Текст книги "Путь воина"

Автор книги: Роланд Джеймс Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Померещилось или нет, жемчуг не достанется Хороту. Конан вскочил на перила, нацелился как раз на то место ниже по течению, где исчез Траттис, и нырнул.

Дракон на краткий миг поразился, когда падающее тело пробило поверхность воды почти прямо над ним. Ощущение это прошло настолько быстро, насколько вообще что-либо могло пройти в неповоротливом уме чудовища. Нога упавшего человека задела гребень дракона, и монстр сообразил, что завтрак болтается у него прямо под носом. Дракон перевернулся на спину, открыл пасть и ринулся к нему.

В легких у Траттиса почти не осталось воздуха, поскольку перед прыжком наемник не вдохнул как следует, да в придачу сильно ударился о поверхность воды. И все же Траттис попытался завопить, когда из мутной воды прямо у него перед грудью появилась оскаленная пасть. Но только наглотался воды и потому уже практически не чувствовал, как зубы величиной с палец пронзили ему сердце и легкие.

Дракон несколько раз сильно встряхнул жертву. Похоже, этот двуногий еще не пригоден для еды. Дракон, однако, вспомнил, что время разрешит эту проблему. Теперь надо найти местечко, где можно будет спрятать добычу, и оставить ее там на время, нужное для…

Вода наверху забурлила вновь, в реку погрузился еще одий двуногий. Без помощи колдовской силы дракон видел весьма посредственно, но, чтобы различить баламутящие воду человеческие ноги, острое зрение не требовалось.

Этот двуногий наверняка живой. Если позволить ему остаться таковым, то он, чего доброго, спасется. Мысль о возможности заполучить достаточно мяса, чтобы действительно заполнить голодный желудок, вытеснила из головы дракона все остальное.

Монстр разинул пасть, и труп Траттиса свободно поплыл по течению. А затем чешуйчатая морда повернулась к Конану.

В отличие от Траттиса, Конан нырнул в воды Хорота с запасом дыхания и не теряя способности соображать. И мгновение спустя пожалел, что оставил на мосту верный меч.

Чудище, появившееся из зеленовато-коричневой глубины, было столь же отвратительно, как и те твари, с которыми он дрался в Вендии, Кхитае и в других краях Великой Хайбории. Вряд ли хватит пальцев на руках, чтобы сосчитать. Однако животное было огромным, и Конан ни чуточки не сомневался: тварь окажется очень живучей, не важно даже, какие силы ее породили – магические или природные. По крайней мере в этом-то она мало чем отличалась от киммерийца.

Конан сгруппировался и выхватил кинжал. А затем с силой пнул по чешуйчатой морде, чтобы отвлечь зверя и оттолкнуться от него. Должно быть, киммериец угодил зверю в какое-то чувствительное место, вода взбаламутилась, тварь, извиваясь, отпрянула в сторону. Конан увидел, что чудовище перевернулось на спину. Открывшийся участок тела выглядел не только чувствительным, но и уязвимым – широкий отрезок морщинистой белой кожи под горлом. Кинжал Конана прорвал кожу, вонзаясь в плоть чудища, вода затуманилась от темной крови, а зверь забился пуще прежнего.

Киммериец хотел было всплыть на поверхность, но тут дракон резко перевернулся брюхом вниз и снова ринулся в атаку. Страшные клыки разодрали киммерийцу одежду и оставили на коже несколько кровавых отметин.

Едва увернувшись от оскаленной пасти, Конан сумел ухватиться одной рукой за гребень на здоровенной башке чудовища. Другой рукой он вонзил кинжал глубоко в налитый ненавистью глаз дракона.

С таким же успехом Конан мог прыгнуть в жерло подводного вулкана. Предсмертная агония зверя была ужасающей. Киммериец что есть силы вцепился в гребень и рукоять кинжала, зная, что если разожмет пальцы, то молотящие лапы или хвост чудовища переломают ему все кости в мелкое крошево.

