Текст книги "Урожденный дворянин"

Автор книги: Роман Злотников

Соавторы: Антон Корнилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 4

– Ничего не помню… Чернота одна, а в ней разноцветные пятна плавают. Как бензин в луже. Кажется, немного поднапрячься – и у меня получится. Кажется, вот-вот все станет ясно… И… опять чернота.

– Вдругорядь говорю тебе: не натужь разум. Так ничего не выйдет. Память обязательно вернется. Нужно просто обращать внимание на всякую мелочь – и прислушиваться к себе. Вскорях образы внешнего мира совпадут с твоими потаившимися воспоминаниями. Метод ассоциативной памяти – самый действенный при лечении амнезии.

При первых звуках этого разговора Егор осторожно, стараясь даже дышать потише, опустил приготовленные уже сигарету и зажигалку. В больнице шел тихий час, блаженное для персонала время, когда пациенты распиханы по палатам со строгим наказом: до особого распоряжения с коек не слезать. Обычно в тихий час Егор покидал больницу: либо прогуливался до ближайшего магазина – купить сигареты, шоколадный батончик или еще какую-нибудь мелочь, либо просто усаживался где-нибудь на солнышке на больничном дворе. Дышал, освобождая легкие от вони испарений, и голову – от надоедливой сонливости. Вот и сегодня, выйдя за проходную, он уселся на удобный пристенок под открытым окном помывочной. Вытянул ноги, зажмурился. Приготовил сигареты, только хотел прикурить, как прямо над его головой – в пустой и гулкой помывочной – послышались чьи-то шаги… а потом и голоса:

– Здесь сыро…

– Здесь – покойно. Никто не помешает. Нам это и надобно.

«Вот сучонок! – со злостью и с некоторой даже завистью подумал санитар. – Затащил-таки кралю в укромный уголок… Смотри-ка, на “ты” с ней стал. Сблизились, значит. Сволочь, мне вломил, когда я ее разложить хотел, а сам сейчас в одну харю попользует…»

Но начавшийся вслед за этим разговор разуверил Егора в его предположениях.

– Дом, в коем я жил, довольно большой, – медленно и четко говорил невидимый санитару Олег. – В два крыла. Южное и западное крыла имеют по одному этажу, а центральное строение – два. Однако прислуги у нас немного. Кроме садовника и кухарки, еще две горничных. Отец всегда настаивал, чтобы за чистотой своих комнат следил я сам, но последние два года я проживал в казармах Высшей имперской военной академии, и домой приезжал лишь в отпуск… Более всего я любил отцовскую библиотеку, – после небольшой паузы заговорил снова Олег. – Одни из самых дорогих сердцу воспоминаний детства – вечера, проводимые там с отцом… Мой столик для чтения стоял рядом с его столом. Отец всегда активировал оконную голограмму «Полная луна в безветренную ночь», изредка предпочитая ей «Сентябрьский листопад в солнечный полдень»… Это помогало ему сосредоточиться. Когда мне стало десять, отец уже очень редко появлялся дома.

Парень замолчал. Как показалось Егору – выжидающе. Потом раздался голос Насти, тоненький и неуверенный.

– Мой дом… – говорила она, – дом, где я жила… Он… тоже большой… Три… Да, три этажа. И там всегда шумно. Потому что… много людей… Много детей! – поправилась она и резюмировала несколько удивленно: – Я жила в семье, где было много детей… Очень много. Библиотека… не помню. То есть, я помню, что это такое, но не помню, была ли она в моем доме… Мама… – перейдя почему-то на шепот, произнесла Настя. И, помолчав, спросила: – А где… твой дом… был?

– Далеко, – чуть помедлив, ответил Олег. – Очень далеко отсюда. Хотя… даже не знаю, верно ли употреблять это слово – «далеко»?

Минуту было тихо, потом снова заговорил Олег:

– Мои родители… Прошу меня извинить, но я не имею права рассказывать многого об отце. Он служит Империи – но за пределами Империи. Он – один из достойнейших мужей нашего времени, и я говорю так вовсе не потому, что он – мой отец. Кстати сказать, он заслужил дворянский титул в неполных семнадцать среднеимперских лет. Сам Государь ценит его… А матушка, она – врач. Специалист по психологической подготовке для действий в условиях резкого изменения обстановки в составе экипажей кораблей и расчетов коллективного оружия.

