Текст книги "Напрямик (сборник)"

Автор книги: Роман Сенчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Да что… Луче вы к нам. Не могу я в ваших, этих там, городах…

– Ну-у, – подчеркнуто разочарованно протянула Валентина Петровна, – зря вы так, Абрам Юваныч! Ждали ведь…

На самом деле она особенно не жалела, что этого чудака в оленьих шкурах не было на открытии. Приезжать к нему в заповедник, сидеть в тесной мансийской избушке или вокруг костра, где варится или уха, или привезенная с Надыма оленина, одно, а нянчиться с ним во Дворце культуры или слушать его бесконечные малосвязные тосты на банкете – это другое. Но вежливость есть вежливость…

– Ла-адно, Абрам Юваныч. Завтра увидимся, пообщаемся.

– Всегда рад, Валентин Петровн, всегда рад…

– Я вот уточнить хотела. Уха-то будет, Абрам Юваныч, как договаривались?

– Будет, чего ж… Как без ухи?

– А рыбы наловили?

– Завтра на зорьке пойдем сети глядеть. Там уж – как оно даст.

– Завтра?! – испуганно переспросила Валентина Петровна, даже в груди похолодело. – А сейчас что – нет?

– Чего нет? Рыбы нет?

– Ну да! Абрам Юваныч!..

– Ой обижаете, ой-ой! – перебил директор. – Рыбы у нас полон ледник. И муксун, и щука. Я про свежую говорю. Рыбу, ее надо свежую в кипяток бросать, чтоб кусок еще шевелился! Тогда это – уха!

– Ну ладно, – быстро успокоилась, как-то безвольно обмякла Валентина Петровна, разговаривать с директором больше не было ни сил, ни желания. – Тогда – ладно. Значит, Абрам Юваныч, завтра в час дня – мы у вас.

– Милости просим, милости просим.

– Экскурсия, затем уха…

– Все как положен. Экскурсия, уха – да.

– Ла-адно…

Ознакомительные мастер-классы были в самом разгаре. Будто и не ознакомительные: из-за дверей слышались увлеченные, возбужденные голоса. У поэтов явно спорили, но, кажется, вполне доброжелательно, и спор, как смогла разобрать, стоя у двери, Валентина Петровна, шел на очень важную тему: что важнее, главнее в стихотворении – идея, в нем заложенная, или поэтическая выразительность… В кабинете, где проводился мастер-класс исполнительского искусства, певица очень по-хорошему, по-свойски рассказывала, как начинала в маленьком сибирском городке, «тогда еще девчонкой совсем», как победила на региональном конкурсе «Утренняя звезда» и в итоге оказалась в Москве. Поступила в Гнесинку…

Совсем уже обессиленная, Валентина Петровна спустилась в фойе. Там как раз собирали штативы, сматывали провода телевизионщики.

– Да-а, – выдохнул корреспондент Саша Тихомиров, приехавший к ним в Пионерск года три назад из Свердловска, – еле выбрались. Сейчас монтировать мчимся. Столько материала!

– Ну и слава богу, – ответила Валентина Петровна, присела на диван. – К девятичасовым новостям успеете выпустить?

– Будем стараться. В любом случае что-то дадим… Айда, ребята, по коням!

И они побежали на улицу, к своей «Газели».

– Ну и слава богу, и слава богу… – Валентина Петровна большим и средним пальцами правой руки потерла виски, прикрыла глаза. Минут пятнадцать было у нее, чтоб перевести дух.

* * *

Ресторан она, как и положено хозяйке, покинула последней. Сперва, часов в одиннадцать, отправила с Геннадием захмелевших москвичей, затем постепенно, партиями, выпроводила своих – деятелей культуры и рядовых участников мероприятия.

Павел Дмитриевич не подъехал, заскочил на десяток минут зам по информационной политике. Поднял бокал вина, очень хорошо выступил, коротко проанализировав речи, звучавшие на открытии, где он сидел молча, но что-то записывая. Опять говорил профессор Михаил Аркадьевич и очень радовался, что Пионерск не переименовали: «Пионерск – это ведь не столько напоминание о нашем советском прошлом. О ребятишках в алых галстуках. Нет! Пионер, значит – первый. Первопроходец! И, друзья, вы не только первопроходцы, вы еще и, как я увидел вас, первенцы нового поколения россиян!» Что-то в таком плане, очень зажигательно…

Было много песен. Пели и свои под гитару, и даже московская звезда под музыкальную фонограмму… Голос у нее оказался, действительно, завидный, а песня – так, плакатная, какими-то кабинетными творцами написанная. Особенно резал уши бравурный, неграмотный припев, прозвучавший раз десять:

 
Полгода днем, полгода ночью
Стоят на вахте мужики!
Полгода днем, полгода ночью
Дают огонь газовики!
 

