Текст книги "Демон ветра"

Автор книги: Роман Глушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Подбородок дона затрясся, глаза часто заморгали, а дрожащая рука сжала мешковину тюфяка мертвой хваткой. Похоже, известие о презрении сына оказалось для него куда страшнее, чем ожидающая его завтра утром огненная клеть. Тем не менее он нашел в себе силы для ответа:

– Желаю… Бутылку «Вега Сесилия» десятилетней выдержки… и оставьте меня до утра в покое.

– Вообще-то это уже два желания, – поправил его Гаспар, но потом махнул рукой: – Ну да Господь с вами. Такую просьбу мы, пожалуй, выполним. Через час вам все доставят… Раз вам больше нечего сказать, в таком случае – до завтра.

Но Диего ди Алмейдо уже не слушал магистра, поскольку отвернулся лицом к стене и спрятал голову под набитую соломой подушку. Плечи его то и дело мелко вздрагивали…

Вопреки ожиданиям Карлоса, никто его на Очищение Диего ди Алмейдо идти не заставлял, хотя магистр Жерар еще с вечера пребывал в скверном настроении и вполне мог приказать командиру Пятого отряда прибыть на церемонию. Чтобы тот, дескать, не протирал штаны от безделья, пока руководитель рейда занимается грязным и тяжелым трудом. Однако Матадор, сам того от себя не ожидая, проснулся ни свет ни заря, привел в порядок парадную форму, надел ее и явился на церемонию при всех регалиях. Словно некая непреодолимая сила сломила нежелание Гонсалеса присутствовать на Очищении человека, которого его отец считал другом, и насильно выгнала из казармы.

Очищение было закрытым. Проводил его Главный магистр Мадридской епархии при участии магистра Жерара, а ассистировали им бойцы местного подразделения Братства Охотников. Из всего Пятого отряда Карлос Гонсалес присутствовал на церемонии один. Кроме него, из сторонних наблюдателей в зале для закрытых Очищений находился лишь епископ Сарагосы Доминго, специально приехавший по такому поводу в Мадрид. Архиепископ Мадридский не присутствовал на Очищении одного из знатнейших граждан епархии по уважительной причине: к нему из столицы прибыл с визитом Апостол Транспорта.

Жерар с удивлением посмотрел на одетого в парадную форму Матадора, но ничего по этому поводу не сказал. Лишь пожал плечами и отправился проверять исправность огнемета, которому сегодня предстояло работать без остановки целый час и сменить по ходу церемонии несколько баллонов с бензином. Все остальные и вовсе не обратили на присутствие Гонсалеса внимания.

Тесная железная клеть, обычно черная от копоти, но ради сегодняшнего отступника отчищенная до некоторого подобия блеска, висела внутри похожего на большой камин стенного углубления. Вверху углубления имелась мощная вытяжка, дабы все находившиеся в зале не задохнулись от смрада чадящего бензина и горелой человеческой плоти. И несмотря на это, вонь от прошлых Очищений стойко держалась в воздухе, насквозь пропитав стены зала и его скромное убранство.

Одетого в дерюжный балахон Диего ди Алмейдо приволокли под руки двое крепких Охотников. На груди у непокаявшегося висела табличка. Она извещала о том, что отступник сознался в собственных преступлениях, но отказался считать их грехами. В противном случае в руках его находился бы деревянный крест, который был бы сожжен вместе с ним. Крест символизировал для покаянца пропуск в райские врата, а носившим на шее таблички святой Петр категорично давал от тех ворот поворот. Зато их принимали с распростертыми объятьями в другом месте, где было намного жарче, однако несмотря на это, согласно древнему крылатому изречению, общество там обитало гораздо интересней.

Ноги не держали дона ди Алмейдо, но вел он себя с достоинством: не сопротивлялся, не кричал от страха и не умолял о помиловании. Впрочем, почти все, кто выходил на Очищение с табличкой непокаявшегося, вели себя подобным образом. Того, кого не сломали на дознании, напугать Очищением было уже не так-то просто. Для него огонь символизировал прежде всего вожделенное избавление от тяжких мучений и только потом все остальное.