– Она – тоже дворянин… дворянинка?

– Матушка? О, нет. Она оставила службу, когда родился я. А как неслужилый человек может заслужить дворянство?

– А ты – заслужил?

– Ты не разумеешь… Отец – личный дворянин. А я – урожденный. Это разновеликие понятия. Титул достался мне по наследству, потому что я – отпрыск дворянина. Мой статус урожденного дворянина – есть дань уважения, доверия и благодарности Государя моему родителю. Родителю, но не мне! – специально подчеркнул Олег. – А что до меня: единственная возможность не подвести отца перед Государем – заслужить личное дворянство, и как можно скорее. Тем более, что мой статус дает мне некоторые изначальные преимущества перед прочими подданными Империи – как то: возможность поступления в какую-либо из Высших имперских академий лишь на основании коллоквиума с преподавательским составом. Излишне напоминать, – добавил еще парень, – что я избрал Военную Академию, имея примером обоих своих родителей. Хотя старший брат мой, Иван, положил для себя целью жизни обучать детей. Невдавне Государь жаловал его золотым крестом за выдающиеся заслуги перед Империей… А я… Отец часто говорил матушке: «Мария, попомни мое слово, наш Олег…»

– Мария… – туманным каким-то голосом отозвалась Настя. – Мария… Мария Семеновна…

Олег молчал, явно боясь сбить собеседницу с мысли.

– Моя мама – Мария Семеновна, – говорила Настя. – Вспомнила: Мария Семеновна! Я ее звала… Когда… когда…

Слушавший все это санитар Егор, хотя и не мог видеть говоривших, прямо нутром почувствовал, как мучительно искривилось при этих словах лицо девушки.

– Всю ночь музыка… – продолжала девушка озвучивать всплывающие в голове мысли-образы, – очень-очень громко… И вокруг меня музыка, и даже внутри меня музыка – такая громкая. И темнота… Но не обыкновенная, а она как бы… пульсирует ярким светом. И мне весело, потому что всем вокруг весело. И так хорошо! А потом… все куда-то подевались. И я осталась одна. Мне уже не весело. Мне плохо. Голова… как пустая кастрюля, в которой бултыхают половник… а он по стенкам бьет. Очень плохо. Но не только поэтому, а еще потому что… я маму… Марию Семеновну обманула. И мне нужно домой, а куда идти я не знаю. И я иду… а улица кружится, кружится… Ставлю ногу, а нога куда-то проваливается. Потом… Машина, такая большая. Меня туда тащат, а я не хочу. Мне мама говорила: туда нельзя, в такие машины… Всем нам говорила, часто говорила. Страшно. Страшно! Очень страшно! Никогда не было так страшно… Это как… Как если бы много раз видела кошмарный сон, и вдруг он сбывается на самом деле. А потом… Свет вдруг вспыхивает и гаснет. И так… два раза. И больно… Сначала больно, а потом… очень хочется спать. И… все.

Закончив говорить, Настя задышала громко и прерывисто.

– Пойдем, – мягко сказал Олег. – Сегодня больше не будем разговаривать. Ты устала. Пойдем, тебе надобно спать.

– Мама меня вытащит отсюда, – убежденно проговорила еще Настя. – Я уверена. Не знаю, почему, но – уверена. Я ведь не больная, не сумасшедшая. Я просто не помню ничего.

Егор услышал, как Олег коротко вздохнул:

– Мне сдается, что ты полагаешь сумасшедшим – меня.

– Нет! – поспешно воскликнула девушка. – То есть… Разве сейчас есть империи? И эти… дворянины?.. Они ведь у нас в стране только раньше были, давно.

– Место дворянству имеется в любом пространстве и времени, – ответил на это парень. – Единственно… именоваться такие люди могут по-разному. Потому как без них существование общества невозможно. Однако пойдем. Тебе надобно отдохнуть.

