Текст книги "Изобилие"

Автор книги: Роман Сенчин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

На кухне

В зале громкая музыка из магнитофона. Там танцуют, кричат, веселятся. А мы с Лехой сидим на кухне, прихватив с общего стола батл водки. Леха уронил голову на руки, сопит.

– Давай?

Он очнулся:

– Давай!

Пьем.

– Ху-у!.. – И Леха заводит разговор на свою любимую тему: – Вот, Вадька, видишь, блин, как это все… Понимаешь?

Я киваю.

– Они там торчат, блин, не, это, не понимают. И, блин, не поймут.

– Не поймут, Леха.

– А, блин, жизнь, Вадька… жизнь, она же – одна!

– Одна, конечно, одна.

– Одна! – Леха бросает голову на руки и тут же ее поднимает. – А зачем она? Зачем она мне? Бли-ин!.. Кто я вообще, что? – И плачущим голосом отвечает: – Ничто!

– Зря, – вздыхаю я.

– Зря, Вадька, зря! Надо делать, блин, мочь… Для этого ведь родились! Вадька-а! Я же мечтал, я хотел… Мне – двадцать два. Уже два… блин, два! А что я?!

Я плеснул в рюмки и мимо.

– Давай, Леха?

– Давай, блин.

Пьем.

– Ничего не осталось. Ничего!.. Только вот пить на халяву. Бли-ин!.. Но я ж человек! Я же… Эх! – В его глазах слезы.

– На, курни, – протягиваю окурок.

Он жадно затянулся.

– Ты, Владька, ты понимаешь…

– Понимаю, Леха, все понимаю.

Окно открыто. Ночной ветерок освежает лицо. Дышится легко. Весной пахнет сквозь водку.

– Жизнь… блин, это же чудо. Вадька! Это… ну, ты понимаешь… Я так ее ждал, я, блин, мечтал… А на фига? Вадька, скажи, на фига?

Я пытаюсь ответить:

– Знаешь, Леха, это болото. Жизнь – болото. Просто, понимаешь, родили, ну и живи. Да, это болото.

– Да? – У Лехи слезы в глазах. – А зачем тогда всё? Я?..

– Просто… Родились, поели… и всё.

– И всё.

Так мы сидим и беседуем. Леху совсем развезло, а я еще хочу выпить.

– Леха, давай?

– Не-е, – морщится он. Вздыхает и снова спрашивает: – А зачем тогда всё? Зачем, блин, говорят?..

– Просто.

– Бли-и!.. Вадька, а я-то думал! Я-то… блин…

– Давай, Леха! – Я двигаю к нему рюмку.

– Давай, Вадька, теперь уже все равно!..

Пьем.

– А они, – машет Леха в сторону музыки, – они не врубаются, блин! Они там… торчат…

– Пускай торчат.

– …дураки!

– Они, Леха, просто живут. Просто. Им не надо.

– А мне надо! Мне надо… было… хотел… Но, блин, теперь я понял… Я все понял! – И он загадочно оглянулся на окно. Тянется ко мне, шепчет: – Вадька, друган… давай… чтоб легко. Что нам терять?

Я смотрю в окно, понимаю.

– Туда?

– Туда! Давай, блин, туда! Зачем?.. Зачем нам в этом болоте? А?

Я наливаю:

– На посошок!

– Давай!

Пьем. С минуту сидим молча.

– Вот это да! – вздыхает Леха и поднимается.

Подходит к окну, смотрит в ночь.

– Ветерок… звездочки… Зачем, блин, родили?

Я тоже встаю.

– Ну что, Леха, пора?

– Пора! – Он тяжело лезет на подоконник. Садится. Перекидывает ноги.

И вот его нет.

Гулкий шлепок.

Я подхожу. Смотрю вниз.

Ничего не видно. Темно.

1994 г.

Водка

Таня встретила Игоря в коридоре и сказала:

– Привет.

– Привет, – сказал и Игорь.

– А может… Может быть, погуляем?

Игорь посмотрел на Таню:

– Давай. Сейчас?

– Минут через десять. Я себя в порядок чуть-чуть приведу. Хорошо?

Игорь ответил:

– Да, хорошо.

– Заходи через десять минут.

– Хорошо.

