Текст книги "Цивилизация. Новая история Западного мира"

Автор книги: Роджер Осборн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Картина истории средних веков, возникающая из исследований недавнего времени, бросает вызов нашим укоренившимся представлениям об основаниях западной цивилизации. Падение Римской империи, мрак и смута «темных веков», каролингское возрождение и триумф латинского христианства – во всех этих элементах нашей традиции, как обнаруживается, истина щедро перемешана с искажениями и мифотворчеством. Сегодня мы начинаем воспринимать раннее Средневековье как эпоху разнообразия и взаимной толерантности, когда местная культура, промыслы и письменная ученость могли развиваться в рамках всеевропейской системы связей, практически не обремененной границами между народами и королевствами, непримиримыми этническими и религиозными конфликтами и подавляющим контролем какого-либо центра.

Мартелл, дед Карла Великого, дал отсчет новой эпохе самовластья, показав франкской знати способ наживаться на крестьянах. Сельскохозяйственное производство в плодородных областях Нейстрии и Австразии было встроено в социальную систему которая позволила состояниям укрупняться в невиданных ранее масштабах. Завладение богатствами и их централизация посредством системы иерархического контроля стали отличительной чертой империи Каролингов в той же мере, в какой она была характерна для Римской империи. И хотя государство Карла Великого раскололось на части, методы насаждения христианской религии и параллельное утверждение королевской власти как единственной модели управления в будущем стали ведущими началами западного социального устройства и западной цивилизации. Языческие племена, включая саксов и позднее викингов, были не просто обращены в католичество – они стали обществами, выстроенными по иерархическому принципу с монархом во главе. Экспансия католического мира в десятом и последующих столетиях в конечном счете привела всю Европу под знамена единой церкви. Наиболее продолжительное сопротивление этой экспансии оказали западнославянские племена в Польше и восточной Прибалтике – они не обратились в христианство в правление Карла Великого и оставались политеистическими сообществами вплоть до XIV века. Литовская монархия в конечном счете приняла новую веру лишь в 1386 году в обмен на польскую корону. В общем и целом католический «крещеный мир» позднего Средневековья стал продуктом колонизации Европы – немногим более столетия спустя после обращения литовцев тот же самый процесс начался заново, но уже на других континентах.

Глава 7
Другой образ жизни

Средневековый город и общинная жизнь

За столетия франкской военной и иной экспансии земли Европы были разделены на крупные владения, и жизнь большинства простолюдинов – труд, передвижения, даже матримониальные дела – оказались под контролем господина-феодала. Однако растущее экономическое благосостояние Европы привело к возникновению еще одного феномена, который позволил некоторым обитателям средневекового католического мира вести совсем другой образ жизни. Тогда как сельский быт подчинялся произволу аристократии, средневековый город сделался убежищем от феодальной системы, местом, где общинная жизнь и индивидуальные потребности могли обрести пространство для взаимодействия, где население имело влияние на управление обществом и было напрямую заинтересовано в его защите и процветании.

Еще несколько десятилетий назад средневековый город, с его узкими петляющими улочками, теснотой лавок, домов, церквей и мастерских, с рыночными площадями, стенами, воротами, тупиками, проходами и на первый взгляд полностью хаотичной и случайной планировкой имел репутацию чего-то нездорового, неэффективного, нелогичного и абсолютно отсталого. Сегодня мы видим в средневековом городе не только историческое сокровище, но и пример желанной организации жизни, при которой личные устремления образуют непротиворечивое целое с общественным бытием. Мы не сразу осознали, что взаимодействие между людьми и случайные встречи, которые происходили и по-прежнему происходят на этих улицах и переулках, в этих трактирах и лавках, представляют собой крайне важный элемент человеческого существования. Как писал Льюис Мамфорд, «с опозданием мы начали понимать, что добытые с таким трудом открытия в искусстве планировки городов… всего лишь повторяют, применительно к нашим собственным социальным нуждам, общие места здоровой средневековой практики». Средневековый город позволял реализоваться бесконечному разнообразию, обходясь без так полюбившегося в позднейшие времена выстраивания пространственных прогрессий; улицы петляли, спускались, поворачивали, расширялись и сужались без какой-либо иной причины, кроме собственного существования, и существовали как места, где люди встречались, трудились, торговали, питались и развлекались.

