые незначительные, нарушения закона, причем в любой комиссариат. Полицейский же, у которого нет никаких прав, обязан принять жалобу, даже если считает ее необоснованной, а главное, ему запрещено отсылать посетителя в другой участок, чтобы от него отделаться, что до тех пор было общей практикой. И вот уже несколько месяцев разгневанные граждане портили жизнь полицейским, их, видите ли, раздражало, что очередь движется медленнее, чем на почте или в соседнем колбасном магазине, а полицейские злились, осознавая, что они всего лишь люди, а не осьминоги, многочисленные щупальца которых могли бы с большой пользой для дела печатать по нескольку протоколов одновременно. Эти негативные эмоции усиливались с наступлением ночи, поскольку число открытых участков таяло, как ледышка на пупке Ким Бейсингер, и все жертвы стягивались в одну-единственную точку Парижа, в результате получалось как раз обратное тому, что пытались изменить, вводя новые правила.

Таким образом, прошло не меньше трех часов между тем моментом, когда Гюстав решил обратиться в полицию, и тем, когда он победоносно подписывал свое заявление у дежурного.

Тот вовсе не собирался нарушать дружеские отношения, установленные между полицией данного участка и цыганской общиной по ту сторону окружной автомобильной дороги, и торопил дежурного полицейского и коллегу из ИКЕА, который сопровождал пострадавшего, illico presto [20]20
  Немедленно (ит.).


[Закрыть] пересмотреть пленки камеры видеонаблюдения, снятые в течение дня. Они найдут этого проклятого индийского факира, посмевшего внести смуту в их этническое меньшинство, и тот вернет таксисту все украденное, вплоть до последнего цента.

Вот каким образом Гюстав Палурд, майор полиции Александра Ляфасоль и полицейский Стефан Демрамор встретились среди ночи в тесной каморке службы охраны магазина, чтобы полюбоваться, как индиец, сошедший с трапа самолета, добрых двадцать минут в восторге созерцал автоматические двери ИКЕА, прежде чем осмелился зайти внутрь.

– Если он так будет стоять перед каждой дверью, нам не уйти раньше завтрашнего вечера, – сказал полицейский, прокручивавший пленку.

– Там больше нет никаких дверей, – сообщил директор магазина мсье Жюлио Симпа, протирая полотняным носовым платком свои круглые очки в стиле Гарри Поттера.

– Мы сможем просмотреть пленку в ускоренном темпе, – добавила майор Ляфасоль, уверенная, что, сделав такое предложение, она не будет выглядеть дурой, чего страшно боялась, поскольку комплексовала из-за своей дурацкой фамилии.

– Боюсь, это будет напоминать Бенни Хилла! [21]21
  Альфред Хоторн «Бенни» Хилл (1924–1992) – английский актер, комик. Создатель популярной во всем мире программы «Шоу Бенни Хилла».


[Закрыть] – воскликнул таксист, кругозор которого не выходил за рамки телевидения.

– Помолчите и дайте нам работать! – холодно отрезал Демрамор, которому трудно было всегда оставаться мраморно-холодным.

Не принимая участия в оживленных пересудах о собственной персоне, индиец блуждал по коридорам магазина. Как только камера теряла его из виду, он тут же попадал в поле зрения другой. А он-то не заметил ни одной! Посмотрели, как он обедает в ресторане в обществе красивой блондинки, которая толкнула его в очереди и разбила ему солнечные очки.

– Придется ей с ним трахаться, – заметил Гюстав, которому казалось, что он смотрит эпизод из «Секретной истории» в своем трейлере.

Обед прокрутили в ритме ускоренной съемки, потом наблюдали скитания факира уже в одиночестве. Это точно напоминало эпизоды из «Бенни Хилла». Затем перешли на обычную скорость, и тут неожиданно индиец залез под кровать.

– «Birkeland». Отличный выбор, наша лучшая кровать, – сказал Жюлио Симпа, и три пары глаз уставились на него.

