Текст книги "Азеф"

Автор книги: Роман Гуль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Он согласился. Я начал рассказ. Знаю, что я шел ва банк, рассказывая бывшему директору департамента полиции о карьере революционера Азефа, знаю, сорвись мое дело и господа Чернов и Савинков не поцеремонятся со мной. Но моя вера поставила на карту мою жизнь. Я рассказал детально, как Азеф убивал Плеве, как убивал Сергея, как ставил акт на Дубасова, как подготовлял убийство царя И в то же время посылал на виселицу революционеров, отдавая их Герасимову. Лицо Лопухина было передо мной, чем дальше я рассказывал, тем явственней видел, что Лопухин изумлен, подавлен, не хочет верить, что он знает этого охранника.

Когда я заговорил о цареубийстве, Лопухин побледнел, но он уж не мог скрыть волнения и не верить сообщаемым мной фактам, о которых знал с другой стороны баррикады. Лопухин был потрясен, по моему, именно тем, что если не непосредственно, то всё же и он принимал участие в работе Азефа. И тут, после шестичасового разговора, я сказал: – Будучи директором департамента, вы не могли не знать этого провокатора, он известен, как «Раскин», я окончательно разоблачил его, разрешите мне сказать, кто скрывается под этим псевдонимом. Я готов был назвать Азефа, как вдруг взволнованный Лопухин сказал: – Никакого Раскина я не знаю, я знаю инженера Евно Азефа…

Бросив председательское место, Лопатин тяжелыми шагами подошел к Бурцеву и положил ему руки на плечи:

– Львович, дайте честное слово, что вы это слышали от Лопухина! – Но тут же обернулся, безнадежно махнув рукой. – Да что тут, дело ясное! – в глазах старого революционера стояли слезы.

Вскочили представители обвинения, вскочили с мест судьи, произошло замешательство.

– Вы выдали Азефа! – кричал Чернов. – Вы подсказали его Лопухину!

– Азеф выше обвинений Лопухина! – жестикулировал Натансон.

– Герман Александрович, – подошел к Лопатину Савинков, – это невозможно, вы верите Лопухину?

– Конечно. На основании таких улик убивают. Савинков был, как пьяный, болела передняя часть головы, он бормотал: – невозможно.

– Так, как же вы объясняете роль Лопухина?

– Лопухин и Азеф. Я верю Азефу.

– Почему? Лопухин не заинтересован.

– Я верю, что Азеф невиновен.

– Петр Алексеевич, но ведь это же полицейская интрига! Лопухин набрасывает тень на Азефа! – кричал Чернов, наседая на Кропоткина.

– Что же? Вера Николаевна тоже верила Дегаеву, – проговорил Кропоткин, снимая с себя руку Чернова. Лопатин громко сказал:

– Объявляю сегодняшнее заседание суда закрытым.

3

Вечером Савинков стоял у парапета Моста Инвалидов. Он думал в темноте о суде, об Азефе и о герое романа. «Если клевета и заблуждения Бурцева окажутся правдой? Неужели Азеф равен герою, плюнувшему в лицо человечества? Ложь». Но страшные, смутные ощущения наполняли душу. «Невероятно. Ложь. Бурцев заплатит дорого за это. Его уже едет убить Карпович».

Сена стояла мутная, в красно-зеленых отраженьях огней. Под мостом, сжавшись, скрипели баржи. Савинков ощутил запах яблоков. Нагнувшись, увидел баржи груженые яблоками. Постояв, он тихо пошел через мост – к Бурцеву.

4

В дверях квартиры Бурцева Савинков столкнулся с Бэлой, одетой в пестрое манто, остаток петербургской конспирации террора.

– Вы тоже сюда? – странно проговорила Бэла.

– Здравствуйте, Бэла, как вы бледны, вы нездоровы?

– А разве вы здоровы?

Не простившись, не здороваясь, Бэла зашелестела пестрым, дорогим манто, не шедшим к ее некрасивой фигуре.

– Очень рад, что зашли, Борис Викторович, – сидя среди книг, газет, фотографических карточек говорил Бурцев. – Вы меня уж простите, вас считаю ведь единственным честным противником. Садитесь пожалуйста, – улыбался выставленными зубами седенький, узенький Бурцев.

– То есть вы, Владимир Львович, полагаете, что есть товарищи, ведущие себя на суде нечестно?

