Текст книги "Территория милосердия (СИ)"

Автор книги: Роман Кузьма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  ТЕРРИТОРИЯ МИЛОСЕРДИЯ

  1

   Давид Азулей, словно подтверждая свою фамилию, был голубоглазым – вероятно, его предки тщательно следили за тем, чтобы сохранять крайне прибыльный статус торговых посредников, и всеми силами сохраняли этот внешний признак. А может, Азулей просто сделал операцию по генному перекодированию. Однако неизменный крючковатый нос, отличающий представителей семитских народов, напоминал собеседнику: его обладатель – еврей, и торговаться он умеет лучше, чем кто бы то ни было.

   Герхард Тош, командор районного отделения Красного Креста Адхамии , стараясь никоим образом не выказывать своего волнения, глубоко вздохнул и подался вперёд, к столу. На молодых роткрейцеров этот приём обычно производил впечатление, достаточное для того, чтобы они выполняли последующие указания со всем возможным усердием.

   – Слушаю вас внимательно, Герхард, – Азулей любезно улыбнулся собеседнику и отпил кофе. С тех пор, как ледник покрыл большую часть Северного полушария, площадь, занимаемая пищевыми культурами, резко сократилась, и цены на продукты питания взлетели настолько, что некоторые вещи, ранее считавшиеся общедоступными, превратились в предметы роскоши. Как кофе, например. То, что Давида пригласили во внутренний блок, было чем-то из ряда вон выдающимся, но в то, что его ещё и угостили настоящим кофе, никто и ни за что бы не поверил. С тех пор, как роткрейцеры захватили обширные территории, ранее именовавшиеся Ближним Востоком, они создали себе репутацию людей, не знакомых со словом «сострадание», а их скупость, доходившая до скаредности, вошла в поговорку.

   – Хороший кофе, – сказал Азулей тоном, принудившим Тоша покраснеть. Еврей был дельцом до мозга костей, и видел собеседника насквозь.

   Тош снова вздохнул, на сей раз искренне. Создавалось впечатление, что, начни он нахваливать кофе и говорить о его высокой стоимости, Азулей попросту скажет, что у него дела, и не допив, удалится, попросив прислать ему счёт. «И, наверняка, он укажет на то, что кофе в чашке ещё оставался, и согласится оплатить только то, что выпил, а его адвокат докажет, что Азулей прав!», – Тош почувствовал, как его охватывает ярость. Официально Красный Крест был всего лишь одной из государственных структур Европейско-Средиземноморской конфедерации, но реальная власть принадлежала именно роткрейцерам. «Как кровь, струящаяся в жилах человека, является его жизнью, так и Красный Крест – суть сердцевина ЕСКОН», – гласило вероучение КК. Вооружённый добровольческий корпус Красного Креста стал тем мечом, что разрубил узел распрей, тысячелетиями бушевавших на Востоке, и принёс мир исстрадавшейся земле. Евреи же были одной из национальных общин, и самой малочисленной притом. Некоторые из молодых роткрейцеров даже открыто позволяли себе намекать на «нордическую кровь» выходцев из Европы, впрочем, реальное положение вещей требовало помнить о связях евреев с США. Американцы долгое время лидировали в научно-технологической гонке, и крайне неохотно делились своими изобретениями с ЕСКОН – все новинки поступали только через фирмы, возглавляемые евреями. Сейчас, когда Марс потеснил США, ситуация несколько улучшилась – американцы, словно почувствовав, что их монополии угрожают, пошли навстречу ЕСКОН. Но, как поговаривали некоторые, это было не к добру – назревала война с Марсом, и Америка просто искала себе союзников. Так или иначе, Тош получил вполне ясные указания, требовавшие от него выполнить любое требование Азулея.