Наше представление о городах Средневековья отчасти является изобретением романтиков и деятелей готического возрождения конца XVIII века. Желая воскресить особую таинственную духовность донаучного прошлого, они живописали его как время, когда люди были одержимы самыми мрачными страхами на грани помешательства, когда охваченные религиозным вдохновением, прокаженные, жертвы чумы и пророки апокалипсиса объединялись в нескончаемом шествии по лабиринту улиц, являя зрелище крайнего экстатического исступления и крайнего же убожества. Напротив, в глазах рационалистов Просвещения, желавших искоренить предрассудки и заменить их вечными истинами, средневековые города с темными и запутанными улицами символизировали хаос непросвещенного человеческого разума. Теперь мы ощущаем отсутствие предначертанной цели и не скованную заданными рамками органическую структуру как величайшую ценность; средневековый город кажется нам не детищем конкретного исторического периода, представляющим интерес лишь для музея, а случайным порождением эволюции, содержащим потенциал непрерывного обновления и развития. Как же возникла эта уникальная структура?

Римская империя включала в себя около 2 тысяч городов: они финансировались за счет налогов (как правило, с сельскохозяйственного производства), в каждом имелся свой форум, термы, амфитеатр, особняк наместника, зал для народных собраний и, в позднейшие времена, христианская базилика, их жизнедеятельность поддерживалась через имперскую сеть снабжения. Если кельтские города Центральной и Западной Европы вырастали из производственных поселений, где в тесном соседстве друг с другом процветали разные промыслы, то природа римских городов была совсем иной. Построенные для управления империей и размещения войск, они являлись центрами не производства, а потребления, и были лишены собственного функционального стержня – когда стало не с кого собирать налоги и исчезли имперские поданные, нуждавшиеся в управлении, существование римских городов потеряло смысл, их ждал стремительный упадок.

В некоторых случаях картина была на редкость гнетущей. В 400 году н. э., как раз перед разграблением отрядами Алариха, Рим имел около миллиона обитателей: к 600 году эта цифра сократилась до менее 50 тысяч. Город раскололся на отдельные районы, между которыми пролегала полоса заброшенной земли, а публичные здания приходили в запустение и использовались для добычи строительного камня. Многоэтажные бетонные трущобы, когда-то перенаселенные, стояли подобно скелетам посреди пустыни. Из 372 итальянских городов, упоминавшихся Плинием, перестала существовать треть – при этом городская жизнь в Италии сохранилась лучше, чем в Галлии и Британии. Здесь римские города превратились в собственные тени: крохотные остатки населения продолжали обитать внутри разрушающихся стен по соседству с развалинами, в жилищах, сооруженных из дерева и понатасканного там и здесь строительного камня.

Йорк был стратегическим пунктом переправы через реку Уз у места ее слияния с рекой Фосс. Он последовательно являлся гарнизонным городом в милитаризованной зоне периода римского владычества, саксонским, а затем норманнским поселением, христианским центром и, с 1189 года, средневековым вольным городом

В последние века империи состоятельные римляне активно перебирались в сельские поместья, оставляя в городах лишь должностных лиц и сборщиков налогов заодно с немногочисленными торговцами зерном и оливковым маслом. После распада Западной империи транспортная система, которая снабжала римские города, пришла в немедленное запустение: римские дороги обычно строились на бетонной основе, которая без постоянного ухода быстро разрушалась, а акведуки и мосты просто больше никому не были нужны. После V века нет ни одного свидетельства о строительстве новых дорог или ремонте уже существующих. Эволюцию городов можно проследить на примере Йорка, основанного как крупное римское поселение (Эборак) у нижней переправы через реку Уз и продолжившего свое существование в качестве бриттского, а затем саксонского города. Несмотря на то, что жизнь в нем не прекратилась, римские стены и здания стремительно ветшали, а мост и вовсе обвалился. Город разделился на две половины, и для построенной римлянами дороги пришлось поменять направление, чтобы позволить транспорту пересекать реку вброд, когда уровень воды был достаточно низок. По свидетельству Беды и Алкуина, Йорк являлся крупным центром при саксах, однако артефактов того периода практически не сохранилось. Следы зданий отсутствуют полностью, а в отношении прочего достаточно привести резюме одного археолога: «Всю среднесаксонскую керамику из Йорка можно уместить в один мешок». То же самое касается и остальных городов на территории Западной Европы.

