Текст книги "Дрожь земли"

Автор книги: Роман Глушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Я отреагировал на перемену обстановки инстинктивно: вслед за манипуляторами тоже застыл без движения, не желая выделяться на общем неподвижном фоне. И лишь потом сообразил, что все это впустую и что играть в прятки поздновато. Засек меня Сварщик или нет, пока неясно, но для Огнебоя мое присутствие больше не являлось секретом. И пушкой он угрожал не собрату, а мне. Я был незаметен на солнце, но в тени контейнеров и вздернутых вверх конечностей ремонтника мой невидимый камуфляж исчез.

Пожарник-поджигатель мог легко подстрелить меня из огнемета, но он этого не делал. Лишь продолжал кружить у ног Сварщика, гневно фыркать в мою сторону пламенем да потрясать хвостом. Похоже, я угадал: Дикий Сварщик действительно считался среди биомехов неприкасаемым, и причинять ему вред они не имели права. Поэтому мой друг «шестнадцатый» тоже наверняка отказался бы стрелять по комбайну, и Огнебой не являлся исключением из правила. «Видит око, да зуб неймет» – так отреагировал он на раздражителя-человека в моем лице. Чему я был только рад – мне приходилось горячо и без дополнительного поджаривания пяток.

Впрочем, бездействие Сварщика продлилось недолго. Вскоре и он обнаружил на своей стальной шкуре нахального человечишку, после чего взялся отлавливать меня с тем же рвением, с каким до этого ремонтировал Огнебоя.

«Спешка нужна при ловле блох», – гласит народная мудрость. К нашей со Сварщиком игре в салочки она подходила как никакая другая. У громилы не получалось толком рассмотреть, что происходит у него на спине, и его шустрые манипуляторы ловили меня скорее наобум, нежели прицельно. Однако манипуляторов было много, и каждый из них являл собой моего потенциального палача. Самое отвратительное состояло в том, что мне был отрезан путь к отступлению. Внизу, у опор комбайна, меня подкарауливал попыхивающий огнем «носорог», удрать от которого по открытой ровной местности было абсолютно нереально.

А удирать так или иначе надо, поскольку помощи мне ждать неоткуда. Уповать на Жорика глупо. Озарение на него нисходит редко, и слишком долго пришлось бы ждать, пока напарника осенит какая-нибудь спасительная идея. Придется выбираться из ловушки по старинке – самому. Благо я успел обследовать закрома Сварщика и присмотрел в его коллекции несколько полезных предметов, которые могли бы в случае чего мне пригодиться.

Бункеры с запчастями вновь задвигались туда-сюда – биомех стремился усложнить мне жизнь всеми доступными ему способами. Дабы не стоять на месте, я принялся безостановочно финтить, уворачиваясь от охотящихся за мной манипуляторов. В учиненной мной суете некоторые из них тут же переплелись и, сцепившись между собой, взялись со скрежетом и искрами кромсать друг друга своими инструментами подобно тому, как грызутся не поделившие добычу хищники. А я, отыграв таким образом у них фору, подскочил к бункеру, где складировалось трофейное оружие, и кинулся к валявшейся там импульсной картечнице «Мегера».

Вы, конечно, уже наслышаны о том, что происходит с любой современной техникой и местными артефактами, когда они попадают в руки Алмазного Мангуста. По крайней мере те из вас, с кем мы встречаемся не первый раз, знают о моей особенности выводить из строя электронные приборы одним лишь прикосновением к ним. Точнее сказать, ломаю их не я, а живущий у меня в теле энергетический паразит. Помимо прочего, он также позволяет мне становиться невидимым под лучами солнца и наделяет феноменальным проворством, но не суть важно. А важно то, что мое «смертельное касание» срабатывает не моментально, а лишь по прошествии некоторого времени. И его иногда хватает для того, чтобы я успел разок-другой воспользоваться обреченным на поломку устройством.

Подобранную мной картечницу ожидала столь же незавидная участь. Однако чтобы навести «Мегеру» на противника и выстрелить, мне требовались считаные секунды. Вполне приемлемый срок для «лебединой песни» оружия, чей владелец, очевидно, пал в бою где-то неподалеку отсюда.

