Текст книги "Власть мошенников"

Автор книги: Роджер Аллен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)

31

ОСГ «Ариадна». Орбита планеты Застава

– Вы уверены в подлинности сигналов? – спросил Густав.

– Абсолютно, – отозвалась Синтия. – Со мной говорила Люсиль Колдер, она передала микрофон Маку и Джослин Ларсон. Я узнала голоса всех троих.

Густав позволил себе закрыть глаза и испустить вздох облегчения. Она еще жива! Но тут же в голове закрутился вихрь иных мыслей. Задумавшись, Густав уставился в потолок. Сейчас он выглядел особенно усталым и осунувшимся.

– Итак, два донесения… Первый – Синтия Ву убита при попытке бегства. Сегодня. Вы исчезнете немедленно. Во-вторых, потеря баллистической шлюпки через пару дней. Конечно, совпадение случаев настораживает, но с этим уже ничего не поделаешь. Скажу им, что неполадка реактивной системы шлюпки заставила нас запустить ее и утопить в океане планеты, не дожидаясь взрыва. Сегодня вы спрячетесь на шлюпке и не дотронетесь до пульта, пока не отключится система дистанционного управления. В донесении я попробую отвести от себя подозрения, пожаловавшись, что это уже третий подобный случай за два месяца и что нам просто повезло с первыми двумя. Пренебрежем тем фактом, что предыдущие жалобы были ложными – я отправил их на тот случай, если мне понадобится бежать самому. Полагаю, вы разыскали списанный генератор С2, забытый в мастерской на прошлой неделе? Устроить это было нелегко.

– Мы заметили его в тот же день. Ящик уже заполнен другим грузом, а генератор спрятан. Сегодня Шиллер пронесет его на борт шлюпки, а установить его я успею, когда буду на планете.

– Отлично. Есть вопросы? – Густав по-прежнему разглядывал безукоризненно гладкий потолок, нервозно покручивая пальцами пуговицы кителя.

– Целых два. Прежде всего, почему вы так уверены, что случаю не придадут значения?

– Гардианы сейчас слишком заняты. Через несколько дней должен состояться запуск оборонительного флота – не знаю точно, когда именно это случится. Ни у кого на флоте нет времени расследовать пустячный случай с поломкой шлюпки, и кому есть дело до бегства ВИ? Во всяком случае, я надеюсь на это. А когда бой будет закончен, независимо от того, кому достанется победа, мое положение так или иначе окажется сложным. Если победят гардианы и возьмутся за расследование этого случая, меня сразу расстреляют. Если победит Лига, я не знаю, что со мной произойдет. Каков же ваш второй вопрос?

– Вы ждете завершения войны, не хотите лишних жертв, не желаете, чтобы продолжались убийства – все это я могу понять. Но эти причины… слишком неопределенны. Зачем вам понадобилось все это? Почему вы решились так рисковать?

Впервые за время разговора Густав опустил голову и взглянул прямо в глаза Синтии.

– Потому что там, на планете, – она, – ответил он.

32

Лагерь рафинаторов. Планета Застава

Переговоры пришлось отложить до тех пор, пока не оправится Пит. Он единственный из делегации Лиги имел право действовать от имени властей. Он приготовился обсудить технические вопросы торговли, обмена посланниками (если зензамам известно, что это такое) и, самое важное, заключить пакт взаимопомощи против гардианов и нигилистов. Но с переговорами требовалось подождать – скандал вокруг переливания крови сделал положение гораздо более щекотливым.

Всех людей поверг в изумление поступок Л'аудази, но еще большее удивление вызывало то, как она, всего лишь дилетантка в подобных вопросах, сумела за ночь создать человеческую кровь. Чарли Зизулу был поражен гораздо сильнее всех остальных. Он лучше прочих знал, каким сложным веществом является кровь. И если любительница-зензама сумела изготовить ее за ночь, то на что же способна команда профессионалов всего за неделю, если в их распоряжении будут свежие препараты человеческих клеток? Что они смогут сделать – создать копию человека? Армию людей? Если они сотворили кровь, значит, способны вывести и новых возбудителей болезней, кошмарных эпидемий. И это при том, что они впервые увидели людей лишь год назад! При таких познаниях в биологии что они способны сотворить друг с другом? Учитывая подобное развитие биологии, Чарли мог понять запрет на медицину. Лучше тысяча естественных ужасов, чем один неестественный, который какая-нибудь Л'аудази способна состряпать ради развлечения во время уик-энда.

