Текст книги "Ключи к декабрю"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

Соавторы: Рэй Дуглас Брэдбери,Гарри Гаррисон,Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Шекли,Эрик Фрэнк Рассел,Пол Уильям Андерсон,Курт Воннегут-мл,Дональд Эдвин Уэстлейк,Джек Финней
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

– Еще раз! – неистовствовал Кларенс. – Дай я ему еще врежу, пусть только встанет!

Верзила пытался подняться на ноги. На его лице было написано недоумение. Он почти выпрямился, неуверенно поводя руками и стараясь разогнуть подгибающиеся ноги.

Тримбл завел правый кулак как мог дальше, так что у него хрустнул сустав. А потом дал волю руке, целясь противнику по сопатке. Раздался чмокающий удар, точно лопнул слишком сильно надутый мяч. Голова верзилы мотнулась, грозя вот-вот отделиться от плеч, он зашатался, упал и прокатился по полу.

Кто-то благоговейно охнул.

Дрожа от возбуждения, Тримбл повернулся спиной к поверженному противнику и направился к стойке. Бармен тотчас подскочил к нему с самым почтительным видом. Тримбл послюнил палец и нарисовал на стойке круглую рожицу.

– Ну-ка, подрисуй к ней кудряшки!

Бармен заколебался, поглядел по сторонам с умоляющим видом и судорожно сглотнул. Потом покорно облизал палец и подрисовал кудряшки.

Тримбл выхватил у него салфетку.

– Попробуй еще раз состроить мне гримасу, и с тобой вот что будет! – энергичным движением он стер рожицу.

– Да ладно вам, мистер, – умоляюще пробормотал бармен.

– А пошел ты… – Тримбл впервые в жизни употребил крепкое выражение. Он швырнул салфетку бармену, оглянулся на свою хрипящую жертву и вышел.

Когда его короткая округлая фигура исчезла за дверью, кто-то из завсегдатаев сказал:

– Это надо же! Набрался наркотиков и теперь, того и гляди, пристукнет кого-нибудь.

– Не скажи, – бармен был напуган и смущен. – По виду разве разберешь? Возьми Улитку Маккифа – он в своем весе мировой чемпион, а с виду мозгляк мозгляком. Мне этот типчик сразу не понравился. Может, он брат Улитки?

– Не исключено, – задумчиво согласился его собеседник.

Верзила на полу перестал хрипеть, икнул, охнул и выругался. Перекатившись на живот, он попробовал встать.

– А теперь к директору! – со смаком сказал Кларенс.

– Нет, нет, нет, только не это! – кроткое лицо Тримбла еще багровело от недавнего напряжения. Он то и дело опасливо косился через плечо в ожидании грозной и, как он полагал, неизбежной погони. Ему не верилось, что он действительно сделал то, что сделал, и он не понимал, как ему удалось выйти из такой передряги живым.

– Я сказал – к директору, тыква ты ходячая! – раздраженно повторила тень.

– Но не могу же я бить директора! – пронзительно запротестовал Тримбл. – Эдак я за решетку попаду.

– За что бы это? – поинтересовался прохожий, останавливаясь и с любопытством разглядывая толстячка, который рассуждал вслух.

– Ни за что. Я разговаривал сам с собой… – Тримбл умолк, так как его тени очень не понравилось, что их перебили. Ему вовсе не хотелось следовать ее совету, но другого выхода не оставалось.

– Э-эй! – крикнул он вслед отошедшему прохожему. Тот вернулся.

– Не суй нос в чужие дела, ясно? – грубо сказал Тримбл.

– Ладно, ладно, не лезьте в бутылку, – испуганно отозвался прохожий и торопливо зашагал прочь.

– Видал? – буркнул Кларенс. – Ну, а теперь к директору. Зря мы задираться не станем, будь спок.

– Будь спокоен, – поправил Тримбл.

– Будь спок, – не отступал Кларенс. – Сначала мы поговорим. А если он не пойдет нам навстречу, ну, тогда мы прибегнем к силе. – Немного помолчав, он добавил: – Только не забудь включить свет.

– Ладно, не забуду. – Тримбл смирился с тем, что еще до вечера угодит в тюрьму, если не в морг. С мученическим видом он вошел в подъезд и поднялся в контору.

– Добрый день!

– Хрр, – отозвался Уотсон.