Когда стихли удаляющиеся шаги, Егор наконец прикурил. И усмехнулся, выдыхая дым.

С девкой-то все понятно. Свалила из дома в какой-нибудь клубешник, там нажралась, потерялась в пространстве и времени. Ну ее и прихватили по дороге такие же гуляки, только, конечно, мужского пола. Перебздела, а тут еще и по башке настучали. И готово дело – шок и, как следствие, амнезия. Да черт с ней с девчонкой, не в ней дело.

А вот этот Олег… Гай Трегрей! В двухэтажном доме жил, говорит, с прислугой. В Имперской Академии, вишь ты, учился… Папаша у него – по рассказу выходит – джеймс бонд прямо. Главное, у самого мозги набекрень, а он еще и подругу свою лечит – долечил до того, что та тоже в трехэтажном особняке «поселилась».

Санитар снова усмехнулся. За вчерашний день он успел разузнать у старшей медсестры, как проходил осмотр пациента Трегрея. Больной на вопросы врачей о самом себе отвечать отказывался, кроме имени и возраста (явно заниженного) никакой информации не выдал. Скрывал, значит. Вот он, оказывается, что скрывал! Трехэтажный особняк, где на окнах голограммы всяких «лунных листопадов» выставляются! Секретного папашку и мать – специалиста по психологической подготовке… каких-то там коллективных экипажей. Врачей дурить – это одно дело, а соске своей такого рода лапшу на уши вешать – совсем другое.

Явный псих этот Олег Гай Трегрей, тут и сомневаться больше нечего. А он-то, Егор, его сначала за нормального принял… Тьфу, даже вспоминать противно!

Санитар и впрямь густо сплюнул себе под ноги.

Да… попутался поначалу он славно. Но зато теперь все понятно. Парень – законченный шизик. А раз ты, братец, шизик, да еще без роду-племени (что-то незаметно, чтобы парня какие-нибудь реальныеродственники разыскивали), значит, и разговор будет с тобой соответствующий. Серьезный будет разговор.

Теперь, когда все разъяснилось, даже небывалая сила Олега не пугала санитара Егора. Напротив, она служила еще одним доказательством ненормальности парня. Егор помнил немало случаев, когда больные демонстрировали неординарные физические способности. В прошлом году, например, один белогорячечный пациент, спасаясь от только ему видимых инфернальных сущностей, целиком втиснулся в прикроватную тумбочку, да еще и умудрился дверцу за собой закрыть. Правда, извлечь его обратно получилось, лишь разобрав тумбочку на составляющие. Ну и, конечно, полдня потом страдальцу вправляли вывихнутые суставы… В том же году еще один герой, стремясь на свободу, вышиб окно и, пока в палату бежал на шум персонал, успел отогнуть прутья решетки настолько, что поймали его уже только чудом – за ноги. Да это что – еще и похлеще бывало… Правда, подобные подвиги пациенты совершали исключительно во время припадков, но… что с того? С этими психами никогда не знаешь, чего ждать…

Егор поднялся, затоптал окурок и направился к больничному крыльцу. Он уже не сомневался, что Олег поплатится за тот ночной удар, причем – в ближайшее время. Оставалось только придумать – как?

* * *

После тихого часа мужское и женское отделения Саратовской областной психиатрической больницы святой блаженной Ксении как обычно смотрели телевизор.

…Громадный белый особняк с колоннами напоминал величественный фрегат, покоящийся на шумливых зеленых волнах древесных крон. Сходство дополнялось еще и обилием российских флагов, развевавшихся почти под каждым окном на длинных металлических древках, стилизованных под средневековые шпаги. Оператор выдержал картинку пару секунд, наверно для того, чтобы зрители успели в полной мере впечатлиться зрелищем (и впрямь, кстати, довольно внушительным) – и тут в кадр с нарочитой легкостью впрыгнул корреспондент, худощавый паренек лет двадцати. Как и многие провинциальные тележурналисты, паренек явно полагал себя проводником модных тенденций в массы, потому имел аккуратно растрепанную прическу, очень даже заметный макияж в стиле эстрадных певцов восьмидесятых, а допотопный микрофон размером почти что с бейсбольную биту держал двумя пальцами, далеко оттопырив мизинец – как жеманные девицы в ресторанах держат вилку.