Стремительный упадок римских городов объяснялся не только их ненужностью, но и спецификой культуры тех, кто жил под римской оккупацией: у обитателей европейского Севера и Запада не существовало традиции компактного городского проживания, они, скорее, видели в ней один из аспектов и символов римского ига. Даже франкские короли предпочитали жить в сельской местности, перенося двор из одних охотничьих угодий в другие. У Меровингов было несколько городов – Орлеан, Суассон, Арль, – которые они держали в качестве крепостей, однако власти не предпринимали никаких усилий к стимулированию городской торговли – насколько известно, за весь меровингский период, с 470 по 800 год, был основан единственный рынок, в Сен-Дени. Поскольку сельское поместье становилось исчерпывающе самодостаточным, многие товары просто не доходили до городских центров, и это дополнительно способствовало их упадку Единственными каменными строениями, воздвигавшимися в Западной Европе в раннее Средневековье, являлись монастыри, но для них почти всегда выбиралось место в сельской глуши или на необитаемых островах, где монахи могли уединиться от мира. Серьезное монастырское строительство в VI и VII веках никак не сказалось на состоянии городской жизни.

Дезурбанизация Запада традиционно воспринималась историками как примета цивилизационного упадка. Однако культурная, экономическая и социальная активность не исчезла, она просто переместилась в иное пространство: хутора, деревни, монастыри, поместья, усадьбы. Городская жизнь также не исчезла вовсе, и поселения, которые, пусть и в усеченной форме, продолжали ее поддерживать, в поздней фазе Средневековья стали тем фундаментом, на котором выросла система европейских городов. Первоначальные очертания этой системы, таким образом, были еще одним наследством пресловутых «темных веков».

Во франкских владениях наиглавнейшим фактором поддержания жизни старых городских центров являлась церковь. Поскольку после распада Римской империи городские епископы, часто совмещавшие духовные функции с административными, как правило, остались на своих местах, церковь естественным образом положила в основу территориальной организации старую имперскую структуру. Свидетельство той роли, которую сыграла церковь, можно увидеть в судьбе городов, утративших свои епархии. Бельгийский Тонгр, когда-то столица римского округа, в определенный момент расстался с епископским местом, которое сперва перекочевало в Маастрихт, а затем в Льеж – оба эти города в дальнейшем превратились в важные центры, тогда как Тонгр всю последующую историю оставался в безвестности. Епископы Апса в области Ардеш перебазировались в Вивьер, а еще два римских центра – Бойор (в земле бойев) и Диаблинт (в Бретани), не удержав епархий, и вовсе исчезли.

В Британии ситуация была иной. Епархии были немногочисленными, а потому города выживали лишь в том случае, если использовались в качестве поселений бриттами и англосаксами. Таким образом, многие из них сохранились – Йорк, Честер, Колчестер, Сент-Олбанс, – но многие ушли в небытие. Покинутый римский город Вироконий находился чуть севернее Шрусбери, а Херефород возник в свое время рядом с тем же бродом через реку Уай, где когда-то стоял римский Кентчестер. По сути, Честер стал единственным городом на валлийской границе на месте бывшего римского поселения. И тем не менее в долгосрочной перспективе Британия ничем не отличалась от Галлии: церковь присылала епископов в новые англосаксонские (они же старые римские) города, и те, на которые падал ее выбор, в дальнейшем процветали больше других.