Тримбл зажег свет, повернулся, поглядел, где находится его темный союзник, подошел вплотную к Уотсону и сказал очень громко:

– От свиньи я ничего, кроме хрюканья, и не жду. Разрешите привлечь ваше внимание к тому обстоятельству, что я сказал вам “добрый день”.

– А? Что? Э-э… – Уотсон растерялся от неожиданности и испуга. – А-а! Ну конечно. Добрый день!

– То-то! И учтите на будущее.

С трудом волоча непослушные ноги, ничего не соображая, Тримбл направился к директорской двери. Он поднял согнутый палец, готовясь постучать.

– И не думай, – заявил Кларенс.

Тримбл содрогнулся, схватил дверную ручку и деликатно ее повернул. Глубоко вздохнув, он так ударил по двери, что она с оглушительным треском распахнулась, едва не слетев с петель. Директор взвился над своим столом. Тримбл вошел.

– Вы! – взревел директор, трясясь от ярости. – Вы уволены!

Тримбл повернулся и вышел, аккуратно прикрыв за собой злополучную дверь. Он не произнес ни слова.

– Тримбл! – закричал директор, и голос его громом прокатился по кабинету. – Идите сюда!

Тримбл снова вошел в кабинет. Плотно прикрыв дверь, за которой остались настороженные уши всей конторы, он смерил директора свирепым взглядом, подошел к стене и щелкнул выключателем. Затем описал несколько зигзагов, пока не обнаружил, в каком именно месте Кларенс вырастает до потолка. Директор следил за его маневрами, упершись ладонями в стол. Глаза на его полиловевшем лице совсем вылезли из орбит.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, и тишину нарушало только тяжелое астматическое дыхание директора. Наконец директор просипел:

– Вы напились, Тримбл?

– Мой вкус в отношении освежающих напитков обсуждению не подлежит, – категорическим тоном сказал Тримбл. – Я пришел сообщить, что ухожу от вас.

– Уходите? – директор выговорил это слово так, словно оно было ему незнакомо.

– Вот именно. Я вашей лавочкой сыт по горло. Я намерен предложить свои услуги Робинсону и Флэнагану, – директор вскинулся, как испуганная лошадь, а Тримбл продолжал очертя голову: – Они мне хорошо заплатят за те знания, которыми я располагаю. Мне надоело жить на эти нищенские крохи.

– Послушайте, Тримбл, – сказал директор, с трудом переводя дух. – Мне не хотелось бы терять вас, вы ведь столько лет служите здесь. Мне не хотелось бы, чтобы ваши бесспорно незаурядные способности пропадали зря, а что вам могут предложить такие мелкие мошенники, как Робинсон и Флэнаган? Я прибавлю вам два доллара в неделю.

– Дай я ему съезжу в рыло! – упоенно предложил Кларенс.

– Нет! – крикнул Тримбл.

– Три доллара, – сказал директор.

– Ну, чего тебе стоит! Один разочек! – не отступал Кларенс.

– Нет! – возопил Тримбл, обливаясь потом.

– Ну хорошо, я дам вам пять. – Лицо директора перекосилось. – Но это мое последнее слово.

Тримбл вытер вспотевший лоб. Пот струйками стекал по его спине, ноги подгибались…

– Мне самым наглым образом недоплачивали целых десять лет, и я не соглашусь остаться у вас меньше чем за дополнительных двенадцать долларов в неделю. Вы наживали на мне чистых двадцать, но так уж и быть – я оставлю вам восемь долларов на сигары и обойдусь двенадцатью.

– С-с-сигары?!

– Робинсон и Флэнаган дадут мне на двенадцать больше. Ну, а вы – как хотите. Но без этого я не останусь.

– Двенадцать! – директор растерялся, потом разъярился, потом задумался. В конце концов он принял решение.

– По-видимому, Тримбл, я действительно недооценивал ваши способности. Я вам дам прибавку, которую вы просите… – он перегнулся через стол и свирепо уставился на Тримбла, – но вы подпишете обязательство не уходить от нас.

– Идет. Я, так и быть останусь. – Уже в дверях он добавил: – Весьма обязан.

– Видал? – сказал Кларенс.

Ничего не ответив назойливой тени, Тримбл сел за свой стол. И, повернувшись к Уотсону, сказал голосом, который разнесся по всей комнате:

– А приятная стоит погодка.