   Тош отлично понимал, что нужно американцам: отмена политики генетической сегрегации. Это было то, на что они согласиться не могли. Что будет, если все эти десятки и сотни миллионов изъеденных всевозможными болячками арабов запрудят чистые, аккуратные города, заселённые белыми? А как иначе добиться сотрудничества от США? Режим генпартеида должен пасть – это слова президента Морриса, и его точку зрения разделяет большинство избирателей. И это притом, что сами США разделили свой народ на классы гражданства! Тош надеялся, что обуревавшие его эмоции незаметны Азулею. Словно почувствовав, что о нём думают, Азулей медлительным, явно отработанным жестом поставил чашку с кофе на блюдце.

   – Мы сейчас ведём переговоры с нашими американскими партнёрами, – он сделал паузу и дождавшись, пока Тош кивнёт, продолжил, – о поставках в Средиземье некоторых материалов...

   Тош кивнул, будто слово «Средиземье» ничуть не оскорбило его.

   – ...необходимых для производства био-дроидов. Это: поликлеточное сырьё, батареи-имплантаты, 3N-технологии ...

   Командор почувствовал, что почва уходит у него из-под ног. Блокада прорвана! И вдруг его сердце замерло: какой ценой? Моррис был согласен только на отмену политики генпартеида, и как-то не верилось, что он вот так взял и санкционировал поставки товаров из «чёрного списка».

   – ...Это вещи, без которых современное государство не может нормально существовать, – продолжал Азулей тягучим голосом. Тош понял, что больше не может молчать.

   – От меня что-нибудь требуется? – эта фраза вырвалась у него, в нарушение всего тонко построенного плана беседы.

   – Нет, – осторожно покачал головой Азулей, покосившись на эмблему КК, нашитую на рукаве униформы Тоша. – Поставки будут осуществляться через мою фирму...

   Азулей сделал паузу. Тош понимал, что всё зависит от его инициативы. Если он не даст Азулею то, что тому необходимо, сделка не состоится. Конечно, ЕСКОН не может зависеть от воли Тоша, поэтому завтра же его сместят и назначат нового командора, более покладистого. Старый мошенник будет доверять ему только тогда, когда подкупит лично. Испачкавшись в этом, Тош уже не сможет вдруг проявить принципиальность и передумать. Он позволил огню алчности загореться в собственных глазах.

   – Вы начинаете дело, которое сделает вас очень богатым человеком, Давид. Я хотел бы стать вашим другом. Разумеется, у меня будут некоторые запросы, но уверен, мы сможем договориться...

   Азулей посмотрел ему в глаза, словно что-то выискивая, а потом кивнул.

   – С вами можно иметь дело, командор Герхард. Мне лично от вас ничего не нужно, я человек в возрасте. Но один мой внучатый племянник...

  2

   Хибе исполнилось девять лет, когда её забрали роткрейцеры, и она вполне осознавала, что происходит. Тогда она ещё посещала школу, наравне со всеми остальными детьми арабского происхождения, населявшими Багдад. Хиба отлично помнила тот день. Солнечный свет заливал их класс, в котором всё подчинялось воле строгой госпожи Зубейды. Хиба стояла в очереди к ментотранслятору, который должен был перенести на кору её головного мозга очередной урок немецкого, когда дверь распахнулась, и в класс вошли люди с изображением Красного Креста на рукаве. Один из них был вооружён и выглядел очень суровым; трое остальных, мужчина и две женщины, наоборот, были очень приветливы и разговорчивы. Они спросили, где Хиба, и госпожа Зубейда указала на неё. Девочка, которую воспитали в уважении к Красному Кресту, позволила отвести себя в пустовавший класс, где у неё взяли пробы генетического материала. Всё прошло безболезненно – наноскопическая игла вошла точно в пору, пронзив капилляр, – Хиба едва ощутила укол. Сравнив её генокод с собственной базой данных, роткрейцеры переглянулись. Светловолосая женщина, не носившая хиджаба, заявила, что девочка, несомненно, является Хибой Солтани, но мужчина, явно бывший за главного, возразил ей – необходимо снять ментограмму.

   – Ты уже пользовалась ментотранслятором, и не должна бояться, – широко улыбаясь, мужчина предложил ей взяться за рукоятку из полимера. – Ты должна держать её двумя руками, Хиба, не отпуская, иначе у тебя в голове помутится.

