Текст книги "Русские сказки"

Автор книги: Роман Злотников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Нам нужно это выдержать, дорогой, нам нужно только это выдержать, и все будет хорошо.

Отец помотал головой, отгоняя бессильные слезы, и, уткнувшись матери в макушку, еле слышно прошептал:

– Это я во всем виноват. Упрямый осел! Ведь ты же говорила мне…

Мать стиснула его своими слабыми руками и горячо заговорила вполголоса:

– Нет, нет, родной мой, ты ни в чем не виноват, ты лучший муж и отец, которого я могла пожелать своим детям. Это Господь посылает нам испытание, и, когда оно закончится, все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо… – приговаривала она, гладя отца по голове, плечам, рукам, а он стоял, прижавшись к ней, и тихо плакал.

А Тесе отчаянно глотала слезы и судорожно зажимала младшей ее маленький ротик, чтобы она не заревела в голос. Потому что остальные сестры уже научились сдерживаться.

А ведь сначала все было не так безысходно. Через неделю, когда отец уже начал выходить к обеду и все немного свыклись с тем, что случилось, пришел ответ из Государственного собрания: просьба отца по поводу того, чтобы разрешить ему с семьей поселиться в Вивадии, удовлетворена. Эта новость заставила всех немного воспрянуть духом. Они отдыхали в Вивадийском дворце каждое лето. И воспоминание о теплом, ласковом море, чудесных садах и виноградниках, а также о самом дворце с прохладными залами и блестящими мозаичными полами внезапно накатило на Тесе волной какого-то незамутненного детского счастья. Началась лихорадочная суматоха. Несмотря на приближающуюся зиму, все старательно делали вид, что они просто всей семьей собираются на обычный летний отдых к морю.

Их поезд, состоявший из четырех вагонов и паровоза, отправился в путь всего лишь через неделю, сразу после Святого Пятидневья, когда крестьяне как раз начинают забивать свиней и ставить брагу. Никто не захотел, несмотря на настойчивые просьбы офицеров ставки, остаться до Вознесения или даже до Нового года. Поскольку никому не хотелось на эти праздники оказаться в холодном и почти пустом дворце, еще помнившем такие веселые детские праздники, которыми гремел дворец суверена во все прошлогодние Вознесения, и суматошную, но не менее веселую подготовку к традиционному новогоднему балу. За первые два дня они тихо и незаметно добрались до старой столицы и еще двое суток простояли на ближнем полустанке в семи верстах от города, пока отец принимал депутации дворянства, купечества и мещанства древнего города. Невзирая на неоднократные и настойчивые просьбы посетить сам город, он отказался. Весть о том, что суверен с семьей едет на юг, уже разнеслась по стране. И стоило им тронуться в путь, как буквально на каждом полустанке им выходили навстречу толпы людей. Сначала отец не хотел показываться, но потом, поддавшись на уговоры матери и мажордома, на очередной станции – помнится, это была Алуга – вышел к народу.

Вернулся он со слезами на глазах. Войдя в вагон, бросился к жене и восторженно заговорил:

– И все-таки я был прав, дорогая, я был прав. Они, как прежде, любят меня. Они плакали вместе со мной. То, что я сделал, было тяжелой, но необходимой жертвой.

Мой народ снова доверяет мне…

Так повторялось почти на каждой станции. В Дебреевке они задержались на целую неделю. Местное дворянское собрание закатило бал в честь их прибытия, от него не захотело отставать купечество, потом земство, суверену и его семейству постепенно стало казаться, что ничего плохого не произошло, а тягостный конец года был всего лишь тяжелым сном, кошмаром, который, к счастью, уже закончился.

Так продолжалось до первой декады весны. Они уже ехали по приморским степям, в которых только начали зацветать первые цветы, и счастье казалось так близко… Но в Терпонесе их впервые встретила пустая платформа. Поезд подошел к вокзалу как раз к обеду. Отец, уже успевший немного устать от бурных встреч, небрежно попросил мажордома:

– Истин, ты не мог бы выйти и передать народу, что я выйду не позже чем через полчаса. Мне надо дочитать газету.

