Текст книги "Орел взмывает ввысь"

Автор книги: Роман Злотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Да и балтийская торговля в этом году куда как лучше должна пойти. Шведский-то флот частью сынок в гаванях захватил, частью датчане побили. Не должны шведские военные корабли да каперы так же шибко, как в прошлом году, свирепствовать.

– Дай-то бог, государь, – вздохнул Трубецкой, – дай-то бог… Хотя и сего маловато будет. Ну да твоя покровительница Пресвятая Богородица не раз нам через тебя чудо являла. Понадеемся, что и на этот раз она нас своим благоволением не оставит. А более и не знаю, на что надеться…

И чудо случилось. Вот и утверждай после этого, что Бога нет…

Карл Густав был настроен держаться еще долго, уповая на стойкость шведского характера и помощь союзников, к коим причислял англичан, голландцев и французов. Но оба упования его подвели. Первым сдался шведский характер. Беды, обрушившиеся на Швецию, породили в этой стране стихийное движение за возвращение на престол «доброй королевы Кристины». При которой, как виделось шведам уже из этой, новой и оказавшейся для них очень тяжкой реальности, в стране был настоящий Серебряный век. Причем дело довольно быстро зашло так далеко, что подданные были готовы простить королеве то, что ранее более всего ставили ей в вину, – перекрещивание в католичество. Более того, многим стало казаться, что Господь указал королеве верный путь. И именно упорствование в протестантской вере ее подданных, не понявших столь прозрачного намека судьбы, как раз и привело к тому, что на Швецию обрушились такие беды… А это уже крайне обеспокоило Англию и Голландию, кои хотя и находились после войны 1652–1654 годов в вялотекущем враждебном противостоянии, но в деле защиты протестантизма как общей идеологической основы для нового мира оказались обречены выступить рука об руку. И предложили свои посреднические усилия в деле скорейшего прекращения Северной войны.

Переговоры начались в июле тысяча шестьсот пятьдесят седьмого года в Стокгольме, в королевском дворце, куда прибыли делегации Дании и Речи Посполитой, а также, несмотря на сильное противодействие англичан и голландцев (а за кулисами и французов в лице снова ставшего всесильным Мазарини), и представитель императора Священной Римской империи германской нации. На его участии настоял я, поскольку шведы довольно долго оккупировали немецкое Поморье… а также потому, что и это тоже было платой за уступленный Фердинандом III вассалитет над Восточной Пруссией…

Качумасов, представлявший на переговорах Россию, озвучил требование, во-первых, оставить за нами всю Лифляндию, Финляндию и всю Лапландию, в том числе ее шведскую часть. Да и вообще север вплоть до района Тромсё либо даже чуть южнее, который формально вроде как мог считаться датским, поскольку Норвегия нынче находилась в составе Дании, но на самом деле никого особенно не интересовал. Ну кому интересны вечные снега и обледеневшие скалы с горсткой диких лопарей и квенов? Тем более на фоне тех приобретений, которые датчане сделали в ходе этой войны и собирались закрепить при заключении мира… Во-вторых, Моонзундский и Аландский архипелаги, кои сейчас заселялись переселенцами, в основном поморами, онежскими, волховскими и ильменскими рыбаками. В-третьих, передать России все военные корабли шведского флота, терроризировавшие русскую балтийскую торговлю (тем более что большая их часть была и так захвачена в Стокгольмской гавани). Ну и кроме того выплатить стране «за обиды» шесть миллионов рублей, что составляло приблизительно три годовых шведских бюджета. Датчане требовали присоединения захваченных ими земель, возвращения тех, что были получены шведами по условиям Брёмсебруского мира, а также островов Эланд и Готланд и контрибуции в два миллиона риксдалеров. На Готланд попытались было претендовать и поляки, но их быстро заткнули, и они ограничились контрибуцией в миллион злотых. Такую же круглую сумму требовал и император.

Позиции поляков были наиболее шаткими, поскольку они в этой войне ничего не захватили, а лишь вернули свое. Не менее шаткими были и позиции цесарцев. Датчане чувствовали себя куда лучше, поскольку земли, которые они требовали, уже и так находились под их управлением. Ну а сильнее всего были наши позиции. Поскольку мы, во-первых, захватили больше, чем требовали, и, во-вторых, оккупировали не только наиболее развитые районы страны, но еще и ее столицу.

