Текст книги "Большая книга ужасов"

Автор книги: Роман Янкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Я уже развернулась, готовая вновь нырнуть в темный коридор, из которого только что вышла, и по уже знакомой мне лестнице проделать путь назад.

И в этот момент тишину за моей спиной прорезал слегка хрипловатый женский голос:

– Могу я чем-нибудь помочь?

Я испуганно вздрогнула, резко обернулась и прямо напротив, за прилавком, увидела высокую и очень красивую, как настоящая фотомодель, девушку. Я была готова поклясться, что еще минуту назад ее здесь не было, но сейчас она стояла в трех метрах от меня и явно ожидала ответа.

Почему-то ощутив в ногах противную мелкую дрожь, я попыталась вежливо улыбнуться и отрицательно помотала головой.

– У нас прекрасный ассортимент, – невозмутимо продолжала девушка. – Вот, пожалуйста… светящийся в темноте трехмерный объемный контур, фирменные ластики для растушевки, холсты для миниатюр…

– Спасибо, но мне ничего этого не нужно, – пробормотала я, глядя на руки девушки, которая, словно не слыша меня, продолжала выкладывать перед собой все новые и новые принадлежности для художников. При этом, когда она опускала на прилавок очередной извлеченный из витрины предмет, ее узкие длинные ногти, покрытые черным лаком, со стуком касались стекла. – Я зашла сюда просто из любопытства…

– Правда? – широко улыбнулась девушка, продемонстрировав идеально ровные и белоснежные, как на рекламном плакате, зубы. – Тогда, может быть, что-нибудь из живописи? Кстати, именно сегодня у нас выставлена очень интересная коллекция картин…

– Картин? – пробормотала я, лихорадочно размышляя о том, как бы отсюда побыстрее исчезнуть, не обидев при этом свою собеседницу. Тем временем девушка тряхнула головой, откинув за спину длинные темные волосы, и встала вполоборота к стене, будто бы приглашая меня оценить натянутые на мольберты полотна, от которых, казалось, исходил свежий запах еще не успевшей до конца высохнуть краски.

Их было три. Взглянув на них и тут же об этом пожалев, я поспешно отвела глаза в сторону. Но было поздно. Мне вполне хватило и нескольких секунд, чтобы запомнить каждую деталь этих жутких полотен и ощутить уже знакомый мне приступ панического страха. Точно такого же, который совершенно неожиданно настиг меня сегодня в школе… Картины были по-настоящему ужасны! Когда я была совсем маленькой, меня пугали рисунки из одного толстенного альбома с репродукциями на плотной глянцевой бумаге. Я знала, что бабушка приобрела его во Франции и почему-то считала гордостью своей коллекции. Позже я выяснила, что автора картин-страшилок звали Иероним Босх, и современники заслуженно называли его «почетным профессором кошмаров». Так вот, по сравнению с тем, что я видела сейчас перед собой, работы великого голландского живописца позднего Средневековья просто отдыхали и казались всего лишь несуразными кадрами из каких-то дурацких мультиков.

– Мне пора идти, – выдавила я из себя, чувствуя, что просто не могу здесь больше оставаться.

– Хорошо, – легко согласилась девушка и положила передо мной плоский футляр из черного пластика.

– Что это? – недоуменно поинтересовалась я, с подозрением глядя на лежащий на прилавке предмет.

– Карандаши, – лаконично ответила она и открыла коробку, в которой действительно лежали карандаши. Шесть штук. Как в самом простеньком наборе для малышей. – Нравится?

Я пожала плечами, нерешительно протянула руку и вытащила один из карандашей. Он был самым обычным. Правда, на его деревянном корпусе я не увидела ни названия фирмы-производителя, ни обозначения мягкости грифеля. Я уже собиралась положить карандаш обратно, как мне вдруг показалось, что его грани наполнились холодом. Я с удивлением уставилась на инструмент.

– Специальный эффект, – произнесла девушка, словно отвечая на мой немой вопрос. – Не позволяет пальцам потеть во время работы.