Мажордом ответил церемонным поклоном и вышел из купе. Вернулся он через минуту. Еще раз поклонившись, с тревогой сообщил:

– Прошу меня извинить, сир, но перрон пуст.

– Как?!

Отец вскочил, быстро подошел к окну и некоторое время всматривался, надеясь обнаружить хоть какие-нибудь признаки присутствия людей. Потом неуверенно спросил:

– Быть может, их не пускают городские власти. Мне помнится, я говорил градоначальнику в Тосне, что сильно устал от столь бурного выражения чувств моих подданных… э-э-э… бывших подданных.

Его никто не поддержал. Всех вдруг охватило гнетущее предчувствие.

Они простояли там два дня. Начальник конвоя шесть раз на дню ходил к начальнику станции и требовал немедленно пропустить поезд. А тот лишь испуганно мямлил что-то про размытые пути. На второй день повара, отправившегося на рынок за свежими овощами, при выходе из вокзала остановили какие-то вооруженные люди и перерыли всю корзину. А потом, узнав, что он из царского поезда, о чем повар, по неосторожности и привыкнув к прежним восторженным встречам, проговорился сам, отобрали деньги и надавали тумаков. Отцу ничего не сказали о происшествии, но, когда начальник конвоя докладывал об этом мажордому, Тесе как раз стояла у приоткрытого окна. Получив сообщение, мажордом вернулся в вагон и стал настоятельно рекомендовать его величеству немедленно покинуть эту станцию и отправиться отсюда в любом, пусть даже и обратном направлении. Однако отец отказался наотрез и заявил, что завтра самолично отправится к губернатору и потребует немедленных объяснений. Мажордом горестно вздохнул и удалился. А когда ночью на перрон ворвались вооруженные люди и под дулами пулеметов разоружили конвой, оказалось, что ни мажордома, ни начальника конвоя, ни пострадавшего повара в поезде уже нет.

Тесе до сих пор не могла без дрожи вспоминать ту страшную ночь. Их разбудили крики и топот. Где-то совсем рядом ударил гулкий выстрел из штуцера, потом раздался вскрик. Из соседнего купе, где спал личный адъютант отца, послышалась какая-то возня. Потом Тесс услышала, как с шумом распахнулась входная дверь вагона и кто-то громко и сердито заговорил. Девушка потихоньку встала, подошла к двери купе и осторожным движением слегка отодвинула ее. В центральном салоне приглушенно переругивались, потом хлопнула дверь купе и послышался суровый голос отца:

– Что происходит, господа? И как это понимать?

Ему ответил сиплый, прокуренный голос:

– Ваш поезд задерживается по приказу Комитета действия, а вы все объявляетесь под домашним арестом. Вот мандат.

Несколько мгновений в салоне стояла тишина, потом отец недоуменно произнес:

– Что это за бумажка? Я не знаю ни о каких Комитетах действия и требую немедленно соединить меня с премьер-министром или спикером Государственного собрания. Вы все будете строжайшим образом наказаны за самоуправство и оскорбление моей персоны.

На что тот же голос развязно ответил:

– Не будет тебе никакой связи. А если высунешься из вагона – пристрелят как собаку.

Тесс вдруг почувствовала, как по всему ее телу пробежала дрожь, и торопливо закрыла дверь купе. Голоса, сразу ставшие неясными, переругивались еще какое-то время, но голоса отца она больше не слышала.

Через неделю их поезд с вагонами охраны, заполненными теперь какими-то расхристанными солдатами да мастеровыми в кожаных куртках, медленно тронулся в другую сторону. На северо-восток. Все дальше и дальше от желанного Вивадийского дворца. С того дня прошло уже несколько месяцев.

Наутро мать подняла их довольно рано. Девочки быстро умылись в тазу, поливая друг другу из высокого эмалированного кувшина, а потом Тесе, как старшая, посадила их за рисование. Красок, естественно, не было, но они заточили несколько огрызков папиных карандашей, прикрепили к книжным обложкам по чистому листу бумаги, вырванному матерью из незаконченной тетрадки отцова дневника, поставили на окно кувшин, из которого только что умывались, и принялись рисовать натюрморт. А мать снова отправилась ругаться с комендантом по поводу пианино. С тех пор как они приехали в этот город, у них еще не было ни одного занятия по музыке, так что даже Анюня, младшенькая, которой во дворце никогда не нравились эти занятия и она все время старалась как-нибудь увильнуть от эстрис Трудеген, их преподавательницы по музыке, как-то подошла к матери и спросила тоненьким голоском:

– Мама, а когда мы снова будем петь? Пока девочки старательно водили по бумаге огрызками карандашей, на Тесе опять накатили воспоминания.