– Не напоминает ли твой родной дом? – шепнул Олег стоящей рядом с ним Насте.

– Не-е… – протянула, чуть улыбнувшись девушка. – Это уж вообще… дворец какой-то… И белый, будто его с мылом каждый день моют. А на твой дом не похоже?

– Нет, – отказался и парень. – Это дом чересчур велик для одной семьи, даже и очень большой.

Коля Мастерок по кличке Фуфел, только сегодня выпущенный из надзорки, снуло топтавшийся близ пары молодых людей, пошлепал ладонью по лысой голове и доверительно сообщил Олегу:

– Мой дом – тюрьма, – а потом ни к селу ни к городу громогласно продекламировал: – Мы делили апельсин! Много нас, а он один!

Кто-то из передних рядов телезрителей заржал. Медсестра, сидевшая за столом под шкафом, где стоял телевизор, нащупала взглядом нарушителя и предупредила:

– Мастерок! Обратно захотел?

– Опять к койке привязать, Фуфел? Не успокоился еще? – добавил и Егор, стоявший скрестив руки у стены, позади сгрудившихся возле телевизора пациентов.

Коля притих.

– Более ста лет здесь были лишь обугленные развалины, поросшие сорняками, – изобразив на своем подвижном лице светлую печаль, тонко застрекотал корреспондент с экрана, – но все это время многие поколения местных жителей называли это место – Елисеевский дворец, хотя последние годы мало кто уже помнил, откуда пошло это название. А название это пошло от фамилии помещика, кому некогда принадлежали эти земли.

Корреспондент, сопровождаемый оком камеры, медленно двинулся куда-то в сторону, кося одним глазом себе под ноги, чтобы не споткнуться.

– Граф Афанасий Афанасьевич Елисеев принадлежал к древнему и славному дворянскому роду, – тараторил в микрофон паренек, – это он являлся последним хозяином так называемого Елисеевского дворца…

Бредя вдоль полузакрытых деревьями белоснежных стен особняка, корреспондент вкратце рассказал о жизни и деятельности давно почившего Афанасия Афанасьевича. Из рассказа этого выходило, что граф Елисеев был невероятно образованным, неутомимо трудолюбивым и бескорыстно добрым человеком. Крестьянам из деревень, располагавшихся в его имении и поблизости, он устроил поистине райскую жизнь, в которой не доставало разве что бесплатных аттракционов. Что, тем не менее, не помешало неблагодарным селянам в семнадцатом году подпалить особняк своего благодетеля, а самого Афанасия Афанасьевича заколоть вилами в его же собственном саду.

– Но два с половиной года тому назад, – согнав широкой улыбкой с лица скорбь, завел новый сюжет корреспондент, – начались работы по восстановлению удивительного памятника русской архитектуры – Елисеевского дворца. И кто бы вы думали взялся за возрождение особняка? Прямой потомок Афанасия Афанасьевича Елисеева, несмотря на свою молодость хорошо известный в области бизнесмен и меценат – Ростислав Юлиевич Елисеев!

– Он по улице ходил! По-турецки говорил! Кр-рокодил! Крокодил! Кр-рокодилович! – опять не утерпел Коля Фуфел.

– Рожу начищу! – громко пообещал Егор. – Заткнись!

Картинка сменилась. По экрану один за другим, поплыли кадры современных зданий на фоне пасторальных пейзажей, бескрайних, кинематографически красиво колосящихся полей, ярко раскрашенных, похожих на игрушечные, коровников и свинарников… Оставшийся за кадром корреспондент голосом оптимистично-деловитым излагал вехи славной биографии теперь уже Ростислава Юлиевича Елисеева:

– Закончив с отличием Поволжский университет управления и бизнеса, Ростислав открыл свою хлебопекарню. Буквально через год юный предприниматель стал уже собственником целой сети пекарен, а еще через год – увлекся фермерским делом. Как сам Ростислав Юлиевич неоднократно пояснял представителям средств массовой информации, выкупить земли, на которых располагалось имение графа Афанасия Елисеева, его заставило желание отдать дань уважения своему славному предку и возродить старинные семейные традиции. И вот уже больше двух лет прошло с тех пор, как село Елисеевка вновь обрело своего покровителя и заступника…

– Не ты ли говорила, что в этой стране в нынешние времена истинных дворян не встретишь? – с полуулыбкой, но серьезно, тихо спросил у Насти Олег.