– Темна вода во облацех, Борис Викторович. Не верю, конечно, чтоб кто-нибудь из ЦК знал об одновременной работе Азефа в департаменте. На суде я достаточно обрисовал атмосферу коррупции в ЦК, чтоб понять почему проходили мимо подозрений. Но посудите сами: всякому непредубежденному человеку после моего доклада ясно, Азеф предатель. И вот тут-то, простите за откровенность, ЦК делает фортель. Спасай мол самих себя! Спасай партию! Пусть, мол, даже Азеф и предатель, но оглашать – ни-ни. Произойдет восстание периферии против центра, потеря лавров, постов, чинов, орденов, – улыбнулся Бурцев. – Да что там говорить, партия конечно сильно закачается, может даже и не оправится. Вы понимаете, что произойдет когда везде будет напечатано: глава партии Азеф – агент полиции. Ведь это же факт мирового масштаба, Борис Викторович! Небывалый случай в истории! Во всех странах заговорят.

– Если б это была правда.

– А это правда, Борис Викторович. Только партия не хочет роскоши правды. Партии выгодней другое, – Бурцев засмеялся, выставляя передние зубы, – покарать Бурцева за роскошь правды.

– Хотите сказать – убить? – сказал Савинков, поняв зачем к Бурцеву приходила Бэла.

– Разумеется.

Савинков тоже слегка улыбнулся.

– Ведь становясь на партийно-генеральскую точку зрения, Борис Викторович, выход из дела ясен: – Азеф предал многих товарищей, но их уже повесили, стало быть – не вернуть. «Что прошло – невозвратимо». А разоблаченный Азеф покрывает партию позором. Так лучше покрыть сосновой доской Бурцева, чем позором партию. Концы в воду. А Азефа отвести под ручку: – поставь, мол, акт мирового масштаба с рекламой на весь мир – убей, мол, царя – реабилитируй себя и отойди в сторонку, поезжай, скажем в Южную Америку плантации разводить. Дегаев был много мельче и то во искупление грехов убил полковника Судейкина и получил индульгенцию. Ну а Азеф, знаете, многое может, хитрейшая бестия, голова не дегаевской чета. Царя-батюшку за милую душу кокнет и не вздохнет.

– Владимир Львович, – перебил Савинков, ему было трудно начать, ибо Бурцев говорил не переставая, – у меня мозги заворачиваются, когда я вас слушаю. Неужели вы действительно верите? Поймите же, что Азеф ни в чем не виновен. Это ваш кошмар, ваше наваждение. У всех нас мысли нет о подозрении, малейшего колебания нет.

– Какое же колебание, – захохотал Бурцев, – когда Бэла приходит и прямо говорит, что пустит мне пулю в лоб. Тут не до колебаний, знаете.

– Я пришел к вам говорить совершенно искренно, Владимир Львович. Скажите, как на духу; – неужто не наваждение? неужто ж вы сами то твердо, каменно убеждены?

– Каменно убежден, – проговорил Бурцев.

– Не допускаете мысли, что Лопухин с Бакаем играют с вами в игрушку?

– Хороша игрушка! Да знаете вы, что Бакай разоблачил до 30 провокаторов! Докопался до таких столпов, как польский писатель Бржозовский, властитель дум революционной молодежи! А Лопухин? Да вы бы видели его лицо? Для чего ему лгать? Ведь я же нашел его, а не он меня?

– Невероятно, – бормотнул Савинков, – ничего не понимаю, но ни на минуту, понимаете, ни на минуту не допускаю мысли.

– А кстати, где Азеф? – как бы не расслышав сказал Бурцев.

– На днях приезжает. Был в Испании.

– В Испании? Недурное местечко. А скажите, Борис Викторович, правда, что Карпович тоже едет в Париж?

– Писал.

– Убивать меня едет?

– Писал и это.

