Текст книги "Подвиги русских амазонок (СИ)"

Автор книги: Роман Жданович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Едва ли не первый источник, начинающий прославлять имя Серпуховского князя, это Новгородская 1-я летопись Младшего извода (1450-е гг.). Но и здесь ни слова не уделяется удару из засады. Зато сообщается неожиданное: о бегстве москвичей, большого полка русского войска, о прорыве татар через центр, парированном контратакой эшелона Владимира Андреевича: «...Москвици же мнози небывалци, видевши множество рати татарьской, устрашишася, и живота отцаявшеся, а инеи на беги обратишася, не помянувше реченаго пророкомъ, како единъ пожнеть 1000, а два двигнета тму (10000), аще не Богъ предасть ихь. Князь же великый Дмитрий с братомъ своимъ с Володимеромъ, изрядивъ полкы противу поганых Половець, и възревъ на небо умилныма очима, въздохнувъ из глубины сердца, рекоста слово псаломъское: Братие, Богъ намъ прибежище и сила! И абие съступишася полкы обои, и бысть брань на долгъ час зело, и устрашитъ богъ невидемою силою сыны Агаряны, и обратиша плещи на язвы, и погнаны быша от крестиянъ, и ови же от оружиа падоша, а инии в реце истопошася бещисленое их множество» [там же, т. 3, с.377].

Многое мы можем понять из косвенного свидетельства: росписи полков. Она сохранилась в «Сказании о Мамаевом побоище» и, более достоверно, в Никоновской летописи [там же, т. 11, с.c. 54-59] и пространной летописной повести о Куликовской битве в Новгородской летописи 1539 г. (список Дубровского) [там же, т. 43, с.154]. Покидая Москву, Дмитрий Иванович собирался атаковать врага первым. Из росписи это ясно видно. Сильнейшими были сделаны передовой и правофланговый полки. Полк правой руки: по 1-му значению – прЯмой, ударный. Его образовывали контингенты Ростовского, Ярославского и Стародуб-Залесского княжеств, и здесь же был и соправитель вел.князя Владимир Андреевич с серпуховским, белецким, муромским, мещерским полками (их ведут князья-воеводы). В авангарде стояли коломенские, костромские, переславльские, владимирские, юрьевские части: больш.часть сил Владимирского княжества. Москвичи, самые многочисленные, стали позади них в Большом полку, вместе с белозерцами и (?) смоленцами. На левом крыле находились только брянцы, их мог поддержать сторожевой полк оболенцев. Прибытие в разгар похода братьев-Ольгердовичей с дружинами и полоцким полком не изменило логики диспозиции: Ольгердовичи были поставлены в авангард, откуда расступились на фланги коломничи и костромичи.

Совсем иначе войска построились для боя – после того, как Дмитрий допросил татарского языка, во время форсирования Дона приведенного разведчиками Петром Горским и Карпом Александровым, узнав о силах Мамая. В засадный полк – далеко на отшиб (вне видимости татар), за левым крылом, были отведены брянские, а также кашинские и новосильские полки (видимо, из авангарда, куда, на опустевшее место, были выдвинуты белозерцы). Сюда же перешел с правого крыла Владимир Храбрый со всеми [см. там же, с.135] своими силами, а на пополнение полка левой руки, ослабленного перед этим, также покинули правое крыло ярославцы. В полку правой руки остались только ростовские и стародубские полки. Командовать этими небольшими силами – было вверено князю Андрею Федоровичу Ростовскому.

Огромная часть сил, с Владимиром Храбрым создававшая не столько засаду, сколько 3-й эшелон, большую часть боя просидела в засаде и, судя по названным погибшим, в решающей атаке понесла минимальные потери. Сообразно этому, в повестях о Куликовской битве, стоящих в суздальских летописях (в отличие от «Сказания...»), о Владимире Храбром практически не упоминается. Но о подвиге ростовцев: с обнаженными (бежавшими москвичами) левым флангом отразивших ордынский натиск, смяв венецианских(из Таны) арбалетчиков и обратив в бегство кавказскую и татарскую конницу, вообще нет повествований! Хотя, кроме передового полка, лишь в полку правой руки известны князья, погибшие в бою...

Ростовских воинов вдохновляла, бившаяся в их рядах, княжна Дарья. Однако для героинь т.наз. «православной цивилизации», обязанных отличаться лишь холуйством пред родителями, мужьями и «отцами духовными» (а ныне также и работодателями), такого не полагается. И Дарья Андреевна – не удостаивается ни почестей исторических, ни звания благоверной святой, будучи гораздо более достойной оного, нежели Дмитрий Иванович Московский, как рисуют его летописи: подобранный в стороне от места боя, под сеченым деревом, без сознания, но без единой раны [там же, с.136]...