Путь от Терпонеса ничем не напоминал недавнее путешествие. Теперь их уже не ждали восторженные толпы на каждом полустанке, а станции поезд вообще пролетал на полном ходу, ощетинившись пулеметами охраны. Останавливались только на глухих степных полустанках. Начальник их нового конвоя, худой сутулый человек с чахоточным румянцем на впалых щеках, одетый в неизменную кожаную куртку с болтающейся почти у колен громоздкой деревянной кобурой, в сопровождении Двух солдат удалялся в комнатку телеграфиста и вел с кем-то долгие переговоры. Когда однажды мать предложила ему лекарства из домашней аптечки, он отшатнулся, окинул ее сумрачным взглядом и хмуро произнес:

– Вы это бросьте, тут вам не дворец, и вообще…

Один из конвоиров постоянно находился в центральном салоне, бдительно следя за передвижением пассажиров от своих купе к туалету и обратно. Из-за этого тягостного присутствия в центральном салоне теперь собирались только на обед.

Это гнетущее путешествие длилось почти месяц. Похоже, все эти переговоры с заброшенных полустанков долгое время не давали необходимых результатов, и частенько они, проснувшись утром, вдруг обнаруживали, что поезд движется в противоположную сторону или вообще стоит где-то посреди степи. Однако всему на свете когда-нибудь приходит конец. И вот однажды, после очередной многочасовой стоянки на крошечном полустанке, поезд двинулся вперед и больше не останавливался, пока в окнах вагона не показалось тускло освещенное здание вокзала с обшарпанной надписью «Катендорф».

Донесшиеся с лестницы голоса отвлекли Тесе от воспоминаний, и она, быстро вскочив, подошла к девочкам. Атьяна и Веточка сосредоточенно рисовали кувшин, давно уже поняв, что любое занятие хорошо, если хочешь отвлечься от тяжелых мыслей, а Анюня совершенно забыла о задании и увлеченно рисовала бабочку и цветы. Тесе не стала ее ругать, а, наоборот, помогла нарисовать узоры на крылышках у бабочки.

С шумом открылась дверь, и бородатый конвоир в солдатской шинели втолкнул внутрь раздраженную мать. Отец вскочил, но конвоир уже захлопнул дверь. Мать еще немного постояла, раздувая ноздри, потом шумно выдохнула и, принужденно улыбнувшись, повернулась к мужу:

– Прости, дорогой, но я немного разнервничалась. Этот комендант совершенно не желает оторвать задницу от стула и пошевелить хоть пальцем.

Она осеклась и бросила быстрый взгляд в сторону детей. Но старшие, низко склонившись над рисунками, сделали вид, будто ничего не слышали, а Анюня была целиком поглощена бабочками. Родители отошли к дальнему окну, и мать, понизив голос, стала что-то объяснять отцу. Тесе вернулась на свое место и снова погрузилась в воспоминания.

Следующей ночью их выгрузили из вагонов и, плотно окружив конвоем, отвели к дальнему концу платформы. Там, прямо на железнодорожных путях, ждали пять пролеток, в три из которых загрузилась охрана. Потом их долго везли сначала центральным проспектом, потом узенькими улочками, пока наконец не привезли к большому двухэтажному дому, окруженному высоким деревянным забором. Дом был темен и мрачен. Но когда они вошли внутрь, Тесе вдруг почувствовала, как она устала от этой дороги, которая оказалась такой длинной. И почувствовала что-то вроде облегчения. Хотя где-то на самых задворках сознания мелькнула мысль, что этот дом может оказаться их последним пристанищем на этом свете.