Людям, как заметила Валентина Петровна, не понравилось. И певица, тоже, кажется, поняв это, взяла у кого-то из бардов гитару и так хорошо, задушевно, аж до слез жалостливо исполнила «У церкви стояла карета»… За эту песню ей долго и искренне хлопали, а потом приглашали посидеть за каждым столиком.

Салатов, колбасы, карбоната, соленой рыбы под конец осталось предостаточно; алкоголь тоже выпили не весь, и Валентина Петровна не имела ничего против, когда самые упорные участники банкета стали собирать еду и бутылки в будто специально для этого припасенные пакеты. Ничего, пускай вволю наделикатесничаются буженинкой и осетринкой, пропустят еще по паре-тройке стопочек «Гжелки», заказанной с самого завода. Но все же посчитала нужным напомнить: «Только завтра в десять ноль-ноль – без опозданий!»

И вот теперь обессиленная, отяжелевшая от усталости и все же счастливая удачным, плодотворным днем, Валентина Петровна возвращалась домой… Колеса «Тойоты» подскакивали на кочечках, проваливались в ямки боковой, почти окраинной улицы; огромными хлопьями валил липкий, мокрый снег, и дворники монотонно-усыпляюще поскрипывали о лобовое стекло…

Геннадий помалкивал, но то и дело зевал, почти не рулил – и не старался объезжать неровности дороги. Заметно было, что и он страшно устал и, наверное, раздражен тем, что, как всегда, остался на обочине общего праздника. Так, пощипал, скорее всего, чего-нибудь на кухне ресторана или в офисной столовке… Ну и что?! – возмутилась Валентина Петровна своему странному состраданию. – Он знал, куда устраивался, и работает не первый год в таком режиме. Зарплата тоже… Зарплата чуть ниже, чем у нее самой, а ей, по сравнению с ним, дел делать приходится… Сам сегодня говорил, что не смог бы так, как она… Квартиру дали в том году новую – на трех человек три комнаты. Работает – и хорошо, хорошо, что добросовестно исполняет свои обязанности. Даже не хорошо, а должно быть в порядке вещей. Без опозданий, без путаниц по его вине, тем более без аварий. Тьфу, тьфу, тьфу…

Валентина Петровна никак не могла приучиться воспринимать людей, как… Это трудно объяснить даже самой себе, но вот… Вот, например, в магазине или Сбербанке, в кассе по приему платежей от населения если продавщица или кассирша, или тот же Геннадий дуются, а то и пытаются похамить, Валентина Петровна первым делом задается вопросом: что у нее (у него) случилось? Наверное, дома что-нибудь, или голова раскалывается, или всю ночь коты во дворе проорали, не дали выспаться. И лишь потом уже приходило возмущение: какое мне дело?! С какой стати мне портят настроение? Человек вышел на работу, а значит, должен исполнять свои обязанности как следует и не выплескивать на других отрицательные эмоции… Оказываясь в огромном городе – в Москве или Свердловске, Валентина Петровна на второй-третий день невольно начинала воспринимать окружающих как существа, а точнее – автоматы, у которых есть некий набор действий, своя сфера ответственности, какие-то задачи и обязанности. Но это были существа-автоматы без головных болей, без семей, без других, не связанных с их сиюминутным (пока были рядом с Валентиной Петровной) положением мыслей, дел и проблем. И люди без раздражения, а то и с радостью были автоматами, выполняли свои обязанности ловко и быстро, словно бы опасаясь, что сбой в их действиях может привести к катастрофе, поломке огромного конвейера. Огромный муравейник, где практически каждый муравей знает, что нужно делать. Даже люди на эскалаторах метро дружно стоят справа, оставляя левую половину для тех, кто спешит, поднимаясь или спускаясь; если же кто-то встает слева, то получается затор, давочка, возникает угроза, что кто-нибудь споткнется и полетит по ступенькам вниз, увлекая за собой остальных. Или кассирши в супермаркете – им нужно считать быстро, точно, полностью отдаваться этому делу, иначе их магазин тут же превратится в одну огромную клокочущую очередь…