3.Федора Пужбольская

В веке ХV известна княгиня Настасья Слуцкая (урожденная Острожская), по смерти мужа отстаивавшая Слуцк от крымских татар, а также и от знаменитого Михаила Глинского, даже сватавшегося, пытаясь получить ее княжество (в фильме «Анастасия Слуцкая» это превращено в «лав стори»). С ее меценатскими трудами связано создание Слуцкой летописи (младшая редакция Белорусской летописи). Но известна она в литовских латиноязычных хрониках. В православные летописи, по крайней мере – введенные в научный оборот, подвиги этой православной княгини не включались!

Всё, чем мы располагаем, это выписки из бумажной полуустАвной (т.е. ХVI – ХVII века) летописной рукописи купца В.П.Хлебникова, сгоревшей в 1856 г., делавшиеся Александром Артыновым. Александр Титов пишет, что использует «...уцелевший список с этой рукописи». В нем рассказывалось о княжне Федоре, дочери Ивана Ивановича Пужбольского-Верши. Вменялись «...этой княжне все доблести амазонки, упоминая вместе с тем о ее пламенной любви к князю Василию Дмитриевичу Бычкову. Любовь эта была так сильна, что когда князь Василий отправился в числе вождей дружины Дмитрия Донского на смертный бой с татарами, то княжна Феодора последовала за ним. Князь Василий пал на Куликовом поле у Красного холма смертию героя, а княжна Феодора, сильно раненная, была привезена на свою родину участвовавшим в той же битве князем Василием Васильевичем Ласткой (Ласточкой)» [А.А.Титов «Предания о ростовских князьях», 1885]. Обилие имен собственных, проверяемых по родословным источникам, позволяет нам – работать с сей новеллой.

Советская наука – израильский фейк-ньюс, унаследованный россиянией, объявляет записи Артынова: не археографа, а рассказчика, – вымыслами автора (подобно записям «фашиста и белогвардейца» Ю.П.Миролюбова). Отрицается и сам Хлебниковский манускрипт [Лобакова, сс. 656-657], вопреки дореволюционным историографам, не оспаривавшим его существования [Экземплярский, с.71, прим.232, с.93, прим.295]. Так что впору здесь процитировать классика: «Суди, дружок, не выше сапога!»...

Цитировавшийся выше рассказ внешне действительно недостоверен: Красный холм был в центре монгольских позиций, здесь была ставка Мамая [Скрынников, с.67]. Ростовские же дружины слагали полк правой руки, которым командовал князь Андрей Федорович, павший в битве [И.Головин «Родословная роспись вел.кн.Рюрика», ╧496; П.Петров «История родов Русского дворянства», табл.16] (единственная рукопись, хоронящая его позже, это Московско-Академическая летопись в списке 1490-х гг.) [ПСРЛ, т. 1, с.539], владетель Сретенской стороны Ростова, – вместе с муромскими и стародубскими дружинами. А ростовские княжата В.А.Ластка, С.И.Верша, В.Д.Бычков (Бритый) жили не в ХIV, но в ХV веке.

Но говорит это лишь о том, что ситуация века ХV была родовой новеллою перенесена в предыдущий век, увязываясь именно с Куликовской битвой (где прославились, павшие в передовом полку, Белозерские князья Ростовского дома), – сделавшейся центром народного эпоса Русской Реконкисты, подобно Ронсевальской битве для эпоса Европы.

Названные, хотя местами с ошибками, новеллою лица реальны, исчисленные в родословиях ростовских князей и дворян, и они современники [см.: Петров, ч. 1-я, отд. 2-й]. Иван Иванович ДолгОй – правнук Константина Васильевича, владетеля Борисоглебской стороны, где похозяйничали в 1334 г. московские бояре (что известно из жития Сергия Радонежского) [см. ПСРЛ, т. 11, с.128]: сын Ивана Александровича и Дарьи Андреевны. Зимой 1474 г. Иван с двоюродным братом Владимиром Андреевичем и детьми продают остававшуюся за Ростовскими князьями часть города Вел.князю Московскому Ивану III, отдавшему удел своей матери, вдовствующей вел.княгине Марье. Этим известием счел необходимым дополнить (по Воскресенской летописи) статьи летописи Никоновской Иван IV Васильевич в Лицевом Своде, причем царь назвал одного только Ивана Долгого, в его глазах значимого сугубо. ...Ныне Герман Стерлигов, обвинявшийся в подлоге и подчистке текстов изданного по его инициативе факсимиле Лицевой летописи, закрыл сайт с их изображением, однако текст в разночтениях иллюстрированных томов к обычным спискам Никоновской летописи, изданный в прошлом веке, благополучно сохранился [ср.: там же, т. 8, с.180; т. 12, с.157].

