Текст книги "Девятьсот восемьдесят восьмой (СИ)"
Автор книги: Роман Казимирский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
– Так что, ты говоришь, ждут тебя в Киеве? – староста подсел ближе к историку, долив ему медовухи.
– Ну, не то чтобы ждут, – отозвался Марсель. – Но мне хочется в это верить.
– Странные ты вещи говоришь, – удивился Михайло. – Тебя там или ждут, или не ждут. Соглядатаев в Киеве не любят, сам, небось, знаешь. Придешься не ко двору – погонят тебя оттуда поганой метлой. Так что ты уж определись, друг.
– Не могу, – мужчина развел руками в стороны. – У меня, видишь ли, сложная ситуация.
– Сложная ситуация – это когда твоя баба рожает арапчонка, а все остальное – это так, мелочи жизни. Рассказывай, что у тебя случилось. Ясно ведь, что ты нездешний. Одет, как пугало огородное, говоришь не так, как мы. Курьян вот мне шепнул, что ты ему про какую-то сеть твердил и звонить зачем-то собирался, будто пожар случился.
– Он просто меня не понял.
Марсель вдруг осекся. Нормальный древний славянин ни при каком раскладе не поверил бы в его рассказ. Значит, придется врать. Ох, как историк не любил это дело – его профессия подразумевала такое количество лжи, что он часто сам путался в том, что было выдумкой, а что – правдой. С другой стороны, у него просто не было выбора. К тому же он уже не был уверен, что ему так уж нужно ехать в Киев. Если допустить, что он действительно каким-то непостижимым образом попал в прошлое, то имело смысл оставаться как можно ближе к тому месту, где все произошло. Марсель слабо разбирался в научной фантастике, но предполагал, что где-то должен был находиться некий портал, который, как он надеялся, работал не только в одну сторону, но и в другую. Учитывая все это, доцент решил схитрить и попытаться напроситься в гости.
– Я, наверное, головой ударился, – пожаловался он, осторожно прикоснувшись к затылку и поморщившись, словно от боли. – Вообще ничего не помню. Кто я, откуда и зачем. Словно кто-то выключил свет.
– Чего?
– Свечу задул, – поправился мужчина. – То, что было до сегодняшнего дня, окутано туманом.
– Беда, – сочувствующе поцокал языком Михайло, доливая Марселю медовухи. – Ты поэтому в Киев собрался?
– Да, – кивнул историк, с удивлением отмечая про себя, что медовуха, несмотря на отсутствие градуса, с неожиданной силой ударила ему в голову. Теперь ему не казалось странным состояние Антипа – выпив совсем немного, он уже чувствовал, что у него начинает заплетаться язык.
– А если там никто тебя не признает? – обратился к нему Курьян, который все это время с интересом прислушивался к беседе.
– Тогда… Не знаю.
– Вот что, – ударил кулаком по столу староста. – Никуда тебе ехать не надо. В Киеве тьмы три народу, так что ты там просто сгинешь. А к князю тебя в таком виде, ясно дело, не пустят – больно ты на шлынду похож, там таких не терпят.
– На кого? – не понял Марсель.
– На бездельника. Ты уж не обижайся, но что это ты на себя нацепил?
– Ну, что есть, – пожал плечами историк, подумав, что, раз уж разговор пошел в этом направлении, то не стоило отрицать очевидного факта – для местных он выглядел более чем странно.
– А на ногах что это у тебя? – Михайло опустил взгляд под стол и озадаченно нахмурился. – Нет, обувка, конечно, добротная, ничего не скажешь. Но в такой особо не побегаешь. Странные башмаки, ничего не скажешь.
– Что это ты, Михайло, гостя своего все стыдишь? – осуждающе покачал головой Курьян. – Это не так, то не эдак. Взял бы да одел его по-человечески, небось, не обеднеешь.
– А что? – староста поднял брови, словно удивляясь, как это ему самому не пришла такая мысль в голову. – И одену.
– Нет, что ты, – замахал руками Марсель. – Я никого не хочу беспокоить.