И все-таки причина казалась не самой весомой. Любой элемент человеческой медицины можно извратить, использовать в дурных целях – от скальпеля, которым можно перерезать горло, до передозировки аспирина. Человечество приобрело знания, помогающие создавать новые эпидемии, сто пятьдесят лет назад, но никому и в голову не пришло запрещать из-за этого медицину.

Впрочем, строить догадки не было никакого смысла, пока он не постигнет правила игры. Чарли понимал, что знает еще слишком мало.

Люсиль как-то упомянула в разговоре с К'астилль, что Чарли по специальности биолог, и К'астилль немедленно пожелала поговорить с ним. В ее голове теснилась сотня вопросов. Ни к чему говорить, как обрадовался такой возможности сам Чарли. Через пару часов после передачи сообщения на «Ариадну» К'астилль встретила обоих людей у выхода из фургона. Все трое отошли в тихий уголок поляны. Оба человека в толстых скафандрах неуклюже опустились на землю. К'астилль подогнула под себя ноги и обвила тело длинным хвостом. Люсиль решила, что пришел подходящий момент, чтобы вручить подарок – огромную книгу о Земле и Солнечной системе. Она вытащила книгу из рюкзака.

– Это тебе, К'астилль, – произнесла она. – Возьми ее, и ты отлично подготовишься к путешествию на Землю.

К'астилль благодарно приняла подарок и последующие полчаса рассматривала иллюстрации, засыпая Люсиль вопросами.

Но Чарли не мог расслабиться настолько, чтобы присоединиться к ним. Ему было странно и неловко сидеть на траве на чужой планете, видя над головой чужое солнце в синем небе, пребывая в безопасности на поляне, от которой аборигены отпугивали хищников. Для Чарли Застава навсегда должна была остаться в памяти опасной лесной тропой, все вокруг казалось ему угрожающим и непонятным.

Странно было сидеть рядом с шестиногим мыслящим существом размером с небольшую лошадь, с длинным хвостом рептилии, огромными кукольными глазами в передней части похожего на яйцо черепа – с существом, которое принимало как само собой разумеющееся умение создать человеческую кровь по образцу за одну ночь.

Чаще всего Чарли поглядывал на руки К'астилль – длинные, сильные, с четырьмя противостоящими друг другу пальцами. Это были умелые руки творца орудий. Чарли с удивлением наблюдал за плавными движениями этих рук, напоминающими человеческие, и вместе с тем совершенно чуждыми.

Наконец Чарли надоело слушать, как Люсиль и абориген Заставы ахают и вздыхают над фотографиями Парижа, Луны и космических колоний.

– К'астилль, – начал он, стараясь говорить приветливо, – давай поговорим. Мне любопытно узнать о тебе и твоем мире. Ты говорила, что хочешь задать мне немало вопросов, и обещаю, я постараюсь тебе ответить. Но времени у нас маловато – может, начнем немедленно?

К'астилль кивнула и с сожалением закрыла тяжелую книгу.

– Ты прав. Эти чудесные картины могут подождать. Ты долго путешествовал, подвергался большому риску, и может быть, скоро наступит время, когда нам понадобятся знания друг о друге.

– Конечно! – обрадовался Чарли. – Но позволь сказать еще одно. Мы кажемся друг другу странными существами, а узнать нам требуется многое. Некоторые вопросы могут оказаться слишком деликатными или даже обидными, но мы не в состоянии предугадать, как надо задавать их, чтобы не оскорбить вас. Потому если я скажу что-нибудь не то, помни – я сделал это не преднамеренно. Заранее прошу простить меня. Мы с Люсиль не станем обижаться, если то же самое случится с тобой.