   Хиба посмотрела в серые глаза, выделявшиеся на загорелом – но всё равно бледным, по меркам арабов – лице. Само лицо, ещё не старое, казалось каким-то высохшим – а может, это было просто впечатление от прямых линий и углов, отличавших лица европейцев. Не отрывая взгляда от лица мужчины, Хиба с опаской взялась за рукоятку. Как тот и обещал, никаких неприятных ощущений не было – только лёгкий зуд, а потом – щекотка, возникавшие то тут, то там, неожиданное искажение цветов...Это был медицинский осмотр, она уже проходила такой раньше.

   – Не бойся, Хиба, это сейчас пройдёт. В поры проходят маленькие биочастицы, формирующие с корой твоего головного мозга единую нанобиоархитектуру. Сейчас всё закончится.

   Хиба почувствовала, как её сердце бешено колотится. Она задыхалась, словно пробежала всю дорогу от дома до школы...Её лоб покрылся испариной. Вдруг она словно оказалась во льду – холодном, обжигающем каждый квадратный сантиметр её кожи...

   – Она вполне здорова, Герхард, – послышался мелодичный голос второй женщины, той, которая носила брюки.

   – Можешь отнять руки, Хиба.

   Девочка снова смотрела в необычные серые глаза мужчины по имени Герхард. Она слышала о ментотрансляторах различные страшные истории – что грешники сходят с ума, взявшись за поручень, или, например, что нанобиочастицы остаются в головном мозгу засоряя его.

   – Поздравляю тебя, Хиба. Ты поедешь с нами. В школу ходить тебе больше не придётся.

   Хиба ощутила гордость за то, что достигла таких успехов. Конечно, всё, чему учат в школе – сплошная глупость, это все знают. Родители неоднократно ей говорили, что дело в ментотрансляторах – кто имеет доступ к банкам данных, тот и получает лучшее образование, а значит, тот умнее. И раз Хиба уже не будет ходить в школу и каждый раз выстраиваться в очередь к ментотранслятору, значит, она талантливее и умнее своих одноклассников. Мама неоднократно говорила ей, что это – особая честь, когда роткрейцеры отбирают кого-то для несения службы в рядах КК.

   – Ты поедешь с нами, Хиба. Можешь считать, что это – особая школа для талантливых детей, таких, как ты. Там хорошо кормят и следят за здоровьем.

   Обе неприлично одетые женщины мило улыбнулись Хибе, и она, чувствуя, что ведёт себя глупо, улыбнулась им в ответ.

   – А где я буду спать? – спросила Хиба. – А мои родители? – Последний вопрос был чистой формальностью, мать с отцом и воспитывали её так, что она должна была стать самостоятельной женщиной.

   – Они пришлют тебе голографическую почту. Потом, возможно, тебе позволят их навещать.

   Всё было именно так, как ей и говорили – Хиба становилась взрослой и самостоятельной.

   – А там, где я буду жить, там не будет мальчиков? – она вздёрнула голову, завёрнутую в хиджаб, демонстрируя неприступность. И, может быть, самую чуточку кокетства.

   – Нет, конечно, – мужчина, казалось, был удивлён таким подозрением. – Ты будешь жить со мной.

  3

   – У вас хороший кофе, Герхард, – Азулей отпил маленький глоток обжигающего кофе и причмокнул губами.

   – Бразильский, – Тош, сделав глоток, крякнул и поставил чашечку на блюдце из настоящего фарфора. С момента заключения сделки прошло три года, и они привыкли к своему необычному партнёрству, которое, не будь они настолько разными людьми, можно было бы назвать дружбой.