– Молчи, дурак, – Курьян пнул его под столом. – Знаешь поговорку? Дают – бери, бьют – беги. Сейчас тебе дают, причем по доброй воле, хоть и на пьяную голову.
Тем временем хозяин поднялся из-за стола и поставил перед собой историка, причем оказалось, что они были примерно одного роста.
– Что ж, найдем что-нибудь, – наконец, проговорил староста. – Мелковат только ты, дружок, но ничего, мало – не много, нарастет.
Услышав, как вокруг него загоготали мужики, Марсель смущенно заулыбался, дав еще один повод для всеобщего веселья.
– Ты посмотри, как застеснялся, – покатывались гости. – Прям девка на выданье. А может, ты того… Не про баб, может, а?
– Кто? – не понял сначала историк, а когда до него дошел смысл этого слова, резко выпрямился и искренне возмутился. – Я?! Да никогда!
– Не слушай этих зубоскалов, – Михайло хлопнул покрасневшего Марселя по плечу. – Вижу, что ты правильный мужик. Пошли, подыщем для тебя рубаху и порты. Может быть, и поршни подходящие найдутся.
Уже спустя несколько минут историк очень пожалел о том, что рядом не было зеркала – скорее всего, он выглядел потрясающе. Правда, одежда была ему немного великовата, но вопрос со слишком широкими штанами легко решился с помощью шнурка – гашника, как его назвал хозяин.
– Ну, вот, – Михайло окинул взглядом гостя и остался доволен. – Теперь и ты стал похож на человека.
– Даже не знаю, как благодарить тебя, – Марсель с интересом разглядывал изящную вышивку на своей рубахе.
– Забудь, – отмахнулся староста. – Вернемся к столу.
Появление обновленного Марселя вызвало одобрительный гул. Каждый из присутствующих счел своим долгом подняться и одобрительно похлопать его по спине, причем некоторые делали это так усердно, что после нескольких таких дружеских шлепков историк с трудом удержался на ногах.
– Всё, оставьте человека в покое, – прикрикнул на гостей Курьян, заметив, что его протеже того и гляди полетит вверх тормашками, и отступил на пару шагов, разглядывая его новый наряд. – Красота!
Чувствуя головокружение, Марсель с трудом добрался до своего места и почти упал на лавку. Увидев, что Михайло снова наполняет его кубок, он попытался протестовать:
– Мне хватит! Я и так уже плохо соображаю.
– У нас не принято отказываться, когда наливают, – внушительно произнес Курьян. – Во-первых, мы всегда это делаем от чистого сердца. И, во-вторых, случается это так редко, что глупо не воспользоваться.
– Так уж и редко? – доцент сделал слишком большой глоток и икнул.
– Да уж не часто. Сейчас самый сезон заниматься посевными работами – ручейник выдался в этом году на диво теплый, так что, сам понимаешь, дел у нас достаточно. И лишние руки не помешали бы, кстати.
Несмотря на все усиливающийся шум в голове, Марсель понял, что речь шла о нем. Перспектива присоединиться к этим милым людям неожиданно показалась ему не такой уж и дурной идеей, и историк с трудом сдержался, чтобы тут же не дать согласие. Однако ему удалось вовремя взять себя в руки, и он попытался собраться с мыслями. Хоть и не сразу, но ему все же удалось это сделать. На самом деле, какой из него, к примеру, землепашец? К тому же доцент никогда не интересовался тем, что, собственно, выращивали древние славяне, и теперь сильно жалел об этом. Тем не менее, он решил уточнить этот момент.
– И что, много чего выращиваете?
– А как иначе? – вмешался в разговор староста. – У нас с этим строго. Что земля даст, то и съешь. Все при деле. А отдохнуть и зимой успеем.
– Это понятно, – Марсель кивнул головой и тут же пожалел об этом – помещение заплясало перед глазами, и ему пришлось зажмуриться, чтобы унять этот дикий танец. Наконец, ему удалось это сделать, и он спросил: – И что же земля дает?
