Текст книги "Мертвое и живое"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Желязны Роджер
Мертвое и живое

Роджер Желязны

Мертвое и живое

1995, И. Гурова, перевод

Я расскажу вам о существе по имени Борк. Оно родилось в ядре умирающего солнца. Было выброшено в нынешний день из реки прошлого-будущего как плод загрязнения времени. Оно возникло из глины и алюминия, пластмассы и морской воды, дистиллированной в процессе эволюции. Оно вращалось, подвешенное на пуповине обстоятельств, а затем, отсеченное от нее собственной волей, обрело покой на отмелях мира, куда прибывают умирать. Оно было частью человека в некоем месте у моря вблизи курорта, который несколько вышел из моды с тех пор, как стал эвтаназийным центром.

Выберите из этого что угодно, и вы, возможно, не ошибетесь.

В этот день он прогуливался у воды, подцепляя длинной металлической вилкой то, что выбросила ночная буря: блестящий камешек, который вещие сестры возьмут для своей сувенирной мастерской, – цена обеда или коробочки полировочной пасты для гладкой его части; лиловые водоросли для солоноватой похлебки из даров моря в его вкусе; пряжку, пуговицу, красивую раковину; белую фишку из казино.

Дул крепкий ветер, прибой бурлил пеной. Небо было сплошной синевато-серой стеной без граффити птиц или воздушного транспорта. Он шел по белесому песку, жужжа и пощелкивая, а сзади тянулся след – зубчатые зигзаги и отпечатки одной подошвы. Почти рядом был мыс, где полярные птицы с раздвоенными хвостами отдыхали несколько дней во время перелетов. Они уже отправились дальше, но пляж был все еще усеян их пометом цвета ржавчины. И там он снова увидел девушку – в третий раз за три дня. В первые два раза она пыталась заговорить с ним, задержать его. Но он прошел мимо по многим причинам. Теперь она была не одна.

Она поднялась на ноги – песок рассказывал о стремительном бегстве и падении. На ней было то же красное платье, только порванное и испачканное. Ее черные волосы – коротко подстриженные и очень густые – растрепались настолько, насколько могли растрепаться. К ней приближался молодой человек из Центра– их разделяло шагов пятнадцать. Позади него по воздуху скользила завершательная машина – редкое зрелище! Величиной с полчеловеческого роста и парящая примерно на той же высоте, формой она напоминала кеглю. Ее передний шаровидный конец состоял из мелких граней и светился; три тонкие, как фольга, оборки, напоминавшие балетную пачку, поблескивали, поднимаясь и опускаясь в ритме, не связанном с ветром.

Услышав его шаги или заметив его краешком глаза, она отвернулась от своих преследователей, сказала "помогите!" и произнесла имя.

Он долго колебался, хотя для нее это не длилось и секунды, а потом оказался рядом с ней.

Человек и парящая машина остановились.

– В чем дело? – спросил он ровным, низким, чуть-чуть музыкальным голосом.

– Они хотят забрать меня, – ответила она.,

– Ну и?

– Я не хочу.

– А! Вы не готовы?

– Да, я не готова.

– Тогда все просто. Недоразумение. Он обернулся к человеку и машине.

– Тут какое-то недоразумение, – сказал он. – Она не готова.

– Тебя это не касается, Борк, – ответил человек. – Центр принял решение.

– Значит, его надо пересмотреть. Она говорит, что не готова.

– Иди займись своим делом, Борк.

Человек шагнул вперед. Машина последовала за ним.

Борк поднял руки – одну из мышц, другие из самого разного.

– Нет, – сказал он.

– Убирайся отсюда, – сказал человек. – Ты мешаешь.

Борк медленно двинулся на них. Огни в машине замигали, юбочки опустились. С шипением она упала на песок и осталась неподвижной. Человек остановился, попятился.

– Я должен суду сообщить...

– Уходи, – сказал Борк.

Тот кивнул, остановился, поднял машину, повepнулся и зашагал с ней по пляжу, не оглядываясь. Борк опустил руки.