А здесь, в маленьком компактном Пионерске, Валентина Петровна видела в каждом, даже в самом забронированном деловитостью человеке в первую очередь именно живого человека. И это очень мешало… Нет, в работе, может быть, и помогало как раз, не давало стать по отношению к людям этаким автоматом, но зато занимало столько душевных сил, вытягивало столько энергии… А вот люди, она замечала, в ней человека не видят. Кому из них интересно, что у нее и как, какая она на самом деле, вне работы… Павел Дмитриевич за все годы ни разу с ней душевно не попытался поговорить. Хороший он руководитель, начальник образцовый, но именно как человек… Но, наверное, и должна быть дистанция, должен сохраняться барьер, иначе все спутается, и работа превратится к шумную коммунальную кухню… Наверное – да.

– Приехали, Валентина Петровна, – бурчащим тоном произнес Геннадий.

– Да? – Она заморгала глазами, завертела шеей, словно со сна.

Действительно, их автобусик стоял перед знакомым домом, над дверью подъезда горел голубоватым светом фонарь, освещая две, наверно, удобные скамейки с резными спинками, на которых Валентине Петровне пока что посидеть не доводилось… Состарится, хм, может, и насидится. Два года, вообще-то, осталось до законной пенсии…

– Ладно, Геннадий, до завтра, – открывая дверцу, вздохнула Валентина Петровна. – Завтра – в восемь часов.

– Да, да, – тоже вздохнул водитель, – как штык. – И, наверное, чтоб попрощаться на более приподнятой ноте, сказал вообще-то ненужное: – Я, как подъезжать буду, позвоню на сотовый. Хорошо, Валентина Петровна?

– Конечно. Как всегда… Ну, счастливо.

– Спокойной ночи.

* * *

В этот дом, первый построенный по-новому, отвечающий современным требованиям, семья Валентины Петровны переехала несколько лет назад. И тогда три комнаты плюс просторная кухня и лоджия казались пугающе необъятными, до тоски пустыми, тем более что, переезжая, почти всю старую мебель выбросили, а новая появилась не за один раз. И какое-то время любой резкий звук отлетал от стен пронзительным, острым звоном.

Но очень быстро квартира заросла даже не вещами, а беспорядком – торчащими отовсюду трубками газет, постиранным, высушенным, но не убранным в шкаф бельем, сыновьими дисками для компьютера, букетами засохших цветов, принесенных Валентиной Петровной с какого-нибудь торжества… И, вспоминая в просторном и светлом подъезде об этом давящем хламе, Валентина Петровна каждый вечер чувствовала раздражение, даже злость накатывала на мужа и сына, которые не умеют создать уюта, не чувствуют в нем потребности. А ей все некогда.

В редкие выходные она с утра давала себе слово посвятить день генеральной уборке, но в итоге ее хватало только на то, чтобы перемыть посуду, приготовить что-нибудь необычное да вынести в мусоропровод самый уж откровенный хлам…

Сегодня, как только открылась дверь, на Валентину Петровну пахнуло пылью, кислятиной (опять суп в холодильник сунуть даже не удостоились!), засвербило в носу от застоявшегося сигаретного дыма (просила же столько раз курить выходить на лоджию или в подъезд!). И так захотелось ей швырнуть сумку, устроить разнос…

– Алексей!.. Никита!..

Подождала. Никто не появился в прихожей, хотя в комнате сына горел свет, а в зале бубнил телевизор.

Она стала снимать дубленку, морщась от мысли, что сейчас придется согнуться, кряхтя распускать неудобную «молнию» на сапогах, тянуть за пятку с ноги…

Сын, как каждый вечер, сидел за компьютером. Залепив уши громоздкими наушниками, он беззвучно крошил из автомата каких-то бесчисленных монстров. Пальцы бешено метались по клавиатуре… Жутко было наблюдать за этим со стороны. Подойти бы, выдернуть из розетки…

– Никита! – теперь почти крикнула Валентина Петровна, и в затылок неслышащему сыну стала бросать, тоже, как ей показалось, чуть не криком: – Сколько можно, в конце-то концов?! Вот, дождались из армии!.. Ты на подготовительные записался?! До экзаменов два месяца!..

Никита вздрагивал, вжимал голову в плечи, но явно не от этих слов. Шелестели клавиши.