Сначала их разместили довольно сносно. На всю семью отвели четыре комнаты. В двух размещались девочки, еще одна была спальней родителей, а последнюю использовали как гостиную. Первую неделю им разрешали ненадолго выходить на улицу, но вскоре прежний худой, чахоточный начальник охраны куда-то исчез, а в томе появился новый комендант. И начались придирки. Сначала отменили прогулки, потом отцу вообще запретили выходить из комнаты. А вскоре их всех согнали в одну большую комнату, заколотив все двери, кроме одной, тяжелыми дубовыми плахами. Отец и мать пытались протестовать, но конвойные, в большинствое своем не те, что были прежде, лениво отвечали:

– Распоряжение коменданта.

Когда же среди охранников появился лупоглазый наглец, жизнь Тесе стала просто невыносимой.

Девушка вздохнула, стряхивая воспоминания, и, бросив взгляд на часы, вскочила на ноги:

– Эй, девочки. Пора заканчивать урок. Мы уже полчаса как должны заниматься чистописанием.

Две старшие безропотно поднялись со своих мест, а малышка закапризничала:

– Мама, я хочу пойти погулять.

Мать подошла к ней и погладила по голове:

– Нам нельзя, девочка моя.

– Почему?

– Нас не пускают большие дяди.

– А ты скажи им, что если они нас не пустят, то придет дядя генерал Тергей Тергеич и застрелит их из большой пушки.

У матери вновь навернулись на глаза слезы. По слухам, которые дошли до них еще во время тягостного путешествия по железной дороге, начальник Генерального штаба, тот самый дядя генерал Тергей Тергеич, через полтора месяца после их отъезда из дворца был арестован и спустя неделю после ареста по единодушному решению Комитета действия столицы расстрелян.

– Хорошо, родная. Я обязательно им это скажу, но сейчас нам пора заниматься чистописанием.

Анюня, страдальчески скривив губки, слезла с кровати и неохотно пошла к столу, за которым уже сидели остальные дети. Там она остановилась и, повернувшись к матери, попросила:

– Ты только обязательно скажи, ладно?

Так прошел еще один день.

* * *

Поезд прибыл на Центральный вокзал вне всякого расписания. Впрочем, на это никто уже давно не обращал внимания. Паровоз с натугой дотянул состав почти до отстойника в конце пути и остановился, окутавшись белыми клубами разогретого пара. В полупустом здании вокзала сразу стало шумно, из плотно набитых вагонов посыпались на перрон пассажиры, а от входных дверей, с трудом преодолевая бурный поток приезжих и мрачно поблескивая штуцерами, двинулся к поезду «народный патруль».

Майор Иван Р. Голицын, бывший старший офицер Департамента специальных операций разведывательного управления Генерального штаба флота Российской империи, высунулся из двери вагона и замер, ощупывая вокзал внимательным взглядом слегка прищуренных глаз. Народ валом валил к выходу, и немногочисленным членам «народного патруля» приходилось играть скорее роль регулировщиков, не давая возбужденной толпе устроить у дверей дикую давку, чем исполнять свою миссию – вылавливать среди пассажиров бывших офицеров, аристократов и прочих богатеев, а также других подозрительных личностей. Воров и бандитов не трогали, в революционном угаре признав их классово близкими элементами. Такое положение дел Ивана устраивало. Поскольку в этом же поезде ехали еще семь офицеров его группы и Юрий.

Однако всегда оставалась вероятность того, что все может пойти прахом из-за какой-нибудь дурацкой случайности. Из этого следовал вывод, что эту вероятность необходимо было максимально уменьшить. Вот почему майор хмыкнул и, с удовольствием окинув себя мысленным взором, оттолкнулся от подножки вагона и с гулким звуком приземлился на платформу. Все вокруг вздрогнули и испуганно обернулись на звук, и майор с удовлетворением отметил про себя, что почти все торчавшие над сгорбленными спинами пассажиров головы патрульных тут же повернулись в его сторону. Он остановился, нарочито ленивым жестом достал из кармана портсигар и, щелчком вытащив длинную тонкую сигарету, прикурил несколько картинным жестом. Теперь на него пялился уже весь «народный патруль». На это зрелище и впрямь можно было заглядеться.

