Текст книги "Толмач"

Автор книги: Родриго Кортес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

«Шпи-ониш-ш-ш…» – повторил он про себя и тряхнул головой; он совершенно точно никогда не слышал этого слова.

– Что, не понял?! – разъярился офицер и, срывая кипящее в нем зло, влепил тунгусу оплеуху – наотмашь.

Курбан снова тряхнул головой и поднял удивленные глаза. В последний раз его били как раз у попа, тридцать шесть лет назад, но тогда он еще не знал, что следует делать в таких случаях.

– Что вылупился, скотина?! – рявкнул офицер и принялся расстегивать ширинку. – Разбаловали вас эти Семеновы…

Курбан склонил голову и недобро улыбнулся – наслаждение от предчувствия возмездия уже наполнило жаром все его тело. А едва офицер закончил свои дела, Курбан стремительно подошел к нему, мягко и властно схватил за ворот, потянул на себя и легко уложил на землю.

– А-а-а?! – только и выдавил офицер и в следующий миг оказался связан по рукам и ногам, словно баран перед закланием.

Курбан рванул белеющую из-под расстегнутого мундира оруса нижнюю рубашку, скомкал и сунул в удивленно приоткрытый рот. Затем быстро отволок офицера в сторону железнодорожной насыпи, рывком стащил с него так и не застегнутые галифе, а затем и кальсоны, поднял с земли брошенный геодезистами полуметровый деревянный колышек и принялся аккуратно его затачивать – точь-в-точь как учила его Курб-Эджен.

Потому что для того, кто посмел ударить человека царской крови, в Книге Судеб была записана только одна казнь: медленное вколачивание «деревянного хвоста».

* * *

Семенов ждал долго. Сначала он подумал, что Гришка где-нибудь упал или даже потерялся, и попытался встать и отправиться на помощь, но тут же признал: это нереально. Затем он прислонился головой к стенке барака и на секундочку прикрыл глаза, а когда открыл, то увидел, что в окна барака бьет свет, а сам барак почти пуст.

Семенов подскочил, протер глаза и, на ходу застегивая пуговицы кителя, выбежал во двор. Солнце давно уже стояло над горизонтом, и это означало, что отряд Загорулько, к которому он был приписан, также давно тронулся в путь.

– Черт! – охнул поручик, хлопнул себя по лбу и помчался вдоль разбитой грунтовой дороги – догонять.

* * *

Курбан выполнил ритуал возмездия и очищения с максимальной точностью. Он знал, что когда ставки столь высоки, как сейчас, малейшая небрежность вызывает тяжкие и далеко идущие последствия – сначала в мире духов, а затем и здесь, на земле.

Он выложил из мешка и развесил на ближайшей березе кожаные онгоны оскорбленного вместе с ним рода – все двадцать семь колен, затем три раза по три обратился к духам предков с просьбой вразумить и направить, а затем началось главное. До мельчайших деталей, старательно проговаривая русские слова, он объяснил офицеру, за что его переправляют в нижний мир и что именно ждет его на каждом этапе растянутого на сорок девять дней посмертного пути. И только тогда, с пониманием заглянув в распахнутые, наполненные ужасом и совершенно трезвые глаза, перевернул офицера спиной вверх, подложил ему под живот найденное неподалеку полено, вставил отшлифованный колышек «под хвост» и нанес грамотно подобранным по весу камешком первый и очень осторожный удар. Офицер дернулся.

– Терпи, воин, – недовольно покачал головой Курбан. – Помни, что на тебя сейчас смотрят все твои предки.

Офицер жалобно, по-детски гукнул и затрясся в беззвучных рыданиях.

Курбан вздохнул. Следовало признать, что этот мужчина, надевая мундир военного человека, принимая присягу и знаки отличия, оказался совершенно не готовым к судьбе воина! И Курбан знал почему: его этому просто не учили… Никто не сказал ему, что воинская повинность – это не только женщины, вино и трепет поверженного врага. И уж точно никто не объяснил, что на всякой войне самое главное событие – твоя собственная смерть, далеко не всегда легкая и быстрая.