   – У нас сейчас хорошо раскупают кое-какие наноблоки для развлекательной ментосети. – Азулей никогда не говорил ничего определённо, предпочитая фразы: «кое-что», «как-то», «вот это» и тому подобное. Сперва это очень раздражало Тоша, но вскоре он привык – и оценил здравый смысл еврейского коммерсанта, чьи предки тысячелетиями занимались контрабандой. Зачем выдавать себя, называя запретные вещи своими именами? Даже в древности у стен были уши, что же говорить о современном мире, пронизанном сверхпроводящими кабелями наносистем наблюдения?

   – Их можно подключать к обычной сети?

   – Это просто чипы с некошерной продукцией. Они позволяют получить совершенно экстатическое удовольствие – включая разного рода ролевые игры на неприличные темы, к тому же позволяющие подключать некоторые отделы мозга, дающие воистину первобытное наслаждение.

   Тош постарался скрыть возбуждение, охватившее его. О последних новинках менторынка ходили самые невероятные слухи – наверняка, за эту продукцию можно будет получить хорошую цену.

   – Никогда ничем таким не интересовался, – Тош придал своем лицу отсутствующее выражение.

   Азулей пожал плечами в ответ:

   – Я тоже – они некошерные. Может, у кого-то из моих мальчиков есть нечто похожее в сумке, – Азулей допил кофе одним глотком и поставил чашку вместе с блюдцем на столик. Что-то при этом тихонько звякнуло – это, как обычно, был символический золотой ключ от дома Азулея. Когда его родственники увидят, что ключ попал в руки к роткрейцерам, они предложат что угодно в обмен на эту священную реликвию. Роткрейцеры возьмут сумки с товаром – и даже добавят что-то от себя, какой-то «хлам», уже тщательно упакованный. Подобного рода представления Азулей устраивал каждый раз, и постепенно Тош привыкал к ним – более того, находил приятным участие в них.

   Тош нажал кнопку звонка, вызывая секретаршу.

   – Ханна, будьте добры, уберите чашки из-под кофе.

   Дверь распахнулась, и в кабинет, шурша юбкой, вошла Ханна – эффектная блондинка округлыми формами. Улыбнувшись мужчинам, она убрала со стола и удалилась, покачивая бёдрами.

   – Я держу биодроида, – проворчал Азулей. – Они обходятся дешевле, к тому же я всегда могу стереть им память.

   – У нас биодроиды – непозволительная роскошь. – Тош на мгновение задумался о биодроидах. Строго говоря, те не являлись ни роботами, ни живыми существами в прямом смысле слова, хотя при производстве и использовались ткани органического происхождения с изменённым генокодом. Внешне биоандроиды, или, проще, биодроиды, не отличались от человека, но вживлённые в их плоть узлы и агрегаты, конечно, не имели ничего общего с Природой. Биодроиды выглядели, как люди, говорили, как люди, думали, как люди, они и на ощупь были, как люди – но таковыми не являлись. Питание, осуществляемое за счёт сменных батарей или даже малошумных дизельных двигателей, приводило в действие электромотор мощностью в несколько десятков лошадиных сил, позволявший синтетической мускулатуре развивать чудовищное мышечное усилие. Многие модели были оборудованы нанонейтрифонной связью и ментотрансляторами. Биодроиды считались идеальными слугами, телохранителями и сексуальными игрушками, но у них был один недостаток – крайняя сложность и дороговизна. ЕСКОН не могла позволить себе подобной роскоши; к тому же биодроиды собственного производства существенно уступали американским.

   Азулей кивнул, словно ему в голову пришла какая-то мысль.

   – Да, в Средиземье техника стоит дорого – в отличие от людей.

   – Вы хотели сказать – больных.

   Азулей пожал плечами:

   – Речь идёт не только о тех несчастных, оказавшихся за пределами городов, где они селятся на помойках и в трущобах – только потому, что у них якобы есть генетическая предрасположенность к некоторым заболеваниям...

   – Мы оказываем им медицинскую помощь и поставляем продукты питания, – немедленно возразил Тош.

   Азулей развёл руками, будто его этот вопрос не касается.

   – Тем не менее, на чёрном рынке здесь нетрудно купить раба или рабыню.