Все то время, пока майор был без сознания, ему, естественно, не требовалось особой одежды. В доме господина Максина ему на скорую руку стачали пару кальсон. И то больше из эстетических, чем из каких-то иных соображений. Но после бойни у железной дороги, когда он, так сказать, вернулся в общество, вопрос с одеждой встал самым острым образом. На его, мягко говоря, излишне крупную фигуру подобрать хоть что-то подходящее оказалось совершенно невозможно. Выход нашел генерал Тропин. Он предложил пошить их общему спасителю одежду из сохранившихся у него отрезов плотного шинельного драпа и мягчайшего генеральского мундирного сукна. Ротмистр шустро отыскал лучшего коевского портного, еще кто-то из офицеров пожертвовал несколько прекраснейших кусков хрома, еще год назад купленных в столице с прицелом на две пары щегольских сапог, а один унтер из полкового оркестра оказался отличным сапожником. Так что, благодаря совместным усилиям, сейчас на платформе стоял богатырь, одетый в новенький полувоенный френч, щегольские сапоги со скрипом и новехонькую же, необмятую шинель из великолепного драпа с красными генеральскими отворотами. Любой другой, одетый подобным образом, вряд ли сумел бы отойти от вагона дальше чем на двадцать шагов. А скорее всего, его шлепнули бы прямо здесь же, у стенки вагона. Но это любой другой…

Иван сделал еще одну затяжку и отшвырнул сигаретку, не выкуренную даже наполовину. Вообще-то он не любил табак, но сейчас подобный шикарный жест был необходим, поскольку тоже служил главной задаче. Майор сплюнул, стукнул каблуком о булыжник платформы и медленным шагом, величественно, словно линкор среди рыбачьих шхун, двинулся к выходу. Патрульные невольно подались назад и сгрудились плотнее. Майор быстро посмотрел по сторонам: кордон преодолели почти все офицеры его группы. Он разглядел пятерых, которые поодиночке остановились в разных местах уже за линией патруля. А вон еще двое приближаются к этой линии. Майор взял левее, чтобы у патрульных в той стороне было на кого любоваться. Юрия нигде не было видно, но за него-то майор стал бы беспокоиться в последнюю очередь.

Первым из состава «народного патруля» ему попался на пути невысокий круглолицый паренек с носом картошкой, испуганно уставившийся на него из-под поломанного козырька помятого суконного картуза, надвинутого почти на глаза. Иван подошел к нему почти вплотную и сумрачно спросил:

– «Народный патруль»?

Тот испуганно кивнул:

– Д-да.

Майор окинул его насмешливым взглядом и растянул губы в презрительной усмешке:

– Старший где?

Паренек ткнул вспотевшей пятерней в сторону грузного мужика в солдатской шинели и хлопковой папахе:

– Вон, соратник Лошан.

Иван, не отвечая, покровительственно кивнул и двинулся к указанному лицу:

– Эй, ты старшой?

Мужик оказался покрепче паренька:

– Ну я?

– Где тут ближайший Комитет действия? Мужик настороженно посмотрел на него:

– А тебе зачем?

– А это не твоего ума дело, – спокойно ответил майор.

Мужик как-то поник от тона, каким это было сказано, но тут же взял себя в руки:

– Энто-то как раз мое дело. А вот ты кто таков? Показывай мандат.

Иван ухмыльнулся:

– Экий ты грозный старшой.

Ленивым движением он вытащил из кармана сложенный вчетверо листок. Старшой с опаской взял протянутую бумагу. Развернул. Придирчиво рассмотрел чернильный штамп и печать Комитета действия города Коева, так кстати заказанные председателем Комитета у местного ремесленника, но не полученные им по причине спешного бегства, и углубился в чтение. Сразу стало заметно, что читает он с некоторым трудом. Прошло минуты три, прежде, чем он с облегчением оторвался от бумаги, и, окинув майора повеселевшим взглядом, сложил ее, и протянул обратно:

– Однако одет ты, соратник…

Иван ухмыльнулся и ответил:

– Ну, на меня, соратник, готовое подобрать сложно, а потому пришлось пошить из генеральского барахлишка. Это была истинная правда. Старшой хохотнул и сделал рукой разрешающий жест. Иван благосклонно кивнул и двинулся к выходу.