– Спасибо! – отозвалась К'астилль. – Я как раз подыскивала слова, чтобы объяснить тебе то же самое. Я рада, что ты высказался за меня. Я запомню твое обещание не обижаться и сейчас же проверю его, – добродушно заметила она. – В то утро, когда произошел случай с кровью, Л'аудази упоминала что-то о ваших генах. Благодаря своей структуре они гораздо более устойчивы к мутациям, чем наши. Это подразумевает, что вы, люди, должны быть более похожи друг на друга, чем мы, но мы видим совсем противоположную картину.

Чарли тонко улыбнулся, вспомнив о людях на Земле, которые говорили нечто другое – «все они кажутся мне одинаковыми». От чернокожих, желтых и белых он слышал, что они не в состоянии отличить друг от друга людей с иным цветом кожи.

– Я избавлю тебя от лишних расспросов, К'астилль. Ты ведешь к тому, чтобы спросить, почему я так заметно отличаюсь от других людей, которых ты повидала. Тебя интересует, почему у меня такая черная кожа, кудрявые волосы, широкий нос и губы?

– Да, полагаю, ты – представитель одного из видов людей. Но Мак Ларсон вдвое выше Люсиль, а Люсиль и Джослин фигурой отличаются от всех остальных.

Чарли ощутил смутное беспокойство. Что могло это существо знать о межрасовых конфликтах, о преступлениях, совершенных сотни и тысячи лет назад? К'астилль спрашивала о видах людей, и он должен забыть о давних предрассудках.

– Гм… давай начнем с меня. Возможно, это поможет тебе понять, как обстоит дело с остальными. Прости, что мне придется упрощать, но я хочу дать лишь общее объяснение.

Вероятно, на заре своего существования люди были очень похожи, жили в одном месте с однообразным климатом. Но вскоре наш вид, гомо сапиенс, человек разумный, расселился по всей планете Земля – это произошло около сорока тысяч лет назад, а может, чуть раньше. Некоторые люди жили в холодных областях, где почти не бывает солнечных дней. Предки Мака появились как раз в таком месте. Светлая кожа позволяет впитывать больше солнечного света – столько, чтобы человек оставался здоровым, поскольку светлая кожа достаточно прозрачна, чтобы пропускать свет. Мои предки жили в теплых районах, где земля раскаляется под солнечными лучами. Их кожа должна быть темнее, чтобы защитить их от избытка солнечного света.

Там, где жили предки Мака, человек со смуглой кожей скорее всего заболеет и умрет от недостатка солнечного света. Потому выживали главным образом светлокожие люди, в генах которых заложена эта особенность. Там, где жили мои предки, светлокожие люди погибали под палящим солнцем, и в результате выживали только наиболее смуглые. В умеренном климате лучше всего выживали те люди, кожа у которых имела оттенок, представляющий нечто среднее между темным и светлым. Когда появилась цивилизация и люди научились лучше управлять окружающей средой, цвет кожи потерял прежнее значение, поэтому отбор перестал происходить на основании цвета кожи, и люди перемещались по планете как им вздумается. Остальные различия между нами можно объяснить таким же образом. Люди, выжившие в различных частях планеты, давали жизнь детям, которые имели гены с заложенными в них чертами, дающие этим детям некоторое преимущество перед остальными. Очевидно, эти гены передавались и последующему поколению. Но с точки зрения эволюции эти различия несущественны. Все мы – один вид, но каждый человек еще сохраняет наследственные признаки адаптации к климату, в котором жили его предки.

Это объяснение, по-видимому, полностью удовлетворило К'астилль.

– Понятно… Но пока Люсиль была с нами, ее кожа потемнела, а она объяснила, что это реакция на солнечный свет. Предположим, здесь у нее родятся дети – пока у нее темная кожа. Разве не будут эти дети еще более темнокожими, не унаследуют склонность к смуглоте?