Поместить грузного дона Диего в тесную клеть с учетом того, что самостоятельно он в нее войти не мог, оказалось серьезной проблемой. На помощь конвоирам пришли еще двое Охотников. Совместными усилиями, кряхтя и пыхтя, они сумели кое-как затолкать отступника внутрь клети, где он не уже мог упасть по причине тесноты, и запереть за ним дверцу. Дон глядел на суету конвоиров с грустной улыбкой и даже пытался им помочь, придерживаясь руками за прутья решетки. Он был единственным из присутствующих, кто находил это забавным.

Отличие закрытых Очищений от публичных состояло в том, что никто не произносил на них пафосных речей, не брызгал слюной, перечисляя перед толпой грехи приговоренного и рисуя подробные картины Страшного Суда. Короче, не устраивал из обыкновенной казни балаган. На закрытом Очищении вся прелюдия к нему проходила предельно сжато. Официальные речи – оглашение списка прегрешений, приговор и молитва – обычно укладывались в несколько минут, и если бы Диего ди Алмейдо покаялся, то и сожгли бы его за считаные минуты, включив огнемет на полную мощность. Но отступник предпочел сознательно продлить собственное Очищение. Поэтому инквизиторам приходилось придерживаться буквы закона, и, как бы ни хотелось всем присутствующим побыстрее отсюда разойтись, теперь им поневоле предстояло топтаться в этих прокопченных стенах больше часа.

Дон Диего выслушал бубнящего магистра Гаспара, понурив голову и глядя на люк в полу, куда после Очищения должны были смести его прах; как бы ты ни готовился к страданиям, как бы ни собирался с духом, но когда до жутких мук остаются минуты, это волей-неволей подавляет даже самых отъявленных храбрецов. Дон поднял взгляд лишь однажды – после того как Гаспара сменил гость из Сарагосы. Епископ Доминго вызвался лично прочесть над непокаявшимся грешником молитву.

А пока епископ гнусавым голосом причитал «смилуйся, Господь, над душой раба твоего…», Охотники выволокли и установили напротив клети баллоны с бензином, а затем подключили к ним огнемет. Гаспар в это время при помощью Жерара повязывал себе на шею фартук, надевал нарукавники и защитные очки…

Пламя с фырчаньем полыхнуло в полутемном зале ослепительным оранжевым облаком, но тут же уменьшилось и потускнело. Жерар прикрыл вентиль баллона почти до конца – медленный огонь. Главный магистр епархии перекрестился, перехватил поудобнее трубу огнемета и нажал на рычаг клапана подачи топлива…

Все собравшиеся в зале успели поучаствовать в подобных церемониях не один десяток раз, и потому смутить кого-то из них дикими воплями было уже невозможно. Даже воплями, что длятся больше часа. Лишь Сарагосский епископ старался поменьше смотреть на пламя и корчившегося в нем человека, перебирал четки и шептал под нос молитву.

Магистр Гаспар взялся обрабатывать свою жертву по частям и начал с ног. Пламя мгновенно уничтожило полы дерюжного балахона и принялось отчаянно лизать стопы и лодыжки дона Диего. Кожа на них чернела, лопалась и сочилась сукровицей, ногти от огромной температуры плавились и слезали с пальцев вместе с мясом. Непокаявшемуся только и оставалось, что заходиться в безумном крике – в тесной клети он был не в состоянии даже повернуться. Он дергался в тщетных попытках уклониться от горящей струи и раскачивал висевшую на толстых цепях клеть. Засвистела вытяжка, но горелая вонь все равно поползла по залу.

Главный магистр епархии по праву слыл экспертом своего дела и, едва замечал, что жертва вот-вот потеряет сознание, сразу выключал огнемет. Дождавшись, пока дон Диего немного придет в себя, он вновь открывал клапан и подносил тусклое пламя к небольшому участку тела жертвы, медленно, но верно сжигая ее по частям. Гаспар де Сесо не позволял отступнику найти спасение в беспамятстве. Методика казни медленным огнем была куда изощреннее быстрого Очищения, при котором огнемет переключали на полную мощность и сжигали отступника целиком.