Он нанес еще один удар и еще один, и еще, и офицер трясся и рыдал сквозь плотно забитый в рот кляп, и от этого шаман торопился, делал ошибки, по возможности терпеливо их исправлял и снова торопился и ошибался – настолько серьезно, что офицер начал истекать кровью задолго до рассвета! Шаман настолько устал и взопрел, что к утру не выдержал и сорвал с себя и подаренную ему начальником экспедиции теплую ватную куртку и даже рубаху. И вот тогда-то это и произошло. Добытые у Энгельгардта, лежавшие за рубахой, аккуратно сложенные магические листки с родовой тамгой[10]10
  Тамга – клеймо, метка, знак собственности


[Закрыть] Орусхана выскользнули, рассыпались и полетели в разные стороны, а едва он попытался схватить самый важный из них – карту, как с его пальца сорвалась капелька офицерской крови.

Курбан оцепенел. Его опыт был слишком обширен и слишком горек, чтобы не понимать: только что сейчас произошло самое страшное – случайная жертва.

Это могло случиться с каждым: нечаянно раздавленная возле алтаря мышь и даже невзначай убитый комар в неподходящем для этого месте и в неподходящее время фактически становились незапланированной жертвой стоящему за алтарем божеству с такими же незапланированными последствиями. И – Великая Мать! – сколь же труден был процесс исправления этих последствий…

Но сегодня все обстояло намного, намного хуже. Потому что кровь приносимого в жертву владыке ада русского офицера только что окропила священную карту совершенно неведомой Курбану земли. Он не знал, ни кто живет на этой земле, ни даже куда шел с этой картой принесенный им в жертву Будде толстый русский начальник. А значит, исправить ошибку было практически невозможно.

Он заметался и, прекрасно понимая, что это уже бесполезно, попытался стереть каплю, но только размазал ее. И тогда он остановился и заставил себя признать, что пора со всем этим заканчивать, и чем быстрее, тем лучше.

* * *

Этой же ночью, ближе к утру, специальный агент Дорф признал, что со всем этим пора заканчивать, а полученное из Берлина задание следует выполнять, и чем быстрее, тем лучше. Он встал из-за стола, расплатился с официанткой и нетвердой походкой прошел на зады этого с позволения сказать «ресторана». Постучал во вторую справа дверь, а когда ее приоткрыли, сунул в проем тяжелый сверток с деньгами.

– Передашь это Рыжему Пу. Скажешь, можно начинать.

Через два часа, уже на рассвете, шедших на службу в божий храм немецких миссионеров остановили три десятка китайцев. Один, самый главный, подал знак, и священников сбили с ног, принялись топтать, а когда те перестали подавать признаки жизни, китайцы выволокли трупы на площадь перед храмом, уложили на ступеньки и стремительно растворились в узких городских улочках.

А едва из храма выскочили монахи, наблюдавший за происходящим на улице из соседнего дома агент Дорф тяжело и все-таки не без облегчения вздохнул, прочистил горло и отправился спать. Он знал, что все остальное сделают без него – за это они там в посольстве и жалованье получают.

* * *

Поручик Семенов выскочил из барака, словно угорелый. Уклоняясь от бесчисленных тачек с землей, бегом передвигаемых китайцами, он помчался вдоль еще только насыпаемого участка полотна, но через две сотни метров притормозил. Путь плотно преграждала молчаливая, сплошь черноголовая толпа.

«Черт! Что это? Бунт? – мелькнуло в голове поручика, и он сам же себя подбодрил: – Вперед, офицер!»

Расталкивая крепкими плечами сгрудившихся у края полотна молчаливых китайцев, он продвинулся метров на восемь, когда вдруг заметил краем глаза нечто странное, повернулся и обомлел.

Из насыпи торчали ноги. Точнее, окровавленная и почему-то обнаженная задняя часть тела и длинные, тоже залитые кровью волосатые ноги со спущенными до щиколоток галифе.