– Да он ведь, типа, не по-настоящему, – не совсем уверенно ответила девушка. – Потому что ну… как это… для имиджа.

– Не совершенно разумею термин «имидж».

– Это… ну как… чтобы больше нравиться людям.

– Урожденный дворянин признает свой титул, чтобы больше нравиться людям? Вот теперь совершенно не разумею, – еще тише проговорил парень.

– Ната-аш! – заныли из передних рядов, взывая к медсестре за столом. – Ната-аш! Переключи на «Букиных»! Они ржачные!

Медсестра бездумно подняла руку с пультом.

– Позвольте досмотреть репортаж, Наталья Михайловна! – через головы зрителей громко обратился к женщине Олег. – Будьте любезны!

В тоне парня отчетливо слышалось даже не просьба – требование. Медсестра невольно опустила руку.

– Дай досмотреть! Дай досмотреть! – закаркал, поддерживая, Коля Мастерок.

– Залепи дуло, полудурок! – рявкнул сзади Егор. Можно было подумать, что он обращается к Фуфелу… Но смотрел санитар в спину Олега. – Последний раз тебе говорю!

– Дай досмотреть! Дай досмотреть! – закричали, заражаясь нервическим задором от Коли, сразу несколько пациентов, среди которых были и те, кто секунду назад просил переключить.

Тем временем на экране снова возник корреспондент. Теперь он стоял вполоборота к камере, уступая центр экспозиции крупному молодому человеку в светлом костюме. Рядом с щуплым корреспондентом молодой человек этот смотрелся очень внушительно. Моментально становилось понятно, что в объективе камеры появился герой сюжета.

На заднем фоне посверкивала на солнце золотыми куполами церковь, которую, как можно было понять из репортажа, тоже на свои средства построил бизнесмен и меценат Елисеев.

– Ростислав Юлиевич, – обратился к молодому человеку паренек с микрофоном, – ни для кого не секрет, что региональные предприниматели, достигнув определенного уровня, стремятся перебраться туда, где больше возможностей для развития. В столицу, например…

Последнюю фразу корреспондент произнес с вопросительной интонацией. Молодой человек заговорил спокойно и уверенно. И уверенность в его голосе была не наигранной для камеры или не плебейской наглой уверенностью деляги, случайно хапнувшего много денег. В голосе Ростислава Елисеева явственно слышались сила и достоинство. Так говорят люди, никогда и ничего не привыкшие бояться.

– Хотите спросить, не планирую ли я перебираться в Москву? – осведомился предприниматель Елисеев. И улыбнулся, отчего ямочка на его подбородке обозначилась четче. – Не скрою, в моих планах это есть. Но, предвосхищая ваш следующий вопрос, скажу: здесь, в Елисеевке – мой дом. И люди, проживающие на земле, которой когда-то владел мой предок – мои домочадцы, моя семья, моя родня. А Елисеевы даже в самые темные для нашей страны времена никогда не бросали своих родных на произвол судьбы.

– Довольно необычное решение на сегодняшний день, когда большинство молодых успешных людей связывают свое будущее с заграницей…

– Ни о какой загранице не может быть и речи. Я здесь родился, здесь учился – хотя, конечно, была возможность окончить гораздо более престижное иностранное учебное заведение – здесь и буду работать. Я – русский… не побоюсь этого слова, патриот. И для меня, как для патриота, сделать все, что в моих силах, для Родины – дело чести.

– Что ж… – закатил глаза корреспондент, – такой позиции можно только поаплодировать. У нашей редакции к вам еще один вопрос. Как нам стало известно, недавно близ Елисеевки вы начали строительство очередного реабилитационного центра для наркозависимых. Не кажется ли вам, что такое соседство…

Олег успел за плечи подхватить Настю, начавшую оседать на пол. Держа девушку на руках, он несколько раз сильно дунул в ее побелевшее застывшее лицо.