– Выкину компьютер этот к… к… в мусорку! – пообещала Валентина Петровна и откатила стеклянную дверь в зал. Волоча очугуневшие ноги, вошла.

В кресле кривовато сидел Алексей. Спал. По правую руку от него, на овальном журнальном столике – двухлитровая пустая бутыль из-под пива, на тарелке шкура и голова вяленой щуки. Голова смотрит пустыми, не по-рыбьи большими глазницами прямо на Валентину Петровну, пасть утыкана зубами-иглами… Никитка, когда был маленький, собирал щучьи головы – целую полку в его шкафу они занимали; особенно он гордился здоровенной, с боксерскую лапу, головой, и пасть у нее была раскрыта, как капкан какой-то. Никитка всем доказывал, что это не щука, а крокодил, спорил до слез, если не соглашались… Как-то, играя, он сильно проколол палец щучьим зубом, загноение началось. И ночью Валентина Петровна собрала головы и выбросила. Сын потом долго плакал, дулся несколько дней, ничем не давал занять опустевшую полку. С тех пор рыбу не переносит, ничего больше не коллекционирует; альбом с марками, который ему подарили, даже толком не открывал…

– Алексе-ей, – потормошила мужа Валентина Петровна; он приоткрыл глаза, выпрямил тело. – Опять?.. Иди в кровать давай.

– Да-а…

В последнее время раза два-три в неделю она заставала мужа вот так – дремлющим в кресле с пустой бутылью на столике. Поначалу возмущалась, начинала ругаться, но однажды Алексей как взбесился: «А что мне делать?! Тебя вечно нет, Никитка у себя там стреляет. Что такого-то? Смотрю телевизор, пива немного вот, чтоб расслабиться. После школы». «Других занятий, что ли, нет, – перебила его тогда Валентина Петровна и кивнула на стеллажи с красивыми, по подписке приобретенными собраниями сочинений: – Почитал бы хоть. Или… ты историю своих манси совсем забросил. Дописал бы…» Но муж усмехнулся так едко и горько, что Валентина Петровна осеклась. Разговор прекратился.

Конечно, ничего ужасного, что муж выпивал вечером три-четыре кружки пива и задремывал перед телевизором, только все-таки неприглядная очень картина, что-то унизительное в этом есть, безысходное. Как будто ее Алексей больше уже ни на что, кроме работы в своей школе и такого вот отдыха, не способен.

– Давай, давай поднимайся, – снова подергала его Валентина Петровна.

Муж, отдыхиваясь и потягиваясь, постоял возле кресла, ошалело повертел головой. Виновато-удивленно сказал:

– Что-то опять сморило… Сколько сейчас?

– Сколько… Первый час почти, – несколько брезгливо ответила Валентина Петровна. – Иди, ложись.

– Да мне… – Муж зевнул. – Мне ко второму уроку. – И покачиваясь, вздыхая, походкой циркового медведя посеменил в сторону спальни, но вдруг изменил направление…

«Куда он еще?!» – кольнула тут же тревожная мысль Валентину Петровну. Досадливо морщась, взяла тарелку с остатками щуки, бутыль, бокал. Пошла на кухню.

Конечно, посуда не вымыта, на столе большая тарелка со следами курицы-гриль. Буроватые кости. На плите кастрюля со сваренным ею еще в воскресенье супом… Нет, прибраться сил нет совершенно. Завтра, может, с утра…

В туалете зашумела вода, щелкнула задвижка и послышались уже более твердые шаги.

– Сморило его, – почти про себя проворчала Валентина Петровна и стала снимать жакет. Потом, вспомнив, открыла висячий шкафчик, вытряхнула из бутылька две таблетки, бросила в рот. Запила водой из электрочайника… Никакой особенной пользы от употребления «Витатресса» она никогда не чувствовала, но аккуратно покупала его в аптеке, каждый день употребляла эти витамины, боясь, что без них сил станет еще меньше…

Раздеваясь на ходу, медленно прошла в зал. К сыну заглядывать даже не стала – не выдержит, накричит, сдернет с его дурной головы эти наушники, и потом до утра будет в себя приходить. Пусть делает, что хочет – двадцать два года уже. Поживет, сам пожалеет.

Повесила костюм и блузку в шкаф. Расстегнула бюстгальтер, и впервые за день вздохнула свободно всей грудью, по-настоящему глубоко. Сразу, но, правда, на короткую минуту, стало легко – как-то, как в юности летом, у речки где-нибудь… Нет, скорее лечь, растянуться так, чтоб захрустело в суставах. Лечь на прохладную свежую простынь… Пошла. Вспомнила, представила рядом пьяновато-сопящего мужа, его пивной перегар вперемешку с запахом вяленой рыбы.