То, что картечница не разряжена, я заметил еще при изучении бункеров; в противном случае я взял бы сейчас валяющийся рядом с ней пулемет «Страйк». Будучи однозарядной, она не давала мне права на промах, но, в отличие от пулемета, «Мегера» гарантировала, что мой план сработает. А «Страйк» мог и оплошать. При всей своей скорострельности он имел мало шансов пробить бортовую броню Огнебоя.

Очередная серия финтов, и вновь позади меня слышен лязг натыкающихся друг на друга в суматохе манипуляторов. Верно подметил дедушка Крылов: «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет». А вот у меня с «Мегерой» царит полное взаимопонимание. Даже вопреки тому, что дьявольская энергия моего симбионта медленно, но верно подтачивает изнутри оружейную электронику.

Выскочив на край корпуса комбайна, я встал рядом с намертво сцепившимися и потому уже не опасными для меня щупальцами и упер картечницу в плечо. Неплохая позиция. Мешающий моему отступлению враг виден как на ладони и по-прежнему не может в меня выстрелить. Что ж, огнедышащий ублюдок, не обессудь – сам напросился!..

Стрелять из «Мегеры» можно как в обычном режиме, так и в альтернативном. Последний мне более выгоден, потому что он позволяет использовать картечь не россыпью, а единым блоком. В таком случае снаряды – каждый из них имеет величину голубиного яйца – выстраиваются в стволе впритык один к другому и летят в мишень этаким метровым ломом. Благодаря суммарной массе выпущенных таким порядком картечин их пробивная способность многократно увеличивается, а разлет составного снаряда на фрагменты происходит за пробитой им преградой. В общем, именно то, что нужно, поскольку резервуар Огнебоя защищен со всех сторон толстыми листами брони.

Можно, конечно, продырявить его и сверху – так было бы даже проще. Но ведь я стремлюсь не просто попортить врагу шкуру, а спалить его посредством его же собственной горючей смеси. Чтобы ее воспламенить, одного выстрела из «Мегеры» недостаточно. Для этого потребуется электрическая искра – примерно такая, какая поджигает смесь в огнемете «пожарника». Безусловно, этот нюанс мной также заранее учтен.

Дождавшись, когда катающийся кругами Огнебой поравняется со мной, я шарахнул ему в бок картечью. Но прежде чем отбросить отслужившую свое «Мегеру», выдрал из нее аккумуляторную батарею.

Выстрел пробил резервуар биомеха примерно посередине. Пробил насквозь и броню, и резервуарную стенку, но я все равно испугался: а вдруг боезапас поджигателя на исходе и проделанная мной дыра окажется выше уровня налитой в цистерну смеси?.. Впрочем, когда она черной, словно гудрон, струей хлынула из пробоины, панические мысли испарились бесследно. Все пока идет как надо. И теперь самое время отметить мой удачный выстрел ослепительным фейерверком…

Позади меня раздался душераздирающий скрежет, и в следующий миг что-то похожее на кувалду – такое же тупое и увесистое – двинуло мне промеж лопаток. Да так двинуло, что я не устоял на ногах и, сорвавшись со спины Сварщика, полетел вниз с высоты в десяток метров (когда комбайн стоял на выпрямленных опорах, его высота была в полтора раза выше той, которую я преодолел при восхождении на него).

Уже в полете я смекнул, что стал жертвой тех самых спутавшихся манипуляторов. Все-таки они сумели расцепиться и дотянулись до меня в самый неподходящий момент. Какая досада! Опять этот коварный пируэт Фортуны, решившей, видимо, что я недостаточно насмотрелся сегодня на ее постылую задницу!

Разбиться, упав с такой высоты, Алмазный Мангуст мог лишь в случае, если бы приземлился головой вниз и свернул себе шею. Допускать подобную оплошность – простительную для обычного человека, но обидную для меня, – я не собирался. Сгруппировавшись, я шустро перекувыркнулся в полете и коснулся дна впадины подошвами кроссовок, а не затылком. После чего сделал амортизирующий перекат через плечо и, вновь очутившись на ногах, экстренно оценил свое положение.