   Тош вспомнил о том, как Азулей три года назад потребовал от него завести девочку-прислугу, и побагровел.

   – Это явление – пережиток Эпохи голода, и мы успешно боремся с подпольной работорговлей.

   – Да, это – правда. – Азулей махнул рукой и откинулся в кресле. – Но в США многие политики обвиняют Средиземье в широком использовании рабского труда. Этот пункт, наравне с генпартеидом, является непреодолимым препятствием в вопросе блокады.

   Тош подозрительно прищурился.

   – Вас интересует «исполнительный состав»? Они – такие же служащие Красного Креста, как и мы: рабочие, солдаты, интеллектаты.

   – Конечно, Герхард, конечно. Но каким путём вы добиваетесь от них исполнения приказаний?

   Тош, зная, что словосочетание «исполнительный состав» скрывает за собой чудовищные тайны, нахмурился. После короткой паузы он ответил, тщательно подбирая слова:

   – Все исполнители являются добровольцами из числа коренного населения, вы сами пользуетесь их трудом каждый день, Давид, даже не понимая, насколько зависите от него.

   – Мои американские друзья имели возможность изучить некоторые правовые нормы, на основе которых комплектуются «исполнительные подразделения» Красного Креста, и они пришли к выводу, что этих людей очень трудно назвать добровольцами. «Рабство» – вот слово, которое они использовали.

   – Родители дают письменное согласие, поскольку обучение приходится начинать ещё в юном возрасте. Мы должны уберечь этих детей от влияния исламистов и уголовного мира, к тому же они не столь образованны, как белые.

   – Конечно, родители дают письменное согласие, поскольку отказ старшего ребёнка – или его родителей и опекунов, если он не достиг соответствующего возраста – от продолжения учёбы или от службы в рядах Красного Креста...

   – ...Является причиной, достаточной для увольнения родителей или опекунов – закончил за собеседника Тош. – Это – личная ответственность, не более того. В США тоже увольняют неблагонадёжных.

   – Герхард, по-вашему, я защищаю арабов?

   На сей раз уже Тош был вынужден развести руками. Азулей продолжал:

   – Вы говорите чистую правду, но фактически родители, отказавшиеся от передачи ребёнка – всегда старшего – в «исполнительный состав», увольняются, а их право на проживание в городе – аннулируется.

   – Конечно! – воскликнул Тош. Его всегда восхищала система, с помощью которой Красный Крест добился подчинения от арабов. В средневековой Европе обычным явлением было, когда младший сын, не имевший возможности реально претендовать на землю в наследство, становился членом военно-монашеского ордена или вербовался в армию. Война могла вестись только за счёт «излишков» мужского населения. По этой причине крестоносцев, несмотря на первоначальные успехи, вытеснили из Святой Земли – их было слишком мало. Но на Ближнем Востоке под контролем ЕСКОН был установлен другой порядок: каждая семья, пользующаяся коммунальными благами, независимо от расы, пола и вероисповедания, участвует в деятельности Красного Креста. Среднее образование и военная служба считаются обязательными. Каждая семья получала право на то, чтобы завести не более двух детей, причём первого всегда отбирали в Красный Крест.

   – Американцы говорят: в городах разрешают селиться только тем арабам, которые согласились продать старшего ребёнка в «исполнители».

   Действительно, фактическое положение вещей было именно таким.

   – Люди много что говорят, Давид.

   – Это так, Герхард, пустыми разговорами ничего не изменишь. Вы, наверное, помните, что я настоятельно просил вас о том, чтобы Хиба не попала в «исполнители»?

   – В этом нет необходимости, Давид. Она оказалась очень смышлёной девочкой, и к тому же без каких-либо болезней или предрасположенности к ним.

   Азулей просунул свою полную руку в расстёгнутый ворот и положил её на грудь, поросшую рыжеватыми волосами.

   – Ой, Герхард, у меня прямо от сердца отлегло. Вы не поверите, как я рад слышать это. Сал, мой заокеанский внучек, говорит, что он терпеть не может ничего, связанного с армией и больницами. Его папа умер у него на глазах, прямо на больничной койке – от раны, нанесённой террористами...