Крики дона Диего стали и вовсе дикими, когда Гаспар оставил в покое его обугленные до костей лодыжки и нацелил пламя выше – на бедра и низ живота…

Карлос Гонсалес наблюдал за казнью с невозмутимостью каменной статуи. Он так и не сумел ответить на заданный самому себе вопрос, зачем вообще здесь находится. До того, как началось Очищение, он все ждал, когда сеньор ди Алмейдо узнает его, встретившись с ним взглядом. Охотник не боялся этого взгляда. Где-то в глубине души его терзало любопытство, каким будет последний взгляд человека, который давным-давно трепал по кучерявой головке маленького Карлоса – презрительным или прощающим. Скорее всего, именно ради этого взгляда Матадор и появился здесь.

Дон Диего в глаза Карлосу так и не посмотрел. Может, намеренно, а может, просто не узнал его в форме…

Диего ди Алмейдо был стариком, но он стойко выдержал час Очищения медленным Огнем прежде, чем отдал Господу свою замаранную в грехе смертоубийства душу. По прошествии этого самого тяжкого часа в его жизни, на его голове уже не осталось волос, глаза давно лопнули и вытекли, губы обгорели, а зубы торчали из-за них белыми точками на фоне запекшегося в корку лица. Тем не менее, когда Божественный Судья-Экзекутор в очередной раз выключил огнемет, дон Диего собрался с силами и хрипло выкрикнул во всю оставшуюся мощь обожженных легких какие-то слова. После чего поник головой и больше не подавал признаков жизни.

Убедившись, что жертва мертва, магистры выкрутили вентиль баллона до отказа и при помощи максимального пламени обратили останки непокаявшегося грешника в прах, оставленный дымиться на дне каменной ниши в ожидании, когда его выметут через маленькое отверстие в полу. Последняя дверь, которой было суждено воспользоваться некогда грузному и осанистому сеньору, оказалась такой узкой, что через нее едва протиснулась бы кошка…

Карлос вышел из зала закрытых Очищений одним из последних. Парадная форма на нем пропиталась смрадом, и теперь командиру придется долго держать ее отдельно от прочей одежды. В ушах Матадора все еще звенел предсмертный вопль Диего ди Алмейдо; хриплый, надрывный, однако он напоминал вовсе не мольбу о милосердии, а скорее грозное проклятие.

Проклятие умирающего в адских муках человека.

Карлос не верил в проклятия, а магистры, которых за всю их жизнь проклинали несчетное количество раз, и подавно. Но все равно на душе оставался неприятный осадок, предчувствие чего-то нехорошего, ожидание беды…

Внезапно Матадора осенило: кажется, он догадался, что именно кричал перед смертью сеньор Диего. Да, действительно, очень похоже на…

«Ангел Смерти! Ангел Смерти уже здесь! Молитесь!»

Жуткие вещи, если думать о них на ночь глядя…

На путь до лесистой возвышенности Каса де Кампо Сото Мара потратил не день, а целых три. Купив новую одежду и избавившись от старой, исполненный решимости умереть верный тирадор своего сеньора направился было воплощать в действительность собственную смерть, но вместо этого вынужден был срочно искать себе укрытие – город кишел Защитниками Веры. Выяснилось, что в Мадрид прибывал с визитом Апостол Транспорта – этим и объяснялись столь повышенные меры безопасности.

Сото снял комнату с окнами на восток в маленьком трактире и стал ждать, когда Защитники Веры наконец расползутся по казармам, а на улицах останутся лишь обычные, лениво прохаживающиеся патрули, избежать встречи с которыми было проще простого. Для идущего на смерть любая отсрочка являлась худшей пыткой, но Мара желал встретиться лицом к лицу только со своими главными врагами. Вступить в схватку с Защитниками Веры и пасть от их пуль было бы тоже храбрым поступком, однако в этом случае сеньор скорее всего никогда не узнал бы об искуплении позора своего старшего тирадора. А Сото очень рассчитывал на то, что сеньор все-таки еще услышит о нем.