– Ну вот, – сказал он девушке, – теперь у вас есть время.

И пошел дальше, осматривая ракушки и плавник. Она пошла за ним.

– Они вернутся, – сказала она.

– Конечно.

– Что же мне тогда делать?

– Может, тогда вы будете готовы. Она покачала головой и положила руку на его человеческую часть.

– Нет, – сказала она. – Не буду.

– Откуда вам знать сейчас?

– Я совершила большую ошибку, – ответила она. – Мне не надо было приезжать сюда.

Он остановился и посмотрел на нее.

– Прискорбно. Лучше всего вам обратиться к психологам в Центре. Они найдут способ убедить вас, что покой предпочтительнее тоски.

– Вас же они не убедили! – сказала она.

– Я особый случай. Тут нельзя проводить сравнений.

– Я не хочу умирать.

– Тогда они ничего не могут сделать с вами. Нужный психологический настрой – обязательное условие. Оно оговорено в контракте – пункт седьмой.

– Они же могут ошибиться. Или, по-вашему, они никогда не ошибаются? Их кремируют, как и всех остальных.

– Они крайне добросовестны. Со мной они обошлись честно.

– Только потому, что вы практически бессмертны. Машины в вашем присутствии замыкаются. Никакой человек не может к вам прикоснуться без вашего разрешения. И разве они не пытались кончить вас в состоянии неготовности?

– По недоразумению.

– Как со мной?

– Не думаю.

Он отвернулся и пошел дальше.

– Чарльз Элиот Боркман! – позвала она. Опять это имя!

Он снова остановился и начал чертить вилкой решетку на песке.

– Зачем вы это сказали? – спросил он.

– Но это же ваше имя!

– Нет, – сказал он. – Тот человек погиб в глубинах космоса, когда космолет прыгнул по неправильным координатам и оказался слишком близко от звезды в момент ее взрыва.

– Он был герой. Дал сгореть половине своего тела, пока готовил спасательный челнок для остальных. И он выжил.

– Скажем: какие-то его частицы. Не больше.

– Но это ведь было покушение, верно?

– Кто знает? Вчерашняя политика не стоит бумаги, потраченной на ее обещания и угрозы.

– Он же был не просто политиком, а государственным деятелем, гуманистом, одним из немногих, кого, когда он уходит со сцены, больше людей любят, чем ненавидят.

Он издал что-то вроде смешка.

– Вы очень любезны. Но если так, то последнее слово все-таки осталось за меньшинством. Лично я считаю, что в нем было много от бандита. Но мне приятно, что вы перешли на прошедшее время.

– Вас восстановили так умело, что вы можете просуществовать вечность, потому что вы заслуживали самого лучшего.

– Быть может, я уже просуществовал вечность. Чего вы хотите от меня?

– Вы приехали сюда умереть и передумали.

– Не совсем так. Я просто не обрел состояния, оговоренного в седьмом пункте. Обрести покой...

– Как и я. Но у меня нет вашей возможности убедить в этом Центр.

– Быть может, если я пойду с вами и поговорю...

– Нет, – сказала она. – Их согласия хватит только на то время, пока вы будете рядом. Таких, как мы, они называют жизнехватами и не стесняются с нами. У меня нет брони, и я не могу доверять им, как вы.

– Так чего же вы от меня хотите... девочка?

– Нора. Называйте меня Нора. Защитите меня. Вот чего я хочу. .Позвольте мне остаться с вами. Вы ведь живете где-то поблизости. Не подпускайте их ко мне.

Он потыкал вилкой в рисунок и принялся стирать его.

– Вы уверены, что хотите этого?

– Да! Да, уверена.

– Ну хорошо. В таком случае можете пойти со мной,

Вот так Нора поселилась в хижине Борка у моря. В первые недели всякий раз, когда являлись сотрудники Центра, Борк требовал, чтобы они поскорее уходили. А потом перестали приходить вовсе.