Зверь бился в конвульсиях так долго, что Конан уже несколько раз считал себя утопленником. И вообще, ждал, что сейчас наступит конец света. И каково же было удивление, когда зверь перестал биться, а у киммерийца в легких еще оставался воздух. Одно мощное движение ног вынесло его на поверхность. Нет, мир не рухнул, не погиб! Здесь, наверху – тепло и свет. Конан жадно вдохнул полной грудью, потом еще, а затем протянул руку за ножнами кинжала.

– Кром!

Ножны исчезли. Так же как и то, что было зашито в них, – драгоценные

камни из Офира. Драгоценные камни, которые могли купить право на въезд в Аргос целой армии вольных мечей, не говоря уж о небольшом отряде!

Конан завернул витиеватое разбойничье ругательство, но затем бросил сквернословить. Кром давал человеку ум для того, чтобы составлять планы, и смелость, чтобы выполнять их, если, конечно, повезет. Суровый бог не давал человеку права распускать сопли, если мир вел себя не всегда так, как хотелось бы.

Самоцветы пропали. Но если у Траттиса действительно имелся жемчуг – а судя по тому, как он бросился бежать от Ральдоса, это казалось возможным, – то самым лучшим, что можно найти после ножен, – тело Траттиса.

Это заняло некоторое время. Но когда Конан отыскал труп наемника, выяснилось, что происшедшим интересуется еще кое-кто. Течение вынесло беднягу Траттиса на галечный пляж в нескольких сотнях шагов от моста. Там столпилось никак не меньше полдеревни простолюдинов.

Как только Конан поднялся из вод Хорота, словно некое морское божество, глазевшие селяне на редкость дружно обратились в бегство. Единственными, кто остался из всей толпы, оказались маленький мальчик, который споткнулся и упал, и девочка чуть постарше, вернувшаяся обратно помочь пареньку подняться.

Когда киммериец двинулся к ребятишкам, возвышаясь словно осадная башня, девочка сгребла грязной ручонкой горсть гальки и оскалила зубы:

– Тронешь моего брата или меня, будешь…

– И что же я буду? – улыбнулся Конан.

– Будешь вытаскивать гальку из собственных глаз, верзила! – И девчонка разразилась тирадой, намекая, что в число предков Конана входили самые разнообразные животные, в основном нечистые.

Наконец северянин не выдержал и расхохотался. Девочка резко умолкла.

– Сударыня, это плохая благодарность мне за борьбу с речным чудовищем.

Девочка разинула рот. Она сначала окинула взглядом киммерийца, на боку у которого кровоточили следы от драконьих зубов, потом взглянула на изувеченный труп Траттиса. А затем посмотрела на реку:

– Ты сражался… ты сражался с речным демоном? Ты один?

Конан ткнул большим пальцем через плечо в сторону мертвого наемника.

– Его вины тут нет, но он был не в состоянии особо помочь. Что же касается демона, то я не только сражался с ним, а готов поручиться хорошим мечом, что убил его. Если сомневаешься в моих словах и желаешь понырять, то поищи дохлую гадину чуть ниже по течению от Великого Моста…

Девочка закатила глаза и грохнулась в обморок. Ее братишка завыл, как потерянная душа. На берег, размахивая косами и вилами, прибежали несколько селян, приготовившихся спасти детей от демона, вылезшего посреди бела дня из реки.

Конану пришлось потратить несколько утомительных минут на объяснение, что он действительно убил тварь, которую местные жители называли речным демоном, и что он не колдун и к магии не прибегал.

– Я не чародей. Всего лишь воткнул нож гадине в глаз, – проворчал северянин. – Магический там зверь или нет, но этот прием годится для любой зверюги с гляделками где-нибудь поблизости от мозга. И значит, вам, дуракам, мало что грозит, поскольку одному Крому известно, есть ли у вас мозги.

Через некоторое время Конан понял, что селяне не дураки, а всего лишь ошеломлены внезапной гибелью злобного речного демона. А также, наверно, сомневались, что с чудовищем можно было покончить без колдовства. Значит, дракон, скорее всего, порожден черным колдовством.

Все это было бы несущественно, за исключением того, что Конан терпеть не мог колдовства и сильно не доверял ему. Для него часть очарования Аргоса заключалась в том, что в этой стране магии почти не знали, не говоря уж о занятиях ею. Выходит, киммериец еще слишком мало знал об Аргосе.