Изливая на землю горючую смесь, подстреленный Огнебой еще не заметил, что я стал уязвим, и продолжал двигаться по накатанной им вокруг Сварщика колее. Неповоротливый громила также пока не сориентировался в изменившейся ситуации. Он яростно громыхал манипуляторами, очевидно полагая, что я продолжаю бегать у него по спине. Я пропустил удар, но еще имел в запасе три-четыре секунды форы, по истечении которой меня уже не спасет ни быстрый бег, ни моя хваленая сноровка. Использовать выданную мне Костлявой отсрочку следовало с умом…

…Ну, или хотя бы так, как я ее использовал – с отчаянным безрассудством. В котором, однако, толика здравого смысла все же присутствовала. Ведь тот факт, что я в итоге выжил, убедительно об этом говорит.

Извлеченная из «Мегеры» батарея не выпала при падении и оставалась у меня в руке. Не дожидаясь, когда враги ринутся в атаку, я сковырнул с контактов аккумулятора предохранительный кожух и швырнул этот импровизированный детонатор прямо в разлитую передо мной смесь. Она жирной черной полосой тянулась следом за Огнебоем, по моей милости изливающим наземь свой жидкий боезапас. Я планировал поджечь его, швырнув батарею сверху, но теперь пришлось делать это отсюда. Далеко не самая удачная позиция для диверсии, но куда деваться?

Электропроводность горючего состава, воспламеняющегося от электричества, была отменная. Короткое замыкание аккумулятора зажгло смесь, и вспыхнувшее над ней яркое пламя тут же помчалось вдогонку за «пожарником». А я, развернувшись, кинулся в противоположную сторону. К единственному ближайшему укрытию – опоре Сварщика.

Обрати он внимание на то, как я вцепился в него, заслоняясь от взрыва, мне это точно не сошло бы с рук. Но Сварщик следил уже не за мной, а за стремительно растущей вокруг него стеной огня. Той, что вот-вот должна была настигнуть Огнебоя. Смекнув, в какую передрягу он угодил, «носорог» ударил по тормозам и развернулся юзом на сто восемьдесят градусов. Но это было последнее, что он успел сделать, прежде чем пламя набросилось на монстра и объяло его ослепительным оранжевым облаком. Оно вырвалось из пробитого резервуара с оглушительным грохотом, и я пожалел, что у меня нет лишней пары рук, чтобы вдобавок заткнуть себе уши.

Прижавшись к опоре, я зажмурил глаза и задержал дыхание, дабы нахлынувшая волна жара не обожгла легкие. Мне не раз доводилось оказываться в опасной близи от взрывов плазменных гранат, которые порождали куда более высокотемпературную вспышку, нежели эта горючая смесь. Количество каковой, однако, не позволяло отнестись к ее возгоранию несерьезно. Детонация боезапаса Огнебоя тоже хорошо пропекла мои косточки, опалив заодно брови и обдав меня нестерпимым раскаленным ветром. Заслоненный толстой опорой, я пережил его порыв, не заполучив ожогов, но коже на лице и руках предстояло теперь долго шелушиться.

Волна схлынула, грохот умолк, сменившись треском бушующего пламени, что жадно облизывало останки «носорога». Я открыл глаза и, матерясь от боли – опаленное лицо припекало так, словно с него содрали кожу, – высунулся из-за укрытия.

Теперь Огнебой не представлял для меня угрозы. Развалившись пополам, он еще агонизировал, скребя песок полыхающими колесами, но некогда устрашающий хвост биомеха не стоял больше торчком, а беспомощно валялся на земле. Его пушка, правда, все еще изрыгала горючую смесь. Но это были вялые, судорожные плевки, практически незаметные на фоне охватившего чудовище пожара.