Находясь в томительном ожидании, Мара даже соорудил себе из обрывка простыни повязку на голову, подобную той, какую надевали его предки-камикадзе прежде, чем отправиться на героическое самопожертвование в начиненных взрывчаткой машинах. В самом центре повязки Сото тоже изобразил восходящее солнце, за неимением красной краски нарисованное собственной кровью. Выводить рядом загадочные буквы предков он уже не стал, поскольку все равно не понимал, что они означают. А с солнцем все было ясно: у предков оно символизировало государственный герб и верность родине, а у Мара – то, чем он вдохновлялся и восхищался на протяжении многих лет. Символ всей его жизни.

Солнце. Тысячелетиями верное выбранному пути и ни разу не сошедшее с него. Не подвластное никому и ничему на Земле. Возможно, не подвластное даже времени. Справедливое из справедливых, ибо одинаково щедро одаривает теплом как нищего, так и Пророка; сам Господь не мог похвастаться такой справедливостью к своим рабам.

Солнце – единственное, что, по мнению Сото, могло служить гербом настоящего воина.

Два дня наблюдал Мара восход из окна трактирной комнаты. Даже грязное, засиженное мухами и потрескавшееся стекло не могло принизить для него величие восходящего солнца. Именно под символом солнца войдет Сото в логово врагов, растоптавших честь сеньора, а также его сына. Жаль, что Охотникам не дано понять смысл этой символики, но, может быть, после того, как те познакомятся поближе с ее носителем, они хотя бы обратят на нее внимание. А для потомка великих воинов это тоже немало…

На третий день ожидания Сото все-таки решился выйти из трактира и пройтись по кварталу. Суета вокруг приезда Апостола улеглась, и, помимо фуражек двух сонных Защитников Веры, больше такие приметные головные уборы нигде не мелькали. Мара вернулся в трактир, выплатил трактирщику остаток за проживание, вложил ножны с мечом в специально пришитые к подкладке куртки петли, рассовал по карманам и в рукава оружие покомпактней и, надеясь, что теперь обязательно доберется до Каса де Кампо, выдвинулся в путь. Не сказать, что темные очки надежно прикрывали его приметное лицо, но иного способа маскировки не существовало. Обмотанных с ног до головы тряпьем прокаженных в Мадрид не пускали, и попытаться выдать себя за подобного бедолагу с колокольчиком на палке не получилось бы, хотя в провинции этот номер сработать и мог.

Чем ближе подходил Сото к лесистой возвышенности, тем реже попадались ему прохожие. Дурная слава покрывала эти места, и несмотря на довольно привлекательные для прогулок рощицы Каса де Кампо, граждане Мадрида старались не захаживать сюда без особой нужды. Гулять неподалеку от стен самого зловещего во всей епархии учреждения, при этом постоянно помнить, что ты имеешь шанс в любой момент угодить в его серые подвалы по обычному доносу недоброжелателя, было для мадридцев не очень-то веселым времяпрепровождением.

Первый и последний раз в жизни Мара собирался проникнуть в логово врага даже без мало-мальской разведки. Что ожидало его внутри неприступного здания, больше похожего на небольшую крепость, нежели на государственное учреждение? Удастся ли тирадору прорваться через охрану снаружи и проникнуть за ворота магистрата? Естественно, что полностью уверенный в итоге своей авантюры смертник особо не зацикливался на подобных вопросах, но даже на пороге неизбежной гибели в нем продолжало играть любопытство.