Потребовалось некоторое время, для того чтобы убедить селян позволить ему изучить тело Траттиса. Селяне настаивали, чтобы над жертвой речного демона пробормотал ритуальные слова какой-то деревенский знахарь, а потом труп нужно было сжечь с травами, собранными при лунном затмении седьмым сыном седьмого сына… и еще какая-то подобная чушь. Конан плевать хотел, как селяне поступят с телом наемника, пусть хоть зажарят его для деревенского пира, лишь бы сперва позволили поискать жемчуг.

Примерно к тому времени когда селяне позволили северянину приблизиться к телу, подъехал Эльгиос с двунадесятью стражниками, а за ним на небольшом расстоянии следовали бойцы Конана. Киммериец встретил их на берегу и коротко поведал о приключении в Хороте.

Услышав рассказ, стражники все как один попятились. Все, за исключением Эльгиоса, который не позволил бы деревенщине увидеть, как капитан Воителей выказывает страх. Но Конан заметил, что лицо капитана побледнело, и в приречной тени он потел больше, чем на залитом солнцем мосту. Пальцы аргосиец сложил особым знаком, отгоняющим зло. К тому времени когда Эльгиос кое-как совладал со страхом, Конан успел обшарить труп Траттиса. К северянину присоединился десяток его воинов. На этот раз он не выругался, хотя причин для этого было не меньше, чем раньше. Жемчуг исчез столь же окончательно, как и офирские самоцветы. Драгоценности несомненно покоились на дне реки или в лучшем случае в утробе мертвого зверя.

Конан представлял себе, что скажет Эльгиос, если попросить его выудить чудовище со дна Хорота, а потом разрешить Конану порыться в его внутренностях. Но ничего другого из того, что мог предоставить этот человек, он попросить у Эльгиоса не мог.

– Капитан Эльгиос, – обратился Конан. – У вас набрались деньги на наш залог?

– У вас не хватает, о, по меньшей мере двух драхм за каждого, – прикинул Эльгиос.

"Как раз такая сумма, какая прилипнет к твоим рукам", – подумал киммериец. Он пожал плечами:

– Как пожелаете. Но я бы хотел вам напомнить вот о чем. Зверь, которого я убил…

– Это вы так говорите.

– …которого я убил, – повторил Конан. Его тон лучше всяких слов рассказал о дальнейшей судьбе Эльгиоса, если тот снова в лицо назовет киммерийца лжецом.

– Зверь, которого я убил, – продолжал Конан, – похоже, неплохо порезвился среди ваших здешних прибрежных жителей. Они не забудут моей услуги и не останутся неблагодарными. К тому же я пролил толику своей крови, а один из моих бойцов погиб.

– Погибший был обыкновенным вором, за его голову объявлена награда еще до того, как он присоединился к шайке Карелы! – проворчал Эльгиос.

– Мне об этом ничего не известно, – вежливо ответствовал Конан. Эльгиос, похоже, ведать не ведал о связях с Карелой Рыжей Ястребом самого киммерийца, и казалось самым лучшим и дальше оставить его в неведении.

– Но мне известно-таки, что этот человек был связан со мной клятвой, и я ему пусть кое-чем да обязан. Что вы скажете, если я предложу списать убийство зверя в счет залога, за меня и весь мой отряд?

– Скажу, что вы оскорбляете законы Аргоса, – отрезал Эльгиос. – Они простые, но строгие.

– Так же как и представления селян о справедливости, – заметил Конан. – Они прослышат о том, что нас выгнали взашей, словно нищих, после избавления их от чудовища. Им это не понравится, они станут рассказывать об этом всякому, у кого есть уши. Так что скоро в Аргосе услышат о капитане Эльгиосе и Воителях с Великого Моста. Думаете, вашему Дому придется по вкусу слушать такое?

Жадность и здравый смысл вступили в отчаянную битву, попеременно сменяя друг друга на широком лице капитана Эльгиоса. Наконец он хлопнул ладонью по луке седла. Вид у него был такой, словно он с удовольствием плюнул бы под ноги Конану, но не посмел.