– Ай! Ай! – пронзительно завопил первым после Олега заметивший происшествие Коля Мастерок. – Я ежу́! Я ежу́! Бегемотика рожу!

– Я тебя предупреждал, Фуфел! – взревел санитар Егор, резко оттолкнувшись локтями от стены. И на этот рев всколыхнулись пациенты, вскинулась и медсестра.

Трегрей перехватил обмякшее тело Насти – теперь он держал ее на руках. Больные повскакали со своих мест и, словно встревоженный пчелиный рой, бестолково закружились… то ли вокруг Олега с Настей, то ли вокруг Коли Мастерка, который приплясывал рядом с парой и продолжал истошно верещать уже что-то совсем бессмысленное:

– Ай! Ай! Однажды два ежа!.. Упали с дирижа!..

– Егор! – морщась от шума, выкрикнула медсестра Наталья. – Давай шприц! У нее припадок! Да уймитесь вы, черти!

Олег, держа на одной руке Настю, второй звонко шлепнул ее по щеке. Настя открыла глаза.

– Это он, – изумленно проговорила она только ему одному, Олегу. – Я вспомнила… Я все вспомнила… Шестьдесят два… двадцать два… девяносто девять… Нужно позвонить… маме… Марии Семеновне…

Парень шагнул по направлению к столу медсестры, на котором громоздился дисковый телефонный аппарат. Больные расступились перед ним.

– Надобен телефон, – сказал он оказавшейся прямо перед ним Наталье.

– Что? – растерянно переспросила она. – Там… это… служебный… для внутренней связи…

– Где телефон с выходом во внешнюю сеть?

– В сестринской… – так же растерянно ответила медсестра.

Олег круто развернулся. Дорогу ему заступил растолкавший больных Егор. В руках у него был шприц. Санитар стоял набычившись, он не смотрел в лицо Олегу, глаза его бегали.

– Куда собрался? – хрипло выговорил он.

Парень молча обогнул его, скорым шагом, неся на руках девушку, двинулся по коридору. Егор, поколебавшись мгновение, устремился за ним.

Дверь в сестринскую открылась навстречу Олегу. Он, повернувшись, без труда протиснулся мимо взвизгнувшей старшей медсестры Зои Петровны, которая косо застряла в дверной проеме, и аккуратно спустил Настю с рук. Придержал ее, пошатнувшуюся, за плечи.

В холле метались, вопя и визжа, взбаламученные пациенты. Тон задавал Коля Мастерок, выплясывавший дикий танец и издававший резкие и отрывистые крики, похожие на собачий лай.

– Нельзя! – заорала Зоя Петровна, обернувшись и увидев, как Настя, торопливо и неуверенно набирала номер на клавиатуре телефона. – Нельзя! С ума сошли, что ли?!

Она бросилась было обратно, но Олег протянул к ней руку, в предостерегающем жесте выставив ладонь. На его левом виске зигзагообразно вздулась и запульсировала вена.

Медсестра замерла, точно завязнув в молниеносно затвердевшем воздухе. Позади нее маячил со шприцем Егор. Он почему-то не решался войти в сестринскую.

– Марию Семеновну… – звеняще тонко выпела в трубку Настя. – Мария Семеновна?.. Мама! – выпалила она.

Ей что-то ответили.

– В больнице! – выкрикнула девушка. – В психиатрической областной!

И разрыдалась.

* * *

Крадучись, он добрался к лестничной площадке третьего, последнего, этажа. Постоял немного, прислушиваясь.

Ничего не слышно, ни шагов, ни голосов. Тихий час в самом разгаре; персонал, кроме дежурной медсестры, разбрелся кто куда. Семен, второй санитар в смене, наверняка завалился дрыхнуть в комнате отдыха, что он проделывал с завидной регулярностью – каждый тихий час. «Личный пример – главный принцип педагогики», – говорил он, если кто-нибудь пытался его пристыдить.