Таращиться на него мне было некогда. Увидев, что стряслось с собратом, Сварщик немедля двинул ему на помощь, и я был вынужден соскочить с него, пока он не унес меня прямиком в огненное пекло. Нависнув над бьющим в небо пламенем, комбайн выстрелил в него струей белого газа – очевидно, углекислотой. Но встроенная в Сварщика система пожаротушения не была рассчитана на борьбу с таким сильным возгоранием. Залитые горючей смесью обломки Огнебоя продолжали яростно полыхать, и все старания сердобольного авторемонтника оказались тщетны.

Лучшего момента для отступления не придумать. Пока огонь застил глаза Сварщику и тот пытался его обуздать, я – ничтожная букашка среди многотонных исполинов, – решил этим воспользоваться. Вдобавок ветер сносил дым к южному берегу – почти в ту сторону, где меня поджидал Жорик, что также было весьма кстати.

Я нырнул под эту благоприятную завесу и припустил во весь дух прочь. Что-что, а демонстрировать врагу свои мозолистые пятки я умел как никто другой в Зоне. Поэтому и оставался до сих пор в живых. Согласен: не слишком приятное откровение для легендарного парня вроде меня. Но ведь я и не утверждал, что являю собой воплощение мужества и благородства. Скорее совсем наоборот. Вот уже на протяжении почти шести лет моя жизнь – это сплошное грехопадение. И она вполне могла бы служить для начинающих сталкеров наглядным пособием с заголовком «Не будь таким!». И, что хуже всего: среда, в которой я ныне обитал, отнюдь не способствовала моему исправлению и облагораживанию.

Позади меня буйствовали грохот, шипение и треск пламени, но я уже не обращал на них внимания. И даже когда Сварщик огласил округу своим громогласным воем, сзывая к себе окрестную технофауну, мне на это также было начхать. Через минуту я выберусь из впадины, а еще через две мы с Дюймовым убежим отсюда и спрячемся там, где никакая растревоженная нечисть нас не отыщет. И просидим в нашем убежище, пока опасность не минует.

А заодно передохнем и поразмыслим над украденной у Дикого Сварщика уликой. Не сказать, что я возлагал на нее чересчур большие надежды. Но поскольку другим искателям Мерлина не повезло обнаружить даже такую малость, отныне наша следственная группа опережала их на целый шаг.

Маленький шажок для нас с Черным Джорджем, но, не исключено, судьбоносный шаг для Пожарского и его команды…

Глава 2

Обочина!

Овеянный самыми невероятными легендами и тайнами сталкерский рынок. Источник львиной доли распространяющихся по Пятизонью слухов. Мекка спекулянтов всех пошибов и рангов. Кладезь всего, что нужно человеку для выживания под куполами Барьеров. А также пристанище для усталых, рог изобилия для обездоленных, нектар для жаждущих и панацея для страждущих. И это восхитительное многообразие желаемых и доступных благ укладывалось на сталкерском языке буквально в одно слово:

Обочина!

Еще на заре своего существования она была объявлена нейтральной территорией. При входе на нее любой сталкер, будь он хоть сам Командор Хантер, сдавал на хранение свое стрелковое оружие следящим здесь за порядком независимым дружинникам. Ножи, кастеты, стеки, а также артефакты «Плеть» и «Фрич» носить не возбранялось. Но использовать их посетители Обочины могли исключительно в целях самообороны – этого священного для сталкеров права клиентов не лишали. Боевые же импланты не разрешалось применять ни при каких условиях. Энергетические вспышки могли запросто вызвать пожар, а он, в свою очередь, повлечь за собой панику. Которая при таком скоплении воинственного народа в мгновение ока переросла бы в массовые погромы и поножовщину. Приобретенное на рынке оружие покупатель получал только на выходе, при возврате ему из камеры хранения запрещенных к проносу вещей. Таковы были основополагающие законы здешней безопасности. И на них, как Земля на трех мифических китах, базировался пресловутый нейтралитет Обочины.