Накинула на плечи халат, села в кресло, машинально взяла в руку пульт дистанционного управления. Нащупала пальцем нужную клавишу, чтоб попереключать программы, в рассеянной надежде увидеть что-то небывало интересное, то ныне редкое, что может привлечь внимание. Отвлечь. Не нажала… Сухощавый, головастый человек в громоздких очках-лупах, с остренькой донкихотской бородкой размеренно-убедительно, уверенно гипнотизируя, говорил, глядя куда-то влево от камеры:

– Главный результат нашей экспедиции – это подтверждение фактов существования генофонда человечества. То, о чем говорили многие и многие ученые, гуру, люди, посвященные в тайну, какими были, к примеру, Елена Блаватская, Рерих, Лобсанг Рампа, оказалось правдой. Генофонд – та сила, что спасет нашу цивилизацию при любой катастрофе – существует.

«Что еще?..» – заранее, больше от тона головастого, чем от смысла его слов, в Валентине Петровне начала нарастать новая волна раздражения… Нет, где-то когда-то она краем уха об этом слышала или читала, но сейчас ничего конкретного вспомнить не могла. Как не можешь вспомнить рассказанный дураком до предела скабрезный анекдот – остается ощущение, а не содержание.

– Каких-либо документов, вещественных доказательств мы, естественно, представить не можем. Генофонд человечества – не военная база с секретным оружием, куда можно при определенной подготовке пробраться с видеокамерой. Сомати-пещеры защищены мощнейшим психоэнергетическим барьером, и преодолеть его способны единицы, прошедшие долгий курс медитативных упражнений. – Головастый кивнул раз-другой в подтверждение собственных слов и поправил очки. – Эти люди поддерживают микроклимат в пещерах, и, наверное, именно на них… этого нам до конца выяснить не удалось, да и вряд ли удастся кому-либо из посторонних… Так вот, на посвященных возложена миссия помогать людям, находящимся в продолжительном сомати, из него выходить…

– Здесь бы, – появился на экране и сам ведущий, не в пример головастому очень полный, круглощекий, с бородой от ушей, – здесь бы, Феликс Робертович, я хотел вас перебить. Расскажите подробнее, что это за состояние такое – сомати. Я, да думаю, и большая часть наших зрителей, порядком заинтригованы.

– Сомати достигается медитацией, – поспешно выдал три слова головастый, а потом долгий десяток эфирных секунд молчал, размышляя. – М-м, дело в том… Дело в том, что, медитируя, человек входит внутрь своей души. Для того чтобы достичь сомати, нужно полностью освободиться от отрицательной душевной энергии. При глубоком сомати пульс останавливается, метаболическая энергия снижается до нуля, а тело приобретает каменно-неподвижное состояние. – Голос его становился все размеренней и в то же время весомей, головастый как будто сам впадал в медитацию. – Наверняка многие видели картину, где изображен человек в позе лотоса, у него длиинные ногти на руках и ногах, очень длинные волосы, борода стелется по земле. Кисти рук, лежащие на коленях, направлены ладонями к небу. Зрачки глаз закатились, и мы видим только белки. Тело очень худое, мышцы напряжены… Вот так и выглядит человек в состоянии сомати. И в таком состоянии он может находиться многие тысячи лет. Дело в том, что время в сомати течет в семьсот семнадцать раз… в семьсот семнадцать – вдумайтесь! – раз быстрее, чем обычный ход времени. Поэтому неудивительно, что в пещерах Тибета пребывают люди из прошлых земных цивилизаций – лемурийцы, атланты. И они в критический для нашей планеты момент, после неизбежной гиперкатастрофы, выйдут…

– О господи, бред какой, – вздохнула Валентина Петровна, вырываясь из послушного созерцания головастого. – Какие вам всё катастрофы… Делать нечего. – Глянула на часы и испугалась: половина первого ночи.

Даванула на красную кнопку пульта. Экран вспыхнул и погас, растворяя синеватый силуэт проповедника в громоздких очках… Валентина Петровна поднялась, поставила будильник на шесть часов и, ругая шепотом всех этих соматиков, параноиков, коматозников, пошла спать.

Завтра предстоял очередной трудный, насыщенный важными делами день.