– Это шутка? – нерешительно спросила я.

– Это подарок! – ответила она, забирая у меня карандаш и отправляя его обратно в коробку.

– Подарок? – удивилась я.

– В рамках благотворительной акции, – туманно изрекла девушка и протянула мне коробку.

– Спасибо, – вежливо произнесла я, не зная, как вести себя дальше, и, сильно сомневаясь по поводу того, правильно ли я поступила, взяв у нее карандаши.

Вместо ответа девушка взмахнула огромными кукольными ресницами и впервые за все время нашего с ней разговора посмотрела прямо на меня, а я, натолкнувшись на ее взгляд, чуть не поперхнулась. От неожиданности. И от испуга. Потому что таких глаз мне еще ни разу в жизни ни у кого не приходилось видеть! Они были пустыми. В том смысле, что ничего не выражали. Вообще ничего! Словно принадлежали манекену. Я оторопело смотрела в эти глаза и видела пляшущие в них огоньки свечей. И только теперь сообразила, что же меня смутило, едва я оказалась в этом магазине. Свечи были отлиты из черного воска! Нет, конечно же, во всю эту ерунду, связанную с разными зловещими обрядами, черной магией и колдовством, я никогда особо не верила, но на душе у меня все равно стало неуютно.

Стараясь больше не смотреть на девушку, я развернулась, поспешно направилась к выходу и чуть ли не бегом вскарабкалась по знакомой мне лестнице. Быстрее, чем спускалась, я поднялась наверх и оказалась напротив серой кирпичной стены. Пытаясь поскорее отдышаться, я судорожно хватала ртом прогретый солнцем воздух и сначала даже не обратила внимания на донесшийся откуда-то сверху звук, похожий на легкое скребыхание чем-то острым по металлу. А потом вдруг почувствовала, что на меня кто-то пристально смотрит. Не мигая. Прямо в затылок. И от этого мне стало не по себе…

Я медленно повернула голову и увидела на двери магазина, из которого только что выбралась, большую черную птицу. Уцепившись когтистыми лапами за верхний край металлического полотна и склонив набок голову с увесистым клювом, она сидела прямо надо мной и, не мигая, изучала меня.

Если честно, то я никогда особенно не разбиралась в птицах. Нет, попугая от воробья или, скажем, голубя от синицы я, конечно, могла отличить, но вот, например, грача от вороны… А тут я почему-то была просто стопроцентно уверена в том, что это была ворона. И не просто ворона, а именно та самая, которую сегодня утром пыталась изгнать из пустого школьного помещения Арина Родионовна!

Я попятилась, споткнулась о какой-то булыжник и чуть не растянулась на асфальте, просто каким-то чудом сумев удержать равновесие. Тогда ворона дернула головой с мощным клювом и громко гортанно каркнула. И этого оказалось вполне достаточно, чтобы заставить меня отскочить в сторону, а потом пулей, будто меня кто-то преследовал, вылететь из мрачного переулка и со всех ног помчаться по улице. Мимо высокой кирпичной стены и заброшенного пустыря, мимо бетонных построек и полуразрушенных деревянных домишек…

Только оказавшись на оживленном участке улицы и заметив, что прохожие с удивлением косятся на меня, я заставила себя перейти с бега на торопливый шаг и уже вскоре юркнула в знакомую арку.

Несколько раз нажав на кнопку звонка и услышав за дверью в прихожей переливы «Лунной сонаты», я нащупала в кармане свой ключ и, зачем-то опасливо оглянувшись, два раз повернула его в замочной скважине. Бабушки дома еще не было, и я с облегчением перевела дух. Пытаться что-то объяснять ей мне сейчас хотелось меньше всего на свете. Тем более что даже себе самой я при всем желании ничего не смогла бы толком объяснить. Обрывки несвязных мыслей беспорядочно путались в голове, сталкивались и тут же, никак не желая собираться вместе, отскакивали друг от друга и вновь разлетались в разные стороны. Какой-то зловещий магазин, девушка с безжизненным взглядом, жутковатые картины, черные свечи, да еще и эта знакомая ворона в придачу… Стоп! Знакомая ворона – это, по-моему, уже слишком! А может быть, у меня просто поехала крыша? Интересно, такое бывает? Жил себе человек на белом свете, на здоровье особенно не жаловался, голову никогда не ушибал, а потом вдруг раз – и все…