Таня ушла к себе в комнату, а Игорь к себе.

Игорь покурил, посмотрел в окно. Рядовой, самый обычный вечер. В доме напротив десятки желтых окон-близнецов. Только занавески и шторы разные… Игорь затушил окурок, надел пальто и пошел к Тане.

Таня уже собралась.

– Пошли? – спросила она.

– Да, – сказал Игорь.

И они пошли гулять.

Вечер превращался в ночь. Короткие минуты, которые могут стать лучшими в жизни.

Они шли по парку, по асфальтовым дорожкам и молчали. Игорь молчал, и Таня тоже. Женщины выгуливали собак, старички бегали. В крошечном квадратном пруду уныло, как неживые, плавали утки, а с деревьев в воду сыпались листья.

– Да, – сказал Игорь, устав молчать, – хорошо.

– Хорошо, – честно ответила Таня, и Игорю стало стыдно.

Она села на качели.

Игорь принялся было ее раскачивать, но подшипники завизжали, и Игорь сказал:

– Подшипники визжат. Давай пройдемся еще.

– Давай, – согласилась Таня.

Они снова пришли к пруду, где плавали утки. А с деревьев в воду продолжали сыпаться листья.

– Мда-а, – вздохнул Игорь, – хорошо-о…

– Хорошо.

Когда совсем стемнело, они вернулись. Игорь проводил Таню до ее комнаты.

– Пока? – спросил он.

– Пока, – ответила Таня. – Спасибо.

И она скрылась за дверью.

Игорь прошелся по коридору взад и вперед, а затем побежал за водкой.

Октябрь 1996 г.

Дело

Вчера после работы Губин Евгений Сергеевич был на дне рождения у своего друга еще по институту Макарова Андрея Борисовича. Прилично выпил, остался ночевать. Утром на работу. Рабочий день. Около семи только, усталый опустошенный, Евгений Сергеевич стоял у двери своей квартиры, искал ключом в темноте подъезда щелку замка. О! Есть. Провернул два раза, толкнул дверь, вошел.

Включил свет в прихожей, скинул туфли, выдох-нул:

– Фу-ф, дома…

Квартира однокомнатная, в пятиэтажном доме на первом этаже. Зал, так сказать, – восемь шагов на пять, кухонка, ванная и туалет раздельно, и прихожая – тесненький пятачок. С этого пятачка глянул Евгений Сергеевич в зал и остолбенел.

Дверцы шифоньера открыты, белье сметено на пол. Ковра нет, телевизора на тумбочке нет, магнитофона, кассет, гитары нет, электрического чайника на журнальном столике тоже. Шторы раздернуты, и окно открыто. Прохладный ветерок плавает по залу.

Евгений Сергеевич на цыпочках прошел к окну, по пути мутно оглядывая разгромленное жилище. А за окном пусто и тихо. Голые ветви березы покачивались перед глазами, близкий корявый забор стройки стоял. Пусто совсем, удивительно пусто. Даже собаки не бегают. И Евгений Сергеевич прикрыл рамы, заметил, что железная сетка с форточки сорвана.

– Залезли…

Потом побежал искать телефон. У ближайших соседей телефонов нет, а с других этажей Губин не знал.

Все автоматы оказались без трубок, зато встретился наряд, патрулирующий улицу.

– Здравствуйте! – хрипло вскрикнул Евгений Сергеевич. – Залезли!

Милиционеры остановились.

– Кто? Куда?

– Ко мне… в квартиру ко мне!

– И до сих пор там? – спросил сержант.

Евгений Сергеевич почему-то хохотнул:

– Нет, ушли.

Потом патруль сообщил по рации о факте квартирной кражи, там узнали от потерпевшего, как проникли, адрес, подъезд.

– Идите домой, – сказал сержант, – скоро приедут.

Евгений Сергеевич, не прощаясь, побежал домой. Прохожие вокруг спокойны, выгуливают собак, несут куда-то мусор, подростки на скамейке слушают музыку.

– Боже мой! Боже мой! – начинал приходить в себя Евгений Сергеевич. И чем больше приходил, тем страшнее становилось. Деньги, почти пятьсот тысяч! Магнитофон, телевизор «Рассвет», ковер, куча кассет, выходной костюм, бесценная двенадцатиструнная гитара!