Потом увидели, как вор вылез из своего убежища, приготовил себе на кухне поднос с едой и смаковал ее, уставясь в безнадежно бездействующий телевизор из пластика в выставочной гостиной. Потом читал газету, развалившись на диване в носках. Он вел себя как дома.

– Попался! – вдруг закричал охранник, тыча пальцем в экран телевизора.

Он подскочил на стуле, как чертик на пружинке, ринулся к двери и вылетел из комнаты – никто так и не понял, что на него нашло.

Остальные продолжали смотреть видеозапись. Около 22.15 на экране появился директор магазина в сопровождении толстого коротышки, который, казалось, всегда мечтал родиться женщиной, и технической группы в полном составе. Жюлио Симпа нашел, что выглядит очень фотогенично, и пожалел, что не сделал карьеры в кино.

– Роль Гарри Поттера уже отдали, – пробормотал он, смирившись с судьбой, и поправил очки.

Тогда все увидели, как индиец запрыгал на одной ноге, а потом спрятался в синий металлический шкаф, который стали заворачивать в пузырчатую пленку, опустили в картонный ящик и наконец поместили в огромный деревянный контейнер. Упаковщики закрепили все это сооружение длинными ремнями и на гигантской электрофуре повезли по направлению к грузоподъемнику.

В этот момент в помещение вошел охранник, знаток американских детективных сериалов. Он нес поднос индийца, найденный на столике перед телевизором в черно-белой блестящей гостиной. Он напялил на себя серый пиджак, красный галстук и черные туфли.

– На этой тарелке и на бокале куча отпечатков пальцев! – торжественно сообщил он. – А на одежде вы наверняка найдете его волосы.

Майор полиции скорчила брезгливую мину при виде грязных туфель. Не обращая внимания на охранника, она повернулась к директору магазина:

– Что вы сделали с этим шкафом?

– Шкафом, который мы сейчас видели? – пробормотал тот, меняясь в лице.

– Да, именно с тем, которого уже нет в кадре.

– Отправили…

– Отправили?

– Ну да, послали, увезли.

– Я прекрасно понимаю, что значит слово «отправили», – перебила Ляфасоль, которая чувствовала, что ее начинают считать идиоткой. – Но куда именно?

Директор закусил верхнюю губу. Если бы он был Гарри Поттером, в эту минуту он мог бы исчезнуть по мановению волшебной палочки.

– В Великобританию.

Все одновременно сглотнули слюну.

UK
Великобритания

Аджаташатру разбудили голоса.

Громкие мужские голоса.

Он даже не заметил, что заснул. С тех пор как он оказался в шкафу, куда его только не роняли! Он чувствовал, как его оторвали от земли, чувствовал, как катили. А главное – ударяли о стены, лестницы и другие разные НУО (неустановленные объекты).

Несколько раз он был уже готов выйти и во всем признаться. Возможно, это лучше, чем позволить себя пихать и везти в неизвестном направлении. К тому же темнота и громкие непонятные французские голоса за стенкой действовали на него депрессивно.

Однако Аджаташатру все выдержал.

И несколько минут спустя это себя оправдало. Он больше ничего не слышал и не чувствовал. Правда, он решил было, что умер. Но боль, которую почувствовал, ущипнув себя в бок, подтвердила, что это не так, по крайней мере пока еще не умер, и что его просто бросили в тишине и сумерках на произвол печальной судьбы. Тогда он попытался выйти из шкафа, но не смог. Отчаявшись и выбившись из сил, он, должно быть, впал в полубессознательное состояние.

Теперь громкие голоса не умолкали. Индийцу показалось, что он различал пять. Но это было не очевидно, все они звучали одинаково торжественно и приглушенно, словно из загробного мира. Одно было ясно: это были другие голоса, не те, что в магазине. Они говорили очень быстро и изъяснялись на каком-то языке, полном звукоподражаний, отрывистых, резких звуков и казавшемся ему знакомым. «Арабский язык, на котором говорят негры», – подумал индиец.

Один из мужчин расхохотался. Словно пружинный матрас заскрипел под пылкими телодвижениями любовников.