– Хрр.

– Что? – рявкнул Тримбл.

– Очень, очень приятная, – кротко согласился Уотсон.

До самого конца рабочего дня сердце Тримбла пело, как соловьиная роща. Каким-то образом вся контора узнала подробности его объяснения с директором. И теперь в тоне тех, кто с ним заговаривал, звучало нечто новое. Впервые в жизни ему даже не верилось! – он чувствовал, что его уважают.

Когда он убрал счетные книги и вышел из конторы, накрапывал дождь. Но это его нисколько не смутило. Холодные капли приятно освежали его разгоряченное сияющее лицо, влажный воздух пьянил, как старое вино. Презрев автобус, он бодро зашагал по мокрому тротуару. Ему рисовалось ошеломленное лицо Марты, и он принялся насвистывать веселый мотивчик.

Из-за угла впереди донесся резкий звук, словно лопнула шина. И еще, и еще, и еще. Раздался топот бегущих ног, и, завернув за угол, Тримбл увидел, что навстречу ему бегут два человека. Один опережал другого шагов на шесть, и оба держали в руках пистолеты. Когда до бегущего впереди оставалось шагов тридцать, Тримбл узнал в нем верзилу из бара!

Он похолодел. Дальше по улице слышались крики, и он сообразил, что эти двое спасаются бегством. Если верзила его узнает, он прикончит его на месте, не замедлив бега. И негде спрятаться. Негде укрыться за остающиеся считанные секунды! Хуже того – небо затягивали черные тучи, и его бесценной тени нигде не было видно.

– Кларенс! – в испуге пискнул он.

Ответа не последовало. Но его вопль привлек внимание верзилы, который, тотчас узнав его, оскалил зубы в мертвящей усмешке и поднял пистолет. От дрожащей жертвы его отделяло не более трех шагов – промахнуться на таком расстоянии было невозможно.

Тримбл ударил верзилу носком ботинка в коленную чашечку.

Он сделал это не под влиянием отчаяния, как загнанная в угол крыса. Нет, его поступок был продиктован логичным выводом, что спастись он может, только если будет действовать так, словно его исчезнувшая тень все еще рядом. И он выбросил вперед ногу, целясь в колено, вкладывая в этот пинок всю свою силу.

Верзила ввинтился головой в тротуар, словно намереваясь поглядеть, что делается в метро. При виде этого приятного зрелища Тримбл заподозрил, что его тень, возможно, все-таки находится где-то поблизости, хотя и остается невидимой. Эта мысль его ободрила.

Тем временем перед ним вырос второй беглец, глядевший на него с таким изумлением, словно он только что видел, как муравей преобразился в льва. Это был высокий долговязый субъект, и Тримблу нечего было и думать дотянуться до его кадыка. Он наклонил голову и боднул его в живот. Субъект ойкнул и услужливо согнулся пополам, а Тримбл ударил его по кадыку. Однако тот не принял ожидаемого горизонтального положения. Его зеленовато-бледное лицо покраснело от боли и злости, и он замахнулся на Тримбла рукояткой пистолета.

Но Тримбл не стал дожидаться удара. Используя прежний опыт, он втянул голову в плечи, снова выбросил ее вперед и боднул противника в солнечное сплетение. Тот снова согнулся пополам, и Тримбл что было силы ударил его в нос.

Позади него что-то треснуло, и раскаленный вихрь царапнул мочку его левого уха. Но Тримбл не обратил на это внимания, думая только о лице, которое продолжал видеть перед собой. Там, где послышался треск, теперь раздавались грязные ругательства, кругом кричали люди, приближался топот тяжелых ног.

Тримбл ничего не слышал. Он не осознал, что его первый противник очнулся. Для него сейчас существовала только злобно оскаленная рожа перед ним. И он бил по ней что есть мочи, запрокидывал ее, пригибал книзу. Что-то жесткое и шишковатое обрушилось из пустоты на его собственную левую скулу, а затем, казалось, принялось ломать ему ребра. Но Тримбл продолжал молотить по роже, только по роже.

Его сердце плясало в груди, он уже не дышал, а хрипел, но тут между ним и ненавистной рожей мелькнуло что-то черное и продолговатое, опустилось на нее, опрокинуло вниз. Тримбл нанес еще два удара по воздуху и опустил руки, дрожа всем телом и растерянно моргая.

