Текст книги "Тайны выцветших строк"

Автор книги: Роман Пересветов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

БЕЛОКУРОВ РАЗМАТЫВАЕТ КЛУБОК

Неожиданный вывод, сделанный глубоким знатоком истории Кремля – под землей надо искать не книгохранилище Ивана Грозного, а весь его архив, – ободрил, против ожидания, сторонников продолжения поисков библиотеки.

Вслед за Забелиным выступил известный ученый Алексей Иванович Соболевский. Он утверждал, что там, где находится архив, должна быть и библиотека. Пусть пономарь ничего не нашел – из этого вовсе не следует, что тайник перестал существовать.

«Сундуки с книгами, – заключал ученый, – где-то существуют, засыпанные землей или невредимые, и от нашей энергии и искусства зависит их отыскать!»

Профессор Соболевский предлагал немедленно начать под Кремлем раскопки. Этих надежд не разделял скептик Белокуров, считавший, что поиски в земле царского архива будут безуспешны, потому что архив этот находится… на земле.

Даже в показаниях пономаря Осипова о двух подземных палатах Белокуров нашел зацепку для подтверждения своих выводов. «Ведь там говорилось, – напоминал он, – о крепко запертых сундуках, о дверях железных, цепях и замках превеликих, печатях на проволоке свинцовых», и спрашивал не без ехидства: «Каким же образом из-под такого крепкого запора выскочил один из ящиков царского архива, содержимое которого находится ныне в Московском главном архиве министерства иностранных дел?» На этот каверзный вопрос у него, конечно, был уже готов ответ: «Древнейшая, дошедшая до нас архивная опись вовсе не является описью царского архива. В ней утрачены как раз заглавные листы, где об этом должно было быть сказано. На самом же деле это опись бумаг Посольского приказа, хранившего важные государственные документы, переданные впоследствии в министерство иностранных дел».

Лучший знаток фондов Московского главного архива министерства иностранных дел Белокуров утверждал, что искать царский архив бессмысленно. Однако сторонники продолжения поисков библиотеки во главе с профессором Соболевским не могли с этим согласиться.

– Из того, – возражали они, – что несколько ящиков с грамотами великих князей Ивана III, его сына Василия и его внука Ивана Грозного были когда-то взяты в Посольский приказ для справок и там застряли, вовсе не следует, что у московских царей не было своего архива.

Но Белокуров не сдавался. Он заявлял, что из перечисленных в древнейшей описи двухсот тридцати одного ящика более половины содержали дипломатические документы и все они уцелели. Кроме документов по внешним сношениям, в Посольском приказе хранились и всякого рода грамоты, характеризовавшие внутренний быт Московской Руси. Остальные, вероятно, попали в другие приказы или пришли в негодность. Если еще в 1614 году о некоторых из них в описи было сказано, что они «ветхи добре и розпались, а иные згнили», то как они могли дожить до наших дней?

Спор московских архивистов и историков с петербургскими, возглавляемыми Соболевским, принимал все более ожесточенный характер. Обе стороны не скупились на язвительные выражения и резкие выпады.

Между тем подстегиваемый этими спорами директор Исторического музея князь Щербатов с разрешения московского генерал-губернатора приступил к раскопкам в Кремле. На площади между Благовещенским и Архангельским соборами была вырыта глубокая траншея, обнажившая каменные стены древнего «казенного двора». Ломать их землекопы не стали, но вскрыли пол поблизости – в нижнем этаже Благовещенского собора. Под ним оказалось пустое пространство, кое-где засыпанное землей и мусором. После его расчистки нащупали второй каменный пол, под которым тоже не было ничего, кроме мусора. Поиски подземного хода под Грановитой палатой оказались также безуспешными.

Тогда князь Щербатов стал вести подкоп под Троицкую башню со стороны Александровского сада и через месяц, наконец, обнаружил большую и высокую подземную палату с отлично сохранившимися белокаменными сводами. Посередине этого тайника лежала каменная плита. Под ней оказался вход во второй тайник, тоже пустой. В стене первого тайника был узкий проход, в котором можно было передвигаться лишь согнувшись, ведший в третий просторный тайник с разрушенным люком посередине. Спустившись в этот люк, землекопы нашли под ним четвертую подземную палату, почти доверху заваленную землей и мусором. Каменный свод над этой палатой был настолько сильно поврежден, что наблюдавший за работами инженер запретил дальнейшие раскопки, и вопрос о том, сообщаются ли эти пустые палаты посредством подземного хода с каким-нибудь другим тайником, остался невыясненным.