Порой у меня возникало ощущение, что она существовала всегда. Казалось, будто это поселок Выгребная Слобода был когда-то выстроен при Обочине, а не она возникла шесть лет назад на руинах уже давно не существовавшего поселка. Уникальное, обладающее своей неповторимой магией место! Кто-то из местных поэтов, а среди сталкеров попадаются и такие, изрек:

 
Коль не хватает мочи вам
И жизнь в немилость стала —
Вернитесь на Обочину,
Начните жизнь сначала!
 

Можно, конечно, поспорить с данным утверждением, но в целом неведомый мне стихоплет не солгал. Многие потерпевшие фиаско бродяги действительно обретали тут не только вторую, но, бывало, третью, четвертую и более жизнь. К примеру, проваливший задание, потрепанный и лишившийся оружия наемник мог выйти на арену Мясорубки – здешнего гладиаторского клуба с неизменным тотализатором, – и быстро заработать себе деньги на новую экипировку. Разумеется, при желании рискнуть ради этого жизнью и при наличии везения. Когда же удача не благоволила наймиту, он имел возможность купить оружие и доспехи в кредит, вновь взяться за прежнюю работу и расплатиться с долгами после ее завершения. Ну а хронический неудачник с плохой кредитной репутацией мог перебиваться на Обочине мелкой работенкой, которой на рынке всегда хватало, в надежде, что однажды счастье ему таки улыбнется.

Здесь почти у каждого отчаявшегося сталкера был шанс выжить и поправить свои пошатнувшиеся дела. И если они в итоге складывались настолько скверно, что бедолагу гнали взашей даже отсюда, значит, ему вообще было нечего делать в Пятизонье. Тот, у кого не хватало ума выжить на благодатной Обочине, за ее пределами, в пустошах, и подавно долго не протянет. Старая, тысячекратно проверенная на практике аксиома…

Сталкер по прозвищу Капуцин тоже принадлежал к разряду неудачников. Но не конченых, а тех, кто вполне способен влачить свое существование, не влезая в долги и не наживая себе на каждом шагу врагов. Ценное умение, учитывая, что при этом он был одноглазым, хромым и наполовину чокнутым. И чокнутым отнюдь не в фигуральном понимании. А быть по-настоящему сумасшедшим в наших краях, сами знаете, серьезное испытание. Биомехи и скорги не люди и не питают к блаженным и калекам ни капли жалости.

Свихнулся Капуцин не так, как большинство сходящих с ума сталкеров. Он не просто утратил рассудок и начал нести околесицу. Его «крыша» съехала в отчетливо выраженном направлении – религия. О своем прошлом Капуцин упорно не распространялся. Считалось, что до того, как рехнуться, он принадлежал к членам здешней секты «Пламенный Крест» – так называемым праведникам. Однако захаживающие время от времени на Обочину приверженцы религиозного фанатика Дьякона отрицали какую-либо связь колченогого чудака с ними. Кто-то верил сектантам, кто-то – нет. Однако при их появлении у Капуцина мгновенно срабатывал инстинкт самосохранения, и он предпочитал не нервировать праведников своей болтовней на религиозные темы. Псих психом, а ведь осознавал, когда можно открывать рот, а когда лучше попридержать язык за зубами.

Одноглазый калека расхаживал по Обочине в своей неизменной коричневой хламиде, подпоясанной веревкой, и с натянутым на голову капюшоном. Из-под него торчали лишь нос да реденькая, всклокоченная борода. Отсутствующий левый глаз Капуцина всегда был скрыт под широкой черной повязкой. Которая, впрочем, не могла замаскировать виднеющийся под ней уродливый шрам – свидетельство того, каким образом «монаху» не посчастливилось окриветь. На правой щеке у него торчала столь же малопривлекательная, крупная, как черешня, родинка. Каких-либо имплантов у будного уродца, судя по всему, не было. А из дозволенного на рынке оружия он носил с собой длинный металлический посох – полый и легкий, но вполне способный при необходимости проломить врагу череп.