Переговоры продлились долго, до самого Крещения. И все это время Пудлин со товарищи планомерно грабил Швецию, залезая в сопровождении сильных воинских команд даже в места, кои оставались еще под властью шведского короля. Ну да боевых действий-то они не вели, поэтому формально условия перемирия не нарушались, а что касается остального – пока не заключен мир, война продолжается… Выступавшим от имени шведов англичанам и голландцам удалось вполовину снизить сумму требований поляков и немцев и дожать датчан, заставив тех вообще отказаться от контрибуции. В общем, против объединенных усилий этих двух стран датчане никак не тянули. Так что когда Качумасов согласился снизить сумму контрибуции на миллион, а затем заявил, что, если новые условия не будут приняты, он немедленно покидает переговоры, все закончилось. Мир был заключен.

Поскольку по условиям мирного договора русская армия покидала Швецию только после выплаты всей суммы контрибуции, голландцы и англичане предоставили Карлу Густаву кредит в пять миллионов рублей, кои и были переданы нам в марте. Уже в мае тысяча шестьсот пятьдесят восьмого года русские войска, погрузившись на теперь уже российские корабли, ранее числившиеся за шведским флотом, двинулись в обратный путь. На родину. Датчане принялись активно обустраиваться на своих новых землях. Полякам же и немцам предстояло выбивать из шведов положенную контрибуцию самостоятельно…

Из пяти миллионов контрибуции почти четыре миллиона было выплачено армии – по примеру польской кампании рядовые стрельцы и драгуны получили по десять рублей, капитан получил сто, полковник – пятьсот, а генерал-воевода Беклемишев – десять тысяч. Казаки получили по годовому окладу, коий составлял пять рублей, а кочевники по рублю. И хотя новые рубли были менее весомыми, чем во времена Польской войны, все равно все остались довольны. Еще один миллион полностью ушел на завершение переселенческих программ, введение в состав флота захваченных шведских кораблей и неотложные текущие расходы. Из двухсот семей вывезенных из Швеции мастеров-корабелов по сорок семей расселили в Азове, Архангельске, Астрахани и Усть-Амурске, а остальных поселили в Мангазее, Усть-Ленске и Нижнеколымском зимовье, заложив там доки для ремонта кораблей, пробивающихся по Северному морскому пути. Еще две с половиной тысячи семей иных мастеров были переселены в промышленные районы северной и центральной России и на Урал. Около семнадцати тысяч рыбаков с Аландского и Моонзундского архипелагов, а также с балтийского побережья равномерно раскидали по Холмогорам, Пустозерскому острогу, Обдорску, Мангазее, Усть-Ленску и Нижнеколымскому зимовью, Авачинскому, Усть-Тауйскому, Охотскому и Удскому острогам и Усть-Амурску, заметно разбавив поселенцами, приманенными двадцатилетним освобождением от тягла и положенным государевым хлебным и денежным жалованьем. А сто семей отправили на Эдзо для расселения среди бывших запорожцев. Даточных переселенцев я ни в одно из этих мест не отправлял – только добровольных. Все переселенцы-иноземцы обращались в холопское состояние, выйти из которого можно было, токмо перекрестившись в православие и отдав детей в приходскую школу. После чего все иноземные переселенцы приравнивались в правах к русским переселенцам, но без их специального хлебного и денежного жалованья. Хотя вследствие выхода из холопьего состояния право на заработок у них появлялось. И после крещения они обязаны были прожить в определенных для поселения местах не менее двадцати лет. Так что деваться им оттуда было некуда, а единственный шанс улучшить свое положение состоял в том, чтобы стать русскими. Чего я и добивался…

Сын добрался до Москвы только к Пасхе. Уже после того, как через столицу прошли двадцать тысяч кочевников (финны сражались куда как более ожесточенно, чем лифляндцы, и потери степняков на последнем этапе войны оказались весьма значительными), возвращавшихся с Северной войны с богатой добычей. Я устроил их вождям роскошный прием в бальной зале уже освободившегося от лесов Большого Кремлевского дворца, одарил шелковыми летними юртами, саблями работы моих мастерских, фарфоровой посудой и конями из моих табунов. Кочевники восторженно щелкали языками, удивляясь силе и богатству русского царя, который запросто тратит драгоценный шелк на пологи для юрт и живет в таком большом доме, что в нем свободно может разместиться целый род, да еще вместе со всеми своими табунами и отарами. А то и даже несколько родов… А Дом Белого Бога вообще произвел на них шокирующее впечатление. Трое даже решили тут же окреститься, чтобы перейти под руку Бога, коему сам Белый царь строит столь величественные хоромы, ну и чтобы стать одной веры со столь могущественным властителем.