Просторная подземная палата была найдена и при раскопках под Боровицкими воротами, но она была на четыре аршина засыпана землей и не имела выхода в другое помещение.

Предполагая, что таинственный ход, которым шел дьяк Василий Макарьев, а после него пономарь Конон Осипов, находится в фундаменте кремлевской стены, князь Щербатов в двух местах обнажил ее до основания, но и там не обнаружил прохода в тайник. Внутри некоторых зубцов этой стены зияли подозрительные отверстия – «продухи». «Не для вентиляции ли тайника они устроены?» – всполошились исследователи, но оказалось, что их пробили для просушки стен.

Последней была тщательно осмотрена круглая Арсенальная башня, построенная в XVI веке прибывшим в Москву из Италии искусным зодчим Пьетро Антонио Солари. В первом ее надземном этаже землекопы нашли замурованную дверь, возможно служившую когда-то выходом из тайника. За ней действительно оказался подземный ход, круто уходивший вниз на глубину восьми аршин и разветвлявшийся в двух направлениях. Едва сделав по этому ходу несколько шагов, рабочие наткнулись, однако, на серьезное препятствие – огромный белокаменный столб, составлявший, по-видимому, часть фундамента построенного в начале XVIII века кремлевского арсенала. Такой же столб мешал продвижению и по уходившему вправо второму проходу.

На этом раскопки прекратились. Ломать столбы князь Щербатов не стал, надеясь потом перехватить тайник за пределами арсенала. Но отпущенные на раскопки средства иссякли, и осуществление этого плана было отложено на неопределенное время.

Неутешительные итоги подземных работ подтверждали мнение Белокурова о бесполезности дальнейших поисков. Но он знал, что противники его на этом не успокоятся и будут говорить, что князь Щербатов искал библиотеку не там, где следует, что она спрятана в другом месте. Поэтому он решил, не дожидаясь возобновления работ, доказать их бесполезность специальным научным исследованием, посвященным вопросу: «А существовало ли вообще когда-нибудь книгохранилище Ивапа Грозного?»

«…Входя в присутственную залу архива, всегда можно было застать его за письменным столом, наклонившимся над какими-нибудь старыми рукописями, которые он просматривал или перебирал. Не было, вероятно, в этом собрании ни одного картона, книги или связки, о которой он не имел бы более или менее подробного представления».

Эти строки были написаны в связи со смертью С. А. Белокурова – последнего управляющего Московским главным архивом министерства иностранных дел, прослужившего в нем более тридцати лет и умершего в 1918 году, в разгар захватившей его работы по созданию нового, уже советского архивного управления.

В некрологе подчеркивалось, что Белокурова увлекал самый процесс розыска, независимо от достигаемого им при этом результата. Ради краткой справки, состоящей иногда из одной строчки, он был способен просмотреть сотни книг и рукописей. Чем запутаннее и сложнее была проблема, тем с большей энергией брался он за исследование, не страшась никаких преград.

Именно такое неистощимое упорство проявил этот опытный архивный следопыт, изучая вопрос о происхождении библиотеки Ивана Грозного. Задетый за живое разгоревшимися спорами, Белокуров решил во что бы то ни стало доказать правоту своей точки зрения. Он приступил к проверке самых древних источников, в которых впервые упоминалась библиотека московских царей. Поскольку было известно, что книгохранилище Ивана Грозного досталось ему от его предков, Белокуров перечитал тексты всех древних летописей. Ни в одной из них не было ни слова о том, что кто-либо из московских великих князей или царей владел большим собранием иноязычных книг.

«Если эти книги погибли в огне войн и пожаров, – рассуждал Белокуров, – летописцы обязательно об этом упомянули бы. С другой стороны, они могли и не знать о существовании библиотеки, потому что она была запрятана глубоко под землей и местонахождение ее тщательно скрывалось». Во всяком случае, Белокуров счел своим долгом подчеркнуть, что первое свидетельство о библиотеке Ивана Грозного появилось не в древних летописях, а в таком второстепенном документе, как неизвестно кем сочиненное жизнеописание выдающегося мыслителя XVI века Максима Грека.

