355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роман Злотников » Кадры решают все » Текст книги (страница 4)
Кадры решают все
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 19:37

Текст книги "Кадры решают все"


Автор книги: Роман Злотников



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Тем более что работая по выбранным целям, представлявшим из себя тыловые, ремонтные и вспомогательные подразделения, мы достигали ничуть не меньшего эффекта, чем уничтожив штабы. А вот потери должны были понести куда меньшие, поскольку все объекты наших атак располагались в стороне от стянутых к магистральным дорогам войск (чтобы тыловики не мешались под ногами бравым бойцам, готовым броситься в прорыв). А это не только уменьшало опасность того, что на помощь атакованным быстро выдвинутся подкрепления, но и давало возможность даже в случае каких-то косяков или неприятных неожиданностей все равно уничтожить атакуемые объекты и уйти, почти не подвергаясь опасности получить на хвост настырных преследователей или быть перехваченными мгновенно выставленными заслонами.

Нет, полностью исключать подобного было нельзя. Война – есть война, и неприятные и смертельно опасные неожиданности здесь скорее правило, чем исключение. Но вероятность подобного при атаке избранных мною объектов была мною оценена как минимально возможная в данной ситуации. А там уж как бог даст… А вот временно́й эффект же от их уничтожения должен был оказаться ничуть не меньшим, чем при уничтожении штаба, и… куда большим, чем если бы мы выбили столько же людей и техники в боевых подразделениях. Вот такой вот парадокс моторизованной армии, построенной на имеющихся в распоряжении данной цивилизации технологиях…

Судите сами – при текущем уровне развития техники, как боевая, так и транспортная техника требует регулярного обслуживания. Как ежедневного, так и, скажем, еженедельного, хотя на данном уровне развития технологий второй уровень периодичности технического обслуживания больше связан не со временем, а с расходом моторесурса, пробегом и количеством выстрелов. Но при столь интенсивном использовании, каковому техника и оружие подвергаются во время войны, моторесурс и пробег исчерпываются очень быстро – в течение нескольких дней, недель и лишь в лучшем случае месяцев. А если учесть два года войны, которые были за плечами наступающей армии, да последние два месяца почти непрерывных, причем наступательных, боев, слово «обслуживание» можно вполне заменить на «ремонт». Регулярный и непременный. А кто, как и чем будет делать эти ремонт и обслуживание, если ремонтные подразделения уничтожены, ремонтная техника, станочный парк и инструмент приведены в негодность, а необходимые масла, смазки и запасные части – сгорели? Вот то-то и оно. Я предполагаю, что очень скоро у немцев (ну, хотя бы на нашем участке фронта) появятся проблемы даже с доставкой пищи наступающим частям и подразделениям, не говоря уж обо всем остальном.

– Стой, пароль?

– Семь, – тихо отозвался я.

– Четыре, – облегченно выдохнул командир отделения разведчиков. – Товарищ капитан, все на месте.

– Потери?

– Двое раненых. Но оба легко. В руку, но кость не задета, и в плечо, тоже навылет. Уже перевязали. Так что подразделение полностью готово к выдвижению.

Я молча кивнул, а потом, спохватившись, что этот жест в темноте могли не заметить, озвучил вслух:

– Отлично, – после чего приказал: – Командуй выдвижение. Я – в головной дозор.

Нам в эту ночь предстояло потрогать немцев за задницу еще в одном месте. Как, впрочем, и большинству остальных диверсионных групп. Я твердо намерен был выполнить обещание, которое дал комкору. Даже если мои расчеты по тому, как подействует на немецкие планы потеря столь большого количества боеприпасов и топлива, окажутся не совсем верны. Что было вполне вероятно, ибо подробные текущие штаты немецких подразделений и частей мне пока на глаза так и не попадались. Все сведения по данному вопросу, которые оказались в секретной библиотеке, относились самое позднее к 1940 году. Сейчас же шел уже 1941-й. А год для непрерывно воюющей армии – это ох как много… Да и те сведения, которые имелись, так же были крайне неполны, и ограничивались только общей структурой и сводной таблицей с общим числом вооружения и техники на полк и дивизию. Их внутреннее распределение по боевым и тыловым подразделениям, как и планируемое предназначение и задачи, оставались областью домыслов. Так что я решил подстраховаться и уменьшить давление на наши войска еще и тем, что заставлю немцев отвлечь заметную часть предназначенных для наступления войск на нашу поимку и охрану своих тылов и штабов. Поэтому чем большую панику мы им этой ночью устроим, тем легче будет нашим парням завтра отбиваться.