Егор помедлил еще минуту. Глянул, задрав голову, вверх – на люк, ведущий на чердак. Люк был открыт. Санитар вздохнул и поставил ногу на деревянную строительную стремянку, стоящую здесь так давно, что лестничную площадку без нее представить было уже невозможно.

Он влез по стремянке на чердак, огляделся в пыльном сумраке.

Олега санитар увидел сразу: в широком луче света, падающем из зарешеченного чердачного окна, тот полусидел-полулежал, привалившись спиной к высокой стопке старых журналов. Такие стопки, сложенные из увязанных в тючки газет, журналов и книг, громоздились на чердаке в немалом количестве. Этот бумажный хлам пылился здесь с тех незапамятных времен, когда персоналу каждого учреждения вменялось в обязанности ежеквартально сдавать в пункты приема энное количество килограммов макулатуры, дабы посильно помочь родной деревоперерабатывающей промышленности. Но последний вклад сотрудников Саратовской психиатрической областной больницы по каким-то причинам до приемного пункта так и не добрался. А вскоре персонал, как все граждане этой страны, с удивлением обнаружили, что временной период, который они переживают, называется «перестройкой» – и больничным санитарам, медсестрам и врачам резко стало не до макулатуры в частности и деревоперерабатывающей промышленности в целом.

Уже неделя прошла с того дня, как Настю забрали из больницы, и, оставшись один, Олег почти все время проводил на чердаке, разбирая окаменевшие напластования печатных изданий. Егор и сам знал о складе макулатуры, но вовремя не вспомнил о нем. Олегу рассказал о сокровищах чердака кто-то из медсестер.

Егор подошел ближе, нарочито громко шаркая ногами. Кашлянул. Олег не двинулся. Голова парня была опущена на грудь, глаза полузакрыты…

До сих пор все задуманное санитаром воплотилось в жизнь легко и просто. Он и раньше частенько подменял кухарку на выдаче – сегодня во время обеда ему нужно было только появиться в поле ее зрения со скучающим видом. Сыпануть приготовленный заранее порошок размолотых таблеток в тарелку, предназначенную Олегу, труда тоже никакого не составило…

Правда, следующие полтора часа санитар поволновался, следя за парнем – тот вроде бы не выказывал никаких признаков сонливости. И почему-то не стремился снова подняться на чердак, как обычно. Почувствовал что-то подозрительное? А, может, препарат на него не подействовал?.. Такое было маловероятно, но… кто его, этот типа, Трегрея, знает, от него всего можно ожидать. Только когда Олег, натужно зевая, направился на третий этаж, Егор вздохнул с облегчением. Все идет по плану.

Санитар подошел к чердачному окну, достал из-под щербатого подоконника спрятанный накануне кусок арматуры… Одним резким и сильным движением сорвал с решеток замок (по правилам пожарной безопасности решетки в больнице должны были запираться, а не представлять собой единый, врезанный в проем окна блок).

Затем Егор вернулся к Олегу. Постоял еще минуту, глядя на одурманенного, бесчувственного парня.

Санитар не колебался. И никаких угрызений совести по поводу того, что собирался сейчас сделать, не испытывал. Он был уверен в своей правоте. Да и, если здраво рассудить, как могло быть иначе? Зря, что ли, говорят: в чужой монастырь со своим уставом не суйся. И уж тем более, не устанавливай там этот свой устав. А этот Трегрей… На медсестер смотрит, будто проверяющий из министерства, даже врачам нотации читает. В прошлую смену напарник Егора Семен треснул по затылку Толика по кличке Жирный за то, что тот жрал объедки из помойного ведра – а Толик побежал жаловаться Олегу. Неизвестно, как и что там у них было, у Олега с Семеном, но Семен с тех пор даже покрикивать на пациентов не смел, не то что руку поднимать… С легкой руки Жирного и все прочие больные стали бегать к Олегу – ябедничать на медсестер и друг на друга. Да что там больные!.. Егор самолично слышал, как уборщица баба Алла, старая ведьма, угрожала санитару Семену, которого подозревала (не без основания, кстати) в регулярном хищении подведомственной ей бытовой химии:

– Ты что, ирод, думаешь, на тебя управы нет? Вот я Олежке-больному скажу, он тебе пропишет… горчичник под хвост!