* * *

Три недели назад трое землян и десять отобранных ими офицеров отправились на одинокую заимку, верстах в десяти от Коева. Майор и Круифф занялись там разработкой нескольких вариантов плана освобождения государя, а офицеров поручили Юрию. Он прекрасно понимал, что за оставшиеся две-три недели ничему особо серьезному научить их не удастся, и, поразмыслив, решил начать с главного.

Первое занятие оказалось для офицеров настоящим шоком. Народ в команде подобрался опытный, прекрасно владеющий не только традиционным офицерским палашом и барабанником, но и штуцером и пулеметом, да в рукопашную не раз хаживавший. Поэтому ничего особо серьезного от этого невысокого и даже щупловатого молодого мужчины они не ожидали. Когда Юрий появился перед коротким строем своих учеников, то в глазах у некоторых прочитал даже обиду. Юрий мысленно усмехнулся и, памятуя о том, что никакое обучение, а особенно за столь короткий срок, невозможно без наличия у учителя подавляющего авторитета, решил устроить господам офицерам фейерверк на полную катушку.

– Доброе утро, господа, прошу простить за столь затрапезный вид, – он и вправду был одет в поношенную суконную куртку и такие же брюки, заправленные в разбитые юфтевые сапоги, – но сегодня мне придется потрудиться больше, чем вам. – Пилот умолк и вдруг стремительно метнул неизвестно как и откуда взявшийся у него в руках барабанник стоявшему в строю усатому капитану, в последнее мгновение крикнув: – Лови!

Тот суетливо дернулся, неуклюже взмахнул руками, но, как и следовало ожидать, предотвратить контакт рукоятки барабанника с собственным лбом не сумел. От удара он не удержался на ногах и рухнул на пятую точку, инстинктивно схватившись руками за лоб. Юрий обидно рассмеялся. Кое-кто из офицеров тоже не сдержал улыбки, но все они мгновенно стерли ее с лица и повернулись к Юрию с негодованием в глазах. Капитан раздраженно вскочил на ноги и, прижимая ко лбу горсть снега, зло выкрикнул:

– Ну и что означает этот цирк?

Юрий глумливо ухмыльнулся – капитан еще не дошел до нужной кондиции – и ерническим тоном сказал:

– Эй, усатый, я же бросил тебе барабанник, или у тебя, кроме всего прочего, еще и склероз?

В глазах у капитана мелькнуло бешенство. Он наклонился и схватил барабанник. Юрий покровительственно кивнул:

– Ну наконец-то. А теперь слушай задание. Я сейчас подойду к тебе и дам «леща». Ты должен меня остановить. Как угодно и чем угодно. Можешь стрелять в меня из барабанника, бить ногами или оторвать голову. – Он сделал паузу и самым гнусным тоном, на который только был способен, гаркнул: – Эй ты, черепаха, я уже пошел!

К разочарованию пилота, в первый раз капитан не рискнул воспользоваться барабанником. Юрий со всей силы ударил его по носу и неспешно отошел на десять шагов назад.

– Ну что, будем в цацки играть или ты наконец начнешь шевелиться?

Капитана трясло от бешенства. Он вскинул барабанник. Юрий гнусно усмехнулся, покрутил рукой у носа и двинулся вперед.

Последний выстрел капитан сделал на расстоянии одного шага, но в следующее мгновение он опять валялся на снегу. Юрий подобрал барабанник и протянул капитану руку:

– Спасибо, капитан, теперь попробуем еще раз. На этот раз его тон был абсолютно спокоен. Капитан ошалело уставился на него. Юрий в три движения перезарядил барабанник, отдал его капитану и отбежал уже на двадцать шагов:

– Теперь дистанция у нас чуть больше, но и двигаться я буду побыстрее. Поэтому на особый выигрыш во времени не рассчитывайте.

На этот раз капитан успел выпустить четыре патрона.

Юрий не стал бить его по ставшему уже лиловым носу, а просто коснулся его рукой.

– Итак, господа, не хочет еще кто попробовать?

Офицеры переглянулись, вперед выступил стройный прапорщик:

– Прошу прощения, я бы хотел рискнуть. Юрий передал ему барабанник:

– Только одно условие. Не бойтесь в меня попасть, все равно вам это не удастся.