– Нет, конечно нет. Это было бы унаследованием приобретенного признака. Давай пойдем дальше… Какой бы пример выбрать? А, знаю. На Земле есть такое животное – жираф. Оно обладает очень длинной, почти двухметровой шеей – чтобы объедать листья с верхушек деревьев, где до них не добираются другие животные.

В давние времена считалось, что какому-то короткошеему протожирафу удалось вытянуть шею посредством упражнений и передать этот признак своему потомству, а это потомство передало его детям, и так далее. Появилась теория, которая гласила, что физическое состояние организма влияет на гены, и ни в коем случае не наоборот. Вот классический пример теории наследования приобретенных признаков, или теории Ламарка – по имени ее создателя. Но теория оказалась неверной.

К'астилль уставилась в лицо Чарли, изумленно покачивая головой.

– На Заставе она справедлива, – непривычно раздраженным голосом возразила она. – Если я лишусь пальца, не пройдет и месяца, как регулирующие клетки моего организма зафиксируют изменение и заложат его в мои яйцеклетки. Этого же пальца не будет ни у моих детей, ни у их детей, и так далее. А может, отсутствие пальца будет передаваться через поколение, потом исчезнет и появится вновь лишь через много поколений.

Теперь пришла очередь Чарли смотреть на собеседницу широко раскрытыми глазами. Что это – реальная, подлинная биология Ламарка? Новость казалась невероятной, но многое объясняла. У Чарли возникло желание убеждать собеседницу в обратном, заявить, что это только суеверие, что она заблуждается. Но эти существа творили чудеса в биологии. Они располагали проверенными знаниями. Мысли начали приобретать в его голове некоторый порядок. Открытие имело ни с чем не сравнимое значение. Ламаркизм! Вот в чем причина их умения изменять и создавать живые организмы, вот его основа и сердцевина. Как просто, должно быть, создать новое, еще невиданное животное с помощью простого хирургического вмешательства! Должно быть, они стали мастерами биоинженерии еще до того, как изобрели микроскоп и научились воздействовать непосредственно на гены.

Все это мгновенно пронеслось в голове Чарли.

– Невероятно, К'астилль, – пробормотал он. – Это настолько неожиданно и поразительно, что у меня нет слов. А последствия… Господи, да им нет конца!

Люсиль перевела взгляд со своего товарища на К'астилль и обратно. У нее возникло ощущение, что вот-вот им всем откроется страшная истина.

– Чарли, К'астилль, а в чем дело? Вы оба выглядите такими удивленными. Развитие аборигенов Заставы и людей шло разными путями, ну и что из того?

– Люсиль… – начала К'астилль, тщательно подбирая слова, – мы с Чарли только что обнаружили факт, который объясняет множество различий между нашими народами. Вы отличаетесь от нас настолько, что я и не подозревала о такой возможности. Мы, зензамы, удивлялись вашему недостатку знаний о живой жизни. Но теперь я понимаю: требуются десятки поколений, чтобы закрепить хотя бы незначительное изменение в земном организме. А учитывая другие сложности такой работы, я поражена вашему прогрессу.

Чарли не слушал ее – тысячи идей роились в его голове.

– Медицина! – вдруг воскликнул он, настолько охваченный возбуждением, что не задумывался над смыслом своих слов. – Если теория Ламарка справедлива, запрет на медицину приобретает смысл! Ошибка неопытного врача искалечит не только одно существо, но и все последующие поколения. Первые эксперименты, скажем, нечто вроде бурения дыры в черепе, чтобы выпустить злых духов, могли оставить шрамы в буквальном смысле на целую вечность. Если гены были рецессивными, то давние искусственные генетические пороки, приобретенные увечья, вроде этого, оставались бы в дормантном состоянии. Но когда-нибудь они развернулись бы – неизвестно когда, может, через десяток поколений!