– Товарищ капитан, а может я Ойунского в дозор выделю? – робко предложил отделенный. – Он же таежный охотник, и вполне…

– Не спорь, сержант, – мягко прервал я его. Вторая цель нашего налета располагалась на расстоянии девяти километров от весело полыхающего топливного склада, и я определил ее нашей группе, имея в виду, что сам поведу ее через ночной лес. Ибо никто другой обеспечить требуемую скорость передвижения просто не смог бы. Даже якут Ойунский, несмотря на весь его охотничий опыт.

– Двинули.

К следующему объекту мы вышли уже перед самым рассветом. По пути у нас был только один получасовой привал у лесного ручья, который я объявил не столько даже для того, чтобы дать людям отдохнуть и перекусить, сколько чтобы предоставить нам четверым, которые втихую дырявили бочки на складе, возможность простирнуть наше обмундирование, дабы хотя бы немного избавиться от бензиновой вони. Ну… немного и удалось. Как выяснилось, местный бензин мылом особенно не отстирывается. Да и дальнейший путь в мокром обмундировании комфортным тоже не назовешь… Но справились. Хотя к объекту атаки группа вышла изрядно заморенной, так что я дал людям отдохнуть, а сам двинулся на рекогносцировку.

На этот раз объект атаки был вполне себе боевым – батарея тяжелых гаубиц sFH 18 калибра сто пятьдесят миллиметров. По местным меркам очень мощное средство усиления дивизионного уровня.

В принципе, изначально я атаковать такие цели не планировал – и численность, как правило, великовата и расположение тоже не ахти. Тем более что изначально в той точке, в которую мы сейчас пришли, дислоцировался целый дивизион. А такого «кита» следовало бы «есть» не менее чем ротой, а то и всем батальоном. Ну, если не хочется нести заметные потери. А мне как раз не хотелось… Да и вообще, группы, атаковавшие два основных объекта, должны были отработать только по ним. А потом – уходить в район сосредоточения. Однако тот тыловик-гауптман, которого мы захватили в последний момент в Залесье, среди всего прочего сообщил, что большая часть дивизиона была днем передислоцирована ближе к фронту, а на месте осталась только одна тяжелая батарея. Причем главным, что привлекло к ней мое внимание, оказалось как раз место дислокации. Очень интересно эта батарея была дислоцирована, очень…

Согласно сведениям, почерпнутым мной из секретной библиотеки штаба корпуса, состоящие на вооружении тяжелого артиллерийского полка пехотной дивизии вермахта гаубицы sFH 18 имели максимальную дальность стрельбы чуть более тринадцати километров, угол горизонтального наведения в пределах двадцати восьми градусов влево-вправо, боевую скорострельность подготовленным расчетом в четыре выстрела в минуту и очень приличный радиус сплошного поражения осколочной гранатой.

Так вот, судя по тому, что мне сообщала уточненная после рассказа гауптмана обстановка на карте, в двух, трех с половиной и шести километрах от этой батареи в сторону линии фронта располагалось два штаба дивизий и автоколонна снабжения. Причем все они располагались в секторе, полностью перекрываемом теми самыми пятьюдесятью шестью градусами горизонтального наведения… Нет, там было и множество других целей, хотя и менее «вкусных», но тоже очень заманчивых, однако я, с сожалением, решил выбрать из всех возможных только три эти цели. Ибо «переедание» в данном случае грозило нам большими проблемами. А вот правильно спланированная «диета», наоборот, обещала хороший шанс порадоваться. Тем более что располагалась батарея немного в отдалении, и ближайшие к ней подразделения дислоцировались в нескольких километрах от нее и так же были тыловыми. Так что, с учетом всех косяков и недостатков, которые могут вылезти (учитывая планирование операции, так сказать, на живую нитку), после первого выстрела по немецким объектам нам можно было рассчитывать на час, а при удаче даже на полтора часа «веселья». А за это время мы вполне успели бы «обработать» три выбранных объекта. Особенно учитывая то, что при длительной стрельбе, даже если мы будем использовать немецкие, то есть подготовленные расчеты, скорострельность гаубиц вряд ли составит более одного выстрела в минуту… После чего более-менее безопасно отойти. А вот больше – вряд ли.

Кроме того, у меня была еще одна причина организовать налет на эту батарею. Она заключалась в том, что я продолжал потихоньку осваивать местное вооружение. И уже, теоретически, освоил артиллерию. Но именно теоретически. То есть я, изучив наставления и руководства, в общем и целом представлял, как навести орудие на цель прямой наводкой или как рассчитать буссоль, уровень и прицел, а также как работать с таблицами стрельбы и как выбирать заряд[22]22
  При ведении огня из орудий, в основном предназначенных для ведения навесного огня, то есть гаубиц, мортир или минометов, используется несколько типов метательных зарядов, различающихся навесками пороха. Например, у вышеупомянутой sFH 18, таковых было восемь. При этом заряд № 1 обеспечивал начальную скорость снаряда в 210 м/с, что давало максимальную дальность полета снаряда всего в 4 км, но зато при максимальном возвышении ствола – очень крутую траекторию, позволяющую успешнее поражать цели в окопах, траншеях, щелях, за высокими вертикальными укрытиями и т. п., а заряд № 8 – 520 м/с и 13 325 м дальности.