Захлопнув дверь квартиры, я первым делом подскочила к висевшему на стене прихожей большому зеркалу и принялась дотошно изучать собственное отражение. После чего немного успокоилась. Отражение было очень даже ничего себе. Не идеал, конечно, но в целом все нормально… В том смысле, что кандидата в психбольницу я в зеркале не обнаружила. А увидела вполне нормального человека четырнадцати лет, с длинными светлыми волосами и голубыми глазами. Ну подумаешь, прическа растрепана и щеки пунцовые! После такого кросса это даже нормально! Немного успокоившись, я еще раз придирчиво оглядела себя с головы до ног и вдруг заметила крепко зажатую в левой руке коробку с карандашами. И в это время в тишине прихожей запиликала мелодия знаменитого произведения Бетховена, известившая меня о возвращении домой бабушки. От неожиданности я разжала пальцы, и коробка выскользнула из руки. Звонок в дверь повторился, и я, подчиняясь какому-то непонятному чувству, словно не желая, чтобы бабушка увидела карандаши, быстренько отпихнула упавшую коробку ногой под шкаф. Проскользив по линолеуму, черный футляр уехал в заданном направлении и со стуком ударился о плинтус. Я схватила с тумбочки расческу, торопливо привела в порядок волосы и, еще раз мельком взглянув в зеркало, поспешила к двери.

Глава третья
День рисования

Если для кого-то начало неотвратимо наступающего учебного года не считается особо волнующим событием, то можно смело утверждать, что этот счастливчик наверняка не относится ни к первоклашкам, ни к новичкам, и уж точно не является директором учебного заведения.

Мы же с бабулей оказались как раз среди тех, на кого первосентябрьская ответственность обрушилась в полную силу. Именно поэтому весь остаток дня бабушка то деловито шелестела какими-то документами, то принималась что-то чистить и гладить. Вернее, не что-то, а мою новую форму и свой костюм, предназначенный для особо торжественных случаев. Убедившись в том, что все уже почищено и проглажено, она возвращалась к своим умным бумагам, после чего перемещалась на кухню, к шипящим сковородкам и фырчащим кастрюлям. Я для порядка вертелась поблизости, всем своим видом демонстрируя кипучую деятельность. Время от времени подскакивала к телефонной трубке и терпеливо выслушивала бесконечные наставления и пожелания, которыми щедро забрасывали меня мама и папа.

И только перед сном, когда я уже забралась в постель, растворившиеся в суете уходящего дня воспоминания, связанные с моим визитом в тот подозрительный магазин, вновь вернулись. И я очень четко, до самых мельчайших подробностей, представила увиденные там картины. Три сюжета, врезавшихся мне в память…

На первом холсте были изображены ноги. Самые обычные. Ничего особенно страшного в них вроде бы и не было. Ни ужасных ран, ни крови, ни каких-нибудь там жутких следов несчастного случая! Ну, в общем, ноги как ноги. Явно не принадлежащие ни уродливому чудовищу из ночного кошмара, ни сошедшей со страниц глянцевого журнала манекенщице. Но вот как раз в этом-то и заключалась вся фишка! Они были изображены так… В общем, было сразу понятно, что эти самые ноги, чем-то напоминающие открученные конечности манекена, не принадлежали вообще никому, а существовали сами по себе. Отдельно от тела. Только вот для манекена они выглядели слишком уж реально! Словно неизвестный художник писал их с натуры, а они стояли и позировали. А потом взяли и ушли. И до тех пор где-то ходили… Не исключено, что поблизости. И в любой момент могли появиться вновь… Прямо рядом с тобой!