Капуцин ошивался в Выгребной Слободе не постоянно. С кем и какие дела вел этот сумасшедший, знали единицы, но застать его на рынке было не так-то просто. Некоторые сталкивались с ним на одном из северных чернобыльских блокпостов в компании капитана Коваленко. Кое-кто видел Капуцина в других районах этой локации, но никто и никогда не встречался с ним за ее пределами. Стало быть, в гиперпространственные тоннели он не совался и промышлял лишь в окрестностях ЧАЭС. Оттого, видимо, и не мог позволить себе ни доспехи, ни импланты, ни серьезное оружие, ни большинство утех, что были доступны на Обочине сталкерам.

Капуцин впервые появился на ней пять лет назад и с той поры порядком здесь примелькался. И не важно, что он захаживал сюда лишь раз в полтора-два месяца, чтобы пополнить припасы да послушать новости. Его узнавал каждый рыночный дружинник и больше половины встречающихся ему в Выгребной Слободе сталкеров. Друзей у Капуцина не было, знакомых также насчитывалось мало. Так что в баре «Пикник» – главном питейном заведении Обочины – он, как правило, торчал в одиночестве и потягивал самое дешевое пиво.

Вот и сегодня, спустя неделю со дня нашумевшего исчезновения Мерлина, Капуцин переступил порог немноголюдного в этот ранний час «Пикника», поприветствовал редких посетителей своим обычным «Мир вам, божии странники!» и, заказав у барменши Кали свое пиво, проковылял с ним в дальний угол бара. Где и расположился за крайним столиком, как всегда бормоча под нос какую-то галиматью.

Сталкеры проводили нового посетителя равнодушными взорами и вернулись к прерванным разговорам. Сталкерам было невдомек, как за эти пять лет мне осточертело корчить перед ними безумца и с каким удовольствием я сжег бы на костре свою маскировочную хламиду, наглазную повязку, бутафорскую бороду и прочий театральный грим. И чего я, разумеется, в ближайшем будущем точно не планировал делать. Сами понимаете: Алмазному Мангусту появляться здесь в своем естественном обличье было бы равносильно самоубийству.

Так что познакомьтесь с еще одной моей конспиративной ипостасью: Капуцин – мой входной билет на Обочину и относительная гарантия здешней безопасности. Атрибуты этого маскарада хранились в одном из моих убежищ и надевались всякий раз, когда мне требовалось наведаться в сталкерский рай. Скромный и даже наивный рай, по меркам обычного мира, но роскошный, как Лас-Вегас, в сравнении с прочими уголками Пятизонья.

Барменша Кали меня откровенно недолюбливала, что было вполне нормально. Эта ворчливая, не вынимающая изо рта сигарету калека не испытывала симпатии к скупым клиентам, пусть даже таковых к ней ежедневно захаживало большинство. Подобно Мерлину, Асклепию и капитану Коваленко – моему приятелю, речь о коем пойдет ниже, – Кали также принадлежала к сталкерам-универсалам – «жженым». То есть людям, которые в момент Катастрофы очутились внутри барьерных куполов, но по той или иной причине сумели избежать гибели. Кали же и вовсе спаслась тогда натуральным чудом. Лишившись обеих рук, она тем не менее выжила, была эвакуирована за Барьер, а спустя несколько месяцев вернулась обратно. Ничуть не сломленная и готовая сражаться с трудностями уже четырьмя руками – гибкими стальными манипуляторами, которые ей соорудили на заказ в одной из протезных клиник.

Успешной войны с Зоной у Кали не получилось, что, наверное, было и к лучшему. Вместо этого ей удалось осесть на Обочине и при поддержке контролирующей рынок мафии открыть собственный бар «Пикник», ставший со временем самым популярным местом отдыха в Пятизонье. Так что с кем и воевала сегодня Кали, это с пьющими в долг и увиливающими от его уплаты клиентами. А мы – скупердяи – лишь поддерживали в тонусе агрессивный настрой барменши. Подобно тому, как пустые бутылки из-под водки помогают охотнику выпустить пар во время неудачной охоты.

– Эй, Капуцин! – не вынимая из зубов сигареты, окликнула меня Кали спустя пять минут после того, как я вошел в «Пикник». – Подойди-ка сюда, кривое чучело! Тут для тебя кое-кто записку оставил. Ну, давай-давай, скрипи суставами – думаешь, охота мне тут на тебя время тратить?