– Боже мой! Боже мой!

Евгений Сергеевич ворвался домой и удивился, что убежал, не закрыв дверь.

– Боже м-мой!

Он сел на табурет на кухне, бросил голову в ладони. И сколько сидел так, погруженный в ошеломление, не сознавал.

Потом стук в дверь. Не острый, а глухой, широкий – боком кулака. Евгений Сергеевич вскочил, открыл дверь, не спрашивая: «Кто?»

В лицо свет фонарика, недовольный, усталый голос:

– Милицию вызывали?

– Да, да! Проходите, пожалуйста!

Через пятачок прихожей в зал проследовали четыре человека в штатском, один в форме, старшина.

– Ну что у вас? – спросил коренастый, обаятельно-суровый мужчина. Лицо сухое, глаза красные, словно не спал несколько суток. Из-под расстегнутой кожаной куртки выглядывает рукоять пистолета.

– В-вот… обворовали, – развел подрагивающие руки Евгений Сергеевич.

– Тэк. Что похищено?

– Много чего… гитара, телевизор, магнитофон, – заторопился Губин.

Но мужчина прервал его:

– Ясно. Кого-нибудь подозреваете?

– Кого… Нет. Курят тут подростки… у забора. Не знаю…

– Один проживаете?

– Один… да.

Мужчина прошелся по комнате:

– Тэ-эк. Через форточку?

– Да! – бросился Евгений Сергеевич к окну. – Сетку тут вот сорвали, сломали задвижку…

– Ничего не трогать!

Губин отдернул руки.

– Тэк. – Мужчина обернулся к своим: – Вы работайте, а я пойду здесь пройдусь…

Потом Евгений Сергеевич определял, что украдено, а один из милиционеров записывал.

– …ковер был на стене… костюм серый… Нет! Здесь. Костюм здесь! Вот свитера нет. Черный свитер… шерстяной… польский… Зимняя шапка… песцовая… Еще… Нет, здесь все вроде бы… Кассеты… Кассеты почти все.

– Сколько штук?

– Сколько?.. Штук тридцать… даже больше… не знаю…

Тем временем еще один милиционер принес белый металлический чемоданчик, стал снимать отпечатки пальцев с окна, от чего на рамах оставались бурые пятна… Потом на кухне составляли протокол.

Евгений Сергеевич рассказывал, как было дело:

– Ушел в восемь часов на работу…

– Число?

– Вчера… Пятое октября.

– Дальше?

– М-м… Ушел на работу… оттуда к другу пошел на день рождения…

– Так. Дальше?

– Потом… там остался ночевать…

– Так, так. Имя, фамилия, отчество вашего друга?

– А? А зачем?.. А, Макаров, Андрей… Андрей Борисович.

– Дальше?

– Утром… От него сразу пошел на работу…

– Угу. Да, где вы работаете?

– Я?.. В музучилище работаю… педагог…

– Ясно. Дальше?

– Вот пришел… а тут… вот…

– Время?

– М-м… Часов в семь. Да. Вечера!

– Ясно. Дальше?

Милиционер, что писал, был утомлен, часто черкал, тихо ругался.

– Пятый сочиняю сегодня, – объяснил он. – Запарился вообще… Так, вот ознакомьтесь, все ли верно.

Евгений Сергеевич взял бумажку, посмотрел на неразборчивый почерк.

Милиционер ткнул ручкой в свободное на листе место:

– Напишите вот здесь: «Мною прочитано, с моих слов записано верно». И подпись.

Потом Губин искал паспорта на телевизор, магнитофон, процессор кухонный «Золушка». Нашел только на телевизор. Потом стучался к соседям, но не достучался.

– Да и вряд ли они что-то видели, – отмахнулся один из милиционеров. – А если и видели, то не расскажут.

Написал Евгений Сергеевич заявление. Сняли с него отпечатки пальцев.

– Зачем? – удивился он и даже оскорбленность почувствовал.

– А как же? – удивился тот, что был с белым чемоданчиком. – Как мы отличим ваши пальцы от посторонних? Садитесь. Давайте правую руку…

Потом милиционеры ушли.

Старший, в расстегнутой куртке, сказал на прощание:

– Ну, все. Если что появится, дадим знать. И вы тут помаракуйте, может, что выясните. На рынок походите… Открываем уголовное дело. Тэ-эк… Счастливо.