После крещения с каждым из них отправилось по паре монахов из монастырей «особливого списка». Так что по возвращении кочевников в родные степи легенды о том, как какой-нибудь хан Урлюк или хан Торгай в окружении своих лучших батыров сидели на затканной золотом кошме в каменной юрте самого Белого царя и пили с ним кумыс с золотом из лучших фарфоровых пиал, подтверждая великую шерть[15]15
  Шерть – вассальная клятва.


[Закрыть] между Белым царем и великим степным родом, передавались из уст в уста в кочевых стойбищах еще много поколений. И не одно мальчишеское сердце сладко замирало в мечтах о том, как и он, ставший великим степным батыром, тоже когда-нибудь присядет на золотую кошму с великим Белым царем и отхлебнет из драгоценной пиалы… Вследствие этого всякие попытки поднять кочевников против Белого царя на протяжении всех последующих лет обычно оканчивались тем, что таких попытчиков кочевники привозили к ближайшему русскому начальнику в связанном виде. Шерть, заключенная с Белым царем и подтвержденная на золотой кошме в Большой Каменной Юрте, считалась священной и нерушимой.

Въезд победителя в Северной войне в Москву был встречен звоном сотен колоколов. Я встречал сына перед Боровицкими воротами. Он ехал на белоснежном арабе, в блистающих доспехах и с радостным лицом. Москвичи сопровождали его восторженным ревом.

– Ну что, сынок, – тихо спросил я, когда он соскочил с коня и, обнажив голову, преклонил передо мной колено, – доволен?

– Главное, чтобы народ был доволен, – отозвался Иван, – и ты, батюшка. А я – перетерплю… – Но радость, таящаяся в его глазах, показывала, что он просто счастлив…

Ну да и кто бы на его месте не был счастлив? Потому как опасность, нависавшая над нашей страной еще со времен Александра Невского, получившего это прозвище как раз за разгром шведов, пришедших на нашу землю завоевателями, а то и ранее, со времен норманнских набегов, была полностью устранена. Более шведы были нам не противники…

Но, вероятно, самой радостной из всех встречавших сына была его жена Катенька. Ее прямо затрясло, едва лишь она его коснулась. Да и он сам обнял ее с очень явственно ощущаемой, хотя и изо всех сил сдерживаемой страстью. Мы с женой украдкой переглянулись. Эх, молодость…

А наутро мне доложили, что девки из царицыных мастерских, чьи светелки располагались неподалеку от покоев, занимаемых сыном с женой, посредь ночи сдернули в казармы, в коих временно разместился пришедший в Москву вместе с наследником престола в качестве его личного конвоя кирасирский полк. Из которых потом начали раздаваться всякие срамные возгласы. Видать, уж шибко страстные крики неслись полночи из спальни царевича…

До конца года мы приводили в порядок казну. Я слегка умерил восторги сына по поводу столь успешно завершенной войны, рассказав, что она едва не обрушила финансовую систему страны. Так что он мог вернуться не в столицу блистательного государства, повергнувшего могущественнейшего северного льва, а едва ли не на пепелище. Да и сами итоги, стоило хоть грану информации о наших денежных трудностях просочиться наружу, могли бы быть далеко не столь блестящими. Поупирайся шведы еще полгода-год… Впрочем, кое-что все равно просочилось, но это просочившееся так и не набрало критическую массу. Тем более что слухам о наших денежных затруднениях мы противопоставили другие слухи, как, например, слух об огромных запасах золота и серебра, накопленных в Белозерском остроге Монетного двора, коий вследствие сего и взят под охрану кирасирами. Но все равно почитай два года все висело на волоске. Сейчас, конечно, благодаря бурному всплеску балтийской торговли сразу после заключения мирного договора, подкрепленному еще и вступлением в действие освобождения русских торговых кораблей от Зундской пошлины, дела явно пошли на лад. Однако даже в лучшем случае следующие пять лет никаких накоплений в казну сделать не удастся. Будем осторожно выкупать все необеспеченные векселя, коих за последние два года успели напечатать большое количество. И вот тогда сын, слушавший мои рассказы о наших денежных и иных затруднениях со слегка ошарашенным видом, закрыл рот и тихо попросил:

– Батюшка, а ты не мог бы поучить меня… ну и братьев, как оно – государством управлять…

8

В кормовую каюту большого линейного галеона «Три святителя» осторожно постучали. Адмирал Лабушкин с легким кряхтеньем сел на постели и хриплым со сна голосом прокаркал:

– Чего там?