Не зная, кому принадлежат эти голоса – друзьям или недругам, факир затаил дыхание. К друзьям он причислял всех, кто не возмутился бы, найди они его в этом шкафу. К врагам – всех остальных: работников ИКЕА, полицейских, потенциальную покупательницу шкафа, потенциального мужа потенциальной покупательницы, который, вернувшись с работы, найдет в своем новом шкафу индийца в носках.

Он с трудом глотал, пытаясь увлажнить рот слюной. Губы у него слиплись, словно кто-то намазал их клеем. Внезапно его охватила ужасная паника: ему казалось, что еще страшнее, чем если его найдут живым, умереть в этом шкафу из дешевого листового железа.

Во время представлений в своей деревне Аджаташатру мог неделями не есть, сидя в позе лотоса внутри ствола священного фикуса, как это делал две тысячи пятьсот лет назад основатель буддизма Сиддхартха Гаутама. Он позволял себе лишь роскошь принимать пищу раз в сутки, в полдень: винты, шурупы и прочие ржавые гвозди, которые деревенские жители охотно несли ему в виде приношений. В мае 2005 года его затмил пятнадцатилетний подросток по имени Рам Бахадур Бомжам, почитатели которого уверяли, что он уже полгода не ест и не пьет. Телевидение всего мира заинтересовалось самозванцем, забыв про Аджаташатру, сидевшего внутри своего дерева.

На самом деле наш факир был гурманом и не мог и дня прожить без еды. Каждый вечер после захода солнца он задергивал полог своей палатки, раскинутой перед фикусом, и шел подкрепиться припасами, которые приносил ему его кузен Рибасмати (произносите: рис-басмати), соучастник многих его трюков. Что же касается винтов и болтов, они были сделаны из угля, что, конечно, малоприятно для поглощения, но лучше для пищеварения, чем настоящие стальные гвозди, пусть даже ржавые.

Но Аджаташатру никогда еще не приходилось поститься, сидя в шкафу, в двойном дне которого не было бы припрятано съестное. Возможно, он выдержал бы, если бы его к этому принудили. Однажды врач из Кишанйогура заявил ему, что средний человек, факир он или нет, не может прожить без пищи больше семидесяти двух часов, иначе говоря, трех дней.

Разумеется, прошло всего пять часов после того, как он ел и пил в последний раз, но этого индиец не знал. В темноте шкафа он потерял всякое представление о времени. И поскольку в данный момент ему хотелось пить, его ипохондрическое состояние, плохо совместимое с функциями факира, подсказывало ему, что, возможно, он уже провел взаперти больше предначертанных семидесяти двух часов и что продолжительность его жизни подходит к концу, как догорающая свеча.

Если доктор говорил правду, индиец должен был срочно что-то выпить. Невзирая на дружеские или враждебные голоса за стенкой, наш герой снова попытался открыть дверь шкафа, чтобы выбраться наружу. Это был вопрос жизни и смерти. Но снова его усилия оказались тщетными. Его слабые, узловатые руки, в отличие от рук суперменов из болливудских фильмов, не могли сломать дверцы шкафа, не важно, будь то шкаф ИКЕА или нет.

Наверное, он действовал слишком громко, потому что голоса внезапно стихли.

Аджаташатру снова затаил дыхание и ждал с широко раскрытыми глазами, хотя вокруг была кромешная тьма. Но, увы, он находился не на сцене в стеклянной клетке, наполненной водой и прикрытой плотной крышкой, которая давала возможность дышать, едва опускался занавес. Он задержал дыхание только на несколько минут, а потом задышал, будто конь захрапел.

Он услышал удивленные крики за стенкой, потом раздались звуки: консервная банка падает на железный пол, люди суетятся.

– Не уходите! – крикнул он, стараясь как можно лучше произносить слова по-английски.

После короткого молчания чей-то голос спросил его на том же языке, кто он такой. Акцент был очень типичный. Это, без сомнения, негр. Хотя из шкафа, погруженного во мрак, все могли казаться черными.