И.И.Долгой оставался владетелем волости Пужбола и оставил четырех сыновей, князей Пужбольских, нарекаемых Пужбольскими по ее названию: (1) Владимира Волоха (т.е. богатыря), (2) Ивана Брюхо, (3) Семена Вершу (всадника) и (4) Михаила Шендана. Волох и Верша погибли, не оставив наследников-сыновей, а Иван и Михаил имели наследников: воевод при юности Ивана Грозного (1540-е гг.). На них, по известным родословиям, род Пужбольских прерывается: прямых передатчиков предания не оставалось. Сторонний рассказчик, полагаю, некогда спутал по именам Ивана и Семена Ивановичей, сыновей И.И.Долгого. Скорей всего, он доверился тому родословию ростовских князей, что изложено Родословцем, внесенным в Степенную Книгу [там же, т. 21, с.2]. Здесь ветвь потомков Федора Ростовского-Сретенского и его сына Андрея – вассала московских князей и отца амазонки Дарьи, павшего на Куликовом поле, спутывается с потомством Константина Ростовского-Борисоглебско, к которому принадлежал Иван Долгой. Эта ошибка гуляет по литературе доныне [http://www.stihi.ru/2013/12/18/3103]. Данное родословие Ростовского дома появляется и вносится в источники в кон. ХVI – нач. ХVII века [Сиренов, гл. 2,5]. Несовершенство родословий Ростовского княжества прежде было известно всем, сложилась даже поговорка: в Ростовской земле в каждом селе князь. Но источник предания, нижней границей которого оказывается рубеж веков, знал реальные прозвища реальных князей, называвшиеся лишь в родословцах частных: «штучной», отнюдь не публичной литературе (использование которой вменяется Артынову) [Воронин, с.179].

Княжич Василий, павший на Куликовом поле в 1380 г., тоже видимо не изобретался. Это в действительности Василий Константинович [Петров, табл.16] – брат Александра Константиновича, деда Ивана Ивановича Долгого и Владимира Андреевича. Видимо, племянник Иван Александрович последовал за дядей Василием. Впрочем, сведения родословной литературы о нем спорны [Экземплярский, с.с. 50-52]. Важно, что в родовых перечнях (составлявшихся без дат), полагаемых нами как источник, присутствовало это имя. Другой брат Александра – Владимир Константинович (в некоторых трудах Василий и Владимир отождествляются). Он был дедом Дмитрия Ивановича Бритого: родоначальника князей Бычковых.

У князя Дмитрия Бритого числятся сыновья: (1) Владимир, (2) Юрий (погиб при одном из взятий Казани) и (3) Василий, не оставивший потомков. Это и был в конце ХV века любовник княжны Федоры. Род Бычковых, по П.Н.Петрову, продолжается от Юрия Дмитриевича, а по Титову – от Владимира Дмитриевича [А.А.Титов «Ростовский уезд», 1885, т. 1, Приложение]. За его сына – князя Ивана Владимировича Бычкова, по родословию А.Титова, выходила замуж княжна Вера [там же], другая дочь Андрея Федоровича (видимо, не того, что пал в 1380 г., а одного из следующих): некие ветви потомков Константина Борисоглебского действительно были дружественны Ростовским-Сретенским, стремясь породниться.

Брат же Дмитрия Бритого – Александр Иванович был отцом Василия Александровича Ластки, воеводы (в конце жизни) в 1520 г. в Новгороде-Северском, родоначальника князей Ласткиных (дед Василия Юрьева Васильевича Ласткина). Василий Александрович Ластка (дед Василия Ласткина) и Василий Дмитриевич Бритов (Бычков) – двоюродные братья. Именно Василию Ластке было естественно везти на родину раненую подругу павшего в конце ХV века, в одном из многочисленных сражений того времени с татарами, сродника!

Всё это родовые предания эпохи ХV – ХVII, но отнюдь не ХVIII – ХIХ века! Когда они «разгерметезировались»? Интерес к «православным амазонкам» в преданиях заметен с II4 ХVI века. Тогда извлекается из небытия, став необыкновенно популярной, написанная еще в Древ.Руси (ранее 1-й части Тверского Сборника, судя по поговорке в его новелле 1170 г.), но забытая в эпоху ордынского ига, «Повесть о царице Динаре». В ХVII веке – веке диктатуры патриархов московских, невежественном и фарисейском, этот интерес снова пропадает.

Как видим, герои рассказа, хотя местами спутанные, реальны. Княжна Федора Пужбольская, сражавшаяся с бусурманами в том же веке, когда сражалась с англичанами и бургундцами Жанна д`Арк, – но проигнорированная православными церковными деятелями и помнящаяся лишь мирскими преданиями (во времена удешевления бумаги ушедшими в простой народ) – заслужила увековечивания в Петербурге, с бОльшим правом, нежели деятельница истории французской. Родственником ее друга княжича Василия – потомком князя Дмитрия Ивановича Бритого является известный петербуржец: крупный ученый и государственный деятель академик Афанасий Федорович Бычков (1818-1899), член Государственного Совета (с 07.10.1890), с 1882 г. директор Императорской Публичной библиотеки. Здесь, на пл.Островского – у входа в здание, либо возле здания на Московском пр., и может стоять памятник ей.