[Закрыть]
. Но именно в общем и целом, то есть теоретически. Нет, и практически я кое-что тоже, так сказать, пощупал, наведавшись к корпусным артиллеристам, чьи позиции располагались в трех километрах от штаба корпуса. И артиллеристских баек и поучений тоже немало наслушался. Но именно пощупал и наслушался. Реально же ни одного выстрела из орудия мне пока сделать не удалось. А тут такой шанс…

Рекогносцировка показала, что личный состав батареи пока еще соизволяет мирно почивать в дюжине палаток и кузовах грузовиков и тягачей. Хотя кое-какое шевеление уже началось. Я некоторое время рассматривал потихоньку оживающий лагерь, попутно прикидывая, что и как делать, а потом хищно улыбнулся.

4

– Шагом!

Старший лейтенант Коломиец, последние полчаса просто тупо переставлявший ноги, вцепившись в ремень бегущего прямо перед ним старшины Николаева, выпустил ремень из почти сведенных судорогой пальцев и, разевая рот, будто выброшенная на берег рыба, хрипло, даже со всхлипом, втянул воздух в горящие легкие. Да-а-а, такого он никак не ожидал… Нет, Коломиец не только считал себя, но и реально был вполне подготовленным командиром. Особенно в физическом отношении. Майор Буббиков и отличал его в первую очередь именно за силу и стать. Вернее, не так, в первую очередь, скорее всего, за верность и преданность. Как делу партии и социалистического отечества, так и самому Буббикову. Ну а во вторую как раз за силу и стать. Но вот к таким нагрузкам старший лейтенант оказался совершенно не готов…

Микола Коломиец родился в Бессарабии, в селе Резены. В это село его семья переехала года за три до его рождения, из Деркачей, большого и богатого села, расположенного неподалеку от Харькова. Бывшей казацкой слободы. В чем состояли причины этого переезда, Микола не знал, но его отец всю свою сознательную жизнь отчего-то страшно ненавидел хохлов, казаков и евреев. Вот такая вот причудливая смесь…

До одиннадцати лет он рос во вполне себе обеспеченной, даже зажиточной семье. Благо отец его, призванный на фронт в пятнадцатом, на Германскую, и прошедший ее без единой царапины, успел поучаствовать еще и в Гражданской войне. Которую всю прошел сначала в отряде, потом в бригаде и дивизии своего земляка, бывшего бандитского атамана, а затем пламенного революционера и героя Гражданской войны Григория Ивановича Котовского. Именно земляка, поскольку от Резен до родного села Котовского – Ганчешты было всего около трех десятков верст.

Из-за того, что родные места после Гражданской оказались за границей, в Румынии, семья Коломийцев перебралась под Николаев, в село Адамовка. Вследствие того, что о земляке похлопотал сам Григорий Иванович, местные власти отнеслись к переселенцам с уважением. Отец был избран в уездный совет, регулярно сидел в президиумах и являлся членом правления потребкооператива. Впрочем, вполне заслуженно, ибо на работу был яр и так же воспитал и троих сыновей. Вследствие чего его крестьянское хозяйство успешно росло и развивалось. К середине двадцатых в хозяйстве отца Миколы уже было пять лошадей, конные сеялка, жатка и грабли, четыре коровы, по паре десятков гусей и уток и полсотни кур.

Кроме того, отцу удалось перетянуть в Адамовку и старшего брата, который тоже вцепился в работу, как говорил дед – «як дите в мамкину титьку». Поэтому никого в селе не удивляло, что к двадцать шестому году братья выбились в местные богатеи. Кроме вполне богатых собственных крестьянских хозяйств они на паях владели маслобойкой и держали постоялый двор на окраине Николаева, в который, по большей части, и отправлялась продукция крестьянских хозяйств обоих родственников. Впрочем, если честно, не только их двоих, но цену братья за продукты давали честную. Поэтому хоть и завидовали им многие, но ненависти ни у кого не было. Все видели, что этот достаток братья подняли своим горбом… Ну дык для того ж и революцию делали, и Декрет о земле наша Советская власть принимала, чтобы упорные и работящие по своему разумению себе достаток, а то и богатую жизнь зарабатывали. Так что перспективы перед братьями виделись просто отличными. Отец Миколы даже ездил в Одессу, присматривать место для нового постоялого двора…

Но тут грянула коллективизация.