Со второй картины смотрела чаша в виде человеческого черепа. Да-да, именно смотрела! Я где-то читала, что древние скифы делали чаши из отсеченных голов поверженных в честном бою врагов, если считали тех своими достойными противниками и доблестными воинами. Они отделывали их золотом и драгоценными камнями, а во время больших праздников пили из них вино. Страшновато, конечно, но чаша с увиденной мной сегодня картины была значительно страшнее. На ней совсем не было никаких ювелирных украшений. Но зато у нее были глаза! Не темные провалы, а именно глаза… Одновременно живые и безжизненные. Точно такие же, как у девушки из магазина…

На третьем полотне был изображен… светло-серый холст. Вернее, не изображен. Он просто таким и был. Обычным куском натянутой на раму плотной ткани, по самому центру которого проходила мастерски прочерченная тонкая линия, имитирующая разрез. По бокам этого разреза, словно нанесенного острым лезвием, холст как бы расходился в разные стороны, и сквозь отверстие проглядывало нечто пугающе-черное.

Ноги… Чаша из черепа… Рассеченный холст… Снова ноги… Потом опять зловещая чаша… И вновь разрез с проглядывающей тьмой…

Ужасные картины исчезали и тут же появлялись опять. И кружились вокруг меня. Одна за другой. Снова и снова. Или это я кружилась, подхваченная какой-то сумасшедшей каруселью, и с бешеной скоростью проносилась мимо подстерегающих меня на каждом очередном повороте одних и тех же завораживающе-жутких полотен? Ноги… Чаша… Холст… Все быстрее и быстрее! И вскоре я перестала их различать. И, крепко зажмурившись, продолжала вращаться в струящейся из разреза на холсте и неотвратимо заполняющей все вокруг темноте…

А когда карусель, наконец, остановилась, я открыла глаза и с удивлением обнаружила, что темноту сменила серая мгла. Внезапно сзади раздался тихий скрип. Я подскочила и, резко обернувшись, обнаружила в дверном проеме бабулю.

– Что случилось? – пробормотала я, еще не успев окончательно проснуться.

– Случилось утро, – невозмутимо ответила бабушка. – Пора вставать и собираться в школу.

– Уже встала, – произнесла я и зевнула.

– Опять вчера поздно легла? – укоризненно спросила бабушка.

Я отрицательно покачала головой и подошла к окну. По стеклу юркими змейками сползали прозрачные струи дождя, а внизу, во дворе, разноцветными гигантскими грибами мелькали раскрытые зонты спешащих по своим делам прохожих.

– Дождь в начале весны – к богатому урожаю, – задумчиво произнесла я, осторожно перешагивая через лужу, когда мы уже подходили к воротам лицея. – А вот дождь в начале нового учебного года, интересно, к чему?

– К срыву торжественной линейки, которую теперь придется проводить не на улице, а в помещении, – озабоченно отозвалась бабушка, потянув на себя массивную входную дверь, и по ее тону мне стало понятно, что ей было совсем не до разгадывания народных примет.

Войдя в просторный холл, мы чуть не врезались в стоящие справа от входа акустические системы, которые, видимо, занесли сюда совсем недавно, так как на их матовой светло-коричневой поверхности еще не успели высохнуть капли дождя. С левой стороны толпились гомонящие родители с мокрыми зонтами и букетами цветов, которые благодарные ученики из-за вызванной дождем суматохи еще не успели вручить любимым учителям. А прямо в центре, как регулировщик на оживленном перекрестке, энергично размахивала руками и громким голосом раздавала направо и налево какие-то ценные советы пышная дама в ярко-красном костюме.

– Кто это? – поинтересовалась я и кивнула в ее сторону.

– Алла Юрьевна, мой заместитель по воспитательной работе, – сказала бабушка и указала в сторону рекреации, куда направлялся поток наряженных в одинаковые голубые пиджаки учащихся. – Через пять минут начнется линейка. Помнишь, где находится твой класс?

Я утвердительно кивнула головой. При этом моя длинная челка занавеской упала мне на глаза и закрыла почти половину лица.