Индиец знал, что должен быть начеку. Африканцы чаще всего анимисты и тогда одушевляют все, что им попадается, как в «Алисе в Стране чудес». Если он не скажет им правды, они наверняка подумают, что имеют дело с говорящим шкафом, и стремглав убегут из этого проклятого места, а вместе с ними исчезнет и единственный его шанс выбраться отсюда живым. Он еще не знал, что эти люди не анимисты, а мусульмане, и что, находясь в грузовике, они не могли взять ноги в руки и пуститься наутек, даже если бы им этого сильно захотелось.

– Хорошо, если вы спрашиваете, меня зовут Аджаташатру Кауравы, – начал индиец, стараясь использовать самый оксфордский из своих английских акцентов (у шкафа не могло быть такого прекрасного произношения). – Я из Раджастана. Вы, наверное, не поверите, но меня заперли в шкафу, пока я его измерял в большом французском, вернее, шведском магазине. У меня нет ни воды, ни еды. Не могли бы вы сказать, где мы находимся?

– В грузовике, – ответил голос.

– В грузовике? Ничего себе! И мы что, едем?

– Да, – ответил другой.

– Странно, я ничего не чувствую, но верю, если вы говорите, впрочем выбора у меня нет. А можно спросить, куда мы едем, если позволите?

– В Англию.

– По крайней мере, мы надеемся, – добавил другой голос.

– Вы надеетесь? А можно спросить, что вы делаете в грузовике, если вы не совсем уверены в маршруте?

Какое-то мгновение голоса говорили на родном языке. Через несколько минут более зычный, более громкий голос, наверняка главного из них, вступил в разговор и ответил на вопрос.

* * *

Он сказал, что его зовут Вуираж (произносите: Вираж), что все они из Судана и их в грузовике шестеро: Кугри, Базель, Мохаммед, Ниджам и Амсалу (произносите, как вам заблагорассудится). Хасан, которого арестовала итальянская полиция, в перекличке не участвовал. Всемером примерно год назад они покинули свою страну, точнее, город Джуба, в нынешнем Южном Судане. С тех пор они пережили эпопею, достойную лучшего романа Жюля Верна.

Возле суданского города Селима семеро друзей пересекли приграничную зону между Суданом, Ливией и Египтом. Оттуда проводники-египтяне отвели их в Ливию, сперва в Эль-Куфру на юго-востоке, потом в Бенгази на севере. Дальше они отправились в Триполи, где жили и работали восемь месяцев. Как-то ночью они пустились в авантюру – сели на корабль вместе с другими шестьюдесятью пассажирами, чтобы добраться до берегов маленького итальянского острова Лампедуза. Карабинеры арестовали их и поместили в тюрьму в городе Калтанисетта. Контрабандисты помогли им выбраться оттуда, упрятали их понадежнее, а потом потребовали у их семей выкуп. Тысячу евро – астрономическую сумму. Община собрала деньги и заплатила за них шестерых, но не за Хасана, который так и не смог выйти на волю. Заложники были отпущены и посажены на поезд, который шел из Италии в Испанию. Они оказались в Барселоне, думая, что это город на севере Франции, провели там несколько дней и, только когда сели на поезд в Эксагон, а точнее, в Париж, поняли свою ошибку. Короче говоря, у беглецов ушел почти год, чтобы нелегально проделать то расстояние, которое обычный пассажир может преодолеть за одиннадцать часов комфортабельного полета.

Вуираж и его приспешники болтались затем три дня в столице, прежде чем сесть в поезд, идущий в Кале, – их последний этап на пути в Великобританию. Они пробыли там десять дней, им помогали большей частью представители Красного Креста, дай Аллах им здоровья, приносили еду и нашли пристанище. Именно таким образом полиция и узнаёт примерное число беженцев, собравшихся в этой зоне. Красный Крест выдал двести пятьдесят порций в обед? Значит, здесь по меньшей мере двести пятьдесят нелегальных иммигрантов.

Для полиции они были нелегалы, для Красного Креста – люди, брошенные на произвол судьбы. Такая двойственность очень выбивает из колеи, трудно жить, испытывая внутри себя этот дикий страх.