– До свидания.

Евгений Сергеевич закрыл дверь, постоял, глядя на нее. Страшно было повернуться, увидеть… Наконец пересилил себя, повернулся. Выключил свет на кухне, прошел в зал. Закрыл окно, осмотрелся, несмело, как на чужую, сел на кровать. И квартира, и обстановка в ней были тоже как будто чужие. Начать наводить порядок, белье в шкаф сложить. Нет, потом. Потом.

Глубокая ночь. Было тихо, странно спокойно. Евгений Сергеевич сидел на краю кровати, смотрел в угол больными глазами.

1995 г.

Еще одна ночь

До пяти я валялась на кровати и читала захваченный с подоконника в туалете номер «Я молодой», потом оделась, взяла сумку и пошла в Торговый центр за матерью. Она сидит там, продает книжки за двадцать процентов.

– Ну как? – спрашиваю, укладывая книги в сумку.

– А-а, три штуки… восемь тысяч нам.

Потом мы идем домой. Я тащу сумку, а мать катит другую, на колесиках. Наш дом – общежитие от мебельной фабрики, там давно все перемешалось, комнаты приватизировали, электрические плиты растащили из кухонь, в первый этаж вселились беженцы из Казахстана… Мать когда-то работала на фабрике, но ее сократили по болезни, теперь получает пенсию, которая даже не ощущается. А я нигде не работаю, после девятого никуда не пошла – что толку… Мать целыми днями сидит на Торговом, а я валяюсь дома, в мерзкой комнатешке три шага на пять, или торчу у Светки, слушаем музыку. Вечером ухожу на улицу. Мать не орет, когда я прихожу среди ночи или утром, привыкла. А меня и она, и эта нора достали…

И вот я надеваю кожаную мини-юбку, белый свитерок, подвожу глаза и ухожу. Стоят последние теплые вечера, кончается август. На Торговом светло от множества фонарей, ларьки работают всю ночь и светятся разноцветными лампочками. Бутылки, шоколадки, сигареты, презервативы, зажигалки, жвачка… Тут постоянно тусня, музыка играет, бабки уговаривают купить стакан семечек, парни подкатывают на тачках за бухлом, и есть шанс провести ночь классно.

Я покупаю пластик «Орбита», чтобы изо рта вкусно пахло, встаю под фонарь и смотрю туда-сюда. Иногда, правда, бывают истории, но я научилась выбирать тех, с кем весело и неопасно. А залететь я не боюсь, после аборта в прошлом году залетов не было.

– Хэй, киска, пошли с нами, повеселимся! – предлагает один из двух здоровюг в синих спортивных костюмах, с бутылками водки в руках.

– Не, – морщусь я.

– А чё? Пошли!

Я иду к другому фонарю, они – в другую сторону; с этими можно вляпаться нехило. Сразу по рожам видно. Сейчас бы толпу веселеньких, с девками, таких – ну, еще школьников. Где-нибудь потанцевать на хате, бухнуть, цивильно попихаться… Мать сейчас сидит на кровати, смотрит в пол, голову руками обхватила. Каждый вечер такое. А Светка ушла к Вовке. А я тут…

– Привет.

О! Это мне как раз! Прыщеватый колокольчик подгреб.

– Привет!

– Кх… ты одна?

– Ага.

– Может… ну, это… может, сходим куда-нибудь?

– Может, – говорю я и пытаюсь надуть шарик из жовки, а он смотрит на меня, такой робкий, пятнадцатилетний тинейджер, глаза бегают.

Кашлянул:

– Пойдем?

– Давай водки купим!

Мы подходим к ларьку «Минал», здесь водка самая дешевая (ну, из нормальных, конечно), паренек достает из кармана пачку пятисоток. Отсчитал, купил бутылку «Столичной».

Двухкомнатка, никого нет, пятый этаж. Родители где-нибудь на даче, а он вот решил…

– Ты запиваешь?

– Не-а.

На журнальном столике сало, немного сыра, хлеб, огурчики. Он запивает водку «Юпи», а я самодовольно не запиваю. Играет какая-то спокойная музыка, светит фонарик на стене. Хоть не весело, зато уютно. Выпиваем по две рюмки, он совсем не умеет пить и уже поехал.