– Так-так, – проговорил Бурцев. – А знаете, как он освободился? Нет? Так я расскажу вам: – после бегства из Сибири, он встал во главе отряда в Петербурге, не правда ли? Ну, вот, его совершенно случайно арестовали на улице. Но Азеф, зная, что Карпович верит в него как в Бога и берется в меня стрелять, защищая его честь, не перебивайте, не перебивайте… вместе с Герасимовым отпускают его из тюрьмы. Да, да, посудите сами, какой вздор разыгрывается среди бела дня. Опасного террориста, шлиссельбуржца, убийцу министра Боголепова, главу отряда перевозит из тюрьмы в тюрьму околодочный на простом извозчике. Больше того, у аптеки околодочный, кстати сказать, переодетый Доброскок, «Николай золотые очки», слезает и говорит Карповичу: – «посиди, я сейчас приду». – Выходит из аптеки, видит, что Карпович сидит, не догадался. Поехали дальше. Околодочный останавливается у какого-то магазина, опять «посиди». Но тут уж Карпович догадывается, бежит. И к кому же? Прямо на квартиру к Азефу.

– Вы хотите, стало быть, сказать, что полиция и Азеф отправляют террориста с незапятнанным именем убивать вас?

– Конечно! Именно так, Борис Викторович! А вы думаете, что в департаменте все уж так и лыком шиты. Да там, батюшка, такие Мак-Магоны сидят, такую тончайшую инквизицию разводят, что сам бы Торквемада в восторг пришел. Это маги, Борис Викторович, маги своей техники!

– Владимир Львович, невозможно, – засмеялся Савинков, – вы больны шпиономанией, больны! Маниакальные, навязчивые идеи! И всё сходится как в аптеке! Сверхъестественно и феноменально! Но поверить хитросплетению, не обижайтесь, никак не могу.

– Да я и не обижаюсь. Я же знаю, что если меня Карпович и Бэла не убьют до окончания суда, вы решительно во все поверите. Даже, пожалуй, Чернову и то придется поверить, хотя он этого, ух, как сильно не хочет!

– Если суд вас оправдает, мы пойдем на конфликт с судом, – вставая проговорил Савинков, – вы понимаете, что это не укладывается в голове. По-ни-ма-е-те? – сказал он, указывая на лоб пальцем. – А если это будет правдой, то надо понять и то, что все провокаторы взятые вместе не нанесли бы такого удара террору, какой наносите вы, террорист Бурцев. Ведь вы же сами сторонник террора?

Бурцев сделал вид, что не расслышал этой фразы и вставая сказал:

– Тогда б и суда не нужно. Только вот что, Борис Викторович, когда увидитесь с Азефом, так уж, простите за напоминание, о Лопухине ни слова.

– Мы дали слово суду.

– Ах, знаете, дружба великая вещь, – улыбнулся

Бурцев. – Прощайте. А мучаетесь вы душевно, Борис Викторович? Ох, еще как помучаетесь, когда узнаете с кем людей убивали.

– А это мы увидим, – сказал, выходя, Савинков.

5

В этот день на парижских извозчиках ехало много разнообразных людей. Но едва ли был более встревоженный и беспокоящийся седок, чем тучный господин в легком песочном пальто и светлой шляпе.

Извозчик вез его в узком кабриолете на рю де ля Фонтен с средней скоростью, сдерживая кабриолет на углах, где неслись потоки встречных экипажей.

Уж вечерело. Сеял дождь. Господин в песочном пальто и светлой шляпе волновался не потому, что был без зонта и светлая шляпа от дождя могла испортиться. Господин просто боялся, что вот сейчас, на рю де ля Фонтен, в квартире «Мальмберг», он будет убит.

«Аргунов мог дать телеграмму, разоблаченье может быть с минуты на минуту». Азефа передернула судорога. Он всматривался в номера домов.

– Иси, иси, – забормотал он и, остановив извозчика, слез.

Он перешел на обратную дому Савинкова сторону. И шел походкой вора, идущего на дело. Он кутался в тени домов, подъездов. Не доходя остановился. Отсюда видел: – окна квартиры Савинкова освещены, за ними мелькают человеческие тени. «Собрание. Может кончено?» Тени в окнах замелькали толпой. Отхлынули. Окна стали чисты и светлы. «Уходят». Азеф почти отбежал к следующему подъезду.

Он видел, как выходили. Узнал всех. «Боевики». Сердце захолонуло и упало. Вот – Савинков с непокрытой лысоватой головой, в одном пиджаке, провожает. Прощается с двумя женщинами – Рашель и Бэла. За ними – Вноровский, Слетов, Зензинов, Моисеенко. Услыхать хоть бы самое короткое слово. Он видел, как помахал рукой Савинков, повернулся и пошел в дом.

«Ерунда», – мотнул бычьей головой Азеф и наискось стал переходить улицу.