– Так и происходит, – мрачно подтвердила К'астилль. – Вплоть до нынешних поколений мы платим за ошибки неумелых ветеринаров, совершенные тысячи лет назад. Есть множество легенд о самоуверенном глупце, который пообещал прогнать болезнь и оставил пациента безнадежным калекой, вынужденным передавать свое уродство генам всех потомков.

Мощный хвост К'астилль раздраженно застучал по траве. Внезапно она словно увеличилась в размерах, стала более свирепой, чужой, незнакомой, чем минуту назад.

– Люсиль, тебе придется ответить на самый отвратительный из вопросов. Слова Чарли подразумевают, что среди людей медицинская практика разрешена. Это правда? Неужели вы охотно и без стеснения позволяете ветеринарам играть с вашим организмом?

Люсиль поборола искушение солгать, понимая, что честный ответ принесет ей одни неприятности. Но она вспомнила о Пите Гессети. Они не делали попыток скрыть повязку, наложенную Чарли. И даже если бы они не лечили Пита, убрали бы повязку, как они могли бы избежать объяснений по поводу человеческой медицины?

Хуже того, К'астилль относилась к Люсиль с доверием и сама заслуживала его – это требовало, чтобы Люсиль сказала правду, пусть даже горькую правду. Наконец Люсиль заговорила – медленно, с трудом подбирая каждое слово:

– Нет, запрета на медицину у нас не существует. Мы называем наших «ветеринаров» врачами и высоко ценим их труд. В своем роде умение наших целителей сравнимо с вашими познаниями в биоинженерии. Врачи уничтожили множество болезней и причин смертности. Медицина приносит нашему народу огромную пользу, и для таких существ, как мы, не было причин запрещать целительство.

Эти слова заставили К'астилль содрогнуться – так, как если бы Люсиль сказала о том, что нет ничего дурного в избиении младенцев или убийстве.

– Отвращение кипит внутри меня, – произнесла К'астилль на родном языке.

– К'астилль, не суди нас так строго, – перешла Люсиль на английский. – Мы живем иначе, чем вы. И ваша и наша культура складывались под воздействием биологии. Мы неоднократно слышим о частых, даже заурядных самоубийствах и убийствах ваших стариков. Об этом мы ни разу не говорили, ибо никому не дано судить о том, чего он не понимает. Я до сих пор ничего не могу понять. У людей убийство считается вопиющим преступлением, самым страшным из грехов. А твои жалобы на нигилистов вполне умеренны, словно ты лишь отчасти не одобряешь их обычаи. Мне же они кажутся безжалостными, безнравственными убийцами.

Раньше целители зензамов убивали и калечили, и потому вы запретили медицину. Ладно, пусть будет так. Значит, вы готовы умирать от инфекций, ран и болезней, хотя вполне способны вылечиться от них. Но судить вас я не собираюсь.

У нас врачи спасают жизнь нам и нашим детям, приносят огромную пользу. И я не стану извиняться за них или за нас.

Прежде чем ответить, К'астилль издала гортанное и низкое восклицание.

– Ты говоришь, что у вас не допускаются самоубийства и убийства людей, которые достигли Разделения, стариков, как ты их назвала. Такие поступки вы называете безнравственными. Но разве честь и нравственность допускают, чтобы им позволяли страдать, впадая в безумие?

– Ты сама ответила на свой вопрос. У нас старики редко страдают психическими расстройствами. Да, такие встречаются, но их число слишком мало.

– Значит, люди остаются в здравом рассудке после Разделения, после того, как они становятся ростками? – В голосе К'астилль прозвучало неподдельное изумление.

Момент был напряженным. Люсиль приоткрыла рот, желая ответить, но тут же все поняла и воззрилась на К'астилль. Внезапно все встало на свои места: загадочные замечания, трудности аборигенов в изучении чужой речи, отвращение к Разделению – все вдруг приобрело смысл. Ужасный, невозможный смысл. Люсиль требовалось время подумать, но времени не было. Упускать момент не стоило.