Со всем этим надо было кончать. Медсестры, хоть и ворчали, но жаловаться на Олега Адольфу Марковичу не осмеливались. Поступи они так, непременно всплыл бы тот факт, что назначенных уколов и таблеток пациент Трегрей не принимает. Потому что лечиться не желает, ибо считает себя полностью здоровым. Такового оправдания главврач точно бы не принял, и кое-кому в худшем случае пришлось бы искать новое место работы.

Егор легонько толкнул ногой в бок Олега. Тот чуть шевельнулся, но головы не поднял.

– Дремлешь? – со зловещим присвистом осведомился санитар. Он уже начал чувствовать, как разворачивается в его груди тугой клубок ненависти. – Сейчас ты у меня, сука, как голубь мира порхать будешь. Урод! – он пнул парня еще раз, сильнее. – Один мудак всю больничку перебаламутил! Думал, все перед тобой так и будут на задних лапках бегать? Не-ет… Не на того напал, паскудина. Ты ж на Егора Валетова граблю свою задрал! А Егора Валетова никто, никогда и нигде безнаказанно по морде не бил! Егор Валетов привык сдачи давать! Понял?

Санитар пнул Олега еще, тот бессильно завалился набок, откинув голову – словно сознательно подставлял лицо под удар. И Егор не удержался. Наклонившись, он размахнулся и, хекнув, швырнул кулачище в челюсть парня.

Удар не достиг цели. Санитар изумленно-испуганно вскрикнул, поняв, что кулак его перехвачен крепкой рукой Олега. Инстинктивно Егор рванулся назад, выдергивая руку – и упал навзничь, хотя тут же вскочил. Запястье его ныло, на коже отпечатались сине-красные следы пальцев Олега.

Пациент Трегрей, с усилием подняв голову, мутно посмотрел на него. И снова уронил голову.

Санитар отер со лба выступивший пот. Он несколько раз обошел вокруг лежащего неподвижно парня, напряженно приглядываясь и прислушиваясь. Потом все-таки решился приблизиться и ткнуть Олега носком кроссовки. Тот никак не отреагировал.

– Спекся! – с удовольствием констатировал санитар.

Сначала он бил парня ногами, опасаясь все-таки наклоняться. Потом, раззадорившись, пару раз ударил Олега кулаком по лицу. Когда из носа парня потекла кровь, Егор, тяжело дыша, выпрямился. Вот теперь он чувствовал себя удовлетворенным. Но еще не вполне.

Отдышавшись, санитар подтащил обмякшее тело к чердачному окну. Осторожно выглянул наружу. Во дворе никого не было. Стараясь далеко не высовываться, он посмотрел вниз с высоты трех этажей.

«Газончик, – подумал Егор, – кусты и деревья. Хорошо… Убиться – не убьется, а кости поломает изрядно. А уж в гипсе-то кулаками не помашешь. И главное: никаких вопросов. Больной сам забрался на чердак – что он здесь каждый день пасется, все знают – сорвал замок и… Готово. Попытка суицида, обычное дело. Ну, а если башку свернет, что ж… значит, судьба такая у пацана. Выживет – ничего толком рассказать не сможет. Поднялся на чердак, вырубился, ничего не помнит. А нейролептики в крови… У кого ж тут их нет? Даже у меня есть. Вот так вот…»

Санитар поднял Олега на руки. На мгновение в голове его мелькнула мысль о том, что, может быть… не стоит. Но мысль, последовавшая следом, накрыла предыдущую, словно одна волна другую.

«Меня-то не шибко жалели, – вот, что подумал санитар Егор Валетов, – а я что, самый добрый? К тому же, сегодня я слабину дам, а завтра он мне руки-ноги повыдергивает. Так оно обычно и бывает. Нет, нельзя обратку включать. Никогда нельзя. Сожрут…»

Он чуть присел, готовясь к броску… И замер на полусогнутых ногах, услышав шум со стороны люка. Напарник Егора, Семен, уже наполовину вполз на чердак и теперь, щурясь, вертел туда-сюда коротко стриженной круглой головой.