Изучая же собственные сочинения ученого грека, пытливый источниковед с удивлением обнаружил, что в них не было ни слова о царской библиотеке.

Белокуров стал собирать дополнительные сведения о Максиме Греке. Он послал запросы в архивы старинных русских городов – во Владимир, Тверь, Ярославль, Кострому, Казань, Суздаль. В результате он собрал более двухсот пятидесяти новых документов, содержавших сведения об ученом старце или выдержки из его сочинений. Но ни один из этих документов не давал ответа на законный вопрос: почему свидетельство о знаменитой царской библиотеке отсутствует в собственных сочинениях Максима Грека?

А как обстояло дело с Веттерманом? Немецкий пастор попал в Москву позже Максима Грека, совсем другими путями, и тоже, по его словам, видел знаменитую библиотеку. Белокуров должен был признать, что известия о посещении Москвы Веттерманом с трудом поддаются проверке.

Первое сообщение об этом появилось в ливонской хронике, составленной жившим в XVI веке в Риге немецким купцом и бургомистром Ниенштедтом. Белокуров выяснил, что эта хроника долго ходила по рукам в списках и с нее было снято не менее семи копий. Список, которым пользовался профессор Клоссиус, был самым худшим из всех. В нем, например, говорилось, что библиотека Грозного хранилась под тремя сводами его покоев, в то время как в других списках это место читалось иначе: «в одних покоях», возможно, вовсе не в кремлевских.

Веттерман был в Москве недолго, сопровождая в ссылку своих прихожан, но как раз это-то и показалось Белокурову подозрительным. Ссыльному священнику царские министры – а именно такое положение занимали при Иване Грозном беседовавшие с Веттерманом дьяки – вряд ли стали бы показывать книжные сокровища Кремля. Этот священник был иноверец; как же они могли доверить ему перевод книг, касавшихся, например, истории православной церкви? Белокуров высчитал, что Веттерман мог прибыть в Москву не раньше июля 1570 года. Но как раз в это время Иван Грозный приблизил к себе двух других ливонских немцев – Таубе и Крузе; они оставили впоследствии подробные воспоминания о своей жизни в Москве, но почему-то ни словом не обмолвились о царской библиотеке.

В отличие от Максима Грека, сообщившего – если верить жизнеописанию, – что драгоценные книги были привезены в Москву бабкой Ивана Грозного, византийской княжной Софьей Палеолог, Веттерман утверждал, что они были присланы константинопольским патриархом еще при крещении Руси. Но почему же среди них тогда оказались еретические латинские и иноверческие еврейские рукописи? Большие сомнения внушало и заявление Веттермана, что царское книгохранилище не открывалось более ста лет. После приезда Софьи Йалеолог прошло меньше века, когда Веттерман посетил Кремль, а лет за пятьдесят до него те же книги якобы видел Максим Грек.

Очевидно, вспоминая через десятки лет рассказ Веттермана, Ниенштедт не только перепутал многие подробности и фамилии царских дьяков, но и прибавил кое-что от себя. Белокуров допускал, что Веттерману было сделано предложение переводить документы для Посольского приказа. Все, что касалось перевода книг из таинственной царской библиотеки, вероятно, присочинил фантазер Ниенштедт.

Но названия этих книг были перечислены в так называемом «списке Дабелова»! Этот спорный документ Белокуров решил совсем не принимать всерьез.

«Список Дабелова» состоял главным образом из светских произведений римских и греческих авторов. Московские же цари в частности Иван Грозный, по мнению Белокурова, должны были гораздо более интересоваться творениями «отцов церкви» первых веков христианства. Именно за такими книгами ездил Арсений Суханов на Афон.

Белокурову внушали также большие подозрения анонимный характер списка и его бесследное исчезновение. Как мог опытный исследователь, снимая копию с каталога царских рукописей, опустить его заглавие и имя составителя? Почему такой ценный документ остался неизвестен даже его хранителям, архивариусам города Пярну?

После сделанного Белокуровым на археологическом съезде в Риге запроса о судьбе «списка Дабелова» прибалтийские газеты напечатали призыв возобновить его розыски, но откликнувшиеся на него рижские ученые так и не смогли ничего найти. Очевидно, этот список был фальшивкой, и поэтому-то Дабелов постарался «потерять» его.