– Ю-у… Юль, ты не торопишься?

– Не-а. Может, еще?

– Я все, а ты, конечно…

Я наливаю половину рюмочки, пью, съедаю ломтик сыра, пару ломтиков огурца. А он подвигается ко мне, кладет руку на колено. Ладонь потная, сам весь напряженный, перепуганный. Я смотрю на него и улыбаюсь.

– Юль, – шепчет он, и лицо его перед моим, и мы «сливаемся в поцелуе».

Потом на диване. Он шарит по мне руками, ему ведь все это ново, ему страшно и интересно. Мне забавно, я помогаю ему. У меня фигурка ничего, лицо тоже, ноги красивые, гладкие, волоски обпаливаю спичками.

– Юль, Юль…

Да, это, скорее всего, на всю ночь. Классно. Еще одна ночь, правда, не слишком веселая, зато не дома.

Сентябрь 1995 г.

Имя

Лариса сидела на скамейке, ожидая мужа. Заканчивался рабочий день. По бульвару спеша и не спеша двигались пары, компании и одинокие люди. Сейчас и Виктор выйдет из своей типографии, они традиционно, как почти каждый вечер, прогуляются до фонтана и пойдут домой. Ужин уже готов, по телевизору вечером детектив.

Прохладно, середина сентября. С тополей иногда тихо падают листья. Дышится глубоко, воздух хороший, вкусный. Конечно, как и всегда осенью, немного грустно. Ощущается, как жизнь течет, хоть и неплохо, но течет непрерывно, день за днем, день за днем. И не вернуть. Сладковатая такая, даже приятная грусть.

Вот придет Виктор, они обнимутся, и станет совсем хорошо.

Лариса посмотрела в сторону типографии. Пока нет. Снова перевела взгляд на деревья, на проходящих мимо людей.

К ней подошел молодой человек, сидевший до того на противоположной скамейке. Черная куртка, порванная и зашитая на рукаве, «молния» сломана. Брюки без стрелок, с пятнами, лицо сероватое, плохо выбритое, будто станком в спешке несколько раз там-сям провели и бросили.

– Извините, – заговорил он тихим, мямлящим голосом. – Извините, вы бы не могли сказать… Только, гм… В общем, как вас зовут?

Лариса недоуменно скривила губы, еще раз оглядела подошедшего. Задержалась на лице. Глаза унылые, блеклые, даже странно, как это он, с такими глазами, решился заигрывать. Она отвернулась.

Молодой человек не унимался:

– Извините, вы, может быть, меня не так поняли, но… понимаете, просто… ваше имя…

– Я вас не понимаю, – холодно сказала Лариса. – Странно вообще…

– Да, понимаю… – Он, кажется, задумался. – Да, трудно понять. Но просто… я бы хотел узнать, как вас зовут. Ну, ваше имя.

Лариса начала раздражаться:

– Видите ли, я замужем. Сейчас придет мой муж.

Она сказала это подчеркнуто предостерегающим тоном.

Но молодой человек, наоборот, обрадовался:

– Я вижу, вижу! У вас колечко – я это отметил. Да… Я вас часто здесь вижу… я здесь часто гуляю. И вот, понимаете…

– А-а, – догадалась Лариса, – я на кого-то похожа, да?

– Да. То есть – нет. Нет! Просто… Только не сердитесь! – Он даже вскрикнул и снова замямлил не смело, но настойчиво: – Я просто хочу… хочу узнать ваше имя. Мне это не… ну, необходимо. Пожалуйста.

Лариса передернула плечами и вздохнула:

– О господи!

– А я уже все продумал… Мне все ясно, – сам как бы с собой или, скорее, будто во сне бормотал этот странный. – Все дело в имени. Без него не выходит… не склеить… Понимаете, вы должны помочь… Скажите.

– Да зачем? Зачем вам знать мое имя? – откровенно изумилась Лариса. – Что там склеить еще?

Он вздрогнул, глаза его заблестели.

– К со… Я, к сожалению, не могу ответить. Но… – И он просительно сморщил лицо. – Ну что вам, трудно, что ли?

– Ну, Лариса, например. И что?

– Лариса? Честно?