– Отлично, – согласился он наконец. – С деньгами вопрос решен. Но предупреждаю вас: в пределах одного года со дня вашего въезда в Аргос вас вполне могут счесть задолжавшими залог. И могут также запретить заниматься определенными видами работ.

– Как пожелаете, – отозвался Конан. – Но если так, то я попрошу еще кое-что. Любой из моих людей, кто пожелает остаться здесь в деревне, может так и поступить.

Киммериец прекрасно видел, какими взглядами провожают некоторые кондотьеры деревенских бабенок, и знал, что найдутся желающие остаться. А также знал, что если они останутся, то окажутся в хорошем месте для получения любых новостей из Офира и передачи их по Большой Дороге дальше в Аргос.

Эльгиос покачал головой, полусердясь, полузабавляясь:

– Капитан Конан, я думал, что у киммерийцев весь ум в мече. Никак не думал увидеть одного из них торгующимся, как купец на базаре в Шеме!

– Вы сомневались и в том, что киммерийцы моются! – ответил Конан. – Может, мне остаться и растолковать вам еще что-нибудь насчет моего народа?

Эльгиос по крайней мере обладал умением посмеяться над собой.

– Сомневаюсь, что мое достоинство выдержит подобные уроки. Соберите своих людей, тех, что направляются в Аргос, и приготовьте их, пока мой писец оформит грамоту о залоге.

Конан сделал иранистанский жест уважения, подняв открытую ладонь.

– Слушаюсь и повинуюсь, капитан Эльгиос.

Глава 2

Госпожа Ливия, глава и наследница Дома Дамаос, проснулась с ощущением, что случилась беда.

Она не знала, что именно, и заливавший ее спальню серый свет ничего не показывал ей. Она зарылась под легким стеганым одеялом, пока из-под него не остались видны только глаза, а затем снова обвела быстрым взглядом спальню.

Это было не мелкой задачей. Хозяйская спальня во дворце Дамаос сошла бы за большой зал для жилищ поменьше. Покрытый фресками, изображавшими облака и орлов, потолок поднимался столь же высоко, как мачта рыбачьей лодки. Выходившие в сад окна закрывали ширмы из вендийского тика, инкрустированные не только слоновой костью с Черного Побережья, но и более редкой костью снежных демонов из Ванахейма. Там, где пол не скрывали иранистанские ковры, виднелась сложная мозаика, изображавшая сотнями привлекавших и удерживающих взгляд красок цветы, никогда не произраставшие, и зверей, неизвестных природе.

Ливия предпочла бы уютные удобства комнаты в малом крыле дворца, где она провела свое детство. Вместо того чтобы заставить ее почувствовать себя истинным главой Дома Дамаос, переселение в эту гулкую гробницу спальни только напомнило ей, что она едва ли больше чем ребенок.

– Я должна забыть это, чтобы выполнять свой долг главы нашего Дома, – убеждала она Резу, главного дворецкого, – разве не разумней будет позволить мне остаться там, где я чувствую себя удобно, так, чтоб я могла сохранять самообладание?

– Злые языки примутся болтать, что теряете самообладание, – заверил Реза с фамильярностью старого слуги. – И это лыко поставят вам в строку, наряду с вашей молодостью.

– Мне полных девятнадцать лет, возраст вполне достаточный для главы Дома, – отрезала Ливия.

Реза чуть улыбнулся:

– Но вы ведь только что сказали, сударыня, что вы только-только вышли из детского возраста.

– Ах ты! – выпалила она, пытаясь найти слово, которое шокировало бы Резу. Миг спустя она поняла, что это бесполезно. Иранистанца по рождению, служившего некогда сержантом в туранской кавалерии, Резу не могло шокировать ни одно слово, каким его могла обозвать благородная дама Аргоса.

В конечном итоге она поступила так, как, по мнению Резы, требовало достоинство Дома Дамаос, и осталась в этой громадной спальне. Она даже спала в постели, служившей ложем ее отцу, хотя и холодновато было там спать одной молодой женщине, в постели, где места хватало для шестерых.