Белокуров еще не закончил свое исследование, когда в петербургской печати появились новые веские документы, опровергавшие его главный тезис. Подогревая интерес к начатым в Кремле раскопкам, профессор Соболевский обратил внимание на забытый историками документ – письмо гостившего в Москве в конце XVII века газского[14]14
  Газа древний город в южной части Палестины, центр Газской провинции.


[Закрыть] митрополита Паисия Лигарида к царю Алексею Михайловичу, начинавшееся цветистой фразой о некоем «запечатанном источнике». «Давно уже известно, – писал выпестованный римскими иезуитами ученый грек, – о приобретении вашим величеством из разных книгохранилищ многих превосходных книг, почему нижайше и прошу дозволить мне свободный вход в ваше книгохранилище для рассмотрения греческих и латинских сочинений». Соболевский видел в этом письме доказательство того, что библиотека Ивана Грозного продолжала существовать по крайней мере еще сто лет после его смерти.

Другим веским доводом Соболевского были выдержки из наказа Ивана Грозного русскому послу Михаилу Сунгулову, ездившему к ногайским татарам: «Если Минехмат-князь спросит посла об обещанном царем знаменитом сочинении иранского ученого Казвини «Аджейибу-ль-Махлукат» («Чудесаприроды»), ответить^- «Государь наш тое книги в казнах своих искати велел и доискатись ее не могли».

Значит, Веттерман был прав: в библиотеке Ивана Грозного были не только греческие и латинские рукописи. Так называемое «куфическое» арабское письмо было похоже на древнееврейское; отсюда Веттерман мог ошибочно заключить, что у царя есть и еврейские рукописи.

Белокуров принял вызов и продолжал свои наземные раскопки в архивных шкафах. И ему повезло. В расходных тетрадях XVII века он нашел подлинные записи о том, что Паисий Лигарид по царскому указу пользовался привезенными Сухановым с Востока иноязычными книгами из патриаршей библиотеки. Запечатанным же источником он их называл потому, что после удаления патриарха Никона из Москвы патриаршая библиотека была опечатана и ключ от нее находился у царя.

Исследуя историю патриаршей библиотеки, Белокуров досконально изучил описи не только келейной казны московских патриархов, хранившей их личное имущество, но и домовой казны, в которую записывался весь инвентарь патриаршего двора. Собрание греческих рукописей патриаршей библиотеки оказалось очень богатым, но ни об одной из них нельзя было сказать, что она могла принадлежать Ивану Грозному.

У этого московского царя, как и у его предшественников и наследников, была, конечно, своя личная библиотека, по мнению Белокурова состоявшая главным образом из русских и небольшого количества греческих рукописей, а также московских и литовских старопечатных книг. Но и эта домашняя библиотека Ивана Грозного, по убеждению Белокурова, должна была погибнуть во время бурных событий конца XVI – начала XVII века. Исследование Белокурова о библиотеке московских государей заняло около тысячи страниц печатного текста и произвело большое впечатление в научном мире. Когда он сделал сообщение об этой работе на заседании Московского общества истории и древностей российских, председатель этого общества знаменитый историк и бывший учитель Белокурова Владимир Осипович Ключевский согласился с выводами докладчика.

За это исследование Белокурову была присуждена почетная премия.

«После обстоятельного и подробного исследования Белокурова вопрос о царской библиотеке может считаться исчерпанным. Отыскивать следы мнимых рукописных сокровищ Ивана IV станет только ученый, увлекающийся беспочвенным воображонием и не доверяющий исторической критике», – писал «Журнал министерства народного просвещения» в 1899 году.

И такой ученый, обладавший очень пылким воображением и поверявший только своему собственному опыту, нашелся. Это был Игнатий Яковлевич Стеллецкий, археолог и «пещеровед», упорно веривший в необходимость продолжения поисков книжных сокровищ Ивана Грозного и сумевший добиться их возобновления.

НЕИСТОВЫЙ КЛАДОИСКАТЕЛЬ

Сын сельского псаломщика, Игнатий Стеллецкий окончил церковную школу и в награду за прилежание был принят в Киевскую духовную академию, славившуюся в конце прошлого века своими профессорами, в особенности историками. Они разбудили в способном юноше острый интерес к прошлому родной страны. Учась в этой академии, Игнатий Стеллецкий часто посещал древний Киево-Печерский монастырь, олицетворявший в его глазах это далекое прошлое, полное неразгаданных тайн.