С каждым шагом к намеченной цели в Сото росло возбуждение, которое постепенно перерождалось в настоящую предсмертную ярость обреченного. Он уже видел несущих караул у входа Охотников. Парни в серых беретах лениво прохаживались по крыльцу магистрата в полном неведении, что жить им осталось от силы несколько минут. Их беспечность была вполне объяснима: за более чем полувековую историю Инквизиционного Корпуса никто и никогда не нападал на магистраты Ордена, тем паче не нападал в одиночку. Для сведения счетов с жизнью существовало множество других, гораздо более безболезненных способов.

Камикадзе сунул руку за пазуху, но потянулся не за мечом, а за своей боевой повязкой. Меч следовало извлечь в последний момент, иначе, размахивая им, мститель не добежит даже до крыльца. Несмотря на внешнюю беспечность, Охотники быстро заметят и без колебаний пристрелят вооруженного человека. Сото ни на миг не забывал, что имеет дело не с разгильдяями – Добровольцами Креста, и не с разжиревшими Защитниками Веры, а с теми, кого несколько лет тщательно отбирали и готовили в элитном военно-учебном заведении Святой Европы – ватиканской Боевой Семинарии.

Мара спрятался за дерево и развернул повязку, последний раз в жизни взглянув на восходящее солнце, жаль, что только нарисованное. После чего вздохнул и собрался было повязать атрибут смертника вокруг головы, но так и застыл с повязкой в руках, будто выжидая момент, чтобы подкрасться к ближайшему часовому и задушить его своей тряпицей. Причина, что ввергла в замешательство без пяти минут мертвеца, должна была оказаться куда уважительней, чем вооруженные до зубов враги в полусотне метрах от него.

И такая причина действительно выискалась.

Из ворот магистрата вышли два человека. Один был в форме Охотника, второй – обычный гражданский, державший в руках небольшую сумку. Охотник что-то негромко говорил гражданскому, а тот лишь молча кивал, испуганно глядя себе под ноги. На лице Охотника было написано заметное даже издалека презрение. Выражения лица второго человека Сото не видел – он не поднимал понурой головы. Разговор этих людей продлился недолго, и вскоре гражданский, кивнув в последний раз, сбежал по ступеням и торопливой походкой поспешил прочь. Охотник проводил собеседника таким взглядом, словно хотел выхватить из кобуры пистолет и выстрелить ему в спину. Затем он перекинулся парой фраз с охранниками, развернулся на каблуках и удалился обратно в магистрат.

Сото был знаком с обоими говорившими на крыльце людьми. Охотник являлся не кем иным, как Карлосом Гонсалесом, что, напялив на себя гражданскую одежду, приходил арестовывать сеньора. Судя по тому, с какой надменностью держался Карлос перед собеседником и часовыми, он был явно не рядовым бойцом, а наверняка занимал должность не ниже заместителя командира отряда. Мара предполагал, что в последней его стычке с Охотниками Карлос принимал самое непосредственное участие – энергичный Охотник с решительным взором не походил на командира, который руководит бойцами, прячась за их спинами. Возможно, пистолет, носимый Карлосом в кобуре на поясе, и был тем самым пистолетом, который оставил на плече тирадора глубокую отметину.

Покинувшего магистрат человека звали Рамиро ди Алмейдо, и его появление на крыльце вышло для Сото Мара вдвойне неожиданным. Рамиро не вели под конвоем и, исходя из его нормального самочувствия, никакого дознания с пристрастием по отношению к нему инквизиторы не применяли, хотя укрывательство у себя в доме беглого еретика считалось пособничеством преступнику. И пусть половина обвиняемых в пособничестве частенько Очищения Огнем не заслуживала – зачем приговаривать к крайней мере наказания тех, кого втягивали во грех по принуждению или обманом? – дознания с пристрастием и предварительного Очищения Троном Еретика никто из пособников не избегал. Однако Рамиро ди Алмейдо каким-то непостижимым образом умудрился избежать Комнаты Правды. Это вызывало у Мара недоумение, поскольку инженеру в его незавидном положении нереально было выйти сухим из воды, даже при помощи чьего-либо покровительства.