– А все, что можно, – Михайло принялся перечислять. – Пшеница, рожь, овес, гречиха. У нас знаешь, какие поля? Любо-дорого посмотреть. Ну, а если ты огородничать любишь, то тут тебе раздолье: хоть репу выращивай, хоть лук, а хочешь – так и огурцы с капустой. У нас это дело любят зимой – за уши не оттащишь.
– Ясно.
Если о зерновых культурах Марсель имел очень смутное представление, то огурцы у него всегда росли, как на дрожжах, равно как и капуста. А что? Может быть, действительно, устроиться здесь? Черт с ним, с университетом. Там его никто не ждет, кроме студентов, от которых уже тошнит. Семьи у него нет, даже собаку так и не решился завести. Если он вдруг исчезнет, этого никто и не заметит. Хотя, что значит «вдруг»? Он уже исчез, напомнил себе историк. Интересно, когда его хватятся? Да и хватятся ли? Ни семьи, ни друзей… Сиротинушка! Ученому вдруг стало так жаль самого себя, что он с трудом сдержал слезы.
– Ты подумай, – тем временем продолжал староста, подливая своему собеседнику медовуху. – Отказаться всегда успеешь.
2
В общем, как-то так само собой получилось, что Марсель остался. Без каких-либо взаимных обязательств или планов на будущее. Проснувшись на следующее утро в незнакомом помещении, историк некоторое время пытался сообразить, где находится. Поморщившись от головной боли, которая, несмотря на чистоту и высокое качество напитка, все же давала о себе знать, он с трудом поднялся на ноги и попытался разглядеть место, в котором провел эту ночь. Зрелище было не то чтобы плачевным, но и не особо радостным. Доцент находился в старой избе, добротной, но довольно скудно обставленной. Вместо кровати в углу комнаты стояла лавка, которая, судя по всему, заменяла кровать. Подойдя к двери, он осторожно приоткрыл ее и выглянул наружу. Двор оказался под стать избе – заросший травой и крайне запущенный. У дома имелась пристройка, выполнявшая роль то ли сарая, то ли амбара. Печальную картину дополняли покосившийся забор и пустая собачья будка.
– Что, не нравится? – Марсель обернулся на голос и увидел Курьяна, который стоял возле калитки и с насмешливым видом наблюдал за ним. – Не переживай, со временем подберем тебе что-нибудь получше, если сумеешь прижиться.
– Получше? – Марсель мотнул головой, пытаясь разогнать муть перед глазами, мешавшую ему сфокусировать взгляд на собеседнике. – Как я здесь очутился?
– Не помнишь? – удивился здоровяк. – А ты, брат, здоров пить! А ведь говорил, что не любишь это дело.
– Не люблю. Вчера это случайно вышло.
– Раз ты так говоришь, не стану с тобой препираться, – согласился Курьян. – А если в двух словах, то вы вчера договорились с Михайло о том, что ты никуда не едешь, а остаешься здесь. Не передумал еще?
– Нет, наверное, – Марсель, наконец, вышел на крыльцо, но тут же опустился на деревянные ступени. – Да ты входи, не чужие люди вроде бы уже.
– И то правда, – улыбнулся гость и, скрипнув калиткой, ввалился во двор, причем оказалось, что в руках он опять держал уже знакомый историку кувшин.
– Медовуха? – обрадовался доцент, который чувствовал острую потребность снять головную боль.
– Она самая, – улыбнулся Курьян. – Ты не подумай, у нас это на самом деле не в почете, но раз уж такое дело… Сегодня все приходят в себя, а завтра уже ни-ни. Так что поправляйся на здоровье.
– А ты что же? – Марсель нерешительно принял протянутое ему лекарство.
– Я уже, – мужик похлопал себя по животу и огляделся. – Если чуток руками поработать, то здесь можно быстро порядок навести. Изба-то добротная, только давно пустует. А без хозяина, сам знаешь, любое жилище быстро в негодность приходит.
– А кто здесь раньше жил? – сделав несколько больших глотков, историк даже зажмурился от удовольствия – напиток моментально мягко ударил в затылок, и по телу разлилась приятная прохлада.
– Брат михайловский. Утоп он.
– Жалко.