В начале IX века, во время правления Карла Великого, появляются первые следы возрождения городской жизни – правда, чтобы набрать достаточный вес городам понадобилось целое столетие. При архиепископе Эббоне (817–841) новые каменные постройки возводятся в Реймсе, значительно реконструируются церкви в Лионе и Орлеане. По приказу Карла Великого были сооружены дворец и базилика в Аахене (Экс-ля-Шапель) – хотя тогда это была сельская местность, по крайней мере, она стала пристанищем для постоянного императорского двора; дворцы в Неймегене и Ингельхайме, а также великолепный мост через Рейн в Майнце. В 822 году Людовик Благочестивый повелел заложить новый двор во Франкфурте; через десять лет по приказу местного епископа в Ле-Мане был проложен новый акведук. Но в ретроспективе это строительство видится не более чем каплей в море.

Принципиальным условием городской жизни является избыток аграрной продукции, который позволяет некоторой части населения обеспечивать свою жизнь иначе, чем сельским трудом. Такая ситуация начинает складываться в IX веке, и по мере роста торговли сельскохозяйственными излишками (включая такой наиважнейший продукт, как шерсть) вдоль эстуариев рек и морского побережья возникает целая череда новых поселений – особенно в северо-восточной Галлии и южной Англии, где практически все важные поселения основывались на берегах судоходных рек. При Карле Великом суконный промысел во Фландрии был уже достаточно развит для того, чтобы император мог послать в дар Гаруну Ар-Рашиду прекрасные фламандские ткани, однако запрет на занятие ростовщичеством затормозил дальнейшее коммерческое развитие. Карл разрешил открывать рынки – как удобное место для сбыта монастырями излишков своей продукции, – но стабильных центров торговли по-прежнему не хватало.

Часто высказывались предположения, что едва наметившееся возрождение городской жизни в IX веке было на корню пресечено набегами викингов, державших в страхе многие области Северной и Западной Европы. Однако в тех же самых областях, где оседали викинги – в восточной Англии и Нормандии, – они основывали новые города (например, Скарборо) или давали новый импульс старым (Ипсвич, Йорк, Руан). Торговая сеть викингов простиралась от Новгорода до Дублина и дальше до Исландии, Гренландии и Северной Америки – впрочем, ее товарная и денежная емкость, а также размер участвующих в ней центров, были сравнительно невелики.

Настоящий переворот произошел с утверждением единовластия на огромном пространстве Европейского континента. В 955 году при Аугсбурге король Оттон Саксонский нанес решающее поражение венграм, терроризировавшим Европу на протяжении более 60 лет, и тем ознаменовал начало долгого периода франкской и норманнской экспансии, которая описана в предыдущей главе. Благодаря стабильности, обеспеченной франкской гегемонией, значительно увеличилось аграрное производство, а человеческая масса стала расти невиданными темпами – по оценкам историков, между 1000 и 1340 годом население Центральной и Западной Европы утроилось (приблизительно с 12 до 35,5 миллиона человек), а всего континента вообще – примерно удвоилось (с 38,5 до 73 миллионов).

В конце X – начале XI века европейские купцы, традиционно кочевавшие между разными пунктами торговли, стали оседать в определенных местах; епископы и графы, имевшие право устраивать ярмарки, начали строить в городах склады для хранения товаров; кое-где появились постоянные рыночные ряды, вокруг которых немедленно устраивались мастерские и лавки, сделавшиеся центром ремесленных производств; наконец состав малочисленного городского населения, в котором преобладали клирики, знать и крестьяне, пополнился солидной долей ремесленников и купцов. Примерно в то же время в экономический обиход вошли ранее неизвестные на Западе производственные займы, или commenda – в обход молчаливо игнорировавшихся ограничений на ростовщичество, введенных Карлом Великим. Города, переживавшие эту трансформацию, радикально отличались и от полисов античности, и от римских административных центров.

Средневековье сделало акцент на коммерческой деятельности городов – храмы и казармы постепенно окружались плотным кольцом рынков, купеческих кварталов, мастерских и складов.