– Вот и отправляйся туда. И быстренько приведи в порядок волосы. А я скоро подойду, – с этими словами бабуля направилась к деловитой Алле Юрьевне, а я, сдувая с носа челку, побрела к своим будущим одноклассникам.

Едва я, стараясь особо не привлекать к себе внимания, успела пристроиться в заднем ряду стоящей у стены шеренги, как вокруг раздались аплодисменты. Сквозь строй прошагала моя бабуля и, не теряя времени даром, начала произносить речь. Ее хорошо поставленный голос эхом отскакивал от высоченных сводчатых потолков, и я была уверена, что слова она в свойственной ей манере подкрепляла четкими решительными жестами. Правда, так ли это было на самом деле, я могла только предполагать, потому что, прекрасно слыша бабушку, я ее совсем не видела за пышными кудрявыми шевелюрами медно-рыжего цвета, маячившими прямо перед моими глазами.

«С ума сойти! Мало того, что они здесь все в одинаковой одежде ходят, так у них еще и прически похожие… – хмыкнула я про себя. – Не лицей, а просто инкубатор какой-то!»

Занятая своими рассуждениями, я не заметила, как бабушка завершила монолог, и сквозь очередной залп рукоплесканий до меня долетел лишь обрывок заключительной фразы: «…день рисования».

Я пожала плечами, размышляя, о каком это дне рисования сказала бабушка, и вместе со всеми отправилась в класс, в котором мне уже довелось вчера побывать. Правда, ничего толком рассмотреть я тогда не успела, а сейчас с удивлением отметила, что привычных парт или столов в просторном помещении не наблюдалось. Вместо них я увидела десятка два небольших столиков, каждый из которых был рассчитан лишь на одно посадочное место. И располагались они не как парты в обычном классе, строго друг за другом, а совершенно беспорядочно, так что сидящим за ними, видимо, не приходилось рассматривать затылки своих одноклассников. Когда все с шумом расселись, я увидела, что почти все столы оказались заняты. Кроме одного, ближайшего ко мне. По соседству сидели двое, ими оказались те самые, кудряво-рыжеволосые, которые стояли передо мной в коридоре и закрывали весь обзор. Сейчас, повернув в мою сторону удивительно похожие лица, они изучающе воззрились на меня. Две пары зеленых глаз тщательно сканировали меня с ног до головы, а я, от неожиданности оторопев, смотрела на них и только через несколько мгновений сообразила, что вижу перед собой двойняшек. Представив, какой глупый вид у меня был со стороны, я невольно улыбнулась и, приветливо кивнув им, уселась на свое место. Но не успела устроиться, как мне вновь пришлось подниматься, потому что со стороны учительского стола донесся молодой женский голос:

– Класс! Минуточку внимания! Хочу представить вам нашу новую ученицу. Прошу любить и жаловать. Рада Кострова. Уверена, вы быстро познакомитесь в процессе творческого общения. Меня, кстати, зовут Маргарита Викторовна. Я преподаю технику рисунка и историю живописи, заодно являясь вашим классным руководителем.

– Очень приятно, – вежливо ответила я, сообразив, что последние слова учительницы были направлены уже в мой адрес.

– Мне тоже, – произнесла симпатичная брюнетка, удивительно похожая на папину любимую певицу Нору Джонс, и, показав жестом, что я могу садиться, легонько постучала указкой по поверхности своего стола. – А сейчас, когда во всех школах проводится День знаний, я, согласно нашей доброй традиции, которой у нас принято начинать новый учебный год, объявляю открытым День рисования! Итак, пять минут на подготовку, и вперед! Надеюсь, что никто из вас не обманет моих светлых ожиданий, и завтра работа каждого из вас займет на школьной выставке свое достойное место.