   Тош постарался сохранить невозмутимое выражение лица, выслушивая все эти фантастические подробности. Легенда о том, что он воспитывает невесту для Сала, который, едва отменят санкции и откроют границу, приедет к суженой, походила на правду. Если бы не одно «но» – эта фраза, брошенная Азулеем: «По-вашему, я защищаю арабов?».

   Тош почувствовал, как его ладони покрылись липким потом – он понял, что дьявол существует, и что зовут его Азулей. Если он вдруг откажется от Хибы, Азулей сдаст его – и командор получит тюремный срок за распространение запрещённых технологий контроля над сознанием. Можно только догадываться, какая жизнь ожидает его за решёткой – «бывших» там, говорят, не жалуют. Если он и дальше будет воспитывать Хибу свободолюбивой, своенравной девушкой, та станет одним из лидеров Сопротивления, и они вместе предстанут перед судом за разжигание мятежа.

   Тош заставил себя не думать об этом. Улыбаясь Азулею и даже поддерживая беседу, он, тем не менее, ощутил вспышку гнева, едва заглушившую стыд от того, что его используют. И ведь цель Азулея и стоявших за ним американских спецслужб была очевидной изначально. Президент Моррис уже озвучил её для всего остального мира: режим генпартеида должен пасть.

  4

   Хиба посещала ту же школу Красного Креста, что и её новые друзья из европейских и европеизированных семей. Она носила такую же форменную одежду цвета хаки. Герхарда уважали, и к Хибе относились с участливой симпатией. Но всё-таки она чувствовала, что ни учителя, ни сверстники не относились к ней, как кому-то из своего круга. Это подозрение, крепнувшее год за годом, подтвердилось, когда Герхард сказал ей, что она не станет роткрейцером. Она с завистью посмотрела на его одежду с изображением Красного Креста на белом поле – символом власти. В школе они изучали историю, и Хиба уже знала, что раньше кресту сопутствовал полумесяц, но в период Войн за нефть исламисты поставили деятельность организации под угрозу, то и дело используя её как прикрытие для подготовки и осуществления террористических актов. Вследствие этого первая волна переселенцев из Европы, которую начал покрывать огромный ледник, вынуждена была отказаться от полумесяца. Ментотрансляторы давали о тех временах более чем исчерпывающее впечатление: удушливый запах горящей нефти, к которому примешивается сладковатый аромат горелой человеческой плоти, чад, достигающий небес, ядерные вспышки, радиоактивные песчаные бури. Сквозь дымящийся хаос всегда приходило видение Спасителя: то был солдат в скафандре, украшенном Красным Крестом. Громоздкий и неуклюжий боевой скафандр первого поколения, который им показывали в музее, показался Хибе архаичным, но вместе с тем устрашающим: массивный панцирь из титанокерамики, который дополнял закрытый шлем с поляризующим забралом. Поверхность скафандра была усеяна множеством вмятин и царапин от пуль и осколков, свидетельствующих о том, что он неоднократно спасал жизнь своему владельцу. Приводилась в движение эта махина при помощи гидравлических усилителей; они, как и двигатель с баком для горючего, были укрыты под броневым кожухом, обеспечивающим эффективную защиту от стрелкового оружия. Каждый скафандр нёс на себе отпечаток личности владельца: кто-то украшал броню картинками с полуголыми девками, кто-то – наоборот, рыцарскими девизами. Появление компактных термоядерных ракетных комплексов с головками самонаведения покончило с временами «дизельрыцарства», как его ещё любили называть. Впрочем, это уже не могло переломить ситуации на фронтах: исламисты были повсюду разбиты. Всё новые и новые волны переселенцев из Европы, не столь тяжело бронированные, но куда более агрессивные и решительные, одерживали победу за победой под знаменем Красного Креста. В конце концов, после тяжёлых пятнадцатидневных боёв пал Тегеран, и организованное сопротивление мусульман практически прекратилось. Судьба Эр-Рияда, долгое время претендовавшего на лидерство в борьбе с Западом, стала назиданием для всех арабов: город не был подвергнут бомбардировке, на чём настаивали наиболее радикальные политические партии – его просто отрезали от всех источников снабжения. Конечно, в Эр-Рияде, начался голод и распространились эпидемиологические заболевания; вскоре мегаполис стал ареной уличных боёв между враждующими группировками. Наконец, начались повальные грабежи и мародёрство, повсюду возникли пожары. Так как Эр-Рияд был практически отрезан от воды, тушить огонь было нечем. Призывы возглавлявшего оборону города Арифа Аль-Кураши гасить пламя песком были услышаны лишь немногими фанатиками, преимущественно подростками и слабоумными. Новейшие небоскрёбы, постройка которых обошлась в миллиарды нефтедолларов, горели, как гигантские факелы – ведь их стены были построены преимущественно из полимеров. Огненный смерч, бушевавший в Эр-Рияде неделями, не пощадил никого: ни невинных младенцев, ни преступников, ни безумцев. Судьба Аль-Кураши, который объявил себя новым пророком, осталась неизвестной, возможно, он стал жертвой своих же соратников, не потерпевших такого святотатства. Большая часть событий, доступная камерам наблюдательных дронов, транслировалась по голографическому каналу Красного Креста. В последовавшие годы пропаганда уже официально объявила ислам главной причиной трагедии Эр-Рияда, унесшей несколько миллионов жизней; эта религия всё чаще и чаще квалифицировалась виднейшими учёными ЕСКОН как особого рода психическая болезнь, способная передаваться вербальным путём.