Этой ночью, около двух часов, они вскочили в грузовик, пока тот двигался черепашьим шагом в веренице машин, въезжающих в туннель под Ла-Маншем.

– Вы хотите сказать, что прыгнули в грузовик на ходу? – воскликнул Аджаташатру, как будто это был единственно важный момент в этой истории.

– Да, – ответил Вуираж своим низким голосом, – проводник открыл дверь металлическим прутом, и мы залезли внутрь. Водитель, наверное, даже не заметил.

– Но ведь это опасно!

– Опасно оставаться в нашей стране. Нам нечего терять. Думаю, тебе тоже.

– Ну нет, вы ошибаетесь, я не нелегал, у меня нет ни малейшего намерения попасть в Англию, – стал возражать индиец. – Я же сказал вам, я факир, это очень почетная профессия, я оказался заперт в этом шкафу, когда измерял его в магазине. Я приехал во Францию купить новую кровать с гвоздями…

– Кончай пороть чушь! – перебил его африканец, который не верил ни единому слову из абракадабры, рассказанной индийцем. – Все мы в одной лодке.

– В одном грузовике, – поправил индиец шепотом.

* * *

Тогда между двумя попутчиками, которых, казалось бы, должно было разделять все, начиная от дверцы шкафа, но в результате соединила судьба, завязался поучительный разговор. Возможно, для беженца было проще раскрыть душу перед дверью этой маленькой импровизированной исповедальни, в кузове переваливающегося со стороны на сторону грузовика, чем глядя в лицо другому человеку, который мог выказать свое отношение к нему, нахмурив брови или опустив ресницы. Как бы то ни было, он стал рассказывать индийцу все, что накопилось у него на душе с тех пор, как однажды он решил пуститься в долгое опасное путешествие. Незнакомые чаще всего пользуются исключительным правом выслушивать исповеди других первых встречных.

Тогда Аджаташатру узнал, что даже если Вуираж уехал из своей страны, то вовсе не с банальной целью купить кровать в знаменитом мебельном магазине. Суданец оставил семью, чтобы попытать счастья в «далеком прекрасном краю», как ему нравилось говорить. Единственной его ошибкой было то, что он родился не на том берегу Средиземного моря, там, где, как две неразлучные болезни, расплодились нищета и голод, разъедая и разрушая все на своем пути.

Политические катаклизмы в Судане привели страну к полному экономическому маразму, что вынудило самых крепких мужчин ступить на тернистый путь эмиграции. Но, оказавшись не на своей земле, даже самые сильные становились уязвимыми, превращались в отданных на заклание животных с потухшим взором. Вдали от дома все они становились испуганными безутешными детьми, если дело принимало плохой оборот.

– Тогда сердце громко стучит в груди, – резюмировал Вуираж, ударив себя по грудной клетке так сильно, что Аджаташатру было слышно даже внутри шкафа.

Сердце громко стучит в груди каждый раз, когда грузовик замедляет ход, каждый раз, когда он останавливается… От страха, что тебя, скрючившегося за штабелем коробок или сидящего в пыли среди ящиков с овощами, обнаружит полиция. Как унизительно! Ведь даже у беженцев есть своя гордость. Лишенные имущества, паспорта, личности, наверное, гордость – единственное, что у них оставалось. Поэтому они уезжали в одиночку, без жен и детей. Чтобы те не видели их такими. Чтобы помнили большими и сильными. Всегда.

И внутренности раздирал не страх быть избитым, нет, ведь на этом берегу Средиземного моря не бьют, а страх, что отправят назад, в ту страну, откуда ты бежал, или, и того хуже, в незнакомую страну, потому что белым было наплевать, куда они вас зашвырнут, главное, чтобы вы не остались у них. Черные вечно устраивают беспорядки. И эта депортация была больнее, чем удары палок, которые, по сути, калечат только тело, но не душу. Это невидимый шрам, но он не заживает, и нужно научиться с ним жить – жить снова, выживать.

Потому что раз они решили, то будут стоять до конца.