6

И все же сердце билось не оттого, что была крута лестница. Азеф поднимался тяжело, останавливался в пролетах поворотов.

В кабинете был зеленоватый полусумрак от стоявшей на письменном столе лампы. Азеф вошел за Савинковым усталой походкой. Лицо словно налилось водянистым жиром. И яркие, вывороченные губы казались краснее обычного. По лицу, походке Савинков увидал в нем волнение. Азеф сел возле стола, от абажура толстое лицо стало зеленым.

– Расскажи подробно обо всей этой гадости, – пробормотал он. – Как это меня измучило и разбило.

– Страшен чорт, Иван, да милостив Бог. Конечно неприятно, но сейчас у меня были боевики, для всех ясно, что Бурцеву при обвинении его судом, ничего не остается, как пустить себе пулю в лоб. Он даже сам так сказал Бэле.

– Так сказал? – скороговоркой проговорил Азеф.

– Да. Главный его козырь – охранник Бакай, бежавший из Сибири; он был сослан за связь с Бурцевым.

– Я ему давал деньги на побег, – пробормотал Азеф.

– Бурцев говорил, что ты приходил вместо Чернова. Он тебя и тут обвиняет, маньяк. Говорит, что департамент по твоему распоряжению дал телеграмму об аресте Бакая в Тюмени и будто только совершенно случайно Бакай бежал.

– Какая чепуха, – прохохотал Азеф. – Ну, а дальше?

Савинков рассказывал о суде.

– А что это за «сенсация»?

– Какая сенсация? Ах да, Бурцев называет это «сенсацией».

– Что это такое?

– Я не вправе это сказать, Иван.

– Почему? Ты дал слово?

– Дал.

– Жаль, – проговорил Азеф. Савинкову показалось, что Азеф побледнел, но свет был зелен, разобрать было трудно. – Опять какой-нибудь Бакай?

– Чиновник полиции.

– Высший?

– Довольно.

Азеф смотрел на Савинкова в упор.

– Неужели же ты мне не скажешь, Борис? Лопухин? – делая улыбку, сказал Азеф.

– Может быть, Лопухин. Я дал слово, Иван. Я тебе ничего не говорил.

Азеф отвел глаза, вздохнул животом, после молчания проговорил быстрым, гнусавым рокотом:

– Так ты говоришь, Кропоткин подозревает двойную игру с моей стороны?

– Да.

Азеф помолчал, ухмыляясь. И вдруг рассмеялся резко, звонко, на всю комнату.

– Да, конечно. Не очень то вы умны, чтобы вас нельзя было обмануть. Вас действительно ничего не стоит обмануть. Бурцев врет вам, приводит «сенсации», а вы… хороши товарищи. Ну, Кропоткин из ума выжил, ему все может придти в голову, а вы?

– Почему мы? Ты так говоришь, будто мы в отношении тебя что-то упустили?

– Мы не должны были идти на суд, – зло проговорил Азеф, – это была фантазия твоя и Виктора, что Бурцев будет разбит в две минуты и что я выйду из всей этой грязи сухой. Вам до моего душевного состояния не было никакого дела. – В мгновенном, змеином, плоском взгляде Савинков ощутил ненавидящую злобу, которую знавал нередко.

Азеф сидел, сложа руки на животе. Он был, как безобразный Будда.

– Ты бросаешь упреки, это только неблагодарность. Если ты думаешь, что тебя плохо защищают, иди сам на суд, опровергай вместе с нами, говори. Я считаю, что это было бы хорошей защитой дела.

Азеф взглянул на него искоса.

– Я думал, вы, как товарищи, с которыми пуд соли съел, защитите.

– Мы делаем все, что можем, Иван.

Азеф молчал. Савинков знал и этот переход от отчаянной злобы к ласковости, почти нежности. Азеф улыбался, не меняя позы. Потом хмурясь, проговорил:

– Так ты думаешь, лучше, если я явлюсь на суд?

– Конечно.

Азеф откинулся. Савинков увидал громадный, зобастый подбородок и шею в белом воротничке и красноватом галстухе.

– Нет, – проговорил он. – Этого я не могу. У меня нет сил на эту гадость идти, возиться. – И эту перемену Савинков знал, она была редка, но он ее видел. Азеф казался внезапно разбитым, подавленным.