На третьей попытке прапорщику удалось прострелить пилоту рукав, но это был лучший результат за все время.

– Итак, господа, ваши выводы? Офицеры стояли с пришибленным видом. Юрий усмехнулся:

– Ну что ж, давайте попробуем подвести итог вместе. – Он повернулся к усатому капитану: – Вам понятно, почему я с вами так обращался?

Тот пожал плечами.

– Плохо, – наставительно продолжал Юрий, – вы почему-то отнеслись ко всему, что здесь происходит, как к цирку. А это учеба. И если вы окажетесь к ней неспособны, то вас очень быстро заменят другие. – Он окинул тут же подтянувшийся строй суровым взглядом. – Итак, первый вывод таков: любым человеком можно управлять. И чем лучше вы овладеете этим умением, тем быстрее добьетесь нужного результата.

Офицеры переглянулись. Каждый из них имел под своим началом десятки и сотни солдат, было не очень-то понятно, почему их странный наставник преподносит это как какую-то высшую истину. Однако предупреждение Юрия возымело действие, и все молча ждали объяснений. Они тут же и последовали. Юрий вдруг ткнул пальцем в стоящего перед ним офицера и изумленно выкрикнул:

– Ротмистр, вы стоите на мышиной норе!

Тот отскочил на шаг назад. Но под его ногами был только снег. Пилот неожиданно повернулся к прапорщику:

– Сверху!

Прапорщик отпрыгнул в сторону и уставился наверх. Над головой были только низкие серые облака. Недоумение офицеров росло. Юрий усмехнулся:

– Заметьте, я не отдал ни одной команды, но один из вас начал стрелять в меня из барабанника, второй сделал шаг назад, а третий отпрыгнул в сторону. – Он замолчал, оглядывая строй, и, заметив проблески понимания на лицах некоторых своих учеников, заговорил еще более уверенным тоном: – Когда я говорил, что человеком можно управлять, я совсем не имел в виду, что вы можете отдать команду кому-то, кто находится у вас в подчинении, и тот выполнит ваше распоряжение в меру своих сил и возможностей. Я подразумевал именно то, что сказал. ЛЮБЫМ человеком можно управлять. Вне зависимости от пола, возраста, занимаемой должности и характера. И способов этого управления чрезвычайно много. Главное, что вам надо уяснить сразу, следующее – наиболее эффективные способы управления людьми, те, когда они даже не догадываются, что вы заставляете их действовать по какому-то своему плану. – Не останавливаясь ни на секунду, он вдруг закричал офицеру, стоявшему ближе всех: – Ну что же это такое, как вам не стыдно, немедленно прекратите!

Офицер отшатнулся, в полной растерянности оглядывая себя, а Юрий уже переключился на следующего:

– Ну что вы стоите, хотя бы заслоните его! Тот неуверенно шагнул вперед и встал перед своим товарищем. Юрий накинулся на остальных:

– А вы что рты разинули?

Ничего не понимая, все сгрудились вокруг все еще пребывавшего в полной растерянности первого. Юрий рявкнул еще на двоих, потом резко выкрикнул:

– Замереть!

Все застыли на месте. Юрий усмехнулся и, вытянув указательный палец, произнес:

– Бух. Теперь я уложил всех десятерых одним-единственным выстрелом.

Офицеры переглянулись. Пилот дал им несколько минут, чтобы прийти в себя, и продолжил поучения:

– Возможно, вы еще не поняли, что, пока вашими противниками будут люди, умение управлять людьми является ключом к ЛЮБОМУ воинскому искусству… Скажите мне, может ли батальон численностью почти пятьсот человек, при десяти пулеметах, сдаться неорганизованной толпе и сложить оружие, потеряв при попытке защититься всего двадцать семь человек личного состава?

Большинство поняло, куда он клонит, но капитан все еще пребывал в расстроенных чувствах и потому попал в расставленную ловушку:

– Да чепуха, мы на Тернавских высотах, в шестнадцатом, триста сорок человек положили, а вражескую позицию взяли.

– А между тем все это произошло пару недель назад на ваших глазах.