Нет, героя-котовца никто не раскулачивал. Не успели. Отец Миколы всегда умел держать нос по ветру, а членство в уездном совете и правлении потребкооператива позволило вовремя получить информацию о грядущих переменах. Так что он лично привел на колхозную конюшню всех своих коней, а в колхозный коровник трех из четырех коров. Гусей, уток и кур в подавляющем большинстве наскоро забили и продали на рынке, оставив только три несушки. И все это под жуткий вой матери и яростную ругань деда, едва не повисшего на руках отца, когда он открывал конюшню.

– Не отдам! – орал дед. – Своими горбом все заработали! Нехай в твой колхоз Гнатюки идуть! А нам и без яго хорошо.

Но, как позже выяснилось, это было очень правильное решение – конечно, не сохранившее прежний достаток, зато сохранившее свободу. Остальные же шесть зажиточных и более двух дюжин пусть и слегка более обеспеченных, но вполне себе середняцких семей, которые решили до конца отстаивать свое добро, все равно лишились его. Только вместе со свободой. В том числе и дядька Миколы, до конца отказывающийся вступать в колхоз и отдавать свою скотину и инвентарь «голи подзаборной, которая даже на лошадь себе не смогла заработать». Когда его, связанного и слегка избитого сажали на телегу, на которой уже было сложено три узла с вещами (все, что им разрешили забрать с собой по постановлению о выселении кулацкого элемента) и сидела его жена, тетка Дорна и трое двоюродных сестер Миколы, он зло бросил отцу:

– Ну и где твой Декрет о земле, брат? Да вы хуже царя! При нем хоть семью из дому не гнали!

– А ну молчать, кулацкая морда! – зло рявкнул командир комсомольского оперативного отряда, который и проводил выселение, и недобро покосился на стоящего рядом отца Миколы. Больше дядю Микола никогда не видел[23]23
  Согласно секретной справке, подготовленной в 1934 году оперативно-учетным отделом ОГПУ, около 90 тысяч кулаков (и приравненных к ним лиц) погибли в пути следования и еще 300 тысяч умерли от недоедания и болезней в местах ссылки.


[Закрыть]

После этого в отношении власти к отцу что-то серьезно поменялось. Впрочем, возможно дело было в том, что большинство тех, кто вместе с отцом был властью раньше, до этого парового катка, прокатившегося по деревне в связи с объявлением курса на сплошную коллективизацию – ныне уже властью не являлись. Кто был выселен как кулак или пособник, кто ушел сам, опасаясь за себя и своих детей, а кто просто бросил все и уехал из родных мест, не желая не то что участвовать, но даже видеть то, как новая власть, за которую они дрались на Гражданской войне, за которую умирали и убивали, показала им, крестьянам, кузькину мать, подло обманула их, отринув, как это четко сформулировал дядька Миколы, свой же собственный Декрет о земле, и снова принявшись силой – винтовкой и наганом – загонять крестьян в новые латифундии.

Неужто любая власть такова? И десяти лет не прошло, как свергли прошлую, лживую и плюющую на свой народ власть Временного правительства, которое сменило еще более отсталый и дремучий царизм, – и вот новая, вроде как вполне себе народная власть идет по той же кривой дорожке. Ведь понятно же, что все эти разговоры насчет того, что только сплошная коллективизация позволит использовать в деревне трактора и другую технику – полная глупость. Тот же «Фордзон-Путиловец», выпускаемый в бывшей столице, ныне переименованной в честь Ленина в Ленинград, ажно с 1923 года, вполне себе был бы к месту и в крестьянском хозяйстве отца Миколы. Отец даже ездил в этот самый Ленинград, к сослуживцам, прицениться и поискать, как бы можно приобрести столь полезную машину. Но – бесполезно. Частникам ее не продавали[24]24
  Применение тракторов и иной сельхозтехники в сельском хозяйстве действительно резко повышает производительность труда, но утверждение о том, что это возможно только в условиях крупного коллективного хозяйства – ложно. Все зависит от площади земли у частника и производительности конкретного образца сельхозтехники. Например, тот самый трактор «Фордзон», лицензию на который купили в 1923 году, был специально разработан для небольшого фермерского хозяйства. И в США он использовался именно мелкими и средними фермерами, поскольку был универсальной машиной. Более крупные хозяйства предпочитали специализированные машины. Кстати, по некоторым оценкам, одной из причин того, что купили лицензию именно на «Фордзон», было то, что в начале 1920-х годов никто не собирался отказываться от Декрета о земле, и планировалось и далее, наряду с кооперативным, развивать и индивидуальное крестьянское (фермерское) хозяйство, будучи уверенными в том, что «освобожденный из-под гнета помещиков сельский труженик» решит все проблемы. Впрочем, в какой-то мере до 1930 года так оно и было. Проблемы были не в крестьянах, а в качестве управления…