Днем она ходила с ним по берегу и помогала собирать плавник, потому что любила вечером развести огонь. А он, хотя жар и холод давно уже были ему безразличны, со временем и на свой лад начал получать радость от пылающего пламени.

Во время их прогулок он ковырялся в кучах мусора, нагроможденных морем, и переворачивал камни, проверяя, что под ними.

– Господи! Что вы надеетесь отыскать в этом... этом хламе? – спросила она, удерживаясь от вдоха и отступая.

– Не знаю, – усмехнулся он. – Камень? Лист? Дверь? ["...камень, лист, ненайденная дверь..." – начало романа. Т. Вулфа "Взгляни на дом свой, ангел"]. Что-нибудь столь же симпатичное. В таком вот роде.

– Пойдемте понаблюдаем за живностью в лужах, оставленных отливом, они хотя бы чистенькие.

– Ладно.

Хотя он ел больше по привычке и ради вкуса, ее потребность питаться регулярно и умение готовить заставляли его предвкушать обеды и ужины как приятный ритуал. А позднее, как-то после ужина, она в первый раз начала его полировать. Это могло бы получиться неловко, гротескно. Но вышло иначе. Они сидели перед огнем, подсыхали, грелись, смотрели на пламя, молчали. Она машинально подняла тряпку, которую он бросил на пол, и смахнула кусочек пепла, прилипший к его боку, отражавшему огонь. Через некоторое время она проделала это снова. Гораздо позднее, уже сосредоточенно, перед тем как пойти спать, она протерла всю блестящую поверхность.

Как-то раз она спросила:

– Почему вы купили билет сюда и подписали контракт, если не хотели умереть?

– Но я хотел.

– И что-то заставило вас изменить решение? Что?

– Я нашел радость более сильную, чем это желание.

– А вы не расскажете мне какую?

– Конечно, я обнаружил, что это редкая, если вообще не единственная для меня, возможность испытать счастье. Дело в самом этом месте: отбытие, мирный финал, радостный уход. Мне нравится созерцать все это – жить на краю энтропии и убеждаться в том, как она хороша.

– Но нравится она вам не настолько, чтобы самому принять ее?

– Да. Я нахожу в этом причину, чтобы жить, а не чтобы умереть. Возможно, это ущербная радость. Но ведь я ущербен. А вы?

– Я просто совершила ошибку, И все.

– Насколько помню, они проводят самую тщательную, исчерпывающую проверку. И осечка со мной произошла только по одной причине: они не могли предвидеть, что это место может пробудить в ком-то желание жить дальше. Возможно, что и с вами произошло что-то похожее?

– Не знаю. Пожалуй...

В дни, когда небо оставалось ясным, они отдыхали в желтом тепле солнца, играли в простенькие игры, а иногда разговаривали о пролетающих птицах, о плавающих, дрейфующих, ветвящихся, покачивающихся и цветущих обитателях луж на песке. Она никогда не говорила о себе, не упоминала, что привело ее сюда– любовь, ненависть, отчаяние, усталость или ожесточение. Нет, она говорила только о том, что их занимало в ясные дни, а когда погода не позволяла им выйти из хижины, смотрела на огонь, спала или полировала его броню. Гораздо, гораздо позднее она начала петь или насвистывать обрывки модных или давно забытых песен. А если ловила на себе его взгляд, сразу умолкала и находила себе другое занятие.

И вот как-то вечером, когда огонь еле тлел, а ее рука полировала его броню, медленно, очень медленно, она сказала тихим голоском:

– Мне кажется, я начинаю вас любить, Он ничего не ответил, не шевельнулся. Словно не услышал.

После долгой паузы она сказала:

– Как-то очень странно чувствовать это... здесь... при подобных обстоятельствах.

– Да, – отозвался он немного погодя. После еще более длинной паузы она положила тряпку, взяла его руку – человеческую – и ощутила его ответное пожатие.

– Ты мог бы? – спросила она гораздо, гораздо позднее.

– Да. Но я раздавлю тебя, девочка.

Она провела ладонями по его броне, потом начала поглаживать то металл, то живую плоть. Прижала губы к его щеке – неметаллической.