Выглядывая из-под стеганого одеяла, Ливия завершила изучение всего пространства спальни, какое ей позволяли видеть занавески на постели. И как раз пришла к выводу, что ее подозрения были необоснованными, когда ее заставил оцепенеть скрежет металла на мозаике.

Теперь рассвет позволил видеть ей сквозь занавески. В ногах постели стояло большое серебряное зеркало в раме из позолоченной бронзы. И теперь это зеркало двигалось, качаясь и скрежеща, но неуклонно приближаясь к правой стороне постели.

Ливия не могла поверить собственным глазам. Чисто инстинктивно рука ее нырнула под шелковую подушку. Сначала Ливия вытащила оттуда ночную рубашку из светло-желтого льняного полотна, а затем кинжал с крепким толстым турайским лезвием, насаженным на специально выделанную рукоять.

Только две ее главные горничные знали, что Ливия спала обнаженной, с кинжалом под подушкой. Чего Реза не знал, о том он спросить не мог.

Ливия поднялась. Волосы ее длинными светлыми прядями спадали на плечи. Ливия сжала кинжал в правой руке, левую же обмотала ночной рубашкой. Так ее научил обращаться с оружием один из старых отцовских стражников.

Зеркало продолжало свое неуклонное продвижение. Ливия почувствовала, что ладони у нее становятся скользкими, слизнула пот с верхней губы. Теперь она знала: тут не просто что-то не так. Тут действовала магия.

Зеркало заскрежетало и остановилось. Ливия могла бы поклясться, что оно слегка поклонилось ей. Затем на его серебристую поверхность набежали тени, малиновые, кобальтово-синие и золотые. Тени эти были бесформенными, но они, казалось, настойчиво донимали разум Ливии, приглашая увидеть в них то, чего она сама желала в самой глубине души.

Не принимая никакой формы, тени потянулись из зеркала, словно клочья тумана. Занавески постели приподнялись, убираясь с их пути, словно возносимые сильным ветром. Ливия почувствовала, как кожу ей щекочут капли холодного пота, но воздух в спальне оставался неподвижен.

Магия, вне всякого сомнения! И созданная не каким-либо ее другом или другом Дома. Ливия не могла сказать, откуда ей это известно, но знала она это совершенно определенно.

Как же с ней бороться? Она вспомнила, как ее мачеха однажды ночью бормотала себе под нос, подвыпив после выкидыша:

– Столько магии действует благодаря воображению. Если вообразить себе, что никакой магии вообще нет, то, вполне возможно, ее и не будет. Или по крайней мере так можно сильно ослабить ее действие.

Ее мачеха мало что сделала, чтобы ее жизнь или жизнь отца стала счастливее, но родственники этой женщины жили далеко в горах, на самой этой границе с Аквилонией. Тамошние деревенские жители сохранили свои исконные обычаи, куда более древние, чем обычаи царств, притязавших на власть над ними. Их мало волновали дела королей и архонтов и весьма занимали древние знания их знахарок.

На этот раз Ливия увидит, содержалась ли какая-то мудрость в бормотаниях ее мачехи.

Она закрыла глаза и сказала себе, что лежит в постели, находясь между сном и бодрствованием, и что в ее спальне ничего такого не происходит. Этого не происходит. Этого не произойдет…

Какая-то сила, находившаяся ни внутри ни вне ее, а в какой-то мере и там и там, приподняла ей веки. Разноцветные тени плясали у нее перед глазами, ближе и быстрее, чем раньше. Теперь они казались образами, нарисованными у нее в голове, а не перед глазами. Образы ее собственного лица, с остекленевшими глазами и бессильно отвисшей челюстью.

Тяжелая болезнь, может, даже смерть? Нет. Она ощущала покалывание в груди и животе. Хотя Ливия и была еще девственницей, она знала, что это означало.

Тени-образы показывали ее саму, утолившую страсть словно какое-то животное. Страсть, которую колдун и стремился сейчас заставить ее почувствовать. Страсть, которая, как он надеялся, дезорганизует ее рассудок и оставит ее ослабевшей для его следующей атаки.