[Закрыть]
… Как бы там ни было, с новыми руководителями отец общего языка не нашел. Хотя пытался. Но видеть то, как поставленный в председатели бывший харьковский рабочий-металлист Гнатюк, из двадцатипятитысячников[25]25
  Двадцатипятитысячники – рабочие крупных промышленных центров СССР, которые во исполнение решения Коммунистической партии были направлены на хозяйственно-организационную работу в колхозы в начале 1930-х годов, в период коллективизации сельского хозяйства. Более неподготовленных для сельского хозяйства людей и представить себе трудно. Это были люди чисто рабочих специальностей – ткачи, литейщики, кожевники, а большая часть двадцатипятитысячников, около шестнадцати тысяч, состояли в союзе металлистов. С учетом полной неподготовленности этих людей в качестве руководителей и в области сельского хозяйства и агрономии, для первичной подготовки их к работе в деревне были созданы специальные курсы. И эти две-три недели были единственным образованием большинства этих людей в области сельхозпроизводства. Впрочем, некоторые из них смогли еще пару-тройку месяцев «постажироваться» в некоторых совхозах, но это было скорее исключением. Коллективизацию им провести удалось, но результатом хозяйствования подобных кадров стало катастрофическое падение валового сбора зерна. Так, в 1930 году (последнем, перед началом компании сплошной коллективизации, развернувшейся после XVIII съезда ВКП(б), состоявшегося в июне 1930 года) валовый сбор зерна составил 83,5 млн тонн. А вот в 1931 – уже только 69,5 млн тонн, 1932 – 68,4 млн тонн, 1933 – 68,6 и так далее. И это несмотря на массовое поступление в колхозы техники, вызванное началом производства тракторов на Харьковском и Сталинградском тракторных заводах и производства зерноуборочных комбайнов на Запорожском заводе «Коммунар» (1930). Показатель 1930 года смогли превысить только в 1937 году. Но результат оказался неустойчивым и следующие два года сборы снова оказались ниже 1930 года. Несмотря на то, что к 1937 году только в составе МТС уже имелось более 350 тыс. тракторов. То есть использование сельхозтехники при подобной организации труда, в отличие от мировой практики, привело не к повышению, а сначала к катастрофическому падению производительности труда, а потом лишь к восстановлению его уровня. Но сельским хозяйством дело не ограничилось. Отвлечение на проведение коллективизации 27 519 квалифицированных рабочих и техников (а именно столько, по учетам, было двадцатипятитысячников), которые, к тому же, были наиболее мотивированны в политическом плане (а других отправлять проводить коллективизацию было просто бессмысленно), вызвало столь резкое падение качества продукции и производительности труда и в промышленности, что исправлять это пришлось чрезвычайными мерами.


[Закрыть]
, рушит все, созданное его же собственными руками, отец просто не смог… Пусть даже все это уже было как бы не его, а колхозное. Но и сделать ничего тоже было невозможно. На все советы и предложения отца Гнатюк только багровел и рычал: «Заткнись, контра! Как я сказал – так и будет!». Главный же его благодетель, Григорий Иванович Котовский, к тому времени уже был мертв.

Вот поэтому отец и решил уехать из села. Слава богу его однополчане по-прежнему крепко держались друг за друга. Это показала судьба убийцы их комбрига[26]26
  Котовский был застрелен 6 августа 1925 года во время отдыха в совхозе Чебанка Мейером Зайдером по кличке Майорчик, бывшим в 1919 году адъютантом Мишки Япончика. По другой версии, Зайдер не имел отношения к военной службе и не был адъютантом «криминального авторитета» Одессы, а был бывшим владельцем одесского публичного дома, где в 1918 году Котовский скрывался от полиции. Документы по делу об убийстве Котовского были засекречены. Мейер Зайдер не скрывался от следствия и сразу заявил о совершенном преступлении. В августе 1926 года убийца был приговорен к десяти годам заключения. Находясь в заключении, практически сразу же стал начальником тюремного клуба и получил право свободного выхода в город. В 1928 году Зайдер был освобожден с формулировкой «За примерное поведение». Работал сцепщиком на железной дороге. Осенью 1930 года был убит тремя ветеранами дивизии Котовского. У исследователей есть основания полагать, что компетентные органы располагали информацией о готовившемся убийстве Зайдера. Тем более, что ликвидаторы Зайдера не были осуждены.