– Господин адмирал, Бомбей на горизонте, – послышался из-за двери голос старшего помощника капитана галеона капитан-лейтенанта Воронцова.

Адмирал потер ладонью заспанное лицо и, скинув ноги с постели, нащупал ими войлочные опорки. Долгая морская служба наградила адмирала целым букетом болезней, коим он, однако, с упорством старого морского волка предпочитал не поддаваться.

– Понял, скоро буду.

Эскадра из девяти русских кораблей отправилась в Бомбей в начале лета тысяча шестьсот пятьдесят восьмого года. В ее составе было четыре линейных галеона, два флейта и три транспорта. Кроме того, они конвоировали семь русских купцов, поскольку в районе Мадагаскара, по словам купцов, пошаливали пираты. Да и воды у выхода в Индийский океан из Красного моря также были неспокойны. Вот для сколь можно быстрого успокоения всех неспокойных вод и была отправлена столь сильная эскадра. Ну и для получения опыта в плавании и всемерного освоения кораблей, половина которых ранее состояла на службе в шведском флоте и была передана русскому токмо прошлой весной, по славном окончании Северной войны. Русский флот на Балтике внезапно оказался самым многочисленным и сильным, поскольку ни у немецких прибалтийских княжеств, ни у поляков никакого особенного флота не было. А Курляндский флот был как бы частью русского. Да и по большому счету даже уже и не как бы. Переходы офицеров с корабля русского флота на курляндский и обратно ноне стали вполне обыденными… Единственным соперником русскому на Балтике мог бы стать только датский флот. Однако и он ныне заметно уступал русскому и в числе кораблей, и в числе пушек, и в численности команд. Да и датчане после Северной войны, выигранной по существу именно русскими, но зато принесшей Дании многие приобретения, считали русских верными союзниками и вообще скорее опорой в возможных осложнениях с голландцами и англичанами, чем соперниками и уж тем более противниками. Так что в Дании ноне русских любили, русскими восторгались, и содержать столь значительный Балтийский флот России не было никакого резону.

Во многом именно поэтому и было принято решение послать военные корабли на юг, в не так давно обретенную колонию, расположенную в сказочной Индии. И образовать там Бомбейскую эскадру. Ну а возглавить ее поручили едва ли не самому известному русскому адмиралу, прославленному еще Карибскими и Северными конвоями, Пахому Лабушкину.

На мостик адмирал поднялся через десять минут. Он привык одеваться быстро. Да и форма русского флота сему оченно сильно способствовала. Как любил говаривать адмирал, эвон, пока какой иноземный капитан все свои чулки-сюртуки да кружева-жабо на себя напялит, кто иной и выспаться успеет. То ли дело русская форма – раз-два, и уже одет. Нигде не жмет, ни за что не цепляет, хоть сразу же на ванты лезь. И глазу весьма приятственна. Хоть иные иноземные офицеры-моряки губы и кривят. Мол, штаны суть одежка простонародная, дворяне, мол, токмо в чулках ходят. Ничего, у нас и царь-батюшка не в зазор себе считает в штанах походить…

– Доброго утра, господа офицеры, – поздоровался со всеми адмирал, поднимаясь на мостик.

Все дружно поздоровались в ответ. Адмирал остановился у ограждения и, привычным жестом раздвинув подзорную трубу, упер взгляд в темнеющую на горизонте громаду подступающего берега. Шедший на флагмане португальский штурман деликатно подступил поближе. На случай если высокому русскому начальнику потребуются его пояснения.