Отовсюду послышались щелчки замков и свистящий шорох молний открываемых ранцев и сумок, а двойняшки принялись почти синхронными движениями приподнимать над своими столами какие-то прямоугольные панели. Я сначала удивленно уставилась на них, пытаясь понять, что все это означает, а потом посмотрела по сторонам и увидела, что многие проделали то же самое, что и мои соседи. Затем они выложили на свои столы картонные папки с листами ватмана, краски, кисти, карандаши и стали крепить бумагу к вертикально расположенным панелям. Сообразив, что каждый стол представляет собой хитроумную конструкцию со встроенным мольбертом, я тоже расстегнула сумку и в некотором замешательстве взглянула на своих двойняшек.

– А что это за День рисования такой? Нужно что-то особенное рисовать?

– Все, что хочешь, – услышала я в ответ. – Главное – настроение передать. И, между прочим, мольбертом можешь не пользоваться. Работай так, как тебе удобно.

– Понятно, – не очень уверенно ответила я.

– Меня, между прочим, Тоха зовут, – представился мой собеседник.

– Тоха? – переспросила я.

– Ага, – подтвердил он, извлекая из своей сумки пачку листов белой плотной бумаги. – То есть Антон. А это Луиза. Моя младшая сестра.

– Младшая? – уточнила я. – А вы разве не двойняшки?

– Ну и что? – искренне удивился Антон. – Мы же не сразу появились на свет, а по очереди.

– С разницей в пять минут, – подала голос молчавшая до сих пор Луиза.

– Понятно, – сказала я и с любопытством посмотрела на нее. – Редкое у тебя имя…

– Да у тебя, в общем-то, тоже, – улыбнулась в ответ девочка. – А меня мама с папой в честь героини одного старого фильма назвали…

– Точно, – подтвердил Антон. – Им в молодости один боевик очень нравился. «Тельма и Луиза» называется. Не смотрела?

– Нет, – покачала я головой. – Даже не слышала… Интересный?

– Кому как, – неопределенно отозвался Антон. – Я, например, старое кино как-то не особенно люблю. Но этот фильм понравился. Правда, я уже давно его смотрел… В общем, там две отвязные приколистки, вооруженные стволами, как угорелые носились на тачке по всей стране. То ли кого-то ловили, то ли, наоборот, от кого-то скрывались.

– В общем, он родителям все планы перепутал, – тихонько хихикнула Луиза, выкладывая на стол коробку с карандашами. – Хотели Тельму, а появился Тоха!

– Точно, – согласился Антон и с интересом посмотрел на меня. – Слушай, а ведь у тебя фамилия такая же, как и у нашей директрисы. Ты Анне Станиславовне кем приходишься?

– Внучкой, – ответила я и достала из сумки папку с листами для акварели и пенал, в котором у меня хранились кисти, ластики и прочая полезная мелочь. – А работать можно только карандашами?

– Да чем тебе удобнее, тем и работай! Хоть гусиным пером! – отозвался Антон. – У нас тут полная свобода творчества!

– Никакая свобода творчества не освобождает вас от соблюдения дисциплины на уроке, Сомов! – донесся до нас голос Маргариты Викторовны. – Надеюсь, ты помнишь об этом?

– Помню, Маргарита Викторовна, – произнес Антон и обиженно засопел. – Я повторяю эти слова как молитву перед каждым уроком!

– В таком случае, будь добр, перестань бормотать и приступай к делу, – строго сказала учительница, пристально посмотрев на насупившегося Антона.

– Извините, пожалуйста, – я встала и виновато взглянула на Маргариту Викторовну. – Это я отвлекала Антона своими вопросами…

– А у тебя есть какие-то вопросы? – поинтересовалась учительница.

– Теперь нет, – ответила я. – Спасибо. Антон и Луиза уже ввели меня в курс…

– Хорошо, – кивнула Маргарита, окинула взглядом класс и вернулась к своему столу.

– А ты молодец, – прошептал Антон, когда я уселась на место. – Уважаю. Отбей!

Я увидела его протянутую ладонь, улыбнулась и легонько хлопнула по ней.

– Тох, ты долго еще возиться собираешься? – раздался из-за спины Антона шепот Луизы. – Смотри, сейчас Маргоша опять к тебе прицепится!

Антон кивнул и поспешно убрал руку. Замешкавшись, он посмотрел на меня, словно хотел еще что-то сказать, но, так и не решившись, потянулся за карандашом, а потом склонился над своим альбомом.