Все средства хороши, чтобы в один прекрасный день оказаться в «далеком прекрасном краю». Даже если в Европе с ними не хотят делиться пирогом. Вуираж, Кугри, Базель, Мохаммед, Ниджам, Амсалу – шесть из сотен, пытавших счастье до них или после. Это всегда были те же мужчины, те же сердца, бившиеся в изголодавшейся груди, но тем не менее в странах, где всего было вдоволь – домов, машин, овощей, мяса и воды, – одни считали, что люди брошены на произвол судьбы, а другие – что они преступники. С одной стороны гуманитарные организации, с другой – полиция. С одной стороны те, кто принимает их, ни о чем не спрашивая, с другой – те, кто, даже не предупредив, отправляет назад. Да, на вкус, на цвет… И Вуираж повторил, что невозможно жить в таком двойственном положении, с этим страхом в животе, никогда не зная, на кого нарвешься.

Но игра стоила свеч.

Они бросили все, чтобы отправиться в страну, где, как они надеялись, им дадут возможность работать и зарабатывать, даже если ради этого им придется проглотить немало дерьма. Это все, о чем они просили, – пусть им дадут глотать дерьмо с той минуты, когда их здесь примут. Найти достойную работу, чтобы можно было посылать деньги семье, чтобы у их детей больше не было этих вздувшихся, твердых, как мячи, но при этом совсем пустых животов. Чтобы все они выживали под солнцем, чтобы не было мух, которые липнут к губам, после того как присасывались к коровьим задницам. И пусть это не понравится Азнавуру, [22]22
  Намек на слова из песни Шарля Азнавура «Щавель»: «Кажется, нищета легче переносится на солнце».


[Закрыть]но и под солнцем нищета не менее ужасна.

Почему одни рождаются здесь, а другие там? Почему у одних есть все, а у других ничего? Почему одни живут нормально, а у других, все тех же, есть только одно право – молча умирать?

– Мы уже зашли слишком далеко, – продолжал замогильный голос. – Наши семьи поверили нам, помогли заплатить за это путешествие и теперь ждут, чтобы мы в свою очередь помогли им. Нет ничего постыдного в том, чтобы путешествовать в шкафу, Аджаташатру. Ведь ты понимаешь бессилие отца, который не может дать своим детям даже по куску хлеба. Вот почему все мы здесь, в этом грузовике.

Наступила тишина.

Это был второй удар, похожий на электрошок и полученный факиром прямо в сердце с начала своего путешествия. Он ничего не сказал. Потому что ему нечего было сказать. Ему было стыдно за ничтожные мотивы своего собственного путешествия, и он возблагодарил Будду за то, что оказался за дверью и ему не нужно смотреть мужчине в глаза.

– Я понимаю, – сумел он все-таки выдавить из себя, очень взволнованный.

– А теперь твоя очередь, Аджа. Но сначала мы вытащим тебя оттуда, чтобы ты мог выпить воды и поесть. Твой голос звучит очень тихо, – наверное, ящик толстый.

– Это не из-за ящика… – прошептал он самому себе, подавив рыдания.

* * *

Факир не выплакал всю тяжесть, какая скопилась у него на сердце, но на его хрупкие плечи все-таки свалилась тяжелая свинцовая гиря. Как будто он уже не сидел взаперти в этом шкафу, а тот подмял его под себя, раздавил грузом откровений, угрызений совести, всей этой жизнью, которая может предстать такой жестокой и несправедливой. И, ожидая освобождения из своей металлической тюрьмы, Аджаташатру понял, что до этой минуты был слеп, что существует другой мир, более мрачный и скрытый от людских глаз, чем тот, в котором он появился на свет.