Сото глядел на спешащего по дороге Рамиро и пытался унять волнение, ибо сейчас ему срочно требовалось принять верное решение. Инженера выпустили, и благодарить за это надо, по-видимому, кого-то из высокопоставленных друзей семьи ди Алмейдо. А если все-таки нашелся могущественный покровитель у сына, значит, вполне вероятно, что ему удастся вызволить и отца…

«В ситуации «или – или» без колебаний выбирай смерть», – Сото помнил наставление предков как собственное имя. Но в данный момент ситуация «или – или» была не так проста, чтобы с легкостью разрешить ее в пользу смерти. Что будет, если желающий восстановить честь Сото не откажется от своих намерений и ворвется в магистрат, убивая направо и налево? Он искупит свой позор отчаянной храбростью – бесспорно. Однако если инквизиторы уже получили либо вот-вот получат распоряжение выпустить сеньора? Дело закрыто, сеньор готовится к освобождению, и вдруг в магистрат врывается его разъяренный слуга и начинает кровавую резню, которую он считает своим Очищением, только не Огнем, а Кровью… Глупо рассчитывать на то, что после такого инцидента сеньор Диего получит свободу. Никакое покровительство его уже не спасет, поскольку никто не поверит, что старший тирадор дона ди Алмейдо действовал исключительно по собственной инициативе.

Сото скомкал повязку и затолкал ее обратно в карман – все же разум одержал в нем верх над безрассудством. Старшему тирадору следовало заботиться прежде всего о жизни и благополучии сеньора. И если ради этого предстояло сойти с пути в двух шагах от намеченной цели, Мара смирится.

Вернуться на прежнюю службу Сото не мог – он находился в розыске и не имел покровителей, которые вступились бы за него. Кроме сеньора Диего. Но тому хватило бы сил обелить собственную репутацию, не говоря уже о репутации слуги, которую обелить будет куда сложнее. Конечно же, справедливый сеньор не откажется попросить своих покровителей замолвить словечко и за Сото, но зачем доставлять ему лишние хлопоты и вынуждать унижаться перед кем-то? Значит, выхода у Сото Мара не остается…

Предки называли таких, как он, ронинами – воинами, не сумевшими уберечь жизнь господина либо уволенными им с позором за какие-либо проступки. Многие из ронинов прожили в бесчестье до старости, многие даже нанимались на службу к другому господину. Но те, кто ставил собственную честь превыше всего, оставались ронинами недолго. Сото Мара смел надеяться, что он принадлежал именно к таким.

Что ж, пусть будет сэппуку…

Но прежде чем совершить повторную попытку вскрыть себе живот, Сото решил напоследок выяснить окончательную судьбу пожилого сеньора ди Алмейдо. Умирать с мыслью о том, что с человеком, на службе которого Мара состоял едва ли не треть своей жизни, все в порядке, будет намного легче.

Догонять Рамиро и интересоваться у него об отце он не стал, хотя это был бы самый простой вариант. Сото поклялся себе, что больше не допустит, чтобы его – находящегося в розыске преступника – видели рядом с кем-либо из членов благородной фамилии де Алмейдо. Также Мара не станет посылать им никаких писем, которые легко можно перехватить. Пусть лучше молодой и старый сеньоры считают, что их бывший слуга пропал без вести или погиб. Тем более что так оно вскоре и случится.

Потупив взор, Рамиро быстрой походкой удалялся от притаившегося за деревом Сото, не подозревая, что прошел от него буквально в нескольких шагах. Отойдя от магистрата подальше, он остановился, открыл сумку, зачем-то долго глядел в нее, будто проверял, все ли вещи на месте, после чего тяжко вздохнул и зашагал дальше. В глубине души Мара недолюбливал молодого сеньора за его не слишком почтительное отношение к отцу, а также за слабый характер, который, к большому сожалению, не передался ему по наследству от крепкого духом родителя. Но сейчас Сото сочувствовал Рамиро, как сочувствовал бы любому, кому довелось побывать в суровых инквизиционных застенках.