Я спохватилась и тоже полезла в сумку, чтобы достать краски, и вдруг вспомнила, что оставила их дома. На всякий случай я все-таки, словно надеясь на чудо, заглянула на дно и замерла от изумления. Чудо произошло! Правда, не совсем такое, которого я ожидала… На самом дне я увидела карандаши! Только не мои, а те самые, в черном футляре. Хотя сейчас они должны были бы спокойненько пылиться в укромном уголке под шкафом…

Я вытащила коробку и покачала головой. Ну, бабуля! Ведь это как же надо постараться, чтобы в таком месте умудриться их найти… Это не директор школы, а прямо королева частного сыска какая-то! И, главное, мне ничего не сказала. Вот ведь любительница сюрпризов! Лучше бы она, в таком случае, краски положила, которые я забыла на письменном столе…

Вздохнув, я открыла футляр и скептически посмотрела на шестицветный набор. Да, небогатый выбор! Тут уж явно не до полутонов. Хотя… Как там Тоха с Луизой сказали? Настроение передать? Отлично! Уже наверняка зная, что мне больше всего хотелось изобразить на бумаге, я схватила синий карандаш. Закрыв глаза, попыталась в мельчайших подробностях представить то, что собиралась нарисовать. Много времени мне на это не понадобилось. Хватило всего нескольких секунд, чтобы вспомнить то июльское утро на море…

…Мама с папой еще спали, а я уже проснулась и сразу поняла, что уснуть мне больше не удастся. Встала и очень осторожно, чтобы скрип половиц старого дома не разбудил родителей, потихоньку прокралась к окну, слегка отодвинула штору и, выглянув в окно, замерла от восхищения. Никогда раньше мне не доводилось видеть такой красоты! Я поймала тот самый волшебный миг, когда уходящая ночь готовится уступить место новому дню. Едва видимая грань, разделяющая на горизонте небо и море, осветилась откуда-то снизу мягким золотистым светом, и тут же над темной гладью воды начал подниматься четко очерченный диск солнца, похожий на огромный апельсин, готовый в любой момент лопнуть и разбрызгать все вокруг искрящимся соком раннего летнего утра. И когда солнце уже было готово отделиться от линии горизонта, на его фоне я увидела две фигурки, казавшиеся на безлюдном пляже совсем крохотными. Парень и девушка, взявшись за руки, бежали по песчаному берегу, и я подумала, что сегодня, бросившись в прозрачную волну, они самыми первыми поздороваются с просыпающимся морем, которое прямо на глазах меняло свой темно-синий цвет на небесно-голубой…

Почти не глядя, я выхватила из коробки сначала один карандаш, за ним второй, третий… Мне даже казалось, что я не столько вижу то, что сейчас рисую, сколько чувствую это! И карандаши при этом были так послушны, словно угадывали каждое мое желание… Еще никогда раньше мне не приходилось рисовать с такой легкостью! Может быть, похожее состояние и принято называть вдохновением?

– Нарядно! – неожиданно услышала я сбоку голос Антона. – А ты всегда с такой скоростью малюешь?

Я выпрямилась и вопросительно посмотрела на него, а карандаш замер в моей руке, словно в ожидании очередного приказа.

– Малюю? – растерянно заморгала я. – Значит, по-твоему, я малюю? Что, все настолько безнадежно?

– Ты что, обиделась? – смутился Антон. – Мы здесь часто так говорим… Ну, понимаешь, вот настоящие моряки, например, почти никогда не скажут, что они плавают. Они ходят. Так и художники… Не рисуют, а пишут. Или даже малюют. Хотя, конечно, сейчас мало кто так говорит… Если только для прикола! Кстати, ты знаешь, как произошло это слово?

– Нет, – покачала я головой. – И как же?

– От немецкого слова «мален» – рисовать, – пояснил Антон. – А художник по-немецки – малер.

– Почти маляр, – улыбнулась я.