[Закрыть]
. Так что отец сначала сам поехал в Ленинград, к своим сослуживцам, через которых ранее пытался приобрести трактор, а сейчас надеялся отыскать работу, ну а чуть позже и они все отправились вслед за ним…

– Стой! Привал, двадцать минут, – коротко скомандовал командир второй роты Иванюшин, с группой которого старший лейтенант Коломиец двигался в настоящий момент. Нет, сначала он попытался напроситься в группу, с которой двигался сам комбат, интересовавший и майора Буббикова, и самого старшего лейтенанта Коломийца, да и, судя по всему, много кого там, «наверху», но тот коротко ответил:

– Нет, – а потом пояснил: – Ты, Коломиец, просто темпа моего не выдержишь. Его и мои ребята далеко не все выдерживают. А уж ты-то…

Николай тогда слегка обиделся. Вернее, не так, обиделся-то он сильно, поскольку был совершенно уверен, что уж в чем-чем, а в физической подготовке он любому бойцу капитана сто очков вперед может дать. Но как-то демонстрировать свою обиду или спорить не стал. И не по каким-то особенным или оперативным соображениям, а потому что так получилось, что все, кто общался с капитаном Куницыным, через какое-то время полностью отучались с ним спорить. И незачем, и бесполезно. Даже если и настоишь на своем (а такое случалось, пару раз, не больше – но случалось), то потом только большим дураком себя выставишь. Поэтому старший лейтенант решил немного потерпеть и делом доказать комбату, что в этом вопросе он как раз ошибся. Ну, там, вечерком, после марша, когда весь его батальон с ним во главе будет падать с ног, подойти эдак к комбату небрежной подходкой и лениво предложить:

– А давайте, товарищ капитан, пока ваши люди в себя приходят, я со своими орлами по округе пробегусь, ситуацию разведаю, – ну или нечто наподобие…

Но сейчас, после ночного налета на автоколонну снабжения и последующего почти шестичасового изматывающего марша, старший лейтенант Коломиец ясно осознавал, что все эти прекрасные видения были всего лишь именно видениями, не имеющими никакого отношения к реальности. Да он еле смог добежать на своих ногах до этого привала! А ведь это еще не конец марша. Хотя, вероятно, его окончание уже близко. Два часа назад рассвело, так что двигаться столь же свободно, как под покровом ночи, у них уже вряд ли получится – авиаразведку никто не отменял. Да и народ явно сильно устал. Хоть и, по большей части, держится не в пример лучше старшего лейтенанта. Но и на него рожу никто не кривит и свысока не смотрит. И не потому что боятся. Боялись бы – смотрели по-другому, со страхом или, там, показным безразличием, а не так, как сейчас – с сочувствием. А потому, что, похоже, сами прошли через нечто подобное. И, скорее всего, не так уж давно.

Впрочем, тяжело было не одному Коломийцу. Судя по запаренному виду, мордовороты старшины Николаева так же с трудом держали темп, заданный Иванюшиным. А несколько бойцов Иванюшина вообще еле переставляли ноги. Казалось, они вот-вот упадут и потом уже ни за что не встанут. Но таких было всего человека три, в то время как остальные отчего-то выглядели хоть и устало, но еще вполне себе в силах. А сам ротный-два, несмотря на всю свою внешнюю субтильность, заданный им дикий темп держал вполне спокойно. Умудряясь не только просто бежать гладким, так сказать, бегом, но еще и время от времени передвигаться вдоль их растянувшейся цепочки, то отставая, чтобы поравняться с тыловым дозором, то, прибавив скорости, догнать и подбодрить троих абсолютно выдохшихся бойцов, которых тянули на себе остальные, сменяя друг друга, или вернуться на свое место в голове их куцей колонны, сразу за головным дозором…

В Ленинграде, который все вокруг отчего-то продолжали именовать по-старорежимному – Питер, Микола обжился довольно быстро. Отец пристроил его в фабрично-заводское училище при заводе имени Карла Маркса, так же всеми вокруг называемого по-старорежимному – Новый Лесснер, на котором работал и сам. В общем-то, переменам Микола, которого теперь все стали звать Николаем или Колей, скорее обрадовался, чем наоборот.

Да, жить стали куда беднее и скуднее, чем прежде. Если раньше, в Адамовке, ему каждый год справляли новую рубаху, то теперь пришлось несколько лет носить одну и ту же. Мать только надставляла рукава и вшивала клинья в бока, перекраивая рубаху под набиравшее силу и стать тело сына. Сапоги, раньше бывшие предметом гордости и зависти всех соседских мальчишек, большинству которых в их возрасте заиметь такую обувку и мечтать нельзя было, быстро стали малы и перешли по наследству младшим. А выкроить из скудной зарплаты рабочего деньги на новые сапоги – нечего было и думать. На еду бы хватило… Так что пришлось перейти на поношенные ботинки, купленные за гроши на барахолке.