Тут дошло и до капитана, а Юрий продолжил:

– Князь застрелил всего двадцать семь человек. Как вы говорите – чепуха. Но он точно рассчитал, КАК и КОГО надо убить, чтобы все остальные лишились воли к сопротивлению. – Он мгновение помолчал. – Запомните, эти танцы, что я заставлял вас сейчас выделывать на снегу, и то, что сотворил князь, – явления одного порядка. Все приказы, распоряжения, поручения отдаются людям. А человека можно заставить сделать шаг назад, повернуть голову в нужную сторону, отдать вам свой штуцер или барабанник, пропустить вас туда, куда он ни в коем случае не должен никого пропускать, поднять руки и сдаться или даже пустить себе пулю в лоб, – Юрий повернулся к капитану: – Вы ведь неплохо владеете барабанником, но ни разу в меня не попали… знаете почему? Потому что вы стреляли именно туда, куда я вас ЗАСТАВЛЯЛ. А вы, прапорщик, – он многозначительно выставил простреленный рукав, – думаю, не станете отрицать, что ваш единственный относительный успех – случайность. Вы просто отчаялись в меня попасть и выстрелили наобум, совершенно не заботясь о том, попадете или нет а просто чтобы успеть сделать еще один выстрел.

Прапорщик смущенно кивнул. Юрий улыбнулся:

– Не смущайтесь. Это был абсолютно верный поступок. В данном случае я должен был предусмотреть, что вы менее устойчивы психологически, чем капитан. – Юрий прошелся перед строем, переводя внимательный взгляд с одного офицера на другого. – Если вы этому научитесь, то, пусть даже ничего не прибавится к вашему, прямо скажем, уже немалому воинскому умению, на этом свете не будет НИКОГО, кто смог бы вам противостоять Ни человека, ни Комитета, ни армии.

Теперь, похоже, дошло до всех. Юрий мягко улыбнулся и, сделав шаг вперед, тихо произнес:

– Ну что ж, тогда начнем занятия.

* * *

Выйдя из здания вокзала, майор подождал, пока вся группа подтянется поближе, и неторопливо двинулся в указанном начальником патруля направлении. Группа пару минут двигалась за ним в нескольких шагах позади, а потом, когда пилот убедился, что все в порядке, тихо растворилась в привокзальной толпе. Они должны были встретиться у особняка барона.

В старой столице они собирались пробыть совсем недолго. Не больше, чем потребуется на то, чтобы отыскать барона Конгельма, уточнить у него местонахождение поезда бывшего суверена и закончить подготовку к его освобождению. Однако, как выяснилось, это было не так-то просто. За те полтора месяца, что прошли со дня их отъезда из города, обстановка здесь изменилась радикальным образом.

Иван не стал задерживаться в Комитете действия Торгового конца. В общем-то, можно было бы и вообще сюда не заезжать, но майору хотелось почувствовать обстановку. Да к тому же существовала вероятность, что начальник патруля, вернувшись с дежурства, поинтересуется явился ли встреченный им «соратник» по тому адресу, о котором справлялся. И это могло в будущем создать некоторые проблемы. Так что Иван решил, что стоит потратить немного времени. Разговор его с дежурным остался у того в памяти только фактом появления необычно одетого посетителя да тем, что он выписал ему мандат, что, впрочем, ему приходилось делать по десять раз на дню. В городе вовсю развернулись конфискации, реквизиции и прочие веселые дела, так что местных кадров не хватало и в помощь постоянно прибывали проверенные «соратники» из других городов, иногда даже целыми отрядами. И хотя большинство конфискованных ценностей они обычно увозили с собой, на нужды собственных Комитетов действия, однако и того, что оставалось, вполне хватало. К тому же началось массовое переселение угнетенных масс с бедных окраин в обширные господские дома, а среди «соратников» было довольно много таких, что сами устраивали свое переселение, присматривали себе подходящее жилье и потом приходили за мандатом. Все это было в порядке вещей. Через полчаса майор вышел из дверей Комитета, поймал извозчика и назвал ему адрес в Ташниковом переулке. Как раз на углу Ташникова и Букового бульвара и располагался особняк барона.