– Точно! Однокоренное слово, – согласился Антон и вновь восхищенно воззрился на лежащий передо мной лист бумаги. – Не, это надо же, за десять минут такое нарисовать…

Я оценивающе взглянула на свое творение. Оставалось доделать совсем немного, мелочи. Тут подправить, там подретушировать… Хотя в целом мне понравилось. Даже очень! Я почувствовала, что полностью смогла передать настроение. Что и требовалось сделать! И это было приятно. И удивительно. Потому что, честно говоря, такого я от себя уж никак не ожидала! Рисунок удался на все сто процентов! Еще немного полюбовавшись делом своих рук, я вновь повернулась к Антону и стала с интересом рассматривать его набросок.

– Что это? Автомобиль будущего?

– Будущего? – от моей неосведомленности у Антона округлились глаза. – Да это вполне реальный аппарат! Конечно, в каждом переулке такие тачки не встречаются, но я его уже своими глазами видел! И не на обложке автокаталога, а в соседнем дворе!

– Супер! – восхитилась я.

– Это точно! – тут же согласился Антон. – Красавец! Прикинь: триста восемьдесят лошадей!

– Каких лошадей? – опешила я.

– Ну, лошадиных сил… – объяснил Антон. – Это мощность двигателя у него такая, а защищенный бронированным покрытием корпус и пуленепробиваемое стекло выдерживают подрыв гранаты под днищем и огонь штурмовой винтовки! Круто?

– Круто! – отозвалась я, с уважением глядя на плавные обтекаемые формы изображенного Антоном силуэта машины.

– Да, вроде бы неплохо получилось, – пробормотал Антон, проследив за моим взглядом, – но чего-то все-таки не хватает… По-моему, линию бампера надо как-то четче провести, а вот в этом месте сделать изгиб…

С этими словами Антон так старательно надавил на карандаш, что сердечко с хрустом переломилось и покатилось по поверхности стола.

– Блин! – огорченно выдохнул Антон и повернулся к сестре, с увлечением склонившейся над своим альбомом. – У нас есть точилка?

Луиза, не поднимая головы, пододвинула к нему точилку в ярком пластиковом контейнере.

– Если хочешь, бери мои карандаши! – предложила я и только сейчас почувствовала, что рука у меня застыла так, словно в холодный октябрьский день я забыла надеть перчатки.

Я поспешила разжать пальцы и уже собралась положить карандаш в коробку, как Антон перехватил его и тут же состроил удивленную гримасу.

– Да от него просто веет могильным холодом! – произнес он зловещим шепотом.

– Могильным? – вздрогнув, произнесла я и почувствовала, что на меня начинают безжалостно наваливаться воспоминания о вчерашних событиях: полуподвальное помещение с множеством черных свечей, девушка с безжизненным взглядом, страшные картины, преследующие меня даже во сне…

– Ага! – подтвердил Антон, увлеченно раскрашивая свой навороченный автомобиль. – Ты их случайно не в каком-нибудь заброшенном склепе откопала? Смотри-ка, и коробка у твоих карандашей какая-то подозрительная, на гроб похожая…

– Не придумывай! Обычные карандаши, – неуверенно произнесла я, только сейчас обратив внимание на то, что черный футляр со скошенными краями и в самом деле здорово напоминает гроб, и мой голос предательски дрогнул. – Просто у этих карандашей такой специальный эффект… Ну, в общем, чтобы пальцы не потели… И при чем тут какой-то склеп?

– Да ладно тебе! Я же просто пошутил! – улыбнулся Антон и, положив на место взятый у меня карандаш, потянулся за другим. – Но, если честно, карандаши просто отпадные!

Я согласно кивнула, аккуратно вывела в нижнем правом углу свою фамилию и вновь с любопытством наблюдала за работой Антона. Прямо на моих глазах его рисунок принимал завершенные формы, и когда Антон, удовлетворенно вздохнув, нанес последний штрих, я даже замерла от удивления: нарисованный им автомобиль выглядел нисколько не хуже профессиональной фотографии в рекламном проспекте!