– Капуцин уже идет, о боголепная отрада моего единственного ока! – немедля откликнулся я, поднимаясь со скамьи. – Идет, о царица сих священных стен, ступив в которые всяк раб божий тут же искупает половину своих грехов!..

– И как только земля еще носит подобных идиотов? – фыркнула Кали, презрительно скривив морщинистое, пожелтевшее от табака лицо. – Столько хороших парней каждый год в могилу сходит, а дуракам все нипочем! Знай себе небо коптят и жизнью своей дерьмовой наслаждаются! И хоть бы еще деньгами при этом направо-налево сорили, так нет – над каждой копейкой, гниды, трясутся! Тьфу!..

Не выходя из образа блаженного, я бросил мимолетный взгляд на почетную стену бара. На ней в аккуратном ящичке, под стеклом, висел сувенир, преподнесенный однажды «Пикнику» Алмазным Мангустом (преподнесенный, естественно, не лично мной, а через третьи руки): споротый с моего пилотского комбеза шеврон военного вертолетчика и шесть уложенных рядком револьверных патронов сорок четвертого калибра. Эх, знала бы царица бутылок и пивных бочек, кому именно она сейчас грубит, вмиг устыдилась бы и в качестве извинений угостила бы меня выпивкой за счет заведения!

Увы, раскрывать свою личину Кали я тоже был не вправе. Однако не терял надежды вогнать однажды ее в краску чудесным превращением дурачка Капуцина в зловещего Мангуста. То-то посмеюсь я тогда над хозяйкой этих стен, святости в которых на самом деле было ни на грош, зато совершенных в них грехов – хоть отбавляй.

Надо заметить, что на музейной стене красовался не только мой подарок. Там наличествовало еще десятка три подобных экспонатов, принадлежащих когда-то легендарным сталкерам. У отрезанной от цивилизации Кали было такое хобби: фотографироваться с захаживающими время от времени на Обочину знаменитостями и выпрашивать у них для своей коллекции какие-нибудь безделушки. И когда в один прекрасный день до меня дошла просьба хозяйки «Пикника» тоже отметиться у нее в музее, я лишь пожал плечами и сказал: почему бы и нет? Кому-кому, а мне глупо умалять собственную роль в истории Пятизонья. Тем более что даже сам Командор Хантер давно мечтает заполучить от меня сувенир. Причем гораздо более дорогой, чем выпрашиваемый Кали. Тот «сувенир», который я с рождения ношу на плечах и который, будучи отрезанным от них, весьма колоритно смотрелся бы на серебряном блюде, поднесенном Командору кем-нибудь из его верных слуг.

Чего у коллекционерки не имелось, так это моей фотографии. Я знал: Кали предлагала неплохие деньги тому, кто раздобудет четкий снимок Мангуста, и, желательно, с моим автографом. Почему, спросите, я до сих пор не нагрел на этом руки? Просто ждал, когда цена за мое фото поднимется в два-три раза. Чтобы вырученная награда порадовала не только меня, но и Жорика, которого так или иначе придется использовать в этом деле посредником.

– Держи, ублюдок! – процедила сквозь зубы Кали. После чего, выпустив мне в лицо сигаретный дым, вынула из-под стойки и швырнула на нее маленький пластиковый конверт. Он был запечатан и – я знал это почти наверняка – никем посторонним не вскрывался. При всем презрении барменши к таким мерзавцам, как Капуцин, она не нарушала конфиденциальности переписки – того доисторического обмена бумажными посланиями, к которому иногда прибегали сталкеры, не доверяющие местным средствам связи. Или маргиналы вроде Алмазного Мангуста, в чьих руках эти средства связи гарантированно выходили из строя.

– Премного благодарствую, о почтеннейшая! – раскланялся я и добавил: – Господь даровал сегодня Капуцину лучшие кров и пищу, какие только можно найти в этих землях, а теперь вот неожиданными новостями порадовал. И потому в ответ на доброту твою и участие закажет Капуцин, пожалуй, еще одну кружечку пива и чего-нибудь перекусить.