Постепенно у него в глазах прояснилось. Полицейский сказал:

– Мистер, хоть вы ростом и не вышли, но деретесь прямо насмерть.

Осмотревшись, Тримбл увидел, что его недавних противников со всех сторон окружили полицейские.

– Первый – это Хэм Карлотти, – продолжал его собеседник. – Мы за ним давно уже охотились. – Он окинул Тримбла восхищенным взглядом. – Тут мы у вас в долгу. Если вам понадобится от нас помощь, так не стесняйтесь.

Тримбл вытащил платок, прижал его к уху, потом поднес к глазам. Платок покраснел от крови. Господи, да из него кровь фонтаном хлещет! И тут Тримбл почувствовал, что его левый глаз заплыл, скула отчаянно болит, а ребра как будто все переломаны. Ну и вид у него, наверное!

– Вы можете оказать мне услугу теперь же, – сказал он. – Я еще мальчишкой мечтал прокатиться домой в полицейской машине. Так может, сейчас…

– О чем речь! – весело воскликнул полицейский. – С удовольствием. – Он крикнул шоферу подъехавшей машины: – Надо бы подвезти этого джентльмена. Он нам здорово помог.

– Куда вам?

Тримбл удобно откинулся на спинку сиденья. Они рванулись с места, завыла сирена, машины на улицах шарахнулись в стороны. Вот это жизнь!

Солнце вырвалось из-за облаков и засияло во всю мочь. Тримбл вдруг увидел, что рядом с ним едет его тень.

– Кларенс!

– Слушаю, господин, – смиренно отозвалась тень.

– В будущем можешь все предоставлять мне.

– Хорошо, господин. Но…

– Заткнись! – скомандовал Тримбл.

– Это вы кому? – спросил шофер, удивленно поглядев на него.

– Жене, – находчиво ответил Тримбл. – Готовлюсь к бою.

Улыбаясь до ушей, шофер лихо остановил машину и проводил своего пассажира до дверей. Когда Марта открыла, он приложил руку к фуражке и сказал:

– Сударыня, ваш муж – герой!

И удалился.

– Герой! – фыркнула Марта. Скрестив могучие руки на пышной груди, она приготовилась разразиться назидательной речью, но тут ее взгляд упал на разбитую физиономию спутника ее жизни. Она выпучила глаза.

– Где это тебя так разукрасили?

Не снизойдя до ответа, Тримбл оттолкнул ее и вошел в переднюю. Он подождал, чтобы она закрыла дверь, а потом упер разбитые костяшки пальцев в бока, набычился и уставился на нее. Он был добрым человеком и не хотел причинять ей боли, но она должна была понять, что имеет дело с мужчиной.

– Марта, я уложил пару гангстеров и вышиб из директора еще двенадцать долларов в неделю. – Он замигал, а она бессильно оперлась о стену. – Много лет я терпеливо сносил твои выходки, но теперь с меня довольно: больше и не пытайся меня пилить.

– Пилить… – тупо повторила она, не веря своим ушам.

– Иначе я так тебе врежу, что ты пожалеешь, что не обзавелась парашютом.

– Гораций! – она, пошатываясь, сделала шаг к нему, вне себя от изумления. – Неужели ты способен ударить женщину?

– Еще как! – ответил он, поплевывая на ноющий кулак.

– Ах, Гораций! – Она стремительно обвила руками его шею и запечатлела на его губах звонкий поцелуй.

Черт, ну кто их разберет, женщин? Одни ценят нежность, а другие – вот как Марта – предпочитают что-нибудь погрубее. Ну, он пойдет ей навстречу!

Ухватив жену за волосы, Тримбл запрокинул ее голову, точно выбрал цель, рассчитал вес и силу и чмокнул ее так, что вокруг все зазвенело.

С торжествующей усмешкой он взглянул через плечо на свою смирившуюся тень – что она теперь скажет? Но Кларенсу было не до него. Ведь у Марты тоже была тень.

Клиффорд Саймак
Воспителлы

Кончилась первая неделя занятий. Джонсон Дин, инспектор милвиллской школы второй ступени, в пятницу под вечер, сидя за столом, наслаждался тишиной и сознанием исполненного долга.