Его жизнь нельзя было сравнить со спокойным течением Ганга. У него не было, по правде говоря, того, что на другом конце земли именуют счастливым или безмятежным детством. Сначала ему пришлось пережить смерть матери и предательство отца, потом сексуальные домогательства и регулярное насилие – красивый и активный ребенок помимо своей воли провоцирует это в среде, где выживают сильнейшие. Его вытолкнули во взрослую жизнь, туда, где царит самое мерзкое и уродливое, – он пропустил свое детство. Но все-таки у него была крыша над головой, а потом, его любили – двоюродные братья и сестры, соседка, она воспитала его как сына. Он не знал, должен ли он включить в этот круг своих почитателей. На самом деле, наверное, эти люди скорее боялись его, чем любили. Именно из-за близких ему никогда не хотелось уехать, покинуть свою страну. Иногда он испытывал голод, это правда, и платил своим телом, в данном случае усами, поскольку спасти руки от ампутации ему всегда удавалось. Но, как бы то ни было, ремесло факира предполагало жизнь, полную страданий, разве не так? Тогда зачем жаловаться?

Пока дощатый ящик трещал под ударами железных прутьев, Аджаташатру представлял себе африканцев, которые, как пантеры, появляются отовсюду во мраке и впрыгивают в движущиеся грузовики, всегда служащие вехами на их пути. Вуираж признался, что они таким же образом проникали в прицепы, пока шоферы спали, поставив машину ночью на обочину шоссе; лучше всего, когда идет дождь, тогда его шум заглушает остальные звуки. Он воображал себе, как, задыхаясь, они прячутся за ящиками, дрожа от холода, голодные. Но все путешествия когда-нибудь заканчиваются, даже самые трудные, даже для самых выносливых, и теперь они были на пути в хороший порт, хотя Лондон, расположенный не на море, таковым не был. Они выполнили свою миссию. Они смогут найти работу и посылать деньги семьям. И он был счастлив, что находится среди них, на финишной прямой, что станет свидетелем успеха их доблестного предприятия.

– Вы согласны, Вуираж, что, если вам не дают того, чего вы заслуживаете, вы должны брать сами? Я всегда руководствовался этим принципом в своей жизни, – добавил он, умолчав, что это прекрасное определение включало и воровство.

Индиец только что понял, что перед ним настоящие искатели приключений XXI века. Но не белые мореплаватели на своих кораблях за сто тысяч евро, участвующие в парусных регатах или одиночных кругосветных плаваниях, которых никто, кроме спонсоров или специалистов по саморекламе, не принимает в расчет. Эти уже узнали все.

Аджаташатру улыбнулся в ночной темноте. Он тоже хотел бы, по крайней мере раз в жизни, сделать что-то не для себя, а для других.

* * *

Мохаммед, самый маленький из суданцев, нашел на полу железный прут, которым проводник вскрывал двери грузовика. Наверное, в спешке тот его выронил и забыл взять, вылезая наружу.

Ниджам и Базель, самые крепкие, стали взламывать с помощью прута замки деревянного контейнера, в котором томился индиец – пленник поневоле. Четверть часа спустя они довели дело до конца, высвободив при свете своих фонариков большой картонный ящик, внутри которого находился синий металлический шкаф, напоминающий камеры хранения в аэропортах или в раздевалках футбольных клубов.

– Удивительно, как ты еще можешь дышать? – сказал Вуираж, разрывая руками пузырчатую пленку, в которую был обернут шкаф.

Потом дверь наконец открылась, и показался индиец, в испарениях мочи он выглядел величественно.

– Вы именно такие, какими я вас представлял! – воскликнул индиец, впервые увидев воочию своих спутников.

– А вы – нет, – честно ответил главный, который, вероятно, ожидал увидеть обитателя Раджастана одетым в сари, с огромным кинжалом на поясе и слоном с крохотными ушками на поводке.

Он мгновение рассматривал факира, стоящего перед ним, – высокого, сухопарого, узловатого, как дерево. Он был в белой грязноватой чалме, мятой белой рубашке и брюках из блестящего шелка. На ногах – белые спортивные носки. Можно было подумать: министр, которого прокрутили в стиральной машине прямо в одежде. А в целом совсем не таким он мог бы представить себе затворника из Раджастана, если бы ему когда-ниубдь пришло в голову вообразить себе этого затворника.

Однако он обнял его, крепко сжал, а потом протянул полупустую бутыль минеральной воды «Эвиан» и шоколадки, дюжина в коробке, из магазина «Лидл» в Кале.