   Мекка и Медина с тех пор пришли в запустение; лишь немногие отваживались осуществить хадж в место, где некогда пребывали наиболее священные реликвии мусульман. Мощи пророка Мухаммеда, Заповедная Мечеть, Чёрный Камень – всё это было давным-давно уничтожено бульдозерами рабочих отрядов Красного Креста. В руинах поселилась недремлющая стража – вооружённые новейшим оружием дроны. Мобильные группы, укомплектованные отборными солдатами, денно и нощно патрулировали окрестности, имея приказ уничтожать каждого, кто приблизится на расстояние выстрела. Когда Хиба, ещё помнившая кое-что из того, чему учили её родители и госпожа Зубейда, спросила Герхарда, зачем выказывать такую жестокость по отношению к людям, желающим помолиться, тот ответил, пожав плечами:

   – Они лезут туда, где их могут убить. Наверное, они больны.

   Хиба в тот раз проявила настойчивость, и, улыбнувшись, задала ещё один вопрос:

   – Но ведь они не хотят причинить никому вреда. Это же просто молитва Аллаху, смиренное поклонение, во имя мира и добра.

   Герхард, нахмурился и внимательно посмотрел Хибе в глаза. Та, конечно, держала их широко раскрытыми, продолжая всё так же наивно улыбаться. Наконец, роткрейцер смягчился и жестом подозвал её к себе. Хиба позволила ему усадить себя на колени и погладить по голове, на которой уже не было платка хиджаб.

   – Тебе должны были говорить это в школе, Хиба, и проводить обучающие ментотрансляции. Я могу объяснить это тысячей способов, но боюсь, ты не поймёшь меня. Однако попробуй посмотреть на всё с другой стороны: эти люди подвергают себя смертельной опасности ради того, чтобы помолиться у разрушенных алтарей. Разве они не пойдут на то, чтобы разрушить чьи-то дома или подвергнуть чужую жизнь опасности – или даже убить кого-то?