Ливия не могла больше закрыть глаза, но тем не менее боролась с навязчивым образом. Вопреки желанию она вызвала перед мысленным взором картины пустой спальни – где двигалась только кружившаяся пыль – в огне от пола до потолка, и даже затопленной грязной водой из Хорота, хотя, чтобы затопить стоявший на холме дворец Дамаос, потребовалось бы наводнение не меньшее, чем погубившее Атлантиду.

Желание ни покидало ее, ни овладевало ею. Ей приходилось бороться с ним, но она могла это сделать. Способная теперь владеть своими руками и ногами, она слезла с постели и сделала два быстрых шага по богатому вендийскому ковру. Глубокий ворс окутал пальцы ступни успокаивающим теплом.

Ливия так никогда и не смогла бы сказать наверняка, сколько продолжалась эта битва. Она знала лишь, что серый рассвет превратился в розовый восход, когда тени внезапно покинули ее. Они исчезли словно дым, который так напоминали. Она пошатнулась и упала бы на ковер, если б не схватилась свободной рукой за столбик кровати.

А затем снова закачалась, когда из глубины дома раздался взрыв криков и воплей. Ливия оттолкнулась от столбика кровати. Она сделала три неуверенных шага к двери, когда та распахнулась. В нее ворвались две горничные Ливии и растянулись на полу с задравшимися до коленей юбками.

Вслед за ними вкатилась тележка, на которой они везли завтрак. Никто даже пальцем до нее не дотронулся, однако тележка подкатилась к горничным, а затем проехала по ним. Катясь по извивающимся телам, тележка накренилась, надушенная травами горячая вода пролилась с подноса. Одна из горничных завизжала.

Тот же охранник, который научил Ливию орудовать ножом, научил ее также кое-чему по части боев: "Когда надвигается кто-то или что-то неизвестное, то первое, что надо сделать, – это остановить его. Тогда, может, и сумеешь догадаться, что же это такое".

Ливия кинулась к тележке, бросив против нее весь свой вес и силу. Женщина она была не малорослая, а благодаря частой верховой езде и плаванию к тому же не слабая.

Тележка задрожала и, казалось, сопротивляется ей. Ливия толкнула сильнее. Тележка задрожала еще сильней, а затем в один миг развалилась на кусочки. Завтрак Ливии пролился на горничных, которые снова завизжали и вскочили на ноги, хлопая себя по обваренным местам.

Ливия схватила ближайшую к ней горничную за руку.

– Что с вами, мозги куриные? – закричала она.

Горничная онемело уставилась на госпожу. Ливия занесла руку влепить ей оплеуху. Тут выскочила вперед другая горничная:

– Госпожа. Вы не одеты!

– Да забери одежду тролли! – закричала Ливия. – Неужели магия поразила всех в этом доме немотой и тупоумием?

Горничная сглотнула:

– Значит, вы знаете?..

– Я боролась в этой спальне с магией с предрассветных часов. Звать кого-то я смогла лишь за несколько мгновений до того, как ворвались вы. Что происходит?

Вопрос этот могли бы услышать и вахтенные на борту кораблей в море. Ливия прожигала взглядом горничных, которые в ответ смотрели на нее разинув рты, словно дохлые рыбы; и тогда она повернулась к двери.

На ковры упала длинная широкая тень, и вошел Реза. Не выдав ни малейшим движением мускулов лица, что он осознает наготу госпожи, он вытянулся во весь рост, а затем свел ладони вместе:

– Госпожа Ливия! На этот дом и находящиеся в нем предметы навели чары. Некоторые из них были изменены внешне, а другие и внутренне с целью причинить вред неосторожному.

– Сколько пострадавших?

– Немного, и никому из них врач, по всей вероятности, не понадобится. Страху эти чары нагнали немалого, и дом совершенно непригоден для приема гостей, но хуже этого мало что случалось.

Ливия обессиленно вздохнула. Потом, шатаясь, дошла до постели и села, закрыв лицо руками.

Казалось, прошла целая вечность, пока Ливия освободилась от накатившего оцепенения. И увидела, что рядом стоит Реза. А также осознала, что все еще оставалась нагой. Она щелкнула пальцами, подзывая горничных:

– Ночную рубашку и халат, живо!