Плавание выпало несложным. Даже известный своими бурями мыс Доброй Надежды удалось пройти почитай спокойно. Всего три дня поштормило. Да и шторм-то был так себе, скорее, просто свежая погода… ну, может, шибко свежая. Так что никакого особенного ремонту во вновь устроенном порту, коий адмирал заложил на восточном побережье Африки, уже в Индийском океане, на расстоянии приблизительно двухнедельного перехода от Капстада, делать не пришлось. Так, постояли на якорной стоянке дней десять, слегка поправив такелаж, дав возможность непривычной к дальним морским переходам пехоте размять ноги и срубив силами стрельцов и матросов невеликий острог, да и двинулись дальше. На месте будущего порта оставили полсотни стрельцов при двух полевых пушках, два десятка казаков и инженерную роту, коим предстояло не столько даже оборонять новое русское владение в Африке, не от кого его было оборонять-то, сколько обустраивать будущий порт далее, строя причалы, склады, дома для поселенцев, вымеряя глубины и картографируя прилегающую местность. Как адмиралу сказывал сам государь, коий самолично беседовал с адмиралом перед отправлением экспедиции и так же самолично определил на карте район, где следовало искать место для порта, вскоре сюда планировалось отправить на поселение не менее нескольких сотен крестьянских семей, а тако же сколько найдется и иного охочего люда. Так что порт изначально планировался как крупная промежуточная база на пути к русским колониям в Индии.

Индийский океан порадовал новыми водами. Ну да это ж дело известное. Энто токмо сухопуты дурные могут считать, что моряки просто балуют, когда вроде как одну и ту же воду, никакими краями друг от друга не отделенную, за разное море считать начинают. Моряк-то он сразу видит, где какая вода. Какая в нем иная живность завелась, какая водоросль, как меняется ее цвет, да и вкус тоже… ну есть такая традиция при входе в иное море моряку воду на вкус пробовать. Про опытных моряков так и говорят, что он-де многие моря на вкус попробовал. Как, например, адмирал Лабушкин. Уж сколько морей прошел – пальцев на руках посчитать не хватит. Про Карибы и говорить нечего. Сколько раз туда плавал. А кроме того, и в Лиссабон ходил, за невестой царевича Ивана, наследника царя-батюшки Федора II, и Северным морским путем, людишек по северным городкам, острогам и зимовьям переправляя, и на самый Дальний Восток тож. Причем не токмо до Усть-Амурска, а еще и на острова Сахалин и Эдзо. В казачьи земли. Царь-батюшка взбунтовавших было сдуру запорожских и украинных казачков туда выслал.

То есть выслал-то он их на Сахалин, да токмо в те времена никто не знал, что сие за остров такой и где расположен. И назывался он у разных народов очень по-всякому. Не токмо Сахалином. Это нонеча его так все именовать стали, по примеру царя-батюшки, а тогда поди пойми… Вот и казачки не поняли, но, боясь ослушаться царского слова (эвон раз ослушались – теперь расхлебывают), послушно добрались до дальнего моря и отправились искать сей остров. Да токмо ошиблись, пристав вовсе не к Сахалину, а к Эдзо, другому большому острову, коий был самым ближним к Сахалину из больших островов. До самого Сахалина добрался всего лишь с десяток лодий. Но особливой вины казаков царь-батюшка в сем не усмотрел. Уж больно запутано все было, да и не своим умыслием казачки так промахнулись, а попав в сильный шторм, из коего насилу выбрались. Так что простил царь казачков за вины их тяжкие и повелел считать остров Эдзо казачьими землями. Да послал им помощь как оружием и припасом огненным, так и хлебом, скотом, птицей для разводу, сукном и иной рухлядью. А тако же еще людишек для поселения. Правда, немного. Большая часть людишек, что на Дальний Восток переселялись, оседали по Амуру и двум его притокам – рекам Сунгари и Уссури, а также по морскому побережью южнее Усть-Амурска. Ну да на энтом острове Эдзо и свои людишки имелись, именем айну, коих с юга иной буйный народ, именем «ся-муря», под свою руку взять хотел. Отчего они шибко страдали. Вот казачки их под защиту и приняли, начав этих самых «ся-муря» от деревенек айну отваживать.

Ну а Пахому Лабушкину, который тогда только-только адмиральский чин получил, в том отваживании поучаствовать пришлось. Он как раз пришел в Усть-Амурск с очередным конвоем с переселенцами. Ну и отправился с Усть-Амурской эскадрой, кою тогда адмирал де Ромор возглавлял, в плаванье к Эдзо. Патрик де Ромор был родом из Голландии и настолько прикипел к России, что, когда всем подданным Соединенных провинций вышло строгое повеление обратно на родину возвратиться, сделать сие отказался и, приняв подданство царя русского, а тако же таинство православного крещения, остался служить царю Федору, верно исполняя все его повеления. Ну да среди тех голландцев, кто давно в России жил, так многие поступили… А в это плавание адмирал собрался, поскольку казачки весть прислали, что эти самые «ся-муря» набег на них готовят, причем числом шибко большим. Чуть ли не сто кораблей должны воинов везти. Им про то доложили айну, кои со своими сородичами, что уже под рукой «ся-муря» находились, меновую торговлю вели. Вот де Ромор и попросил, чтобы к его эскадре присоединились два военных корабля из каравана с переселенцами, коий Пахом привел. Сто кораблей, пусть даже каждый из них размером обычно поменее флейта был и вообще пушек не имел, – сила немалая.