– Эта история, – проговорил он, – меня совсем убьет, если вы не положите ей конец… Убить бы эту гадину Бурцева…

Играя спичечной коробкой, Савинков сказал.

– Немыслимо. Это будет скандал, а не реабилитация. Азеф молчал.

7

Ночью, когда Азеф вошел в комнату, Хеди проснулась, зажмуриваясь от зажженного света. Азеф ощущал озноб, проигрыш, гибель, ужас. Увидев выпроставшиеся руки, половину груди, разрумянившиеся ото сна щеки, даже не выговорил слов. Тихо, быстро раздевался. Шлепая босыми ногами, скользнул голый, громадный, накренил матрац. Хеди ждала его и обожгла горячими ногами.

8

События развивались, как в стремительном, уголовном романе. Менялись. Колебались. Но вдруг узнали все, что Азеф ездил не в Берлин, а в Петербург, к Лопухину, именем детей умоляя пощадить его, не выдавать революционерам. За Азефом у Лопухина зазвенел шпорами генерал Герасимов, грозя именем Столыпина, смерть. За Герасимовым к Лопухину пришел следователь партии Аргунов.

– У меня были Азеф и Герасимов, – сказал Аргунову Лопухин. – Меня обещают арестовать и сослать в Сибирь за государственную измену. Это меня ничуть не пугает. Но не думайте, что я выдаю революционерам Азефа из-за сочувствия революции. Я противник всякой революции. Я стою по другую сторону баррикад. Я делаю это из-за соображений морали.

9

Собрав последние силы, Азеф возвращался в Париж. От генерала Герасимова было четыре паспорта, две тысячи рублей на побег. Герасимову он оставил завещание в пользу семьи, прося помочь ей, если его убьют в Париже.

Азеф приехал к жене, Любови Григорьевне на Бульвар Распай № 245. И без Хеди был беспокоен. Оба сына были при нем. Мысль, что убьют именно тут, на глазах жены и детей была невыносима.

– Ваня, Господи, как ты изменился, как они тебя мучат и за что? За то, что ты десять лет ходил с веревкой на шее? Негодяй, этот Бурцев…

– Ну, хорошо, хорошо, не скули, без тебя тяжело, – и Азеф прошел в комнату детей. Сев там, он рассматривал школьные рисунки сына. Любовь Григорьевна готовила завтрак. Азеф листал и листал рисунки. Пока не понял, что не видит их, а листает от непокидающего его страха.

– Ваня! – крикнула Любовь Григорьевна. Азеф вздрогнул. И в тот же момент раздался звонок.

«Они», – подумал, вскакивая, Азеф, желая предупредить жену, бросился в коридор. Но Любовь Григорьевна уже открыла. И он увидал: – Чернова, Савинкова и боевика Павлова.

– А, Любовь Григорьевна! – улыбался в дверях Чернов. – А мы к Ивану! Дома?

Азеф, молча, шел из темноты навстречу им медленными шагами.

Поздоровавшись, не глядя повел в крайнюю комнату, в свой кабинет. Грузно сел за стол, слегка приоткрыв ящик, где лежали два револьвера.

– В чем дело, господа? – проговорил Азеф. Оглянувшись, он увидел, что они стоят, загородив выход.

– В чем дело? – собирая силы, чтобы скрыть волнение, дрожанье челюстей, проговорил Азеф.

Чернов вытащил из кармана сложенный вчетверо лист.

– Прочти документ, Иван. Из Саратова. Савинков стоял необычайно бледный, узких глаз не было видно, губы словно вдавились, вид был болезненный. Павлов глядел спокойно на Азефа.

Савинков видел как, бледнея, Азеф встал спиной к окну, начав читать разоблачающий его документ, но он не читал, он только собирал силы, чтоб оторваться.

Овладев собой, Азеф грубо проговорил:

– Ну, так в чем же однако дело?

– Нам известно, – сказал Чернов, – что 11 ноября ты ездил в Петербург к Лопухину.

Азеф ответил спокойно.

– Я у Лопухина никогда в жизни не был.

– Где ж ты был?

– В Берлине.

– В какой гостинице?

– Сперва в «Фюрстенхоф», затем в меблированных комнатах Черномордика «Керчь».

– Нам известно, что ты в «Керчи» не был. Азеф захохотал звонким смехом, который так хорошо знали Чернов и Савинков.

– Смешно, я там был…

– Ты там не был.