Следить за молодым сеньором Мара не стал, ведь наверняка после всех выпавших на долю Рамиро злоключений он возвращался домой, к семье. Наоборот, тирадор дождался, пока инженер отойдет на достаточное расстояние, и только после этого направился в город той же дорогой.

Неудавшийся камикадзе шел и раздумывал о двух вещах: каким образом выяснить за спиной Рамиро об участи его отца и как потом добраться до своего излюбленного местечка на берегу Эбро, что находилось неподалеку от асьенды сеньора ди Алмейдо. Лучшего места для достойного ухода из жизни Сото себе не представлял. Он верил, что там его рука точно не дрогнет…

– Впервые за все время службы сталкиваюсь с таким… с таким… – У магистра Жерара не находилось слов. – …С таким неоднозначным делом. Слава Господу, что наконец-то можно поставить в нем точку.

Имей Карлос право высказывать оценку получаемым приказам, он бы подобрал более точный эпитет – мерзкое дело. Наемный убийца, донос, необходимость арестовывать и предавать Очищению знакомого с детства и уважаемого человека… Говорят, вор не ворует там, где живет. Очень разумное правило; жаль, что среди Охотников нет запрета заниматься Охотой в родной епархии. Поэтому и приходится иногда невольно завидовать свободным скитальцам: ворам, байкерам, искателям-контрабандистам, пиратам – людям, не отягощенным бременем служебного долга…

– Согласен с вами, ваша честь, – ответил Карлос. – Не самый приятный рейд. Такими рейдами нельзя гордиться.

– Вас что-то беспокоит? – От Жерара не ускользнуло, что после Очищения Диего ди Алмейдо Матадор ходит в подавленном настроении. – Переживаете, что не сумели схватить чернокнижника живым? Да полноте, успокойтесь. Я укажу в отчете, что это была не ваша вина. Отвечать за халатность будет командир местного отряда, не сумевший организовать грамотное прикрытие.

– Не только это портит мне настроение, ваша честь, – признался Гонсалес. – Просто не могу уложить в голове одну вещь… Я, конечно, не сомневаюсь, что Рамиро ди Алмейдо законопослушный и богобоязненный гражданин, исполнивший свой долг, но все равно…

Матадор не договорил и презрительно поморщился.

– Вы, наверное, полагаете, что он написал донос на отца, руководствуясь другими мотивами, я вас правильно понимаю? – предположил магистр.

– Так точно, ваша честь. Я уже рассказывал вам, что в моей стране очень сильны клановые отношения. У нас процветает круговая порука и обычно родственники не доносят друг на друга. Тем более сын на отца. В Испании это дикость. И если такое случается, то только из корыстных соображений, а не по зову так называемого гражданского долга… Извините за прямоту.

– Наверное, мне следует с вами согласиться, – не стал отрицать доводы Охотника Жерар. – Рамиро молод и образован. Его карьера идет в гору, и, судя по тому, что нам о нем известно, в Мадриде он долго не задержится – того и гляди, переведут в Ватикан. А отец Рамиро хоть и слыл благородным человеком, но под старость лет совсем выжил из ума. Вы читали его признания – за ним столько смертоубийств, что рано или поздно его бы все равно разоблачили. Но тогда разразился бы грандиозный скандал, последствия которого сказались бы на дальнейшей судьбе сына катастрофически… Молодой ди Алмейдо хитер и предусмотрителен. Он просто ускорил естественный ход событий, но так, чтобы при этом максимально обезопасить себя и репутацию своей семьи. Возможно, в глубине души он сильно сожалеет о том, что сделал. По крайней мере, когда сегодня утром Рамиро забирал прах своего отца, горевал он искренне… как мне показалось.

– Что ж, многомиллионное наследство должно его быстро утешить, – буркнул Гонсалес. – Впрочем, Господь теперь ему судья. Пусть живет с осознанием того, что натворил, до конца своих дней. Глядишь, к старости и раскается.

– Кстати, вы известили Рамиро о том, что тело чернокнижника не обнаружено?