– Да что ж это, господи!..

Молодой человек устремил оживший вдруг взор поверх ее головы, куда-то на крыши пятиэтажек, и тихо стал пережевывать:

– Лариса… Лари-са… Ла-ри-са-а…

Потом глянул ей в глаза, встряхнулся и сказал торопливо, деловито, словно приезжий, который узнал наконец, где находится нужная улица, и заспешивший теперь туда:

– Большое спасибо!

И он быстро пошел по тротуару, сутулясь, помахивая руками, бодро подбрасывая носками ботинок палые листья. Лариса усмехнулась, пожала плечами и посмотрела в сторону типографии – не идет ли в конце концов Виктор.

1995 г.

Бабки

Гля, Куцык такой идет. Я такой: «Куцык, иди сюда!» Он такой вроде не слышит, идет такой. Я такой: «Куцык, стоять!» Ну, ору уже такой. Он такой, раз, остановился. На меня шары выкатил такой. Я ему такой: «Иди сюда, козел!» Он такой подходит. Я такой: «Чё, оборзел, козел?» Он такой забычился, стоит такой. «Чё, Куцык?» Он такой: «Чё?» Я ему такой – бэдыщ в бочину. Он такой: «А-а!» Загнулся такой. «Я такой: Чё стегаешь, урод, я ж с легонца. А щас!..» И такой вроде хочу втянуть в грудак. Он такой опять: «А-а!» Я такой: «Чё ты сокращаешься, гад? Бабки есть?» Он такой: «Нету». Я ему такой: «Пошли». Он такой: «Мне домой надо скорее». Ну, мажется, козел. Я ему такой: «Чё ты мажешься, козел? Пошли, гнида, а то щас вмочу!» Ну, пошли такие в скверик за оптикой. Я такой сел на лавку, закурил. Он стоит такой. Я такой: «Показывай карманы, урод». Он такой стоит забычинный. Я ему пырищем по яйцам – бэдыщ. Он такой: «А-а!» Осел такой. Морда позеленела, пот такой. «А-а!» – приседает такой, плачет. Ниче, очухался. Я ему такой: «Ну, чё, Куцык, еще вмочить?» Он такой – чик, начал показывать. Ну, короче, три косых с мелочью такой выложил. Я ему такой: «Настегал, козел!» И такой – бэдыщ в скуляк. Он такой: «А-а!» – за скуляк схватился. И такой: «Не мои, на хлеб». Я такой: «Мне блин, фиолетово, в курсе?» Засунул такой бабки в карман и Куцыка так за шкирятину: «Стуканешь, Куцык?» Он такой: «Я не стукач». Я такой: «На пидора отвечай». Он такой молчит. Я такой: «Чё, стукач?» Он такой: «Нет». Я такой: «На пидора отвечай. Стукач, да?» Ну, такой в тычину ему мечу. Он такой: «Отвечаю». Я такой: «На пидора отвечай, урод!» Он такой: «Отвечаю на пидора, я не стукач». Короче, отпустил я его такой, покатил такой к ларькам. Как раз на батл «Кавказа» бабок. Думаю, щас такой прикуплю. И тут бэдыщ – такой Свищ выруливает. И такой: «Дыба, стоять!» Я такой стою. Он такой: «Бабки е?» Я такой: «Откуда?» Он такой: «Ищи, козел». Я такой: «Сколько?» Он такой: «Восьмеру». Я такой: «Откуда столько?» Он такой достает отвертку и такой: «В курса́х? – под вышаком хожу. Одним больше, одним меньше…» А сам закинутый напрочь такой, то ли манагой, то ли колесами. Шары белые. Я думаю такой: «Щас в точняк – ткнет такой в желудок и чё?» И такой: «Вот, Юрик, шесть штук, больше в точняк нету». Он такой бабки взял, отвертку спрятал и пошел к ларькам такой. Я такой стою, смотрю. «Накрылся мой «Кавказ», блин!» А Свищ уже такой к ларьку подгребает, где я собирался товарнуться. И тут – бэдыщ, Мирза такой к Свищу гребет. Такие они чё-то перебазарили там, Свищ ему такой чик-чик – бабки такой отстегнул. Мирза батл, короче, такой взял водяры и покатил куда-то бухать.

1995 г.