   – Не знаю. – Хиба вспомнила, как точно так же сидела на коленях у отца и держала во рту палец, а он ласково запрещал ей это делать. Она видела, что Герхард пытается заменить ей родителей, но видела и некоторые различия – действительно, его доброе отношение было подделкой. Все, кто живёт на Востоке, должны уметь торговаться. Это – искусство, в котором совершенствуются всю жизнь, поскольку именно оно и приносит богатство, власть и уважение. Каждая выгодная сделка немного повышает твой статус в обществе, к тебе относятся с чуть большим уважением, и ты понимаешь людей всё лучше. И наоборот, каждая неудачная сделка ведёт тебя вниз, во власть Иблиса. Так учила её мать, и Хиба понимала истинность её слов. И сейчас, когда Герхард пытался её переубедить, девочке легко было заметить ложь в его словах. Наверное, правдой было то, что говорили в старой школе, где все втайне или даже явно исповедовали ислам: роткрейцеры – это завоеватели, отобравшие у них родную землю и запретившие им даже пожаловаться Аллаху. А если ты не помолишься, то никто тебя и не услышит. Хиба, давно забывшая, когда последний раз была в мечети, понимала, что душа её безнадёжно пропала и обречена на вечные муки...если Аллах существует. Но ведь Герхард говорит, что ислам – это болезнь, которую распространяют обиженные, сказала она себе. Надеясь, что выражение её лица достаточно доверчивое, девочка подняла взгляд – и встретилась с суровым взором Герхарда, готового покарать её за непослушание. Но за этой маской Хиба вдруг увидела его сущность – такого же человека, как она, пытающегося обмануть собеседника и достичь более выгодных условий сделки.

   Герхард лжёт, повторила Хиба про себя – и восхищённо улыбнулась роткрейцеру.

  5

   Хиба всё чаще и чаще уходила на улицу, чтобы поиграть со своими арабскими сверстниками. Ни Герхард, ни школьные учителя не запрещали ей этого, хотя никто из детей роткрейцеров никогда не присоединялся к ней и её новым подружкам, несмотря на то, что они жили в одном квартале. Задумавшись об этом, Хиба пришла к выводу, что случись нечто подобное, роткрейцеры подвергли бы своих отпрысков наказанию. В понимании сотрудников Красного Креста европеоиды были сливками, а арабы – сливными стоками их сложного «конфедеративного» общества, раздираемого этническими и религиозными противоречиями. Однако в случае с Хибой никаких возражений не было – Герхард даже сказал ей, что это хорошо, что она не забывает о своих корнях. Арабские девочки сперва держались отчуждённо, постоянно отворачивались и о чём-то шептались, а Назик, которая была у них за главную, как-то даже толкнула её. Всякий раз, вспоминая, что случилось потом, девочки хихикали – конечно, когда рядом не было Назик. Несмотря на то, что Хиба была младше на год и уступала своей противнице в росте, она показала, что не даром носит форму роткрейцеров. Усвоенные с помощью ментоусилителя и опытных наставников приёмы джиу-джитсу позволили ей с лёгкостью расправиться с Назик – оказавшись в нелицеприятной позе с вывернутой за спину рукой, та сама запросила пощады. На следующий день Хиба угостила всех засахаренными финиками, и даже Назик, всегда мрачная, посветлела и заулыбалась.

   – У нас говорят, эта форма – она цветом, как помёт, – сказала Назик однажды, много дней спустя, без какой-либо причины. Хиба кивнула, она понимала, что Назик всё это время обдумывала, как объяснить своё поведение – и извиниться, не извиняясь. Они часто играли в разные игры в ментотрансляторном кафе, а однажды даже совершили совместный намаз. Одна из девочек, её звали Фатиха, вдруг извлекла лист нановолоконной бумаги с отпечатанным на арабском текстом молитвы и предложила помолиться. Все охотно согласились; никто толком не знал, как и что нужно делать, но, повторяя за остальными слова и движения, Хиба заметила, что кое-кто – и, конечно, в первую очередь, Назик – только делает вид, что молится впервые, а на самом деле всё хорошо ими заучено. Наверняка, они занимались этим не впервые, возможно, даже, что молились раньше втайне от Хибы. Это было неприятное ощущение – вновь оказаться человеком второго сорта, на сей раз – среди «своих», среди арабов.