Те, казалось, были в состоянии повиноваться. Пока они шарили в сундуках с платьями, она снова повернулась выслушать Резу.

– Я распорядился, чтобы раненых уложили в постели над старой конюшней. Земли, похоже, не пострадали, и поэтому я приказал подручным садовника помочь вынести поврежденное добро. На кухне некоторый беспорядок, но из еды, кажется, ничего не пропало и не испорчено. Если можно будет убедить поваров снова приступить к работе, то мы будем в состоянии принять госпожу Дорис из Дома Лохри и ее сына.

– Боги милостивые! – воскликнула Ливия. – Я же совершенно забыла про госпожу Дорис и господина Арфоса.

Лицо Резы красноречиво говорило и о том, чего он никогда бы не выразил словами: что он желал бы, чтобы они могли забыть про госпожу Дорис и ее неоперившегося сынка. Такое счастье Дому Дамаос не светило. Как самая богатая незамужняя женщина в Аргосе, Ливия также являлась самым лучшим брачным призом. С тех пор как годом раньше она стала совершеннолетней, уже едва хватало пальцев обеих рук для перечисления женихов или метящих в женихи.

Нескладный, прыщавый Арфос был всего лишь самым последним из них. Однако, в отличие от некоторых других, он явился с грозным союзником – своей матерью, госпожой Дорис. Арфос-то, может, и промолчит, если Ливия сегодня не примет его. А вот его мать – другое дело.

Она не только не промолчит, а будет задавать вопросы. И если не найдет ответов честными средствами, то не сочтет ниже своего достоинства прибегнуть к нечестным. Ливия ни чуточки не сомневалась, что Дорис сможет найти сходную цену для приличного числа ее слуг, наверно даже для всех, кроме Резы.

Поэтому выбор был прост. Принять госпожу Дорис и ее сына так, словно у них все хорошо. Отменить прием и сказать им правду или отменить прием и рассказать им какую-нибудь байку, которая через месяц наверняка будет разоблачена как явная ложь.

О последнем не приходилось и думать. Если она не примет их, госпожа Дорис ни за что не поверит, что магическая атака была сущей мелочью.

Не оставалось ничего, кроме как проводить встречу как договаривались. Если гости проявят любопытство, то госпожа Дорис, может, даже посоветует что-нибудь дельное. Никто в Аргосе никогда не называл ее глупой, хотя многие говорили, что ее единственный сын не унаследовал ума своей матери.

Она, конечно, ничего не станет советовать, не попросив за это определенную цену. Возможно, даже соглашение о помолвке, которую нельзя будет разорвать без уплаты большого количества золота и без еще большего скандала, чем из-за этой магии.

Ливия внезапно похолодела, вспоминая, что помолвка даст также Арфосу и постельные права. Холодок этот живо прошел, когда она вспомнила про желание, вызванное у нее чарами колдуна. Сможет ли она разделить ложе с мужчиной, с мужем, который не мог пробудить такого желания, – а затем удовлетворить его?

И сможет ли она быть готовой к приему госпожи Дорис и Арфоса, если и дальше будет тратить время, беспокоясь из-за того, с чем ничего нельзя поделать? Ливия посмотрела на тени на коврах и устало покачала головой:

– Реза, а моей ванной можно воспользоваться?

– Если вы оденетесь, сударыня, я вызову кого-нибудь и пошлю узнать.

– Отлично. – Ливия хлопнула в ладоши, а затем натянула поданную ей горничными длиннополую рубашку.

Госпожу Дорис и ее сына ожидали примерно в пятом часу. Благодаря тому что все в доме работали как галерные рабы, дворец Дамаос находился к тому времени в приличном состоянии; что с ним что-то не так, мог бы определить любой тупица, но он больше не выглядел так, словно в нем разбила на ночь свой стан шайка казаков.

Стоявшая в тени портика Ливия знала, что она многим обязана своей челяди. Забыв свой страх, слуги заняли свои посты, словно солдаты. Даже горничные Ливии так упорно трудились, приводя в порядок ее покои, что ей пришлось напомнить им, чтобы они сменили свои испачканные платья. А Реза – ну, для него у нее не хватало ни слов, ни наград.