Впрочем, и отцу, ранее так же регулярно обновлявшему свои яловые сапоги (обувку в сельской местности вполне себе дорогую и престижную) и вполне свободно позволявшему себе носить ее даже летом и в поле (где все – и дети, и взрослые, по обычаю работали босыми), пришлось долго обходиться теми сапогами, в которых он приехал в Питер. Под конец они износились настолько, что их уже даже не брался ремонтировать ни один сапожник. И отец выходил из положения, натянув на сапоги купленные там же, на барахолке, старые галоши. Те тоже были все потрескавшиеся, с полуоторванной подошвой и совершенно не держали воду, но с задачей прижимания почти отвалившейся подошвы сапог к потрескавшемуся оголовью вполне справлялись. Тем более, что отец примотал галоши к сапогам веревочкой. Впрочем, галош хватало ненадолго, и отцу приходилось раз в пару месяцев снова идти на барахолку за очередными…

Да и кормежка стала куда скудней. Сало покупали только по большим праздникам, хлеб ели серый, с отрубями, а яйца их семья, ранее державшая пять десятков собственных кур, видела теперь только по воскресеньям.

Но вся эта бедность меркла перед распахнувшимися перед ним, Миколой, тайнами и приключениями большого города. Для заводских он, неожиданно для себя, довольно быстро стал своим. Впрочем, возможно дело было в том, что таких «бывших деревенских» среди «фабзайцев»[27]27
  Жаргонное название учащихся ФЗУ – фабрично-заводских училищ.


[Закрыть]
оказалось довольно много.

Страна, сначала пережившая три года тяжелой, кровавой, но, все-таки, как уже к исходу третьего года стало ясно, вполне себе победной войны, а затем, без перерыва, неожиданно для себя ухнувшая в бездну революции и войны куда более жестокой, Гражданской, начала наконец-то выбираться из этой «черной дыры»[28]28
  К окончанию Гражданской войны промышленное производство на территории вскоре образованного СССР составляло только 14 % от уровня 1913 года, производство сельскохозяйственной продукции едва достигало 40 %. Если же учитывать, что в 1914–1916 годах был зарегистрирован 20 % рост промпроизводства, и именно в это время в стране было развернуто серийное производство авиадвигателей, почти полной номенклатуры инструмента и станков, началось производство подшипников, а к 1918 году должны были заработать шесть новых автомобильных заводов, а также несколько авиационных, то падение выглядит еще более катастрофическим.


[Закрыть]
. И даже собиралась резко ускориться, явно намереваясь догнать, а то и перегнать и ранее опережавших ее, а за время ее барахтанья в «черной дыре» социальных потрясений вообще убежавших невообразимо далеко вперед соседей. А для этого нужны были новые кадры, которые пока еще только нарождающимся, но уже вполне ощутимым потоком потекли из ограбленной и насильно загоняемой в коллективизацию деревни…

А с другой стороны – куда было деваться? Более никаких источников дохода для ускоренной индустриализации (в которой, не будь этой десятилетней «черной дыры», возможно и необходимости бы не было, то есть именно в ускоренной… но которая в сложившихся условиях была единственно возможной), кроме как максимально ограбить деревню – у нового руководства страны просто не имелось. Ибо новой «народной» власти просто неоткуда было взять ни кредитов, ни займов, так уж она себя поставила в мире. Вот и пришлось очередной раз все делать за счет этого самого народа… То же, что множество ограбленных, лишенных нажитого, но чудом не попавших «под каток» крестьян рванет в город, где станет неиссякаемым источником кадров для бурно разрастающейся промышленности, оказалось очень даже удачным. Ибо в этом случае получалось, что власть одним действием решала сразу несколько задач. Впрочем, именно так и происходили все промышленные рывки во всех других странах – от Англии XVIII века до Китая конца XX. Какой бы «народной» эта власть себя не именовала. А уж если это приходилось делать в условиях промышленной разрухи после почти десятилетия войн…

Поэтому таких вот бывших крестьянских детей, вместе со своими отцами сбежавших из деревень, чтобы в больших городах попытаться, во-первых, спрятаться от неожиданно пришедшей беды и, во-вторых, найти новое место для себя и своей семьи, – оказалось множество. Так что в привычных уличных мордобоях конец на конец, улица на улицу и район на район они довольно быстро стали играть весьма влиятельную роль. Вследствие чего местные мальчишеские ватаги тут же столкнулись с дилеммой – либо признать вчерашних крестьян, поселившихся на их улице за своих, либо… регулярно получать по мордасам от ватаг с других улиц, в среде которых такое признание уже произошло, отчего они изрядно усилились.