Дарование права на торговлю в Англии, Франции или Священной Римской империи являлось прерогативой короля или императора, и обычно это право получали епископы, монастырские настоятели или графы. Все первые рынки были ярмарочного типа: скоропортящееся продовольствие отпускалось с телег, запряженных волами, ткани и скобяные изделия – со специально устанавливаемых прилавков. К началу XI века разнообразие товаров, предлагаемых на продажу, уже впечатляло. Ярмарка, устроенная в 1036 году в пикардийском городе Аррас под эгидой настоятеля монастыря Св. Вааста, специализировалась на тканях, однако кроме тканей там можно было купить многое: осетрину, лососину сельдь и китовое мясо; парное мясо, ветчину, топленое сало, солонину; соль, мед, растительное и сливочное масло, английский и фламандский сыр, фрукты и вино; сыромятную и дубленую кожу меха; железо, сталь, шерсть, нитки, красители; кожаную обувь, ножи, серпы, лопатные лезвия и черенки, веревки, деревянные сосуды. Большинство товаров, прежде чем попасть на городскую ярмарку, выращивалось, ловилось и изготавливалось в сельских районах – трудовое население обеспечивало своих феодальных хозяев, которые затем продавали все, что не употребили для собственных нужд. Но ближе к концу XI века производители осознали, что могут позволить себе жить в городах в непосредственной близости от потребителей продукции. Как следствие, возникло сословие лавочников – посредников между производителем и покупателем, сделавших предметом своих занятий скупку и продажу.

Документы X века свидетельствуют, что в то время лицензии выдавались преимущественно на строительство новых помещений для постоянных рынков, нежели на размещение оных в уже существующих зданиях. Города, в которых устраивались эти рынки, стали строить пристани, жилища и прочую инфраструктуру для коммерсантов и их товаров. Эти купеческие кварталы в тогдашнем германском языке назывались wiks, вики, откуда произошло английское wich – Ипсвич, Харидж (Harwich), Гринвич, Сандвич все были портовыми городами, торгующими с континентальной Европой. В XI веке то, что еще недавно было новацией, становится общепризнанным правилом. Сеньор, устраивавший рынок, имел право чеканить монету и взимать пошлину с продаж, но взамен должен был обеспечивать места для стоянки судов и склады для хранения товаров, а также поддерживать закон и порядок. Купцы прибывали в те рыночные города, где могли без труда разместиться сами и разместить привезенное добро, где была безопасность, ходовая монета и достаточно покупателей.

Регионом, который эта урбанизация на новых началах охватила в первую очередь, оказались, что неудивительно, исконные франкские земли. Провинции Фландрия и Брабант, бассейн Мааса и Рейна стали той питательной почвой, на которой развился новый, отчетливо средневековый тип города. Обширная сеть судоходных рек, доступ к огромной территории, обеспечиваемый Рейном и Маасом, плодородные сельскохозяйственные земли, морское соседство Британии и исхоженные морские пути в другие державы, традиции суконного производства и престиж родины императорской династии – все это дало региону невероятную фору в развитии. Почти в то же время, когда Оттон начал теснить венгров и создавать на востоке действительно укрепленные рубежи, города стали появляться по всей германской земле. Если в IX веке значительные части Германии представляли собой полуобитаемое пространство со множеством лесов и минимумом обрабатываемой земли, то за четыре столетия после триумфальной победы в 950 году в королевстве возникло 2.5 тысячи городов и обширнейшие участки земли пошли под запашку. Этот край никогда не был под римской оккупацией, поэтому родоначальниками многих немецких городов являлись мелкие поселения в центре бывших племенных территорий. Стремительный расцвет городов по всему центру континента стал решающим событием в истории европейской урбанизации.