– Мы что-нибудь придумаем, – сказала она, и, разумеется, они придумали,

В следующие дни она пела чаще, пела веселые песни и не замолкала, когда он смотрел на нее. И порой, очнувшись от легкой дремоты, которая требовалась даже ему, он сквозь самый малый свой объектив видел, что она лежит рядом или сидит и с улыбкой смотрит на него. Иногда он вздыхал просто чтобы ощутить движение воздуха в себе и вокруг, и его охватывал тот блаженный покой, который уже давно отошел для него в область безумия, сновидений и тщетных желаний.

Однажды они сидели на пригорке. Солнце уже Почти зашло, на небе появлялись звезды, сгущающийся мрак таял над крохотной полоской угасающего дня. Она отпустила его руку и указала:

– Космолет.

– Да, – ответил он и взял ее руку,

– Полный людей.

– Думаю, их там не так уж много.

– Грустно.

– Но это же скорее всего то, чего они хотят или хотят хотеть.

– И все равно это грустно.

– Да, Сегодня. Сегодня вечером это грустно.

– А завтра?

– Наверное, тоже.

– А где твое былое восхищение благородным концом, мирным уходом?

– Теперь это не так занимает мои мысли. Есть многое другое.

Они следили, как загораются звезды, пока не сомкнулся мрак, пронизанный смутным сиянием и холодом. И вот:

– Что станется с нами? – сказала она.

– Станется? – повторил он. – Если тебе хорошо так, то ничего менять не надо. А если нет, скажи мне, что не так.

– Ничего, – ответила она. – В этом смысле – вообще ничего. Так, какой-то страх. На душе кошки скребут, как говорится.

– Ну, тогда поскребу и я, – сказал он, поднимая ее словно перышко.

И со смехом унес ее в хижину.

А позже, много позже он вырвался из глубин словно наркотического сна – или его разбудили ее рыдания. Что-то случилось с его чувством времени – казалось, прошло много минут, прежде чем ее образ зарегистрировался, а промежутки между ее рыданиями казались неестественно долгими и растянутыми.

– Что... это? – спросил он, вдруг осознав легкое жжение в бицепсе.

– Я не хотела... чтобы ты... просыпался, – сказала она. – Пожалуйста, постарайся снова заснуть.

– Ты из Центра, так? Она отвела глаза.

– Неважно, – сказал он.

– Усни. Пожалуйста. Не теряй...

– ...того, что требует седьмой пункт, – докончил он за нее, – Вы всегда свято выполняете условия контракта.

– Это не все... для меня.

– Ты в тот вечер сказала правду?

– Это стало правдой.

– Ну конечно, другого сейчас ты сказать не можешь. Седьмой пункт...

– Негодяй! – воскликнула она и дала ему пощечину.

Он засмеялся, но его смех оборвался. На столе рядом с ней лежал шприц и две пустые ампулы.

– Двух инъекций ты мне не делала, – сказал он, и она отвела глаза. Быстрее! В Центр, чтобы нейтрализовать эту дрянь.

Она покачала головой:

– Уже поздно. Обними меня. Если хочешь мне помочь, обними меня.

Он обвил ее всеми своими руками, и они лежали так, пока приливы ветра накатывались, дули, замирали, оттачивая и оттачивая– свои лезвия.

Мне кажется...

Я расскажу вам о существе по имени Борк. Оно родилось в сердце умирающей звезды. Часть человека и части многого другого. Если эти части выходили из строя, человеческая часть отключала их и чинила. Если она выходила из строя, они отключали ее и восстанавливали. Оно было создано столь искусно, что могло существовать вечно. Но если бы часть его умерла, остальные могли бы функционировать и дальше, воспроизводя действия, которые прежде совершало цельное существо. И в одном месте у моря, у кромки воды ходит предмет, тыча длинной металлической вилкой в другие предметы, вынесенные на песок волнами. Человеческая часть – или часть человеческой части – мертва.

Выберите из этого что вам угодно.