Тишину нарушил мускулистый белокожий тренер Джерри Хиггинс. Он вломился в кабинет и тяжело плюхнулся в кресло.

– Ну, можете отменить состязание по регби в этом году, – со злостью проговорил он. – Прямо хоть уходи из ассоциации.

Дин отодвинул в сторону бумаги, с которыми работал, и откинулся в кресле. Луч заходящего солнца упал из окна на его пышную серебряную шевелюру и превратил ее в сверкающий ореол. Его белые, морщинистые, с голубыми прожилками руки старательно разглаживали поблекшую складку на поблекших брюках.

– Ну, что случилось? – спросил он.

– Это все Кинг и Мартин, мистер Дин. Они не хотят выступать в этом сезоне.

Дин хмыкнул сочувствующе, но как-то неискренне, словно в глубине души он был с ними заодно.

– Давайте-ка разберемся, – сказал он. – Если память мне не изменяет, в прошлом сезоне эти двое были в числе сильнейших. Кинг был защитником, а Мартин – нападающим.

Хиггинс прямо зашелся от праведного гнева:

– Да слыханное ли это дело – чтобы нападающий сам решил бросить игру? И не просто какой-нибудь рядовой игрок, а один из лучших. На нем в прошлом году буквально все держалось.

– Вы, конечно, уже беседовали с ними?

– Да я встал перед ними на колени, – ответил тренер. – Спросил, хотят ли они, чтобы меня уволили. Спросил, может, они что затаили против меня. Сказал, что они подведут всю школу. Сказал, что без них у нас все равно что нет команды. Они не смеялись надо мной, но…

– Они и не будут смеяться, – сказал Дин. – Эти мальчики – настоящие джентльмены. По правде говоря, все наше молодое пополнение…

– Все до одного слюнтяи! – взвился тренер.

– Ну, кто как считает, – мягко возразил ему Дин. – В моей жизни бывали периоды, когда я тоже не был склонен придавать регби такое значение, которое, казалось бы, следовало.

– Ну, это другое дело, – заметил тренер. – Когда человек становится взрослым, понятно, что игра интересует его уже меньше. Но ведь эти двое – мальчишки. Тут что-то не так. Они молодые, им бы просто землю рыть. У всех нормальных мальчишек должно быть сильно развито чувство соперничества. Но даже если этого нет, о выгоде подумали бы, что ли. Ведь всякий выдающийся регбист при поступлении в колледж…

– Нашим ребятам не нужны спортивные надбавки, – довольно резко прервал его Дин. – Они получают больше чем стипендию.

– Да если б у нас было побольше игроков, разве бы мы так убивались по Кингу и Мартину? – застонал Хиггинс. – Пусть бы мы не всегда выигрывали. Но все же у нас была бы команда. А то, что у нас сейчас… Мистер Дин, поймите же, с каждым годом игроков у нас все меньше и меньше. Вот сейчас у меня нет…

– Так вы говорили о Кинге и Мартине. Вы убеждены, что они не передумают?

– Знаете, что они сказали? Что регби мешает их занятиям.

Хиггинс произнес эти слова таким тоном, что они прозвучали невесть какой крамолой.

– Стало быть, придется с этим примириться, – бодрым тоном произнес Дин.

– Но это ненормально! – запротестовал тренер. – Не существует таких мальчишек, которые больше думали бы о занятиях, чем о регби. Таких мальчишек, которые бы уткнулись в книжки…

– Такие мальчишки существуют, – ответил Дин. – Да их полным-полно и здесь, в Милвилле. Если не верите, можете взглянуть на их отметки за последние десять лет…

– Н-да, они ведут себя не как мальчишки, а как взрослые люди. – Тренер покачал головой в знак того, что это выше его понимания. – Стыд-позор! Ну, если еще хоть один из старичков сделает от ворот поворот, придется воспитывать новую команду.

– Так же, как мы у себя в школе воспитываем юношей и девушек, которыми потом, может быть, будет гордиться Милвилл.

Тренер сердито встал.

– Нам не выиграть ни у кого, – предупредил он. – Даже у Багли.

– Вот уж из-за чего я не стану расстраиваться, – философски заметил Дин.

Он спокойно сидел за столом и слышал, как шаги тренера гулко отдаются в коридоре и замирают вдали.