– Чарли, К'астилль, я только что все поняла! – воскликнула она. – К'астилль, произошло серьезное недоразумение – причем по моей вине, ибо все понимание вашей культуры основано на моей работе, узнанных мною значениях слов вашего языка. Я совершила досадную ошибку. С первого дня я слышала слово «Разделение» и сочла его эвфемизмом, приукрашенным, приемлемым названием смерти. Но я ошиблась. Значит, Разделение – это что-то иное?

– Смерть! – изумленно повторила К'астилль. – Да нет же! Разделение – это… это месть, которой Жизнь подвергает нас за наш разум. Это отправная точка философии нигилистов и других подобных групп прошлого. Для них смерть является желанным бегством от Разделения. Наши ученые говорят, что нас никогда не будет столько, чтобы создать культуру, основанную на городах, потому что многие станут искать спасения в смерти.

Люсиль энергично кивнула:

– Все это вдруг осенило меня. Позволь спросить еще об одном: английские слова «мужчина» и «женщина» – они что-нибудь значат для вас?

К'астилль сжала и разжала пальцы – этот жест заменял зензамам пожатие плечами.

– Они относятся к двум основным типам строения тела людей. Ты – женщина, а Чарли – мужчина. Вот и все, что мне известно. Но вы всегда придавали огромное значение различиям, правильному употреблению слова. Я так и не смогла понять почему. Зачем уделять внимание таким несущественным различиям? Почему бы не учитывать в таком случае и рост, и цвет глаз? Это имело бы гораздо больше смысла.

– А тебе никогда не приходило в голову, что причина может иметь какое-то отношение к… Господи, Чарли, виной всему – мое баптистское воспитание! Я не решилась объяснять им слова «пол» и «размножение». К'астилль, ты никогда не задумывалась, что слова «мужчина» и «женщина» могут относиться к способу появления людей на свет?

– Нет, ни разу. Возможно, у меня были какие-то смутные догадки, но мне не хотелось расспрашивать о таких отвратительных вещах.

– Вот как?

Чарли не выдержал:

– Прошу прощения, К'астилль. Я хочу, чтобы Люсиль немного просветила меня. – Он воткнул вилку внутреннего передатчика в панель связи на скафандре Люсиль. Оба они выключили наружные микрофоны и динамики. – Люсиль, что происходит? – потребовал он. – Как может быть, что они не знают различий между мужчинами и женщинами? Я видел К'астилль и Л'аудази – очевидно, они женщины. В лагере я видел нескольких малышей…

– Чарли, когда мы вернемся в лагерь, присмотрись к зензамам – все они относятся исключительно к женскому полу. До сих пор я объясняла это тем, что внешность обманчива или же что в их обществе существует некое разделение, но наверняка я ничего не знала – до этого дня. А теперь молчи и слушай. И ради Бога, если вздумаешь заговорить, следи за собой. – Люсиль прервала связь.

Сердце Люсиль торопливо билось. Каким-то образом она понимала, что подошла к самому главному, стоит на пороге открытия тайны жизни зензамов. Но, кроме того, она понимала, что это знание грозит опасностью.

– Прости нас, К'астилль. Чарли не понимал, почему я спрашиваю об этом, – мягко и негромко пояснила она. – Расскажи мне о жизненном цикле зензамов – расскажи так, словно я ничего не знаю, как ты объясняла бы это ребенку.

К'астилль долго молчала.

– Есть такой стишок для самых маленьких, – наконец произнесла она. – Я попробую передать его смысл на английском – чтобы Чарли меня понял. «Сначала появляются малыши, которые учатся и играют. Затем – взрослые, которые воспитывают детей, наставляют их и учат. Затем Разделение уносит взрослых, обращая их в коконы. Наконец, из своего кокона появляется росток – более неразумный, чем ребенок, разум покинул его давным-давно. Очарованный ростком, взрослый приносит ребенка, и так среднее звено соединяет начало и конец».

– Пожалуй, я кое-что поняла, К'астилль, – произнесла Люсиль. – Но не хочу вновь допустить ошибку. Пришло время рискнуть и познать жизнь друг друга, даже если это знание придется нам не по душе. Расскажи мне все.