Эх и славно они тогда подрались! Два флота буквально наткнулись друг на друга в предрассветных сумерках. Адмирал де Ромор шел к Чигиринскому острогу, главному казачьему поселению на Эдзо, кое казаки в честь своей оставленной родимой сторонки назвали, а «ся-муря» шли туда же, но специально взяли мористее, чтобы их армаду с берега рассмотреть было невозможно. Так и влетели друг в друга. Ох и бойня была. На корабле Пахома, галеоне «Святой Андрей Первозванный», от частой стрельбы шесть пушек взорвалось. Три шедших впереди галеона, на высокие борта коих с низких палуб судов «ся-муря» взобраться была сложно, двигались вперед, просто тараня гораздо менее прочные гребные галеры «ся-муря», но те, даже попав под удар, не пытались спастись, а упрямо сигали с палуб и мачт, пытаясь ворваться на палубы русских кораблей. И многим сие удавалось. К середине сражения верхние, расположенные на открытой палубе батареи всех русских кораблей уже не могли вести огонь по кораблям «ся-муря», поскольку превратились в сплошное поле боя, но нижние, повинуясь строгому приказу адмирала де Ромора, отданному им в самом начале битвы, продолжали бить и бить по судам «ся-муря»…

Сами корабли в том бою, в отличие от большинства других, пострадали мало, зато потери в личном составе русские моряки понесли просто чудовищные. В команде флейта «Амурский» после окончания сражения осталось всего семь человек, считая и матросов, и артиллеристов. Остальные, в том числе и капитан, полегли в рукопашной. Да и на других кораблях не то что не ранеными, а хотя бы дееспособными осталась в лучшем случае половина экипажа. Остальные были убиты либо шибко ранены. Но флот «ся-муря» до казачьих земель не дошел. Спустя четыре часа к месту сражения подошли казачьи корабли, привлеченные раскатами пушечных залпов, доносившихся со стороны открытого моря. Им осталось лишь захватить несколько еще державшихся на плаву, но сильно побитых артиллерией кораблей «ся-муря», на коих перевозились припасы, и потому они, лишенные многочисленных команды и десанта, почти не участвовали в сражении, да взять на буксир пару практически лишившихся команд русских кораблей. Остальные сумели самостоятельно добраться до бухты Чигиринского острога.

Благодарность казачков тогда оказалась безмерной. И всю ту неделю, что галеон Пахома Лабушкина простоял у берегов Эдзо, они кормили моряков до отвала и поили до изумления…

– Ну что ж, господа, – подытожил адмирал, опуская подзорную трубу, – цель нашего путешествия на горизонте. Погода благоприятствует. Я ожидаю, что окончание нашего плавания через два океана пройдет без неприятных сюрпризий. А вас, господин душ Сантуш, – обратился адмирал к португальцу, перейдя на знакомую латынь, коей они оба владели в мере, достаточной для свободного общения, – я бы попросил еще раз просветить меня в отношении церемоний, кои предстоят мне вскоре после прибытия.

На внешний рейд Бомбейского порта военные корабли встали в два часа пополудни. Бывший португальский форт уже занимал русский гарнизон, хотя его численность пока еще не превышала одной роты. Пушки его были старыми, годными скорее на переплавку, и именно вследствие этого португальцы не стали забирать их с форта. Так что в данный момент форт токмо лишь смотрелся грозно. Ну да сие было делом поправимым. На военных кораблях приплыло два стрелецких полка из состава тех войск, кои дрались со шведами в Лифляндии, а после были выведены в гарнизоны для отдыха и пополнения, ну и для обеспечения того, чтобы, в то время как русская армия громит шведов на Севере, никто иной не вздумал покуситься на русские границы в каком ином месте. К тому времени как стала готовиться сия экспедиция, эти полки уже были полностью укомплектованы, их личный состав успел хорошенько отдохнуть, а царю-батюшке стало понятно, что война выиграна, враг совершенно разбит и сии части можно безопасно изъять из крепостных гарнизонов. Ежели какой враг и покусится на русские границы, его есть кому встретить и без сих двух полков… Также на кораблях эскадры базировался сводный казачий отряд числом в шесть сотен сабель, составленный из тех сорвиголов, коим оказалось мало Северной войны и оне желали еще повоевать в дальних странах, и три роты пушкарей крепостной артиллерии.