Но вот Дин услышал характерный посвист и дребезжанье автощетки, которая подметала лестницу. Интересно знать, куда запропастился Стаффи. Где-то шляется, конечно. Вооруженный всеми этими автощетками и автопротирателями, Стаффи был не слишком загружен уборкой. Впрочем, в свое время работы у него было по горло, он хлопотал с утра до ночи и прекрасно убирал помещения.

Если б хватало рабочих рук, Стаффи уволили бы уже несколько лет назад. Но теперь не увольняли так легко, как раньше. Когда люди достигли звезд, на человеческую расу легло непосильное бремя. Стоит только начать увольнять людей, подумал Дин, как я и сам окажусь без работы.

Для него ничего не могло быть страшнее. Потому что милвиллская школа была его детищем. Он сделал ее своим детищем. Больше полувека он жил ради школы – сначала был молодым учителем-энтузиастом, потом директором, а последние пятнадцать лет инспектором.

Он отдал ей все. И она заменила ему все – жену, ребенка, семью. Она была и началом и концом. Ему было приятно и то, что сегодня пятница, и то, что начался новый учебный год, и что Стаффи бродит где-то здесь, и что нет спортивной команды – точней, почти нет.

Он поднялся из-за стола и встал у окна. По газону шла студентка; видно, она где-то задержалась и теперь торопилась домой. Дин подумал, что знает ее, хотя в сумерках плохо видел вдаль.

Он прищурился, почти уверенный, что перед ним Джуди Чарльсон. Когда-то давно он знавал ее деда и подумал, что у девушки походка Генри Чарльсона. Он хмыкнул, углубившись в воспоминания. Насколько ему помнится, на старину Чарльсона нельзя было особо полагаться в практических вопросах. В те времена он буквально бредил турбодвигателями для старта космических кораблей.

Дин прогнал прочь мысли о прошлых днях, стремясь стереть их из памяти. Предаешься воспоминаниям – значит, старость надвигается, значит, впадаешь в детство.

И все же старина Генри Чарльсон был единственный человек в Милвилле, который когда-либо имел хоть какое-то отношение к космическим кораблям. Конечно, кроме Леймонта Стайлса.

Дин едва заметно ухмыльнулся, вспомнив Леймонта Стайлса, его непреклонность и то, как через много лет он возвысился, к величайшему раздражению тех, кто самонадеянно предрекал, что он добром не кончит.

Конечно, теперь не осталось ни одной живой души, которая знает или знала когда-то, к чему же в конце концов пришел Леймонт Стайлс. Или к чему он приходит сейчас.

Может, в эту минуту Леймонт Стайлс шагает по улице некоего фантастического города на некой отдаленной планете, подумал Дин.

И если это действительно так и если он когда-нибудь снова вернется в родные места, кого привезет он с собой на этот раз?

Вернувшись домой в последний раз – а он и приезжал-то всего однажды, – он привез Воспителл, и это было очень чудно.

Дин отвернулся от окна и опять пошел к письменному столу, сел, пододвинул к себе бумаги. Но работа не шла на ум. Такое случалось с ним нередко. Стоит только подумать о прежних временах, когда было много друзей и много интересных дел, как погружаешься в воспоминания настолько, что больше уже не можешь сосредоточиться.

Он услышал в холле знакомую поступь и отодвинул бумаги в сторону. По шаркающей походке он узнал Стаффи – видно, тот решил зайти, чтобы скоротать время.

Дин с удивлением отметил, что в глубине души он нетерпеливо ожидает предстоящую встречу. Кое-кому это могло показаться необычным, хотя на самом деле здесь не было ничего особенно странного. Немного оставалось таких, как Стаффи, тех, с кем Дин мог поговорить по душам.

Со стариками происходят чудеса, думал он. Годы ослабляют или рвут узы прежних дней. Старики умирают или уходят со сцены, или их одолевают немощи. Или же старики замыкаются в себе, в своем внутреннем мире, где ищут покоя, которого больше не могут найти во внешнем мире.

Стаффи прошлепал к двери, остановился и, прислонившись к косяку, вытер грязной рукой обвислые желтоватые усы.

– Что это с тренером? – спросил он. – Выскочил отсюда как ошпаренный.

– У него нет спортивной команды, – сказал Дин. Или он только говорит, что нет.

– Каждый сезон одно и то же, – заметил Стаффи. – Спектакль, да и только.