– Ты права – этот стишок настолько иносказателен, что к нему требуется пояснение. Особенно для инопланетян. Но прошу тебя, пойми: для меня, как и для любого зензама, очень трудно говорить об этом. По сравнению с этим приятен даже разговор о вашей медицине! Итак, каждый зензам проходит несколько этапов развития. Прежде всего появляется ребенок – от взрослого. Затем он вырастает и становится взрослым, таким, как я. Между детством и зрелостью нет четких границ – просто в один день взрослые признают, что ребенок уже приобрел достаточно знаний. Как я гордилась в тот день, когда вместо О'астилль меня стали звать К'астилль! Приставка «О'» используется для имен детей.

С помощью приставок к именам мы различаем социальное положение зензамов, но не их биологическое состояние. Когда-нибудь я стану М'астилль, а может, даже Д'астилль. Я еще молода, возможно, пройдет тридцать ваших лет, прежде чем я вступлю в этап Разделения, новый этап биологического цикла. Разделение занимает всего несколько дней. Первый его признак – появление длинного алого рубца вдоль хребта зензамов.

Зензам, у которого появился этот признак, должен найти себе безопасное место. Тело замирает, кожа становится твердой, как камень, чтобы защитить его от хищников. Внутри тело – не знаю, как это будет по-английски, – поглощает себя, преобразуется. Только очень маленькая частица прежнего тела появляется из этого кокона, и называется она ростком.

Затем, когда такой росток находит взрослого, готового произвести на свет малыша, росток входит во взрослого и соединяется с ним. Росток помещает внутрь тела взрослого свое семя, которое соединяется с семенем взрослого и вырастает в ребенка, а тот рождается спустя несколько месяцев. Когда росток входит в тебя, ты испытываешь отвратительное и унизительное ощущение. Со мной такое случалось всего несколько раз, хотя детей у меня до сих пор не было. Но при появлении ростка зензам полностью подчинен ему, им движут невообразимо сильные чувства, он вынужден подчиняться и помогать. Таков закон природы, иначе зензамы давно бы уже вымерли. Но эта неизбежность, бессилие, необходимость кажутся нам настолько унизительными, особенно потому, что они вызваны бессмысленными ростками, что нам омерзительно знать, что когда-нибудь мы уподобимся им. Потому мы не порицаем нигилистов за их желание избежать этого унижения в смерти.

Так мы и живем. Насколько я понимаю, ваша жизнь совсем иная. Теперь ты расскажи о ней.

Тысяча мыслей закрутилась в голове Люсиль, она отчаянно хотела поговорить с Чарли наедине. Но К'астилль уже была настроена подозрительно. Еще один разговор наедине означал бы, что люди лгут, пытаются что-то сочинить.

Неудивительно, что аборигены Заставы не могли понять разделения людей на мужчин и женщин. Каждый зензам сначала становился разумной женщиной – «взрослым», а затем неразумным мужчиной – «ростком».

Очевидно, для самоопределения гораздо большее значение имел склад мышления, чем форма гениталий. Разделение на мужчин и женщин уступало по точности разделению на мыслящих и немыслящих. Люсиль поняла, какую осторожность ей следует проявлять в ответах.

– У нас все совеем по-другому. Каждый человек рождается либо незрелым взрослым, либо незрелым ростком. В любом случае он вырастает, живет и умирает. Когда они соединяются – так, как вы с ростками, – взрослые рожают детей, обычно только по одному.

Когда К'астилль ответила, ее тон был совершенно новым – наполовину враждебным и наполовину изумленным:

– Но вы… вы ведь взрослые. Неужели вы никогда не лишаетесь рассудка? Значит, вы всю жизнь остаетесь и здоровыми и мыслящими?

– В большинстве своем – да. Но по мере того, как стареет тело, стареет и мозг, вместилище разума, и вместе с ним ослабевает способность рассуждать здраво. Но это скорее исключение, чем правило. – Едва успев договорить последнюю фразу, Люсиль пожалела о ней.