– Не то слово. Хороший был мужик. Но не будем о грустном. Что думаешь?
– Пока не знаю, – осторожно ответил Марсель. – Ты вот что мне лучше скажи: на кой я вам сдался? По мне же видно, что я не мастак руками работать.
– Ну, это ты зря…
– Да ладно тебе, – отмахнулся доцент.
– Ну, хорошо, – Курьян почесал затылок и как-то смущенно крякнул. – Да, ты не богатырь, но нам такой и не нужен. Понимаешь, у нас все мужики, как на подбор, здоровые, косая сажень в плечах. Если не считать Михайло, конечно. Но у него своих дел по горло. Летом все в поле, на работах, даже старики – и те еще о-го-го. В селище никого не остается, кроме баб да детишек малых.
– И что?
– А то, что нам требуется тот, кто будет за всем этим хозяйством приглядывать, да за бабами нашими следить, чтобы не накуролесили.
– Не понимаю, о чем ты. Это я, что ли, должен ими руководить? – Марсель даже привстал от удивления. – Я что тебе, евнух, что ли?
– Зачем сразу евнух? – возразил Курьян. – И в мыслях такого не было. Если все будет хорошо, мы тебе бабу подходящую подыщем. Считай, что мы тебе предложение стоящее делаем. Где ты еще найдешь такие условия? Конечно, работать за тебя никто не станет, но всем остальным обеспечим. Так что думай, решай.
Марсель последовал этому совету: подумал – и решил, что это лучший из вариантов в создавшейся ситуации. Тем более что время шло, а его никто и не думал спасать из этой переделки. В конце концов, ему стало понятно, что это, по меньшей мере, надолго, если не навсегда. Со временем он даже прижился здесь, правда, произошло это не сразу. Сначала он то и дело попадал в глупые, а временами даже опасные ситуации. Так, однажды он выразил желание присутствовать на сенокосе, поскольку прежде наблюдал за этим процессом только с экрана телевизора. Все оказалось достаточно скучно, а монотонные песни, которыми мужики сопровождали свою работу, навеяли на него сон. Задремав сидя, он завалился на бок и вполне мог закончить свои дни под косой, которая просвистела возле самого его уха, если бы не счастливая случайность – его вовремя заметили, разбудили и прогнали с поля от греха подальше. В другой раз он, увлекшись осмотром местных красот, забрел слишком далеко от дома, а поскольку стояла уже глубокая осень, то историк, застигнутый темнотой врасплох, оказался в незнакомой местности ночью. Услышав неподалеку волчий вой, который тут же подхватили еще несколько хищников, Марсель уже успел мысленно попрощаться со всеми своими новыми друзьями, однако ему опять повезло: он вышел на дорогу, по которой двигались путники, возвращавшиеся из Киева в родное село. Незадачливый ученый присоединился к ним и, таким образом, спасся. Вообще, подобных случаев было немало, но каждый раз словно ангел-хранитель уберегал его от смерти. Правда, однажды не обошлось без увечья. С началом дождливого сезона крыша избы, которая досталась доценту по наследству, начала протекать, и он, недолго думая, полез ее чинить, но поскользнулся и, скатившись вниз, едва не напоролся на вилы, которые перед этим забыл убрать в сарай. Благополучно миновав их, Марсель, тем не менее, умудрился приземлиться прямо на лицо. О том происшествии ему теперь напоминал шрам на правой щеке, делавший его немного похожим на разбойника с большой дороги.
Тогда, осмотрев его рану, Ульяна, местная знахарка, проворчала что-то о том, что шрамы лишь украшают настоящего мужчину, и выпроводила за дверь, несмотря на протесты и жалобы историка. Нужно сказать, что с этой женщиной отношения у Марселя не сложились с самого начала. Возможно, она сама по себе была таким человеком – с ней на самом деле мало кто общался, разве что в случае крайней необходимости, если кому-то было плохо, или, например, баба какая рожала. Но историк также допускал и мысль о том, что, возможно, она увидела в нем конкурента. Ведь, несмотря на свою неосведомленность в медицине, он, тем не менее, в некоторых вопросах был гораздо более продвинутым, а в плане оказания первой помощи так и вообще мог дать ей сто очков форы. Увидев, как он однажды откачал утопленника, Ульяна начала к нему относиться очень настороженно и не упускала случая как-нибудь задеть своего неожиданного конкурента. Впрочем, женщина никогда не выходила за рамки приличий, так что Марсель старался не замечать холодной войны, которая наблюдалась между ними. В конце концов, увидев, что мужчина не претендует на ее место в обществе, целительница, наконец, успокоилась и даже периодически обращалась к нему за помощью, если не могла с чем-то справиться сама. В свою очередь, историк многому научился у нее и теперь мог считаться вполне сносным травником.