– На этот раз, может быть, и вправду нет. Кинг и Мартин отказались выйти на поле.

Волоча ноги, Стаффи сделал еще несколько шагов и уселся в кресло.

– Это все Воспителлы, – заявил он. – Их работа.

Дин подался вперед.

– Что ты такое говоришь?

– Я наблюдал за ними долгие годы. На всех ребятах, которых они воспитывали или которые ходили в их дошкольную группу, лежит какая-то печать. Что-то они делают с ребятами.

– Вот еще выдумки! – сказал Дин.

– И вовсе не выдумки, – Стаффи упрямо стоял на своем. – Ты же знаешь, я без предрассудков. Только потому, что они, Воспителлы, с какой-то другой планеты… Да, скажи, ты узнал, с какой планеты они прилетели?

Дин покачал головой.

– Леймонт что-то там говорил. Может, он и рассказывал, но я никогда не слышал.

– Они какие-то необыкновенные, – сказал Стаффи, медленно поглаживая усы. У него был такой вид, будто он обдумывал каждое слово. – Но я никогда не ставил им этого в упрек. В конце концов не только они на Земле чужаки. То есть в Милвилле, конечно, только они, но ведь в разных концах Земли живут тысячи обитателей других планет.

Дин кивнул, соглашаясь с ним, но едва ли сознавая с чем же именно он согласен. Однако он ничего не сказал – это было бесполезно. Стоит только Стаффи затеять разговор, его уже не остановишь.

– Они кажутся порядочными, – сказал Стаффи. – Не злоупотребляют ничьим доверием. Когда Леймонт уехал и оставил их здесь, они сами устроились и никогда никого не просят за них вступиться. Все эти годы они жили как порядочные – вот и все, что можно о них сказать.

– Но по-твоему, они все же что-то дали ребятам? – спросил Дин.

– Они изменили ребят. Разве ты не заметил?

Дин покачал головой.

– Вот уж не замечал. Я знаю этих ребят много лет. Я знал и их родителей. Как же, по-твоему, они изменились?

– Они слишком быстро развиваются, – сказал Стаффи.

– Конкретнее, – отрезал Дин. – Кто их развивает, что значит “слишком быстро”?

– Да эти Воспителлы уж очень развивают детей. В том-то и беда. Здесь у нас школа второй ступени, и ребята совсем как взрослые.

Откуда-то снизу донеслось унылое жужжанье автощетки. Стаффи вскочил на ноги.

– Это подметалка. Держу пари, она опять застряла в дверях.

Он повернулся к выходу и бодрой трусцой рванулся вперед, волоча ногу.

– У, дурацкая машина! – рявкнул он, хлопнув дверью.

Дин опять пододвинул к себе бумаги и взял карандаш. Уже поздно, нужно кончать работу.

Но он не видел бумаг. Вместо этого со стола на него смотрели маленькие лица, их было много, большеглазые, серьезные, со взглядом, к которому трудно подобрать определение.

Ему был знаком этот взгляд – так из детских лиц проглядывает зрелость.

Они слишком быстро развиваются!

– Нет, – сказал Дин сам себе. – Нет, этого не может быть!

Однако очевидным подтверждением этому была высокая успеваемость, необычно большое число стипендиатов, пренебрежение к спорту. И кроме того, отношение к жизни в целом. И отсутствие преступности среди подростков – долгие годы милвиллцы гордились тем, что преступность У них сходит на нет. Дину вспомнилось, что несколько лет назад его просили написать об этом статью в журнал, посвященный вопросам воспитания.

Покопавшись в памяти, он вспомнил, что же такое он записал в той статье, – о том, как родители должны осознать, что ребенок не последняя спица в колеснице, а полноправный член семьи, о роли, которую играла в Милвилле церковь; о том, что в школах нужно делать особый упор на социальные науки.

– Разве я не был прав? – спросил он сам себя. – Разве это не так, разве тут что-то другое или кто-то другой?

Он пытался сосредоточиться на работе, но не мог. Он был выбит из колеи. Перед его глазами так и стояли улыбающиеся лица. Они вглядывались в него.

Наконец он сунул бумаги в ящик и поднялся из-за стола. Надел видавшее виды пальто, водрузил на седую голову старую, помятую фетровую шляпу.