– Очевидно, благодаря вашей чудесной медицине, – горько заметила К'астилль. Она покачала головой – жест, перенятый у людей. – Какой бы бог ни создал вас, он был добрее нашего творца. Жизнь и культура моего народа искажены неизбежностью безумия, безумие настигает каждого, кто не предпочтет бежать от него с помощью самоубийства. Если бы мне только знать, что я сохраню способность мыслить…

– К'астилль, – мягко прервал ее Чарли впервые за долгое время, – я хотел бы попросить тебя об одном одолжении. Возможно, исполнить мою просьбу ты не сможешь или испытаешь при этом боль. Если так, я отказываюсь от нее. Но я бы хотел увидеть одного из зензамов в фазе ростка.

Кожа на черепе К'астилль зашевелилась в выражении эмоции, подобной смеху.

– Ты уже видел их и ничего не понял. Разве ты не знаешь, где они находятся, Люсиль? Ты еще не поняла, почему мы держим их рядом? Пойдемте, я покажу вам. – Она вдруг вскочила и рысью понеслась в кустарник, преследуемая запыхавшимися людьми. – Научи меня еще двум словам, которых я не знаю, Люсиль. – К'астилль смотрела прямо перед собой, не оглядываясь на спутников, и в ее голосе прозвучала непривычная резкость. – Как назвать по-английски взрослого, который дал мне жизнь? И как назвать росток, повинный в этом?

Люсиль догнала ее, подошла поближе и приглушенно произнесла:

– Мать. По-английски взрослый, который дал тебе жизнь, – мать. А росток, который соединился с ней, – отец.

– Понятно. Спасибо тебе. – К'астилль слегка замедлила шаг. – Скоро мы будем на месте.

Люсиль шагала рядом в своем армированном скафандре, защищенная от вони и опасностей Заставы, способная видеть лишь внешнюю красоту дня. Она задыхалась от усталости, стыда, вины и отвращения. Безумие! Безумие, сумасшествие и предвидение приближающегося безумия, от которого не спастись никому. Земная матушка-природа проявила больше заботы по отношению к своим детям. Разве смогли бы люди создать свою культуру, будь их биологическое наследие таким же суровым, как у зензамов? Караваны, поселки, крохотное население, которое, как теперь поняла Люсиль, просто было не в состоянии избавиться от всех голодных. Все достижения человечества тускнели по сравнению с пыткой отвратительного, унизительного цикла жизни.

К'астилль вывела их на небольшую прогалину.

– Мы всегда держим их здесь, когда останавливаемся поблизости. Так нам удобно, и им никто не мешает играть. Они где-то рядом. – К'астилль запрокинула голову и издала отрывистый, пронзительный крик.

Люсиль понадобилось всего несколько секунд, чтобы узнать крик – именно таким звуком зензамы подзывали…

Вскоре они и впрямь появились. Спотыкашки. Махали крыльями, кружились над прогалиной, трепеща, спускались на землю. Смешные, ласковые существа, глупенькие любимцы зензамов, милые, пестрые зверьки размером с кошку, с которыми любила играть Люсиль, знающие несколько слов на языке 3—1. Люсиль даже удалось обучить зверьков одному-двум английским словам.

Она узнала одного из спотыкашек – самого глупенького, которого Люсиль прозвала Метеором за стремительные, но неуклюжие полеты.

Метеор тоже заметил Люсиль и издал приветливый крик. Подлетев поближе, он замахал длинным хвостом, с вопросительной интонацией повторяя:

– Куки? Куки?

Срывающимся голосом К'астилль произнесла:

– Люсиль Колдер, Чарли Зизулу, позвольте представить вам Амезера, которого Люсиль прозвала Метеором. Позвольте представить моего отца.

– Куки?

Люсиль попыталась что-то сказать, но ее глаза наполнились слезами, по щекам побежали теплые ручейки. У нее перехватило горло, она издала сдавленный всхлип. Подняв руку к лицу, чтобы вытереть слезы, она вспомнила про шлем и зарыдала.