Ливия подняла руку пригладить выбившийся завиток волос. Ее волосы, не уложенные на заре, теперь поднимались над головой на ширину двух ладоней, расчесанные до высшего блеска и удерживаемые крупными жемчугами и золотыми гребешками ее матери. Она надела платье из тончайшего голубого кхитайского шелка, с оттенком под цвет ее глаз, а на шее у нее сверкало рубиновое ожерелье Дома Дамаос, с висящей посредине Тайной Звездой величиной с детский кулачок.

Будет совсем не вредно напомнить госпоже Дорис, что Дом Дамаос не нуждался ни в каком союзе с ее Домом, равно как и с любым другим. Если бы она наотрез отказалась выходить замуж, то это не привело бы ни к каким последствиям, за исключением необходимости жить целомудренной жизнью. Такая жизнь будет не самой лучшей, так как она помнила сотрясавшее ее желание, но все лучше, чем зависеть от прихоти мужчины вроде Арфоса.

У подножия холма заиграла труба, а затем вторая. Им ответил рог привратника. После небольшого интервала, труба заиграла вновь. Казалось, звук ничуть не приблизился. Ливия чуть склонила голову набок и подумала, что расслышала крики, наверно проклятия, и уж определенно рев ослов и мычание коров.

Она прочла короткую лукавую молитву, чтобы госпожа Дорис до ночи застряла среди направляющихся на рынок селян, а затем позвонила, вызывая Резу.

– Все готово?

– Все, чего могут просить боги или люди, сударыня.

– Ах, но будет ли этого достаточно для госпожи Дорис? Она ведь не просто человек, и я иногда гадаю, какое уважение она воздает богам.

Лицо Резы выразило красноречивое неодобрение такому легкомыслию.

– Прости меня, Реза. Ты знаешь, что я больше дочь своего отца, чем своей матери.

– Они оба сделали вас тем, что у них получилось. – Благослови тебя боги за добрые слова, Реза, и – о Митра, вот они!

Через ворота проходил самый настоящий караван – четверо конных воинов, два паланкина, каждый из которых несло восемь рабов, четверо пеших слуг и еще четверо конных стражей, замыкающих шествие с тыла.

– А конюху сказали изучить лошадей, пока он кормит и поит их, не так ли? – настойчиво спросила Ливия. Узнай она, ездили ли охранники госпожи Дорис на своих лошадях или на взятых в наем и хорошо или плохо накормлены их собственные лошади, – это сказало бы ей о многом. То, что Дом Лохри клонился к упадку, не составляло тайны. Но вот насколько быстро происходил этот упадок и насколько далеко зашло дело, еще требовалось узнать, и лошади могли бы кое-что подсказать.

– Это был первый приказ, который вы отдали конюху, госпожа, – успокаивающе сказал Реза.

Ливия хоть убей не могла припомнить, чтобы отдавала какой-то приказ. Она подозревала, что Реза сам отдал его, но если и так, его выполнят, словно он исходил от нее или и впрямь от самих богов.

Колдуны могли нагнать страху на ее слуг и устроить беспорядок в ее доме. Но людям пока неведомы чары, способные заставить кого-либо из дома Дамаос не подчиниться главному дворецкому.

Караван теперь двигался по извилистой дорожке к портику. Реза поднял руку, и с крыши подала свой сереброшейный голос еще одна труба. Лошади начали нервно прядать ушами и гарцевать, а всадники выглядели обеспокоенными.

Когда помощники конюха выбежали заняться лошадьми гостей, носильщики остановились и опустили свою ношу на землю. Первой выбралась госпожа Дорис. По закону главой Дома Лохри являлся ее сын, но госпожа Дорис мало считалась с законами и еще меньше – со злыми языками. Ее собственный язык был таким острым оружием, что даже те, кто называл себя другом юного Арфоса, не смели заикнуться бы о его правах, чтобы им не содрали заживо кожу, подобно разбойникам на Шелковом Пути в Кхитай.