На первом этаже он увидел Стаффи, загонявшего на ночь последнюю автощетку в каморку. Стаффи был полон возмущения.

– Зацепиться за калорифер! – негодовал он. – Да если б я чуть замешкался, она бы сломала всю ходовую часть. – С досады он покачал головой. – Они, эти машины, хороши, только когда все в порядке. А случись что-нибудь – сразу паника. По старинке-то лучше, Джон.

Когда последняя машина вперевалку вползла в каморку, Стаффи со злостью захлопнул за ней дверь.

– Стаффи, ты хорошо знал Леймонта Стайлса? – спросил Дин.

Стаффи покрутил усы, как бы обдумывая ответ.

– Да, хорошо. Ведь мы с ним были сверстниками, а ты немного постарше. Ты был заводилой.

Дин неторопливо склонил голову.

– Да, я помню, Стаффи. Только такие чудаки, как мы с тобой, и остались в нашем старом городе. Сколько народу уехало!

– Леймонт уехал в семнадцать лет. Зачем ему было оставаться? Его старуха померла, старик с утра до ночи пил горькую, а Леймонт уже пару раз побывал в переделках. И все в один голос говорили, что из Леймонта не выйдет ничего путного.

– Легко ли мальчишке, когда весь город восстает против него?

– Что верно, то верно, – отозвался Стаффи. – Никто не был на его стороне. Уезжая, он мне сказал, что когда-нибудь вернется и покажет им, кто он такой. Но я – то думал, что он хвастается. Ну, как это обычно делают ребята, знаешь, чтобы подбодрить самих себя.

– Как ты ошибся! – сказал Дин.

– Уж дальше некуда, Джон.

Потому что, пробыв на чужбине больше тридцати лет, Леймонт Стайлс вернулся, вернулся в старый, овеянный бурями дом на Мейпл-стрит, в пустой дом, который ждал его все эти одинокие годы; он вернулся старый, хотя ему едва исполнилось пятьдесят, большой и сильный, хотя волосы у него теперь были белее снега, а кожа, обожженная чужими солнцами, стала дубленой; вернулся после долгих скитаний от одной далекой звезды к другой.

Но Милвилл для него не был своим. Город помнил его, а он забыл город. Годы, проведенные в чужих краях, исказили его представление о родном городе, и то, что он помнил о нем, скорее походило на сказку, которую породили годы, заполненные думами о прошлом, тоской и ненавистью.

– Мне надо идти, – сказал Дин. – У Керри, наверное, ужин готов. Она не любит, когда на столе стынет.

– Спокойной ночи, Джон, – сказал Стаффи.

Когда Дин закрыл за собой дверь и пошел вниз по улице, солнце почти село. Он не предполагал, что уже так поздно. Керри обидится на него и накричит.

Дин что-то пробурчал себе под нос. Керри была несравнима ни с кем.

Она не жена – у него никогда не было жены. Не мать и не сестра – обе они умерли. Просто домоправительница, преданно служившая ему долгие годы, немножко жена, немножко сестра, а иногда даже и мать.

В привязанностях человека есть нечто странное, подумал Дин. Они ослепляют, связывают, делают человека таким, каков он есть. Это они помогают ему выполнять свой долг, с их помощью он достигает вершин, хотя эти вершины временами бывают серыми, бледными и очень неброскими.

Ничего похожего на ярко блистающие вершины Леймонта Стайлса, который шагнул на Землю со звезд и привез с собой эти три странных создания, которые стали сидеть с ребятишками. Привез их, устроил в своем доме на Мейпл-стрит, а потом через год-другой опять отправился к звездам, оставив Воспителл в Милвилле.

Чудно, что их провинциальный городок так спокойно принял эти экзотические создания. Еще чудней, что матери Милвилла в свое время вверили детей заботам чужаков.

Заворачивая за угол на Линкольн-стрит, Дин встретил женщину с маленьким, всего по колено ей, мальчуганом.

Он увидел, что это была Милдред Андерсон, вернее, когда-то она была Милдред Андерсон, но потом вышла замуж, и он, хоть убей, не мог вспомнить ее нынешней фамилии. Занятно, как быстро взрослеет молодежь, подумал он. Казалось, Милдред кончила школу от силы два года назад; но в глубине души он знал, что ошибается, – прошло уже больше десятка лет.