А в трюмах заместо балласта лежало сорок чугунных крупнокалиберных пушек, предназначенных для замены древних португальских орудий форта. Оные вместе с пушкарями были просто сняты с двинских крепостей и отправлены сюда. Все одно никакой войны с поляками, границу с коими прикрывали эти крепости, в ближайшие лет десять ждать было нельзя. Многие говорили, что сия и вообще ноне невозможна, но царь в этом отношении всегда был осторожен, посему при разговоре с адмиралом Лабушкиным упомянул именно этот срок. Сказав, что-де за десять-то лет двинские крепости пушками точно пополнить успеет. Даже при том, что также надобно было обустраивать новые земли – Лифляндию и Финляндию, на месте которых были образованы четыре губернии: Усть-Двинская, по имени нового города, чьей частью теперь должна была стать старая Рига, Юрьевская, Варьяжьеморская, как теперь именовалось поселение, возводившееся на месте дотла сгоревшего Гельсингфорса (ну да меньше опасности новой вспышки чумы), и Кабовская. Города строить, крепостями укреплять, людишками заселять…

Купеческие же корабли немедленно встали под разгрузку. С купцами же ведь как оно – многоопытному купцу время дорого. Чем быстрее товар бо деньгу в оборот пустил, тем быстрее она прибыток приносить зачнет. Какой товар здесь, в Индии, с наибольшей выгодой продать возможно, русские купцы уже знали. Чай, не первый год здесь торгуют…

Бомбей был городом новым, своего раджи, то есть как бы, если по-русски считать, местного князя здесь не было, но граничил с землями, таковых имеющими. Хотя все они стояли под рукой султана индусского, Великим Моголом именуемого. Так вот, один из местных раджей прислал адмиралу приглашение посетить его летний дворец неподалеку от Бомбея. Поелику царь-батюшка повелел к местным властям подходить со всем вежеством, адмирал Лабушкин отправился в гости на следующий день. Ругаясь сквозь зубы, поскольку дел на эскадре было еще море морское. Вслед за купеческими встали под разгрузку и военные корабли, выгружая стрельцов и пушки. Разгруженные корабли надобно было ставить на кренгование, чистить обросшие за время долгого путешествия днища. Потому как открывать охоту за пиратами с той скоростью полного хода, кою показывали обросшие корабли, было только курам на смех. Однако политес есть политес. Адмирал взял толмача, сержанта-драгуна из бывших школьных отроков, владеющего индусской речью, а также дьяка, прикомандированного к нему Посольским приказом, и двинулся во дворец раджи. «На хозяйстве» оставил капитана Собню, коий командовал его флагманским галеоном «Три святителя».

Пока ехали – глазели по сторонам. Сразу по выезду из порта за коляской, коя досталась местному капитану порта в наследство от португальцев и была реквизирована адмиралом для представительских нужд, мгновенно увязались чумазые и почти голые индийские мальчишки. Галдя, они бежали за коляской, протягивая тощие ручонки и прося что-то пронзительными голосами. Впрочем, чтобы догадаться, что же такое они просили, особого ума было не надо. Уж больно выразительно выглядели их тощие фигуры…

До дворца раджи, представлявшего собой разительный контраст с хижинами, кои лепились вокруг припортового района (в большинстве своем и стен-то не имевшими, циновками занавешивались), добрались где-то через полтора часа. Адмирала встречали. По обеим сторонам роскошно украшенной лестницы выстроились три десятка дюжих молодцев с обнаженными кривыми мечами и копьями. Они ничем не напоминали тех индусов, коих адмирал мог наблюдать на улицах, по которым только что проехал. Впрочем, когда десяток казаков конвоя, восседавших на довольно худосочных лошадях, обнаруженных в конюшнях форта, спешившись, выстроились у коляски адмирала, то в своих лохматых папахах и парадных кафтанах (атаман казачьего отряда как раз по наиболее справной рухляди и отбирал) выглядели они не менее представительно. Да и ростом и статью казаки сим воинам ничуть не уступали…