Так что можно было сказать, что он прижился, несмотря ни на что. Роль, которую отвели ему в селище, оказалась достаточно почетной: Марсель открыл в себе лидерские качества и после нескольких разносов, которые он устроил бабам, его зауважали и даже стали немного побаиваться. Кроме того, навыки дачника помогли ему усовершенствовать местную систему огородничества, которая пребывала в зачаточном состоянии. Когда в результате его участия урожай репы вырос вдвое, а огурцы и капуста вообще заполнили все кадки для солений, к нему за советом стали обращаться даже опытные хозяйки.
Единственное, что не устраивало теперь уже бывшего доцента, так это обидное прозвище, которое за достаточно короткий срок заменило ему имя. Теперь никто уже и не помнил о том, что его звали Марселем – все, от мало до велика, обращались к нему не иначе как Баламошка. Правда, никто больше не вкладывал в это слово изначального смысла, и, тем не менее, мужчина периодически пытался избавиться от него, вот только это так ни к чему и не привело. Впервые его так назвали после того, как он, задумавшись, зашел в баню в то время, когда там мылись девки. Естественно, его оттуда тут же выпроводили, наградив напоследок несколькими крепкими затрещинами.
– Баламошка! – со смехом кричали ему бабы, правда, это был едва ли не самый безобидный из всех услышанных им эпитетов. К счастью, больше никто об этом инциденте не вспоминал, иначе историк просто сгорел бы со стыда. Однако вскоре он снова попал впросак, невзначай испортив сети, которые мужики старательно расставляли на реке часа два.
– Ну, ты и баламошка, – развел тогда руками в стороны Курьян, не зная, что сказать еще.
С тех пор так и повелось – его прежнее имя, которое никто так и не смог толком запомнить, было вытеснено знакомым всем прозвищем. Сначала так его называли только мужики, которые все не могли простить ему испорченной рыбалки, а потом к ним присоединились и все остальные. Историк несколько раз пытался поставить вопрос ребром, но у него ничего не вышло – ругательство прилипло к нему, как репей, и теперь даже он сам иногда мысленно обращался к себе на новый лад.
Освоившись, ученый узнал много нового, включая то, о чем прежде даже не задумывался. Ссоры и склоки были здесь такой редкостью, что можно было только диву даваться. Конечно, бабьи перепалки не шли в счет – эти могли с утра до вечера лаяться, выясняя, чья коса толще, или у кого хозяйство богаче. Правда, с тех пор как Марсель вошел в свои права, подобных случаев стало в разы меньше, но, тем не менее, совсем их устранить ему так и не удалось. Да и не нужно это было – иногда мужикам было даже интересно понаблюдать за тем, как их жены пытаются перекричать друг друга. В таких ситуациях они останавливали строгого смотрителя, видя, что тот уже готовится вмешаться:
– Пусть их, Баламошка. Дай бабам порезвиться, а то мы с тобой уже стали забывать, какие они у нас голосистые.
Сам Марсель как был, так и остался бобылем. Хотя, справедливости ради, нужно было признать, что Михайло не раз пытался исправить такое положение дел, представляя ему то одну, то другую бабу. Но первая была слишком толстая, хотя сам староста так, конечно, не считал. Вторая, хоть сначала и произвела на историка положительное впечатление, в какой-то момент так зычно заржала, что тот едва не упал с лавки. Третья оказалась чересчур стервозной, четвертая – глупой, пятая – молчаливой и угрюмой. И так далее.
– Ну, брат, на тебя не угодишь, – ворчал Михайло, провожая взглядом очередную неудачную пассию. – Твое дело, конечно, но так ты до самой старости никого себе не найдешь.
– Лучше жить одному, чем с кем попало, – повторил Марсель услышанную где-то мысль.
– Так-то оно, может быть, и так, – согласился староста. – Говоришь ты красиво, это всем известно. Однако ты до сих пор так никого себе и не нашел. Это, конечно, лучше, чем курощупом прослыть, но ты все же подумай. Негоже человеку в твоем возрасте самому себе кашу варить. Ведь не мальчик уже.
Марсель и сам понимал, что долго так продолжаться не может, однако ничего не мог с собой поделать. Единственная женщина, которая заинтересовала его, была как раз та самая девица, которая зыркнула на него в день его первого появления в селище. Ее звали Марусей, она была дочерью Степана, местного кузнеца, и славилась своей способностью отваживать наиболее настырных ухажеров. Стройная, как березка, чернобровая и румяная, она у многих вызывала самые естественные физические желания, но сама была непреклонна: будучи единственной дочерью, вертела отцом, как хотела, и, в конце концов, тот махнул рукой.
– Как моя дочь скажет, так и будет, – заявил он как-то во всеуслышание. – Если ей никто не придется по нраву, я ее неволить не стану.
– А если и вправду никто не придется? – спросил кто-то.
– Значит, помрет старой девой, – грозно сверкнул глазами кузнец, и у всех как-то сразу отпало всякое желание вступать с ним в спор.
Иногда Марсель долго не мог заснуть, думая о юной красотке, но ему даже в голову не приходила мысль о том, чтобы попытаться завязать с ней отношения. Во-первых, он всегда был достаточно робок с женщинами. А во-вторых, слишком уж она была молода. Несмотря на то, что, по местным понятиям, она достигла половозрелого возраста, в нем были еще сильны представления из прежней жизни о том, что можно было считать нормой. Шестнадцать лет, как ни крути, не вписывались в границы дозволенного, которые он себе когда-то установил. Его студентки – и те были старше. Так что, повздыхав некоторое время, историк строго настрого запретил себе думать о Марусе. Хотя пару раз ему показалось, что сама девушка с интересом посматривала на него, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что подобное было просто невозможно. Чем мог мужчина, по местным меркам уже достаточно пожилой, привлечь девицу, у которой вся жизнь была впереди?
Со временем мысли о женитьбе посещали его все реже, пока, наконец, однажды он не пришел к выводу, что одиночество – именно та зона комфорта, из которой у него не было никакого желания выходить. Это случилось как раз тем утром, когда он, проснувшись в обнимку с ведром, с удовольствием отметил про себя, что предпочел бы заночевать в сарае, только бы не показываться ни перед кем в таком состоянии. Зачем ему жена? Чтобы было, как у всех? Жалкая причина. Чтобы было кому подать стакан воды, когда он будет при смерти? Вспомнив анекдот о человеке, который женился только из-за этого, а, умирая, понял, что не хочет пить, Марсель усмехнулся и слез с импровизированной кровати, стараясь не совершать резких движений. Ему очень не хватало его любимого ортопедического матраца, о котором он почти каждую ночь вспоминал с любовью и теплотой. Пытаясь хоть как-то заменить его, он перепробовал все, однако, не добился хоть какого-нибудь удовлетворительного результата. Сено кололось и прело, пух еще нужно было умудриться достать в нужном количестве, так что, в итоге, он пришел к выводу, что возможность понежиться в нормальной постели потеряна для него навсегда.
– Баламошка! Ты спишь? Или ты не спишь?
Вздохнув, Марсель сунул ноги в домашние поршни, обувь наподобие обычных тапок, и неторопливо прошел к двери. Единственное значительное усовершенствование избы, до которого у него дошли руки, был дощатый пол. Что бы ни говорили соседи, а ходить по земле, будучи в помещении, он не мог себя заставить. Выглянув наружу, он увидел Мефодия, того самого мужика, который накануне практически дотащил его до кровати.
– Живой? – улыбнулся мужик, продемонстрировав отсутствие одного переднего зуба.
– Вполне, – приветливо кивнул Марсель. – Я, похоже, опять вчера наговорил лишнего?
– Да уж, много чего наплел. Но не переживай, мы привыкшие. Я по другому поводу.
– Опять что-то стряслось?
– Нет, тут такое дело… – Мефодий огляделся по сторонам и вдруг перешел на заговорщический шепот. – Большой человек к нам едет. Остановится переночевать.
– Такой уж большой? – недоверчиво прищурился историк. – Или как в прошлый раз?
– Что? Аа… Да нет, и вправду серьезный. Говорят, посланник греческий. К самому князю Владимиру.
– А я-то здесь при чем?
– Так ты у нас самый баечник, разве нет? Прибудет этот посланник на закате, мы его устроим, как следует, но перед этим гостя надобно угостить и разговорами развлечь. А кому, как не тебе, этим заняться следует? Вот меня Михайло и послал за тобой.
– Ох уж мне этот Михайло, – Марсель недовольно нахмурился: ему совершенно не улыбалась перспектива развлекать какого-то залетного иноземца, каким бы важным и состоятельным он ни был. – А этот твой грек – он хоть по-нашему понимает? А то я сам, знаешь, в греческом не особо силен.
– Да пес его знает, – пожал плечами мужик. – Может, понимает. А может, и нет.
– Ладно уж. Пойдем к старосте. Может быть, он знает больше твоего.
Вышагивая рядом с Мефодием, Марсель думал о том, что пора бы уже вымостить камнем отдельную дорогу от его дома к избе Михайло – настолько часто им приходилось пересекаться по внутренним делам селища. Знакомые, которых он встречал по пути, приветливо махали ему руками. Что ни говори, а его здесь если и не особо уважали, то уж точно любили. Историк довольно быстро привык к такому положению вещей, хотя оно в какой-то мере было для него новым. В прежней жизни его уважали за профессиональные навыки и статус, но любили ли? Вряд ли.
– Здравствуй, Баламошка!
– Как дела, Баламошка?
– Давно не заглядывал к нам, Баламошка!
– У меня медовуха созрела, Баламошка!
Марсель кивал всем направо и налево, улыбаясь совершенно искренне. Неожиданно для самого себя он нашел себя именно здесь. Если отбросить в сторону всякие мелочи типа порядком доставшего ему прозвища, отсутствия водопровода и прочей ерунды, то он мог сказать с уверенностью, что был, в целом, счастлив.
Подойдя к воротам центрального здания, он увидел Курьяна, который уже поджидал его, всем своим видом демонстрирую недовольство.
– Что? – вместо приветствия спросил Марсель, считавший здоровяка своим другом и поэтому предпочитавший не допускать недомолвок между ними.
– Вы посмотрите на него, люди добрые! – мужик обратился к воображаемой аудитории и, прищурившись, смерил собеседника сердитым взглядом. – Еще спрашиваешь?
– Не понимаю, о чем ты.
– А с урумом кто собрался без меня задружиться? Не стыдно? Я-то, дурак, всюду его за собой таскаю. Если что любопытное происходит – сразу за ним бегу. А он? Тьфу, одним словом.
– Во-первых, не с урумом, а с греком, – начал историк, но Курьян его перебил:
– А по мне хоть мавром его назови, а все равно обидно и не по-людски.
– Во-вторых, – Марсель не обратил на это замечание никакого внимания, – я сам только что узнал о нем вот от него.
Мефодий, на которого теперь смотрели две пары глаз, растерянно развел руками:
– Чего? Меня Михайло послал, велел Баламошку привести. О тебе, Курьян, ничего сказано не было.
– Ах, вот оно что, – лицо мужика вытянулось, и он с извиняющимся видом взглянул на друга. – Ну, не сердись, брат. Поторопился.
– Ладно, – кивнул Марсель. – Пойдем, что ли, узнаем, что там наш староста задумал.
Оказавшись в избе, мужикам предстала такая картина: Михайло с важным видом сидел на лавке, а вокруг него, подперев подбородки руками, восседали самые опытные и уважаемые жители селища. Картина маслом, усмехнулся про себя Марсель, здесь письмо турецкому султану сочиняется, не меньше.
– Здорово, – он поприветствовал присутствующих и обратился к хозяину. – Что нового, Михайло? Вижу, дело важное.
– Ох, и не говори, – вздохнул староста, приглашая гостей присесть. – Как снег на голову этот грек свалился.
– Кто таков?
– Да кто его разберет. Вчера дружинник от самого князя прискакал, говорит: делай, что хочешь, а чтобы посланник этот доволен остался.
– А что ж он в Витачове не переночует? Там вроде и условия получше, да и стены, как-никак, имеются.
– Все это так, но ты же знаешь тамошнего воеводу. Самодур знатный. К тому же очень нетерпим ко всяким иноверцам.
– А грек этот?..
– Он самый и есть. Дружинник тот мне по секрету сказал, что он нашего князя будет склонять в свою веру. А ты Владимира знаешь – он в последнее время сам не свой, все старается выше головы прыгнуть и всех под себя подмять.
– Не слышал.
– Ну, как же. Истуканов понаставил в Киеве. Перун теперь у него главный самый. Голова серебряная, а усы – из чистого золота. Я сам не видел, но люди так рассказывают. Я против Перуна, конечно, ничего не имею – он бог сильный, уважаемый, но нехорошо его выше самого Рода ставить. Только это между нами.
– Да, конечно… Постой. Так Владимир, говоришь, реформу провел? А какой у нас нынче год?
– Да вроде вчера еще был…
– Да, знаю, шесть тысяч четыреста девяносто шестой. Значит…
Прикинув в уме разницу, он присвистнул:
– Эге, брат, да у нас здесь намечается кое-что интересное.
– Что? – насторожился Михайло.
– Да так, – неопределенно махнул рукой Марсель. – На твоем месте я бы не стал сильно беспокоиться о том, угодишь ли ты страннику этому или нет. У него совсем другие цели и задачи. Обеспечь ему хороший стол и мягкую постель, этого будет вполне достаточно.
– А беседы?
– Ну, а беседы – это уже мое дело. Когда, говоришь, прибудет твой грек?
– На закате обещался.
– Кириллом зовут?
– Кажется, так. А ты откуда знаешь?
– Это совершенно не важно, – историк улыбнулся хозяину и поднялся. – Я пойду, нужно успеть в порядок себя привести. Зайду к тебе вечером, так уж и быть. Побалакаем с гостем дорогим.
– Думаешь, обойдется? – староста удивился беспечности Марселя, остальные мужики тоже смотрели на него с некоторым недоумением, но предпочитали помалкивать.
– Уверен в этом.
Сделав знак Курьяну не ходить за ним, он кивнул остальным и вышел за дверь. Оказавшись снаружи, Марсель тут же переменился в лице – от недавнего легкомысленного выражения не осталось и следа – и торопливым шагом направился к своему дому.
– Это ж надо было так удачно во времени переместиться, – бормотал он, машинально отвечая знакомым и друзьям. – Случайность? Возможно. Или все-таки нет? Тоже может быть. Эх, какая незадача!
В этот момент он особенно остро ощущал нехватку методических пособий, которые помогли бы ему восстановить хронологию времени, в котором он оказался. Однако и без вспомогательных материалов ему было совершенно ясно, что странник, так взбудораживший воображение Михайло, был никаким не греком, а византийцем, представлявшим греческую православную церковь. Именно с разговора с ним в свое время началось крещение Руси. Вернее, вот-вот начнется, если исходить из того, где и когда находился историк. Скорее всего, Владимир уже принял – или принимает прямо сейчас – мусульман, иудеев и католиков. Что ж, Марсель помнил, чем все должно было закончиться. Смирившись с мыслью о том, что до конца своих дней так и не сможет выбраться отсюда, он даже в самых смелых мечтах не предполагал, что когда-нибудь окажется сопричастным таким значительным событиям мирового масштаба.