Романтически настроенного студента особенно привлекали вырытые почти тысячу лет назад знаменитые пещеры, служившие убежищем отшельникам и монахам задолго до основания наземного монастыря. Захватив с собой фонарь, лопату и длинную веревку, он мог часами бродить и ползать по замысловатым лабиринтам, разыскивая самую дальнюю и наименее обследованную пещеру. Ему казалось, что он откроет в ней какую-нибудь тайну, до сих пор еще никем не узнанную, найдет, может быть, спрятанный много веков назад клад.

Об одной из дальних, притаившихся в лесу пещер, примыкавших к киево-печерским и называвшихся «варяжскими», рассказывали, что, когда варяжские дружинники Аскольд и Дир собрались в поход на Царьград, они закопали в ней все свои сокровища, награбленные еще во время опустошительных набегов на западное побережье Европы. Это было главным образом золото и серебро, а также драгоценные латинские церковные сосуды. Поход на Царьград, как известно, кончился неудачно, и варяги больше не вернулись к своим сокровищам, которых, по преданию, было несколько возов.

Запомнивший эту легенду студент Стеллецкий предпринял попытку разыскать этот клад, но потерпел неудачу.

Затем Стеллецкий заинте ресовался кладом украинского гетмана-изменника Ивана Мазепы, якобы замурованным в подвале его бывшего дворца в тогдашней казачьей столице – Батурине. После бегства предателя с поля Полтавской битвы посланцы императора Петра I три дня выстукивали молотками стены батуринского дворца, но так и уехали ни с чем.

Когда после успешного окончания духовной академии сыну псаломщика предложили отправиться в Палестину в качестве инспектора созданного там русскими «Палестинского общества» – очага духовного просвещения, он очень обрадовался: в гористой Палестине было много знаменитых пещер, служивших убежищем ее жителям в годы раздиравших страну непрерывных войн. А тысячелетний Иерусалим, тридцать шесть раз взятый приступом и дважды до основания разрушенный! Бесчисленные подземные ходы, замурованные колодцы и тоннели! Под одной только мечетью Омара, воздвигнутой в VII веке на месте разрушенного храма царя Соломона, сохранилось огромное подземелье, в котором когда-то помещались знаменитые царские конюшни. Тайными ходами оно сообщалось с крепостью Сион. Как же было не поехать в Палестину!

Проникновение в тайны древности было часто связано с большими трудностями и даже риском для жизни. Итальянский археолог Пьеротти, вскрывший под Иерусалимом подземный коридор, чуть не задохся – такой хлынул на него спертый и сырой воздух; другой иностранный археолог, Уоррен, наверное утонул бы, если б не успел быстро заделать пробитое им отверстие, сквозь которое в подземелье внезапно хлынула вода. Но знакомого уже с подземными сюрпризами у себя на родине украинца такие опасности не пугали.

После затянувшейся на целые года поездки в Палестину бывший воспитанник духовной академии уже не колебался в выборе профессии – он будет не священником, а археологом! Для этого ему пришлось, однако, снова сесть на студенческую скамью и закончить еще одно высшее учебное заведение: только что открывшийся в Москве Археологический институт. В свободные от лекций часы он усердно знакомился с достопримечательностями древней столицы, и прежде всего, конечно, с ее подземным миром.

Захламленные, дышавшие сыростью и часто кишевшие крысами подвалы старинных московских домов и монастырей интересовали его больше, чем самые живописные наземные архитектурные памятники. Нет ли под ними какого-нибудь замурованного тайника или подземного хода? Как врач, прежде всего прослушивающий сердце больного, пещеровед начинал обычно свои обследования с простукивания стен и пола подземелья. «Почти под каждым московским старым домом, построенным не меньше, чем полтораста, двести лет назад, – утверждал Стеллецкий, – есть какие-нибудь таинственные сооружения, подземные палаты и ходы, проложенные на случай непредвиденных событий. Известно, например, что слишком глубоко запустивший руку в казну царский свояк, знаменитый боярин Борис Иванович Морозов в 1648 году только потому спасся от народной расправы, что успел по тайному ходу ускользнуть в Кремль»,

Тщательно выискивая в древних летописях и рукописях сведения о всякого рода подземельях и тайных ходах, Стеллецкий особенно заинтересовался содержавшимся в одной из них сообщением о том, что итальянский архитектор Пьетро Антонио Солари построил в Москве «две отводные стрельницы или тайники и многие палаты и пути к оным с перемычками по подземелью».