Аджаташатру, охваченный паникой при мысли, что может умереть от обезвоживания, схватил бутылку и опорожнил ее залпом на глазах растерянных африканцев.

– Должно быть, тебя давно здесь заперли? – спросил Кугри, качая головой.

– Не знаю, какой сегодня день?

– Вторник, – ответил главный, он один это знал.

– А который час?

– Полтретьего ночи, – ответил Базель, у него одного были часы.

– В этом случае, наверное, меня зря упаковали, – добавил Аджаташатру, возвращая Вуиражу пустую бутылку. И выхватил у него из рук шоколадку. Никогда не знаешь…

– Хорошо, – сказал главный, – а теперь, когда ты здесь, с нами, ты выпил и поел, а нам еще осталось добрых два часа, если, по всей вероятности, этот грузовик направляется в Лондон, ты нам расскажешь свою историю, Аджа. С самого начала. Мне хочется знать, что подвигло тебя на это путешествие, даже если твои мотивы не слишком отличаются от наших.

Голос его звучал мягко, словно, излив душу, он установил между ними невидимую связь, завязал дружеские отношения, которые уже ничто не способно разрушить. Что он может рассказать своему новому другу, кроме правды, сказал себе индиец, закусив верхнюю губу. Что его соотечественники собрали деньги ему на дорогу только потому, что уже много лет он их обманывал и обкрадывал? Как он мог признаться ему в том, что симулировал ревматизм и межпозвонковую грыжу – его последний удачный фокус, – чтобы заполучить деньги на путешествие, а эту кровать собирался продать за хорошую цену где-то в захолустье? Как признаться в таком человеку, который испытывал страдания каждую минуту своего тяжелого, полного неизвестности путешествия?

Аджаташатру с удивлением обнаружил, что молится. «Будда, помоги!» – мысленно взывал он, пока огромный негр ждал. И именно в эту минуту грузовик резко затормозил и двери открылись.

* * *

Первое, что увидел Аджаташатру в Англии, – белоснежный покров на фоне ночной тьмы. В этом зрелище было что-то ирреальное, особенно летом. Его не обманули, в этой стране действительно было холодно. Ведь паковый лед находится всего на расстоянии нескольких градусов широты.

Однако, приближаясь к открытой двери, индиец почувствовал, что температура была вполне приличной для арктической ночи и что то, что он вначале принял за хлопья снега, было лишь комочками полистирола, выброшенными порывами ветра из упаковки его шкафа.

Он заслонил глаза рукой, будто от солнца. Слепящие звезды, которые не замедлили превратиться в фары машины, были нацелены прямо на него.

Повернувшись, он осознал, что теперь остался один, а суданцы, словно более чувствительные, чем он, к свету, разбежались, спрятавшись за деревянные ящики и оставив его на виду.

– Медленно выходите из машины! – крикнул властный голос на гораздо более правильном английском, чем его собственный или чем у африканцев. – Руки за голову!

Индиец, который не чувствовал за собой никакой вины, беспрекословно выполнил приказ и выпрыгнул из фургона. Тут он столкнулся нос к носу с человеком в такой же, как у него, белой чалме. Сначала он решил, что перед ним поставили зеркало, но не нужно было быть асом в игре «найди семь отличий», чтобы понять, что зеркала там не было. Человек этот был тщательно выбрит в отличие от Аджаташатру, с его длинными спутанными усами и трехдневной щетиной. К тому же он был одет в толстый черный пуленепробиваемый жилет с надписью «UKBA» (пограничный контроль Соединенного Королевства) большими белыми буквами. Факир не знал, что означает UKBA, но пистолет, висевший на поясе этого человека, уже сам по себе был внятным ответом на вопрос. Он подумал, что будет уместным произнести то оправдание, которое он придумал по этому поводу накануне, перед тем как залез в шкаф. Он порылся в кармане, достал оттуда карандаш ИКЕА и бумажный сантиметр в качестве доказательства своих доводов и произнес это все на пенджаби.