Богатое торговое ядро Европы, включающее франкские исконные земли северной и восточной Франции, Рейнскую область, средиземноморские порты северной Италии, а также юг и восток Британии, естественном образом создавало все условия для возникновения множества коммерческих центров. Однако те, кто населял территории, не входящие в это ядро – как монархи, так и прочие региональные властители из числа баронов, аббатов, епископов – нуждались в крепостных городах. В результате женитьбы Генриха II на Элеоноре Аквитанской в 1152 году ее необъятные владения на юго-западе Франции на 300 лет превратились в оспариваемую английскую провинцию. Между 1220 и 1350 годами в Аквитании англичане и французы построили более 300 так называемых «бастид» (bastides) – укрепленных городов посреди сельской местности. В XI веке в Англии существовало 99 замков-крепостей, половина из которых принадлежала королю. Они часто воздвигались в уже существующих поселениях, придавая мощный импульс местному хозяйству и одновременно повышая престиж города. Отношения, связывавшие горожан и крепость, в которой обитал военный гарнизон, развивались непросто и со временем трансформировались. Если часто целью строительства замков-крепостей было усмирение местного населения, то через какое-то время эти демонстративные символы центральной власти обрели новую функцию – гарантов городской безопасности. По средневековому правилу крепостные каменные стены огораживали не только стоянку войска, но и весь город целиком, вдобавок сам гарнизон набирался из местного городского ополчения.

В XI веке мало-помалу также начинает восстанавливаться дальняя торговля, и главным ее предметом служит наиважнейший промышленный продукт того времени – текстиль (в первую очередь шерсть и шерстяные ткани). Фландрия и Тоскана задавали тон в этой индустрии, однако она имела общеконтинентальный характер, и шерсть поступала на рынки отовсюду: от Англии и Испании до Прибалтики и Богемии. Регионы, сперва функционировавшие лишь как поставщики шерстяного сырья, например Уэст-Райдинг в Йоркшире, превращались в центры производства. Из записей судебных книг 1201 года мы узнаем о красильщике из Лидса по имени Саймон, в 1258 году в них упоминается ткач Уильям Уэбстер (исказившаяся форма слова weaver, «ткач»), а в 1275 году некоего Саймона Фуллера обвиняют в том, что он продает слишком зауженное полотно. К XVI веку, когда появляются достаточно надежные документальные сведения, шерсть и шерстяные ткани составляют уже 80 процентов английского экспорта.

Кроме торговли текстилем, развиваются и другие специализации: пушнина и металлы поступают из балтийского региона; венецианские и генуэзские купцы с Востока доставляют в сердце Европы шелка, специи, красители, золотые и ювелирные украшения, изделия из кожи; в XII веке европейцы знакомятся с серебром и золотом, которые в значительных объемах начинают добывать в Богемии и Венгрии. Взаимообращение этой продукции происходило на крупных ярмарках, которые сперва устраивались в Шампани и Бургундии, а затем и повсюду на материке. Безопасность торговли обеспечивали местные правители – они гарантировали купцам спокойный проход по своей территории в обмен на пошлину с товаров. Если раньше вооруженный контроль приносил доход лишь в виде добычи от изредка устраиваемых набегов и налогов на плоды крестьянского труда, то в XI и XII веках, как инструмент обеспечения безопасности, он стремительно начал превращаться в источник пошлинного дохода. Европа становилась не столько военным и географическим, сколько хозяйственным и коммерческим целым.

Хотя развитие коммерции провоцировало увеличение спроса, прирост как объемов торговли, так и человеческой массы в городах по-прежнему находился в сильной зависимости от избытка аграрной продукции. Соответственно, резкий всплеск численности сельского населения, произошедший в XI веке, имел два прямых эффекта. Во-первых, для прокорма и производительной деятельности вновь нарождающихся миллионов требовались дополнительные площади обрабатываемой земли. Как следствие, на обширных заболоченных территориях Фландрии, Брабанта и Галдерланда приступили к серьезным осушительным работам, а по всей Европе началось масштабное сведение лесов. Во-вторых, традиционная система феодальных доменов оказалась неспособной справиться с таким умножением населения. Строгие ограничения прошлых времен уступали место большей независимости; общая привлекательность жизни в городе и закон, позволявший крепостному обрести свободу после года и одного дня. проведенного у сеньора, означали, что землевладельцам приходилось искать новые стимулы для удержания работников.