Так что врастание в, так сказать, новую социальную среду у Миколы прошло почти безболезненно – пара драк, разбитая губа и, в общем, все. Тем более, что парнем он был видным, сильным, так что его кулаки для принявшей его ватаги «фабзайцев» с его улицы оказались очень даже неплохим подспорьем. Сам же Питер его просто очаровал. Всем. И природой – стылой Невой, белыми ночами, густыми, наполненными водой лесами, огромными гранитными валунами, выступавшими из зарослей будто уснувшие каменные великаны, решившие немного передохнуть, – все это так сильно отличалось от привычного ему юга. И величественными домами – дворцами, соборами, да даже многоэтажной рабочей казармой, в которой их семье отвели угол, отгороженный натянутыми на веревки дерюгой и лоскутными одеялами. И бешеным (ну, по сравнению с их селом) ритмом жизни. И массой народа, которой были наполнены его улицы. И всеми теми признаками цивилизации и прогресса – машинами, трамваями, электрическим освещением, разводными мостами, которых он ранее в таком количестве нигде не встречал. Он просто влюбился в этот город…

– Ну как вы, товарищ старший лейтенант?

Коломиец ругнулся про себя, но когда повернулся к подошедшему Иванюшину, на его лице сверкала легкая улыбка.

– Нормально, ротный, – он хмыкнул, – идем быстро и, конечно, мне, кабинетному работнику, за вами тяжело угнаться. Но НКВД не подведет, можешь быть уверен.

– Да я и не сомневаюсь, – открыто улыбнулся Иванюшин. – К тому же нам уже не далеко осталось. Еще минут сорок – и доберемся до места дневки.

– А чего ж остановились? – удивился Николай. – Могли бы сразу до места добраться.

– Да новички сдохли, – досадливо сморщился ротный-два. – У них же подготовка-то нашей не чета. Я вообще опасаюсь, что могут не дойти. Эх, их бы сейчас под акупунктуру – самое время…

Коломиец благожелательно-поощряюще улыбнулся, едва удержавшись от досадливой гримасы. Вот оно как… значит все те бойцы, которые едва смогли выдержать марш – из нового пополнения. А все ветераны батальона капитана Куницына с такой скоростью марша справляются вполне неплохо. Ничуть не хуже волкодавов старшины Николаева, и лучше, чем сам Николай. И это незнакомое слово… Впрочем, почему бы не спросить?

– Как вы сказали – акуп…

– Акупунктура, – повторил Иванюшин и пояснил: – Иглоукалывание то есть. Когда капитан Куницын в нас первый раз иглы вставлял – дюже жутко было. Зато потом – как заново родились. Все болячки разом прошли и будто сил прибавилось. И вообще… Я ведь раньше очки носил. А после этого – как рукой сняло. Уж не знаю, во что там товарищ капитан ту иглу воткнул, только глаза теперь – как новые. Я ведь сразу и не понял даже, – доверительно поделился ротный, – поутру очки на нос нацепил – а перед глазами все расплывается. Я их тер-тер тряпочкой, а потом гляжу – я без них куда лучше вижу, – и он весело рассмеялся.

– Вот так, сразу – раз и очки не нужны? – осторожно уточнил старший лейтенант. То, что капитан Куницын зачем-то прогнал весь личный состав своего батальона через странную процедуру с длинными деревянными спицами, которые ротный-два обозвал иглами, он установил уже давно. Но смысл этого мероприятия пока был для Коломийца до конца не ясен. Нет, все, кто ему об этом рассказывал, как один утверждали то же, что ему только что говорил ротный. В первой части своих утверждений. То есть «заново родились» и все такое. Кое-кто утверждал и нечто, подобное второй части заявления Иванюшина. Ну, типа «отдышку как рукой сняло», «печень болеть перестала». Но старший лейтенант подобные откровения воспринимал не очень серьезно. Мало ли что может показаться людям, прошедшим через разгром, скитания по лесам или, даже, плен, а потом попавшим в состав нормально функционирующего воинского подразделения… Но факт вот такого внезапного и резкого улучшения зрения игнорировать было нельзя. И Коломиец сделал себе в памяти зарубочку насчет того, чтобы, когда представится возможность, продиагностировать всех тех, к рассказам которых он ранее отнесся недостаточно серьезно. И сравнить с данными их медкнижек. Ну, тех, которые удастся разыскать…

– Да, сразу. То есть не совсем… – слегка смутился Иванюшин. – Нас же товарищ капитан вечером обработал. Причем после такого же лошадиного забега, как сегодня. Я почему и вспомнил… А что мне очки больше не нужны, я обнаружил утром. Так что, можно сказать – не совсем уж сразу, но очень быстро все случилось.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю