Текст книги "О любви"

Автор книги: Роман Казак-Барский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Я б могла уж купить себе однокомнатную квартиру где-нибудь на Охте или в Новой Деревне. Не хочу уезжать отсюда. Питер – здесь. Да и бабульку жалко. Помрёт с голоду без меня. Некому ведь ей и стакан воды подать. А там – одно слово деревня... Только что дома большие. Все на одно лицо".

Пришли к Анюте на квартиру. Дом старый, грязный. Во дворе на лестнице гнилью и котами воняет. Поднялись в третий этаж. Открыла она дверь, зашли. Хорошие, прибранные комнаты. Видно следит за ними хозяйка. "Счас я тебя покормлю, – говорит. – Вот купила тут кое-что. Да в холодильнике есть запасец". – Достает из сумки мясо, овощи – раскладывает на столе. – "Ну-ка, што за мясо ты принесла?" – спрашиваю. – "Свиные отбивные, лучшие взяла на рынке". – отвечает. – "Да што ж ты, милая, нельзя же есть это грязное животное, не жвачное оно!" – говорю. Расстроилась она. – "Извини, говорит, – я ведь не знала. Мы-то едим. Сладкое мясо". – "Потому и сладкое, што питается всякой гадостью. Создатель запретил есть живность, которая непарнокопытная, не жвачная и всяких хищников, грызунов, гадов". – "Отчего же?" – спрашивает. – "Ну как же, свинья ест даже падаль, хоть и парнокопытная, но не жвачная. А через падаль передаётся всякая зараза. Ты ж медицину учила? Так?". – "Так", – говорит. – "Опять же, представь, штоб наши древние предки поели непарнокопытный свой скот – ослов, лошадей и верблюдов, – остались бы без тягловой силы. Также запрещено есть убоину с неспущенной кровью. Потому как кровь есть жизнь. И через неё все передаётся. И хищников потому же нельзя употреблять в пищу, што режут и питаются преимущественно больными животными, ибо здоровых им не догнать. Санитары оне. Вот через них и может зараза передаться. Также грызуны. Ведь почему мои предки не вымерли от чумы – не прикасались к грызунам. Оне же переносчики всех этих страшных болезней. Так што самое здоровое мясо есть говядина и баранина. Да и то, если убита не позже вчерашнего дня и кровь из неё спущена. То же и с птицей – есть можно ту, што зёрнышки клюёт, но не хищную, не ворон, упаси Бог. И с рыбой тож. Вот как отловим с братом сома, так его обратно в воду. Нельзя его есть. Без чешуи. Падаль ест, как свинья. В Писании всё это сказано. Весь санитарный кодекс. Не читала?" – "Нет", отвечает. А у самой глаза широкие и удивлённые, рот приоткрыла и оттуда глядят жемчужинки. Обнял я её, приголубил, зарылся лицом в её чудные густые палевые волосы и ощутил на своей груди налитые холмы её персей. Господи, я совсем ошалел и вместо проповеди Писания утонул в её прелестях, и мы долго ласкали друг друга, разбросав по комнате одёжки.

– Знаю, Симон, знаю. Я даже немного тебе завидую. Так что же было дальше?

– Господи, как только мы насытились друг другом, я и говорю: – "Вот тебе, Анюта, Писание. Прочтёшь в моисеевом пятикнижии для начала книгу Исход. Там все законы и правила изложены, кои Создатель через Моисея, своего пророка, передал народу своему.

По поводу же свинины не тужи. Нынче санинспекция проверяет мясо. Так што можно есть. Да и христиане отменили позже правила о кошерной пище, так как жили уж в Европе, где климат помягче и воды побольше. Готовь отбивные, зови свою бабульку к ужину, будем знакомиться.

Вечеря получилась наславу. Анюта приготовила сочные отбивные с зелёным болгарским горошком и жареной польской картошечкой. Запивали мы мясо красной болгарской Гымзой.

– Это что, вино?

– Вино, Учитель. На Фалернское похоже, но лучше.

– Понятно. Дальше.

– Соседка Анютина, старушка, была очень довольна ужином. – "Последний раз такие отбивные ела, – говорит, – ещё при советской власти. При Брежневе. На своём пятидесятилетнем юбилее. А теперь што ж? Ограбили, последыши, пенсией не прокормишься. Все воры и бандиты.

Очень уж она, Господи, выработанная. В наше время даже рабы никогда так не вырабатывались. Што-то не так в этом государстве, Господи. Где ж это видно, штоб держава так обращалась со своими гражданами? А всё последствия идеи Соньки Палеолог! И эти, прости, Господи, дерьмократы вернули ведь себе в герб сонькиного орла! Мутант двуголовый...

– Кто, Симон?

– Мутант.

– Это что?

– Уродец. Помнишь, я Тебе докладывал, што под Житомиром народился телёночек о двух головах после катастрофы на атомной станции в Чернобыле?

– Как же, помню, Симон. Этот академик, што визировал безопасность, повесился тогда. За што и был наказан.

– Поторопился Ты, Господи. Не он ведь главный-то виновник.

– Правильно, Симон. Народ виновник, што позволяет с собою так обращаться своим вождям. Но и он не без вины. Пока народ не осознает, не покается, будет и далее страдать.

– Долго ли, Учитель?

– Два поколения. Минимум. Ты же знаешь, Симон. Умереть должны рабы. Как сказал Создатель Моисею? – "В землю обетованную никто из тех, кто вышел из Египта, не войдёт. Кроме Иисуса Навина". Так и здесь. Не ты ли докладывал Мне в прошлый раз, што все кто был при власти, при власти же и остались?

– Я, Учитель.

– То-то... Продолжай, Симон.

– Да-а... Так вот поужинали, старушка-то глядит на меня, глазки у ней блестят. Вроде как оценивает. Потом спрашивает: "Ионыч, а где ж ты живёшь? Есть ли у тебя жена и детки? – "Ну, я и отвечаю. што живу, где понравится, а жены и деток не имею. Мол, на работе у Господа и при моей должности не положено мне иметь семейство, окромя братьев, Божьих Апостолов. Улыбается старушка. Вроде как принимает мою шутку, потому как с детства ей внушили, што Бога нет, а его служители, то есть попы, само собой, шарлатаны и обманщики трудового народа. Ведь даже некрещёная она, Господи" – "Раз так, Ионыч, оставайся с нами жить. Погляди, какая Нюша видная женщина. Чем тебе плоха? Вот сколько было у ей хахалей – никого не приветила, а тебя выделила. Мужик ты што надо. В соку. Не пьёшь, обходительный. Самостоятельный. А што? Запишешься с ей, пропишем тебя. А то, неровен час, продадут наш дом бизнесменам Собчак с депутатами, и поминай как звали. Выгонят на улицу нас. Вить не плачу я за квартиру уж боле года. Пенсии-то не хватает. А так, глядишь, мужик в доме, заступится. Хоть Нюше-то пусть повезёт. Моя-то жизнь уже кончилась.

Вишь, в 41-м, как война началась, батю забрали на фронт. Сразу же под Ораниенбаумом и поранило его. Помер в госпитале от ран. Мать устроила меня к себе на Кировский. Сама-то дожила до весны 42-го. Шла на работу в ночную смену, да попала на Московском под машину. Организм был у неё истощенный, вот и померла, не выжила. А был обыкновенный перелом. А я выжила. Только долго была одна. Моих-то женихов отстреляли на войне... За Родину... За Сталина... Потом долго я ещё не была женщиной. Видно слабый организм был, голод, работали по шестнадцать часов, на тяжёлой работе, где и не всяк мужик выдюжит. А мы все были зелёные девчушки да мальчишки. У них от голода да истощения и пипки-то болтались промеж ног, как пожеванные. Все потом после войны спились да рано поумирали – не верили, што смогут стать мужиками... Замуж вышла поздно. За скобаря псковского... Тоже маненько был порченый войной. Пил почём зря. Бил меня... Однако дочку родила. Было мне уж под сорок. Не от него. Морячок один попался... Как раз из плавания пришел... Хороший такой, молоденький, голубоглазенький. Дочка на ево похожа получилась. Мой-то догадался, што не его дитя... Бил меня ещё пуще и пил... Я уж ево прощала. Хотела себе немножко счастья в этой жизни. Пять лет дочке было, как мой мужик помер. Перепили они с приятелями. Забрали их в вытрезвитель, кинули в машину, вот он в ей в собственной, блевотине и захлебнулся... Жуткая смерть. Жалко его было. Тоже ведь не от хорошей жизни пил. Женился-то на мне, нелюбимой, штоб только сбежать из своего псковского колхоза в город... Там ведь после войны ещё хуже было... У нас-то в Питере хоть жрать было что. А там – грязь, хлеб да квас. Всегда пьяный председатель да дюжина замученных полупьяных солдаток.

Дочка вышла вся в того матросика. Веришь ли, имени его даже не спросила... Тоже пошла по морскому делу. Устроилась официанткой на "Лермонтов". Большой, красивый пароход. Всегда мне с плавания гостинцев привозила. А потом утонул их пароход возле Австралии. В газетах писали... Так я осталась одна... Вот спасибо Нюше, душевная она девушка. Даром што соседка, а как за родной смотрит. А нынче – не она б, давно, как собаку, как в блокаду, кинули б в общую яму. Было у меня на книжке припасено на похороны 500 рублей, дак нынче оне ничего не стоят. На метро разве што прокатиться разок". – "Значит, и в Бога ты, Ермолаевна, не веруешь?" спрашиваю. – "Конешно, Ионыч. Некрещёная, – не приучена советской властью. А так думаю, што есть всё же Бог. И наказал он нас за то, што сделали наши отцы в 17-м. Много погубили безвинных людей. Очень много. Щас многие пошли в церковь. Свечи ставят, крестятся. Но не веруют по-настоящему. Вот знамение бы какое... Што есть Он действительно". – "Хорошо, Ермолаевна, будет те знамение. Поселюсь у вас, если Анюта не возражает". "Правда, Сёмушка?" – "Правда", – говорю. – "Так забирай свои вещи из гостиницы щас же!". И ну меня целовать, не стесняясь бабки. Так я и поселился у Анюты.

А на другой день приходит вечером с прогулки Ермолаевна и рассказывает, што с утра обнаружились неимоверные события, происшедшие с некоторыми памятниками в городе. Приехав утром в Совет, Собчак к удивлению своему обнаружил, что каска у Императора Николая на памятнике вычищена до блеска и горит, как золотая. Потом доложили ему, што на Невском у Екатерины на памятнике кисти рук как бы в золотых перчатках. И местные остряки объяснили, што вроде потому, как всех своих фаворитов, што у ея ног, за их мужские прелести трогала. А у памятника Петру, што возле Инженерного замка, глаза горят медным блеском, как у одержимого. У Пушкина – волосы порыжели. И стал он глядеться натуральным арапом. Но очень симпатичным. Самое же непонятное сталось с памятником вождю, што у Финляндского вокзала. Там, где он на броневике. Рука-то у ево вытянута была, и он как бы восклицал: "Да здравствует социалистическая революция!" А нынче согнул он её в локте и с помощью другой руки сделал непотребный жест как раз в сторону Зимнего. Да ещё с ехидной улыбкой. Будто говорит: "Накося, выкуси!" И ещё сказывают, на "Авроре" в шесть утра пушка сама стрельнула. Так вахтенного уже отправили на губу. Народ волнуется, у памятников толпы стоят, митинги открылись. Черные обвиняют демократов, што де оне начистили асидолом глаза первому Императору и руки Кате, а коммунисты во главе с Ниной Андреевой и Тюлькиным обвиняют социал-предателей во главе с Собчаком и Ельциным-Гайдаром, што подменили памятник Ильичу и надругались над святыней всего прогрессивного человечества. И ещё настоятель Адександро-Невской лавры потребовал, штоб убрали от западного входа в собор мраморный памятник на могиле солдата революции товарища Фельдмана. Пока он, мраморный, стоял с винтовкой у ноги, то куда ни шло, а как с нынешнего утра взял винтовку наперевес, то это уж вызов всему российскому Православию. Сказывают, Собчак пообещал Фельдмана сменить на Иванова. И винтовку поставить обратно к ноге. К 12-ти пришёл в Лавру камнерез с товарищами и, срубив на памятнике слово "Фельдман", выбил "Иванов". Распили бутылку "Распутина" и удалились восвояси. Настоятель погнался за ними, стыдил, што де надобно было бы вовсе убрать памятник этому революционному изуверу-инородцу, гонителю Веры и убийце священнослужителей и, што де мэр обещал убрать. Однако камнерез обозвал настоятеля старым мудаком и сказал, што меньше, чем за пять миллионов он к этому мрамору даже близко не подойдёт. Настоятель стал его срамить, уговаривать, што де Божье это дело, а в конце вопросил: "Аль не русский ты?". На што каменщик послал его... – "Ну вот, Ермолаевна, хотела ты знамение – вот оно и есть", – поясняю. Задумалась старушка. – "Может ты и прав, Ионыч, да вот неудобно на старости-то лет идти креститься в церковь. Да и денег нет на обряд". – "Ничего, – говорю, – к Иоанну-крестителю приходили креститься всякие люди разного возраста. Самого Спасителя крестил он в зрелом возрасте. И ко Спасителю, нашему Господу Иисусу Христу, приходили также различные люди. Коль желаешь – я тебя могу окрестить. Бесплатно. – "А разве ты можешь, Ионыч? Ты ж не поп". – "Могу, – отвечаю, я более, нежели поп. Апостол я, святой Пётр. Первый и высший иерарх христианской Церкви. Именем моим сей чудный город назван – Санкт-Петербург – Город Святого Петра, то есть. Ибо испил я ту же чашу, што и Спаситель наш, Иисус Христос, который пришел к нам и стал человеком, штобы мы стали Богами. Он сказал, што познав Истину, человеки станут Свободными и отдал Душу Свою как выкуп за многих. У меня Его мандат, ибо Сказал: "Паси агнцев Моих, Пётр".

Окрестил я старушку. Надел ей нательный крестик из кипариса с Елеонской горы... Растрогалась бабка. Подарил иконку Твою, Спаситель. Хорошая иконка. Кисти Нестерова. Ты его приветил, Господи, водил его рукой, как писал он в храме Святого Владимира-крестителя в Киеве. Нет на ней вины, Господи, ибо считай – вновь обращённая она язычница, потому как поклонялась с самого младенчества идолам. Мертвым и живым.

– Ох-хох, Симон. Доколе же невежды будут любить невежество? Доколе буйные будут услаждаться буйством? – как говорил царь Соломон. Ведь не внемлют опыту мудрых своих предков. Горько мне всё это слушать. Почитай, тысячелетние труды наши дали мизерный результат. Хотя и осталось равновесие меж Добром и Злом. Однако возможности Зла умножились самонадеянностью человеков... Оставили Меня, глупцы... "Упорство Невежд убьёт их, а беспечность глупцов – погубит их..." – как верно поучал мудрый Соломон же. Притчи Соломоновы оне хоть читают?

– Не читают, Господи. Больше увлекаются детективами.

– Это ещё што такое?

– Повести про стражников и воров. Ещё "Марию" глядят по телевизору.

– Про матушку Мою?

– Нет, Учитель. Сериал мексиканский.

– И што же там?

– В общем, душеспасительная история. Добро побеждает Зло.

– Это хорошо. Пришли мне телевизор, Симон. Хочу поглядеть.

– Пришлю, Господи. Сегодня же. Подарок от меня к Твоему Рождеству.

– Спасибо, Симон. Што ж там у тебя далее было? Рассказывай.

– После, как я окрестил Ермолаевну, зачастила она в храм, в Лавру. Сказывает, што у входа в собор на мраморе Иванову, бывшему Фельдману, который верный солдат революции, отбили усердные прихожане ружьё и на буденовской шапке поверх пятиконечной звезды намалевали Моген Довид, и ещё на пьедестале свастику изобразили. Надругались над грешником, хоть и мертвым. Большой грех.

К сентябрю собрался я посетить первый христианский город на Руси. Оставил денег в твёрдой валюте Ермолаевне, научил, где их менять, и отбыл с Анютой в город Киев. Ехали мы с ей в спальном вагоне. В соседнем купе перекупщики торговцы везли образа Твои и Святых угодников на продажу. Тайно. Ибо уворованы были из храмов и хранилищ. А в другом купе – тайно же, везли дурман, што делают из маку. Наркотик – героин называется. Дуреет от ево человек, как от водки, развращается и не может остановиться, как пьяница.

– Што ж ты сделал, Симон?

– Как Ты учил, Господи. Прогнал торговцев из храма... Взяли их на границе. Только откупятся они. Не взыщут с них. Больно продажными стали мытари и стражники. Нет на них управы. Невежды оне, грешники.

– Тяжёлые времена наступили, Симон. Содом и Гоморра. Што ж, придётся, и через эти тернии продираться человекам... Верю, вернутся оне к Добродетели... Ибо разумом наделил их Создатель. Не должна низменная похоть одолеть Разум... Земля дадена человекам во владение, дабы умножать её богатства, а не истощать их... Не мотовства для... Отвлёкся Я, Симон. Продолжай.

– Да... Так вот, Господи, прибыли мы поутру в город Киев. Очень я люблю этот град, предвиденный братом моим первозванным Тобою, Андреем. Святое место. Благодать Создателя над сим местом. Лоно, рождающее таланты и вдохновляющее человеков. Восходящее солнце играло в куполах храмов, по пояс стоящих в спелой зелени высокого берега. И только изумруды, опаленные золотом глав храма брата Андрея, висели в прозрачном воздухе гимном Тебе, над плоской равниной у ног холмов и зеркалом реки. В душе пели трубы восторга. Глаза у Анюты наполнились слезой благоговения...

Поселились мы в гостинице, возведенной на месте пожарной каланчи, на высокой круче у парка. Любят в этом городе иностранцев, вот и подал я им канадский паспорт. Сразу зауважали. И стали нас называть мистер и миссис Стоун. Саймон Джи Стоун. Неделю разбирался с бардаком, который устроили здесь священнослужители. Подумать только – Русская Православная Церковь имеет свою иерархию, Украинская – свою, Автокефальная – свою, Греко-Римская – свою. Господи, как Ты с ними разбираешься? Суета сует. За власть и кормление бодаются служители Церкви. Святотатство! Книжники! Помню, как Ты, Учитель, поучал нас: "Слушайте, што говорят книжники, все верно говорят, но не делайте так, как они делают".

Еще объявилась здесь лжепророчица. Себя рядом с Тобою поставила. Взяли её. Как Тебя тогда каиафовы служители. Портреты ейные развешаны по городу в недоступных местах. Изображена она в тиаре папской с пастырским посохом и с воздетыми перстами для благословения. Думаю, происки это рогатого. Однако ни проповедь её, ни задержание не вызвали смуты, к коей стремились возжелатели власти. Не вцепились друг другу в грудки человеки, ибо большинство ни во что не верует, тем паче в неё.

Анюта уж сокрушаться стала, не заболел ли я. Заботится обо мне, смотрит, как за дитятей. Ласковая она и добрая, Господи. Полюбило ея не токмо моё тело, но и Душа. Слава Тебе, Господи, што послал Ты мне её. Спасибо, Учитель.

Как-то лежим мы вечером, все думами полна голова – как тут разобраться с этими чернорясыми. Одного послушаешь – оне правы, другого – те должны бы владеть храмом, третьих – и те жаждут справедливости. Анюта же гладит моё лицо ласково так и спрашивает: "Семушка, помнишь ли, ты в Питере бабульке сказывал, што испил чашу, аки Христос?" – "Помню", – говорю. – "Так што ж это значит?" – "Как што, – отвечаю, – знаешь ли, што это за чаша?" – "Не знаю". – "Смерть через распятие на кресте ради искупления грехов человеков". Поглядела на меня своими широкими глазами – ужасом наполнились ея очи и волос пушистый рассыпался по плечам. – "Што ж, и твоё тело также пытали?" – спрашивает. – "И моё. В Риме то было, где священствовал я. И брата моего Андрея так же распяли. Только на косом кресте. Также, как и Спаситель, приняли мы смерть. Испили, как и Он, чашу. И стал я по смерти одесную Его". – "Господи, Господи, бедненький ты мой, – приговаривает, гладит и целует мои руки, нашла старые шрамы на запястьях. – Изверги какие! Отчего ж люди такие жестокие? За што измываются друг над другом?" "Человеки, Анюта, есть стадо, которое и не осознаёт, што ему надобно. Потому – внемлет вождю, идёт за ним, как стадо агнцев за черным козлом. А вожди-то бывают разные. Вот как пророк Моисей, цари Израиля Давид и Соломон, или как Ленин, Гитлер, Муссолини... А помельче – не счесть. Власть над человеком слаже даже секса, и ради неё властолюбцы готовы на любое злодейство. Вот и дерутся оне за власть, вовлекая в драку народ. Попросту, как нынче говорят, конкуренты устраивают разборку. Такие же властолюбцы-книжники именем Создателя сколько людей погубили в средние века. Ведь всех красивых женщин и девиц в Европе на кострах сожгли! Как ведьм якобы. Ужас! Вот и остались красивые женщины только в России и в Украине. Так што всё это суета сует и томление духа властолюбцев. Вот и тут, в Киеве, лет десять тому, из зависти честолюбцы-художники оболгали перед властью своих товарищей, што ваяли стену жизни Человеческой у крематория на кладбище. Испугались, што чрезмерно прославит их это художество и затмит сих художественных чиновников. Вот и казнили почти готовую стену. Залили бетоном. Чем не Ауто-дафэ?". Задумалась Анюта, а потом спрашивает: "И што ж с твоими мучителями стало?" – "Да што ж с ними, простил я их, также, как Христос. Не ведали оне, што творили. Язычники ведь оне были". – "Так што ж это такое, Сёмушка? Выходит, если я сделаю Зло по неведению, то и простится мне, как покаюсь? Несправедливо это. Вот внушат, што враг мой буржуй-империалист, сионист, мусульманин или ещё кто. Понесу к этому своему якобы врагу ненависть и даже сделаю ему урон или смерть – и што же, невинна буду? Не-е, Сёмушка, што-то вы там с Учителем недоработали. Неправильно это. Делающий Зло пусть отвечает вместе с внушителем. Но в меру своей вины. Вот участковый наш, капитан Смирнов, правильно говорит, што незнание Закона не освобождает от наказания". – "Верно, Анюта, – отвечаю. Но то Законы, установленные человеками. Пусть человеки нарушителей судят и наказывают. На то ими правит Судебная Власть. А Господь и врагов своих прощает – ибо Зло порождает только Зло". – "Вот потому и Зла столько в мире. И никак оно не уменьшается. Наш человек, окромя пряника, должен предполагать и кнут", – говорит. – "Вот видишь, Анюта, – отвечаю, – истинно ты язычница. Человек должен понять, што не след ему делать другому того, чего не желает себе, как поучал пророк Гилель. Истинно это так. Вот усвоив истину эту, человеки и не станут творить Зла. Сие – главная Заповедь Создателя, даденная человекам через Моисея и наших Пророков. Не говори: "Я отплачу за Зло, предоставь Господу и Он сохранит тебя". Так поучал мудрый Соломон.

Простил я её, Господи, за кощунственные слова, ибо душа у ней язычницы. И тело..., и чувства, Господи... Люблю я её... И каждый день моё естество жаждет ея, как в первый раз... Н никак не насытится... Ибо ответную любовь и ласку встречает... И воспламеняется каждый час... Не похоть сие, Господи, но любовь... Хоть и язычница, но праведница она... Ибо несет в сердце своём любовь... "Любовь покрывает все грехи", – учил мудрый Соломон. Помнишь, Учитель?

– Помню, Симон, помню. Оттого с приязнью отношусь к Анне и поощряю вашу любовь. Богоугодное сие дело. Не кручинься. Продолжай.

– Тяжко живут и здесь горожане, Господи. Торговцы стоят по всем рынкам и предлагают разный иноземный товар, лавки полны, однако некому покупать. Обуяла начальников корысть и легче им взять себе то, што принадлежит всем по праву, нежели дать работу человекам и достойно за неё платить. Скудость ума и корысть правит бал нынче. Ограбят ведь и доведут до нищеты сей цветущий край, пока вырастет новое поколение и окоротит бандитов. Вымирать народ стал. Не допусти, Господи.

А ещё блуд языческий проповедовать стали некие скоморохи. Спустились мы как-то в субботу с Анютой от златоглавой Святой Софии к площади, зовущейся ныне Независимой. Гляжу – толпа у большого фонтана, по серёдке рыжий щербатый клоун речет форменный блуд, што де Святое Писание есть не святое, а просто история иудеев, сочиненная жрецами и попами для совращения иных народов и завоевания оными иудеями всего мира. И што у украинцев есть свои языческие боги – Перун да Даждь-Бог, и своя история, и свои герои, и не гоже ходить в божьи храмы и молиться чужому богу, то есть Создателю Христу, ибо сие есть жиды хитрые, как и все большевистские начальники от Ленина и до Сталина и Калинина, подсунувшие всем свои законы. А штоб лучше усвоили, выписал всех на асфальте, и вышло, што все они есть евреи. Потом клоун этот сымает шапку и восклицает: "Коль патриоты вы, то записывайтесь в партию Тараса Шевченко и скиньтесь, кто сколько может на эту самую партию". – "Ах ты ж, – думаю, – спекулянт. Што ж ты, сукин сын, треплешь имя страдальца и праведника, страстотерпца и христианина, мудрого песнопевца и художника, любимца народного". Прости уж меня. Господи, наказал я...

– Прослышал Я о твоих проделках, Симон. Митрополит молил наказать этого словоблуда и богохульника... Вот ты и наказал... Мой промысел.

– Я так и внял, Учитель. Как открыл он рот, так стали из уст его поганых выскакивать жабы бородавчатые. И народ стал потешаться. И кому было невдомёк, поняли то, как Твоё наказание. Што есть он орудие в руке рогатого. И извергали его уста сих тварей, пока не позеленел он от усердия и страха. Милиция вызвала скорую помощь и увезли его в монастырь Святого Кирилла, в приют для душевнобольных.

Посетили мы с Анютой, Господи, святые места сего древнего христианского города. В Твоём храме на Берестове указал ей фрески, где мы с братом Андреем изображены. Однако более всего Анюте понравились храмы Святой Софии и Святого Кирилла. А также Святого Владимира-крестителя. Я наставлял ея в Святом Писании каждодневно и привел к Тебе, Спаситель, окрестив в водах Славутича...

А в годовщину избиения киевских иудеев в Бабьем Яру, учинённого людьми Адольфа, посетили мы то место скорби. Много людей, но больше наших с Тобою соплеменников пришло помянуть мучеников. Как Ты помнишь, сие случилось в конце старого иудейского кладбища. Нынче поставили на том месте большую менору-светильник. А на старом кладбище, совсем разорённом, те самые большевики поставили большую школу для изучения своей лженауки. Ещё поставили рядом с кладбищем громадный телевизионный, дом. Нынче в той самой школе те же профессоры-книжники выясняют, кто более громил иудеев петлюровцы, деникинцы или будёновцы. Одни полагают, што деникинцы и будёновцы, иные – што нет, петлюровцы и деникинцы, а третьи – што только петлюровцы.

– Ох, Симон, видать придётся этих книжников отправить в компанию к погромщикам в преисподнюю. Нынче они участвуют в гладиаторских ристалищах перед своими жертвами и каждодневно убивают друг друга.

– А ещё. Учитель, будучи на горе Святого Владимира, на Перевесище, увидела Анюта крест каменный, внутри которого распята женщина. Поинтересовалась – што сие? – "Это, – говорю, – памятник уморенным голодом селянам в 33-м году". – "За што ж их так? – спрашивает. – Чтоб поломать хребет собственнику-селянину, штоб пошел он в колхоз. Это злодейство, содеянное властью во имя ложной идеи, никогда не простится". – "А как же этих злодеев покарали?" – спрашивает. – "Затейники этого голодомора в преисподней сидят в амфитеатре цирка, а на сцене всякие твари поедают яства, приносимые начальниками пониже, и дух аппетитный исходит от тех яств. Вот и захлебываются оне слюной, ибо могут только видеть и обонять вареники со сметаной и колбасы с бужениной.

А на том месте, где крест стоит, был златоглавый храм имени Архангела Михаила. Поставили его ещё до того, как Москву основали". – "Што ж с ним стало?" – спрашивает Анюта. "Взорвали большевики. Как и другие храмы. И памятник посерёдке площади первой киевской христианке княгине Ольге и просветителям Кириллу и Мефодию разобрали. Мешали де созданию самой большой площади в мире. Вот видишь, – показываю, – домина с колонами слоновыми ногами?" – "Вижу". – "Вот такой же хотел зодчий поставить вместо храма Архангела Михаила. Вместо подъемника – лестницу к реке, а на верху ея водрузить истукана". – "Какого истукана?" – спрашивает. – "Вождя, понятно. С вытянутой рукой. Как в Питере у Финляндского вокзала". – "А што ж теперь с тем зодчим, который разрушил чужое творение?" – "Да ничего. Храмы строит под горой, на которую язычник Сизиф катит камень. Каждый раз, как камень скатывается вниз, так рушит храм, возведенный зодчим". Задумалась Анюта. "Хорошее наказание ему Господь определил". – "Вот-вот, – говорю, – А ты не суди да не судима будешь". – "Однако же и тебя, и брата твоего Андрея, и Иисуса, и иных судили же люди". – "Судили, – отвечаю, – Потому што не понимали. Однажды выучившись, не воспринимали новых идей. Потому и считали нас святотатцами". – "Как это? Растолкуй, Сёмушка", – говорит. – "Ну вот, к примеру, христианские же богословы, выучивши, што Вселенная устроена так, как представлял ея язычник Птоломей, то есть, што центром мироздания есть Земля, не восприняли учения Коперника, не приняли доказательств Галилея или там Бруно. Ибо превратились оне в тех же книжников-догматиков, што и нас судили. Отчего же народ стал отходить от Бога? Потому как догматики Церкви осуждать стали науку и усомнились, в свою очередь, книжники от науки в роли Создателя. Самонадеянно посчитали, што всё на Земле есть результат эволюции. Даже теорию зарождения жизни на Земле сочинил один академик, будто в первобытном бульоне зацепились случайно атомы друг за дружу и создали молекулу белка, то есть жизнь, не просчитав – возможно ли сие? Ведь каждая тварь на Земле совершенна. И превратиться одна в другую не может, как полагал то мичуринец Лысенко. Ни одно творение рук человеческих не сравнится с Божьим промыслом. Нынешние ученые не нашли доказательств отсутствия Творца. А посему, человек разумный всё же вернётся к Богу. Верю я в это". – "Когда же, Сёмушка?" – спрашивает. – "Нескоро, Анюта. Каждый народ должен пройти свой путь в истории своими собственными ногами, извлечь урок из хотя бы своих ошибок, ежели не может почерпнуть истину из чужих. Ведь Писание – есть урок для человеков, для иных народов. А коль не желаешь учиться на чужих ошибках, учись на собственных. Ходи по кругу. Возвращайся к своим языческим идолам. Беспечность – главный враг человеков. Отчего и взорвалась атомная станция в Чернобыле".

Понял я, Учитель, што надобно нам отправиться в Москву. Ибо што случится там, вскорости случится и здесь. Хоть и вернул древний Киев себе власть над Украиной, всё же обескровлена сия земля. Многие года была она провинцией, поставлявшей всё лучшее в столицы. И правили сим народом под рукой Москвы холопы корыстолюбивые. И холопье нутро не скоро выветрится. Земля родит новых вождей своих и воспрянет в новой своей славе. Но не скоро, Господи. Вот и иудеи почти все покинули страну. Однако не осознала она до конца, в чаду вековой ненависти к оным, разжигавшейся корыстолюбивыми и завистливыми честолюбцами, урона, наносимого сим исходом.

– Верно ты рассудил, Симон. Все человеки на Земле – суть братья. Я призывал всех придти ко Мне, ибо несть для Меня ни еллина, ни иудея. Однако, штоб так стало, человеки должны осознать это, научиться любви и уважению друг к дружке и народ к народу. Разъединившись и познав друг друга не по принуждению, народы объединятся. "И будут они вкушать от плодов путей своих и насыщаться от помыслов их", – как верно заметил Соломон. "Массовый энтузиазм вспыхивает легко и легко делает своей добычей тех, кто жаждет подчинения и ищет кумиров". Мысль зарубленного мученика отца Александра Меня, поясняющая нынешнее плачевное состояние и суету в сей горемычной земле.

– Спасибо, Учитель, што оценил Ты мои труды на земле, в сей стране. Просьба у меня, Учитель, к Тебе. Позволь мне побыть здесь, пока не придёт час предстать пред Тобою Анюте. Коль Ты мне её послал, не отбирай же её. Вот прибыли мы в Москву и поселились на даче средь подмосковного леса. Снял её у знаменитого некогда писателя. Трудно ему нынче выжить. Книг его не издают, кормиться нечем. Здесь думается хорошо и чистый воздух, Поближе к событиям, которые потрясают мир в сем столетии. Я обещаю Тебе более не вмешиваться в человечьи дрязги, но буду только внушать им взаимную любовь. Завтра поедем с Анютой на Волхонку. Закладывать иерархи Церкви и правители будут камень в основание воссоздаваемого храма в Твою честь, што рванули некогда святотатцы.