Ознакомившись с исследованием Белокурова, отрицавшим существование библиотеки Ивана Грозного, Стеллецкий, конечно, оказался в числе его противников.

Разрешить вопрос окончательно! – вот какую задачу поставил перед собой начинающий археолог. Стеллецкий высказал мнение, что правильнее было бы назвать знаменитую «либерею» Ивана Грозного библиотекой византийских императоров или греческой принцессы Зои, известной в России под именем Софьи Палеолог.

Принцесса стала женой московского великого князя Ивана III при прямом посредничестве римского папы Сикста IV, который надеялся таким путем укрепить в Москве свое влияние, быть может, даже склонить греко-российскую церковь к соединению с латинской.

По мнению же Стеллецкого, он преследовал и другую цель: после отъезда Зои в Москву завладеть доставшимися ей от умершего отца книжными сокровищами византийских императоров. Бесприданница, развивал свою мысль Стеллецкий, однако, спутала планы римского папы и увезла эти драгоценные книги с собой в Москву. Вероятно, она сначала жалела о том, что привезла их в деревянный город, плохо защищенный от пожаров.

Библиотеке угрожала опасность, и Софья Палеолог – так утверждал Стеллецкий – именно поэтому стала главной вдохновительницей перестройки деревянного кремля, превращения его в каменную крепость по образцу средневековых замков.

По ее совету Иван III, отправляя в Рим первого русского посла Семена Толбузина, дал ему задание привезти в Россию способных осуществить этот план итальянских архитекторов. Приглашение было принято знаменитым итальянским зодчим Родольфо Фиораванти дель Альберти (носившим также имя Аристотеля), отправившимся в далекую Московию вместе со своим учеником Пьетро Антонио Солари. За ними последовали и другие.

Известно, что Аристотель Фиораванти построил в Кремле Успенский собор с тайником под ним для хранения дорогих церковных сосудов и других ценностей. Стеллецкий смотрел на это иначе. «Постройка Успенского собора, – утверждал он, – была лишь завесой, с помощью которой он хотел скрыть от нескромных взоров творимые им чудеса в подземном Кремле». Именно им и его учеником Солари были сооружены под Кремлем, по утверждению Стеллецкого, многочисленные подземные палаты и ходы. На преемника Солари – Алевиза Стеллецкий указывал, как на строителя двух подземных палат для привезенной Софьей Палеолог библиотеки.

Ватикан долго не мог примириться с тем, что книжные сокровища Палеологов от него ускользнули, и через своих пронырливых разведчиков делал попытки их разыскать и вернуть.

Такое задание получили, например, как свидетельствуют найденные в архиве Ватикана документы, приезжавшие в 1601 году в Москву польский посол Лев Сапега и специально с этой целью включенный в состав делегации иезуит Петр Аркудий.

16 марта 1601 года он писал из Можайска кардиналу Сан-Джорджо «о греческой библиотеке, – относительно которой некоторые ученые люди подозревают, что она находится в Москве, – при всем нашем великом старании, а также с помощью авторитета господина канцлера не было никакой возможности узнать, что она находилась когда-нибудь здесь».

Одним из таких разведчиков был, по мнению Стеллецкого, и просвещенный грек Паисий Лигарид, подосланный Ватиканом в Москву, где он упорно добивался допуска в царское книгохранилище.

В своих далеко не всегда обоснованных выводах Стеллецкий шел дальше всех историков и археографов, исследовавших вопрос о происхождении библиотеки Ивана Грозного.

Теория археолога-энтузиаста выглядела очень стройной, но при проверке в ней обнаружились существенные недостатки. Доказательства часто притягивались искусственно и подменялись домыслами.

Однако это, видимо, не очень смущало ученого, так как он был глубоко убежден, что многолетний спор будет разрешен заступом. Археолог ждал только подходящего повода проникнуть в Кремль и возобновить раскопки.

В 1909 году Стеллецкого пригласили принять участие в осмотре пришедших в ветхость документов, скопившихся в Московском губернском архиве старых дел. Архив этот размещался в Китайгородских и кремлевских древних башнях. Таким образом археологу представилась возможность попутно познакомиться с устройством кремлевских башен, сделать, так сказать, первую разведку.