Уточнять, что конкретно мне хочется, было необязательно. Кали могла без труда предугадать, на каком пункте меню я остановлю свой выбор. Самый дешевый бутерброд – излюбленное лакомство Капуцина на все времена, не важно, сытые они бывали или голодные.

Кто написал мне послание, я знал еще до того, как распечатал конверт. Его оставил мой старый знакомый, капитан Матвей Коваленко – командир одного из внешних блокпостов, расположенных на восточном участке Барьера, в поселке Гдень. В действительности записка от Матвея не была неожиданной, как я заявил Кали. За тем и пришел я сегодня на Обочину, поскольку рассчитывал застать здесь Матвея и посоветоваться с ним. Если, конечно, он будет трезв и способен дать адекватные ответы на интересующие нас с Черным Джорджем вопросы.

Наши с Коваленко судьбы были во многом похожи. Мы оба являлись бывшими военными вертолетчиками и закончили одно и то же летное училище. Разве что Матвей сделал это на два года раньше, чем я. Шесть лет назад, при образовании Барьеров, его вертолет также угодил под удар аномальной стихии и упал на пораженной ею территории. Случилось это непосредственно в день Катастрофы, за трое суток до того, как меня постигла аналогичная участь. Как и мне, капитану посчастливилось выжить, но из-за полученных травм пришлось завязать со своим летным ремеслом. Коваленко стал «жженым» и после долгих мытарств, порожденных отчасти его пристрастием к выпивке, закрепился в итоге на своей нынешней должности. Которую он любил не больше, чем я – свою судьбу вечного изгоя и беглеца.

Пребывая все последние годы в состоянии перманентной депрессии, Матвей пил горькую. Что, впрочем, не мешало ему иметь уважение и числиться на особом счету среди подобных ему, «жженых» сталкеров и армейских офицеров. Я не был посвящен в дела их закрытого клуба, коим, по слухам, верховодил сам Механик. Но поскольку мой покровитель Мерлин пользовался у ветеранов Зоны уважением, то и меня они за врага не считали. И даже пару раз предлагали вступить в ряды своей секретной организации.

Однако я все равно опасался сближаться с ними. Мешала хроническая паранойя и нежелание занимать в сталкерских разборках чью-либо сторону, какие бы благородные цели мне ни довелось при этом отстаивать. Я вел с Зоной свою персональную, маленькую войну, и если ради победы в ней мне вдруг придется стать «темным джедаем» и бросить вызов Механику, будьте уверены – стану и брошу. Без малейшего зазрения своей наполовину атрофированной совести.

В училище мы с Коваленко не были знакомы, и я его не помнил – как-никак разные курсы и выпуски. Года три назад нас свел Пожарский. Познакомившись с командиром Гденьского блокпоста, Семен решил, что нам, бывшим военным пилотам, будет нелишне встретиться. И если не подружиться, то как минимум узнать о существовании друг друга в расчете на вероятную будущую взаимопомощь.

Как и прочие инициативы Мерлина – кроме, естественно, последней, – эта тоже возымела успех. Моя первоначальная мнительность к пьющему в три глотки капитану («Это ж сколько лет такой пропойца сможет беспробудно бухать, заграбастав мои алмазы!») вскоре сменилась на мало-мальски доверительное отношение. Которое впоследствии окрепло до некоего подобия профессионального товарищества – примерно такого, какое связывает двух малознакомых, но служащих в одном авиаполку пилотов.

Где-то раз в полтора-два месяца Матвей появлялся на Обочине по какой-либо служебной необходимости: сопровождал очередную группу ученых, искал переметнувшегося к сталкерской вольнице солдата-дезертира, передавал работающей на рынке под прикрытием армейской резидентуре оборудование и информацию или же выполнял иное задание командования. Само собой, что при этом Коваленко не мог не навестить своих приятелей-«жженых» и не обсудить с ними их общие клубные интересы.