Подстегиваемые ростом стоимости труда, крупные поместья осваивали технологии, немалое число которых было известно столетиями, но не употреблялось за ненадобностью. Применение энергии водяных потоков, введение хомута, увеличившееся использование тяглового скота способствовали серьезному скачку в производительности сельского труда. Тем не менее на протяжении XII и XIII веков рост объемов промышленности, численности населения и потребления во многих городах заметно превосходил потенциал локального сельского хозяйства. Сырье приходилось доставлять на все большие расстояния, что становилось еще одним двигателем общеконтинентальной торговли. Даже такой базовый продовольственный товар, как зерно, нередко поступал в Западную Европу со стороны: северная Италия ввозила его из черноморского региона, а Лондон, Париж и Фландрия – из Прибалтики.

Использование золота и серебра в печатании монеты признанной ценности превратило пространство Европы из бартерного в денежное и послужило дополнительным стимулом развития городской коммерции. Примерно с 1100 года землевладельцы все чаще и чаще собирали ренту не товарами и трудом, а деньгами. Как следствие, потребление богатства больше не требовало жить в имениях, они получили возможность обосноваться в городе, куда направлялись причитающиеся им сборы. Поскольку наличная денежная масса начала концентрироваться в городах – в отличие от товаров, производимых и остававшихся в деревне, – города все больше перехватывали у сельских поместий функцию центров влияния и, соответственно, притяжения знати. Причем, завладев избытком наличности, аристократы немедленно принимались ее тратить – на строительство городских особняков, на снаряжение себя и своих слуг, на предметы роскоши: меха, шелка, ювелирные украшения, тканые гобелены. На европейском Севере, где феодалы с неохотой покидали насиженные места, этот процесс развивался гораздо медленнее, чем, скажем. в северной Италии. По сути северная Италия представляла особый тип средневековой урбанизации (см. главу 8), обусловленный ее политической спецификой и высокоразвитым хозяйством. Примерно к 1200 году торговля через Венецию, Геную. Флоренцию и другие североитальянские города достигла таких объемов, что купцы перестали путешествовать с товарами; вместо этого они нанимали торговых агентов в Леванте и бурно развивающихся коммерческих центрах Севера – Лондоне, Париже, Брюгге и т. д., – а за провоз товара платили корабельщикам.

Уже в 829 году, как следует из его завещания, венецианский купец Джустиниано Партечипацио смог увеличить свое состояние, вложившись в корабельную транспортировку а документ 1073 года фиксирует совместное вложение инвестора и хозяина судна – два к одному – в стоимость перевозимого товара с последующим пропорциональным разделом прибыли от продажи. Венеция была флагманом в развитии этих зачаточных капиталистических отношений, потому что доступ к Востоку сделал базой ее экономики золотую монету раньше, чем где-либо еще; и хотя Генуя и Пиза сумели быстро догнать Венецию в этом отношении, остальное европейское богатство оставалось привязанным к земле как минимум до XII века.

Если таковы внешние обстоятельства новой волны европейской урбанизации, то в чем заключались отличительные характеристики самого средневекового города? Поскольку эти города не были формальными административными центрами, подобными имперским городам Рима, внутри пространства, подчиненного власти императоров, королей, герцогов, графов и князей церкви, они сумели обрести на первый взгляд необъяснимую автономию. Дело в том, что в эпоху, когда политическая власть ассоциировалась с контролем над определенными землями, производимой на них продукцией и крестьянским населением (из которого феодалы также набирали пехоту в свое войско), города оказались как бы предоставленными сами себе. И если, как в северной Италии, знать перебиралась в города, там она обнаруживала мощную конкуренцию за муниципальную власть со стороны епископов, монастырских настоятелей, купцов, мастеровых и плательщиков пошлины, которые все считали, что имеют полное право влиять на решение административных вопросов. Граждане собирались в ассоциации для отстаивания и удовлетворения своих интересов – в каждом европейском городе возникали аристократические коммуны, купеческие и ремесленные гильдии. Кое-где они группировались, чтобы добиться от суверена исключительных привилегий, в других местах, особенно в северной Италии, в отсутствие какого-либо суверенного контроля брали власть в свои руки.