С волнением поднимался сын сельского псаломщика по витой заржавленной лестнице в наугольную Арсенальную башню, возведенную в XVI веке. Суровая и строгая снаружи, она внутри производила впечатление обжитой, так как была доверху загромождена полками с архивными делами. Стеллажи сплошь покрывали стены, но Стеллецкий знал, что внутри одной из этих стен есть лестница, ведущая в обнаруженный князем Щербатовым подземный тайник с колодцем и загадочным тоннелем, наглухо загороженным белокаменным устоем арсенала. Хоть бы одним глазом заглянуть в этот тайник!

Но лишь спустя три года Стеллецкому как члену Военно-исторического общества удалось получить разрешение на осмотр кремлевских стен и башен. Обследовать подземелья, о чем он просил особо, ему, однако, не позволили. Оговорка сводила на нет выданное Стеллецкому разрешение, но он все же решил им воспользоваться.

В 1912 году в Кремле, в связи с приближающейся юбилейной датой – сотой годовщиной Отечественной войны 1812 года, – производились работы по оборудованию части арсенала под музей трофеев этой войны.

Археолог смекнул, что запрещение заглядывать в подземелья кремлевских башен не касалось подвала арсенала. Воспользовавшись тем, что ремонтировавшие его рабочие ушли на обед, Стеллецкий забрался в подвал и тщательно осмотрел его. Он даже простучал молотком все его земляное дно. В одном месте отчетливо послышался гул пустоты. Схватив оставленную рабочими железную лопату, Стеллецкий принялся поспешно копать землю. Выбросив щебень и известь, он вскоре наткнулся на твердый кирпичный свод, издававший при каждом ударе такой звук, словно это был не камень, а пустая бочка.

«Было очень соблазнительно пуститься в отважную авантюру: на свой страх и риск пробить свод и, юркнув в пролом, исследовать подземный Кремль», – записал археолог в своем дневнике. Но это было слишком опасно.

Вскоре непризнанному искателю царской библиотеки удалось поступить на работу делопроизводителем в Архив министерства юстиции. Директор его, профессор Цветаев, отнесся к археологу по-дружески, так как тоже интересовался судьбой исчезнувших книжных сокровищ и разыскивал сведения о них в своем архиве. В 1914 году Цветаев взял на себя смелость снова потревожить дворцовое управление Кремля. Он просил разрешить Стеллецкому производить «археологический осмотр» подземелий в башнях Арсенальной и Тайницкой «с целью восполнения и проверки содержащихся в документах архива о них сведений». На этот раз разрешение было дано.

Вдвоем со смотрителем губернского архива Стеллецкий спустился, наконец, в особенно интересовавшее его подземелье Арсенальной башни. Куполообразный свод отходившего от него подземного хода нетрудно было обнаружить; но как в него проникнуть? Тщательно исследовав подземелье, они нашли давнишний пролом, сделанный, очевидно, первооткрывателем тоннеля Кононом Осиповым, с торчавшей в нем деревянной лестницей.

«По ней мы и спустились в неведомую мрачную пустоту с фонарем в руках, – вспоминал впоследствии Стеллецкий, – ноги ступали по жидкому мусорному дну тайника. В центре тайника возвышалась сложенная из камней пирамида. Только налево чернело устье огромного сводчатого макарьевского тоннеля, ведшего когда-то под Тайницкую башню, а ныне перегороженного на пятом метре устоем арсенала…»

Где бы ни находилась библиотека, между соборами или в другом месте, Стеллецкий так же, как и князь Щербатов, считал, что раскопки надо вести из забитого каменной пробкой макарьевского подземного хода.

«Остановка за творческой инициативой, – писал он в газете «Утро России», – поиски, надо надеяться, не заставят себя ждать. Но кто возьмет на себя связанные с ними расходы?»

На его призыв никто не откликнулся.

Вскоре Московское археологическое общество и Архив министерства юстиции направили Стеллецкого в Прибалтийский край «для изучения подземных ходов и осмотра старинных архивов».

Ему было поручено обследовать архивы нескольких городов, в том числе таких древних, как Рига, Пярну и Юрьев. Археолога интересовал только один из них – архив Пярну – хранилище, где бесследно исчез подлинник «списка Дабелова». Разыскать его во что бы то ни стало было негласной, по главной целью предпринятой им поездки.

Приехав в Пярну, в тихий приморский эстонский городок, Стеллецкий прямо с вокзала помчался в местный архив.