– Как вы и приказали, ваша честь. Я подробно проинструктировал его на случай, если узкоглазый дьявол вдруг снова появится. Хотя, даже если Морильо выжил, не думаю, что с такой приметной внешностью он надолго задержится в Мадридской епархии.

– Как бы то ни было, но я уже распорядился на всякий случай разослать по магистратам его описание, – сказал Жерар. – И если чернокнижник все-таки жив, гулять на свободе ему недолго. А я сегодня утром получил по телеграфу новый приказ, и через пару дней мы с вами направляемся во Францию. Слышали что-нибудь об этой новой секте Пожирателей Святой Плоти?

– Краем уха. Говорят, ее члены каннибалы, а поедают они исключительно пасторов и монахов.

– Все верно. Не люди, а сущие звери! Тем не менее последователей у них хоть отбавляй. В общем, настала пора познакомиться с ними поближе…

Карлосу не хотелось во Францию. Ему хотелось обратно в Ватикан, чтобы взять отпуск и уйти в запой на неделю. Однако, рассудил Матадор, пусть уж лучше Франция, чем Мадрид – город, превратившийся для него за несколько недель в олицетворение сплошных поражений. Теперь Гонсалеса на родину не потянет долго.

Следовало бы радоваться скорой перемене задания и обстановки, но радости у него не было в помине. Предчувствие чего-то скверного не отпускало Карлоса. Будто он получил укус ядовитой змеи, ввел себе противоядие, а потом разглядел на ярлыке, что сыворотка просрочена. И вот теперь приходилось гадать, под счастливой звездой ты родился или нет.

Матадор понятия не имел, какие звезды светили на небе в день его рождения, но последний десяток лет ему везло. Он дослужился до командира отряда и заработал много наград. Его отряд ставили в пример другим отрядам. Во время Охоты в Карлоса нередко стреляли, но пули и стрелы миновали его. Не многие в Братстве Охотников могли похвастаться таким везением.

Командир Пятого отряда любил читать и даже возил с собой в рейды небольшую походную библиотеку. Однажды ему довелось прочесть интересное изречение, которое он запомнил надолго. Принадлежало оно соотечественнику Матадора, древнему проповеднику, монаху-иезуиту Балтазару Грасиану.

«Долго тащить счастливчика на закорках надоедает и фортуне», – утверждал Балтазар Грасиан.

Карлосу не удавалось отделаться от ощущения, что в этом рейде он перешел рубеж, за которым его везение заканчивалось. Ему казалось, что он потерял чутье, а потеря чутья Охотником как раз и ведет за собой потерю везения. А также символизирует скорый приход старости.

Во Франции командиру Пятого отряда предстояло доказать себе, что он ошибается и до старости ему еще далеко…

Возможно, было к лучшему, что небо в то утро затянули тучи и подул ветер, сильный и холодный. При плохой погоде Сото переживал горестные мысли не так остро, как при хорошей.

Ветер дул в лицо сидящему на берегу Мара и словно упрекал его в том, что ищущий смерти ронин столько раз успел попрощаться с солнцем, а ему – верному напарнику в самых опасных делах – не удосужился отвесить даже прощального поклона.

«Не было возможности, говоришь? – негодовал обиженный ветер, шелестя листьями кустарника. – Ну так сегодня я здесь! Чего же ты ждешь? Или опять струсил, как тогда, в Мадриде, на берегу Мансанареса?»

Сото молчал, глядя, как ветер катит по Эбро большие серые волны. На обиды старого подельника тирадор не реагировал. Вложенный в ножны меч лежал рядом с ним на камне. Сегодня Мара даже не пытался извлечь его, но не потому, что болела рука и он вновь колебался. Наоборот, решившийся на сэппуку Сото был в это утро уверен в себе как никогда, и ему стоило немалых усилий удержаться от попытки раз и навсегда избавить себя от всех земных проблем и несчастий. После всего того, что он узнал за последние дни, это был бы самый легкий выход из положения…