– Я был! – бешено закричал Азеф. – Что за разговоры! – Азеф выпрямился, подняв голову. – Мое прошлое ручается за меня! Я не позволю!

Тогда Савинков приблизился к нему, держа руку в кармане. Он был синебледный. Азеф смотрел ему в глаза.

– Если ты говоришь о прошлом, – глухо сказал Савинков, – скажи, почему в покушении на Дубасова, когда карета ехала мимо Владимира Вноровского – у него не оказалось бомбы?

– Это ложь! – бледнея, проговорил Азеф, у него дрожали ноздри и губы. – У всех метальщиков были бомбы. Карету Дубасова пропустил Шиллеров. Я не знаю почему.

– Мы допросили Вноровского. Дубасов проехал мимо него. Но у него не было бомбы. Ты ему не дал.

– Ложь! – закричал Азеф. – Было так, как я говорю!

– Стало быть Вноровский лжет?

– Нет, Вноровский не может лгать.

– Значит лжешь ты? – Савинков смотрел в упор, его лицо дрожало. Азеф был бел, но как каменный, он собирал последние силы.

– Нет, я говорю правду.

– Подождите, Павел Иванович, мы должны сначала выяснить вопрос о Берлине, – перебил Чернов.

– Иван, зачем ты ездил в Берлин?

– Я хотел остаться один, Виктор. Я устал. Я хотел отдохнуть. Я думаю, это понятно.

– Почему ты из «Фюрстенхоф» переехал в «Керчь»?

– В «Керчи» дешевле.

– Так ты переехал из-за дешевизны? С каких это пор, ты вдруг стал расчетлив? Ты всю жизнь жил глухими ассигновками и, кажется не копейничал?

– У меня были и еще причины.

– Какие?

– Это не относится к делу.

– Ты отказываешься отвечать?

– Я переехал из-за дешевизны. Остальное не касается дела.

– Скажи, как ты понял мои слова, – проговорил запинаясь Савинков, – когда я говорил тебе, что некто, имени которого я назвать не могу, сказал Бурцеву, что ты служишь в полиции и разрешил сообщить это мне?

– Я понял, что некто разрешил Бурцеву сказать это тебе.

– Некто – Лопухин, – проговорил Чернов. – Он не называл вовсе фамилии Савинкова. Но ты, со слов Павла Ивановича, понял, что Лопухин назвал его фамилию.

– Ну?

– И потому ты вошел к Лопухину со словами: – вы сказали Савинкову, что я агент полиции, сообщите ему, что вы ошиблись.

Вот сейчас дрогнул и стал зелен Азеф. И в тот же момент, прорезая пространство меж пришедшими, заходил по комнате.

– Что за вздор! Я не могу ничего понять! Надо производить расследование!

– Тут нечего понимать, – повернулся Чернов. – Иван, мы предлагаем тебе условия, расскажи откровенно о твоих сношениях с полицией. Нам нет нужды губить тебя и семью.

Азеф услыхал в этот момент, как отворилась дверь, из школы пришли мальчики и, зашикав, Любовь Григорьевна повела их по коридору на цыпочках.

– Иван, скажи всё без утайки. Разве ты не мог бы поступить так, как Дегаев? Ты мог бы больше, Иван. Азеф ходил, молча. Голова была опущена.

– Принять предложение в твоих интересах. Азеф не отвечал.

– Мы ждем ответа.

Азеф остановился перед Черновым, смотря в упор, в глаза, заговорил:

– Виктор, неужели ты можешь так думать обо мне? Виктор! – проговорил дрожаще. – Мы жили душа в душу десяток лет. Ты меня знаешь, также, как я тебя. Как же ты мог прийти ко мне с такими гнусными предложениями?

– Если я пришел, стало быть я обязан прийти, – ответил Чернов, отстраняясь от Азефа.

– Борис! – проговорил Азеф, обращаясь к Савинкову. – Неужели ты, мой ближайший друг, ты веришь в эту гадкую выдумку полиции? Господи, ведь это же ужасно!

– Мы сейчас уйдем, Иван. Ты не хочешь ничего добавить к сказанному? Ты не хочешь ответить на вопрос Виктора Михайловича?

– Мы даем тебе срок до 12-ти часов завтрашнего дня, – проговорил Чернов.

– После двенадцати мы будем считать себя свободными от всяких обязательств, – подчеркивая каждое слово, произнес Савинков.