«Русский?»

Семенов протиснулся ближе и замер. Два китайца маленькими штыковыми лопатками осторожно разгребали подмерзший грунт, а еще двое наклонились и попытались выдернуть мертвое тело за ноги; потащили… и толпа охнула и подалась назад.

Поручик сглотнул и мгновенно взмок; он уже знал, кому принадлежат эти пшеничные волосы на испачканном влажной землей затылке.

– Господи Иисусе! – выдохнул он и перевел взгляд ниже.

Между ног его мертвого друга торчал короткий, не более пяди длиной, деревянный колышек.

* * *

Утром 2 ноября 1897 года император Германии Вильгельм II получил долгожданное телеграфное сообщение:

«ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО ВСКЛ СЕГОДНЯ НОЧЬЮ КИТАЕ ЗВЕРСКИ УБИТЫ ДВОЕ НЕМЕЦКИХ МИССИОНЕРОВ ТЧК НАШИМ ПОСОЛЬСТВОМ ПЕКИНЕ ЗАЯВЛЕН ПРОТЕСТ ТЧК КИТАЙСКАЯ СТОРОНА СВОЮ ВИНУ ПРОИСШЕДШЕМ ОТРИЦАЕТ ТЧК КОНСУЛ ВАШЕГО ВЕЛИЧЕСТВА…»

Вильгельм бросил телеграмму на стол и улыбнулся. Санкцию на захват бухты Циндао он получил от Николая II еще в августе, когда они оба – возбужденные и удовлетворенные – ехали со смотра войск в Петергофе. С этого дня и поныне, почти три месяца подряд, германская эскадра томилась на рейде у Шаньдунского полуострова, и наконец-то повод для занятия бухты, а затем и всей стратегически важной для Германии области Цзяочжоу появился.

– Начинайте, – кивнул Вильгельм начальнику Генштаба. – И попрошу не мешкать. Теперь это дело – государственной важности…

* * *

Курбан видел, как Семенов ткнулся взглядом в торчащие из насыпи наспех присыпанные землей ноги своего друга, с четверть часа переживая происшедшее, бессмысленно смотрел, как рабочие вытаскивают окоченевшее, испачканное землей тело, грузят его на тачку и везут к зданию конторы, а потом, словно пьяный, двинулся прочь сквозь низкорослую – по плечо – толпу. Но в глазах поручика уже не было ужаса – только недоумение.

Шаман улыбнулся: духи снова сделали все безошибочно.

* * *

Поначалу, едва китайцы повезли труп к зданию конторы, Семенов дернулся было идти с ними, но его тут же словно окатило ледяным душем: Серафима!

От этой мысли поручик как-то сразу протрезвел и медленно, не без труда осознал, что как свидетель он совершенно бесполезен, а задержат его в военной прокуратуре минимум на три дня. Так что экспедиция уйдет на много верст вперед, а единственный источник денег для оставшейся в Петербурге Серафимы снова прервется.

«Черт… – выдохнул поручик. – Что же это такое?!»

Его словно преследовал злой рок – сначала Энгельгардт, а теперь еще и Гришка! И хотя смерть товарища по училищу была действительно ужасной, поручик никак не мог выбросить из головы главное – четкую связь между попыткой помочь ему восстановиться в Главном штабе и мгновенной смертью того, кто пытается это сделать. Все происходило так, словно кто-то немыслимо могущественный отчаянно не желал его возвращения в регулярные части русской армии.

Поручик испуганно огляделся по сторонам, так, словно рассчитывал увидеть таинственного недоброжелателя, и, само собой, не увидел никого, кроме толпы мелких и широколицых, возбужденно чирикающих на своем тарабарском языке китайцев.

И тогда он стиснул зубы и, разминувшись с конвоем из комендатуры буквально на пару минут, пошел вперед, вслед за отрядом; шанс нагнать его и, принеся извинения капитану Загорулько, продолжить хорошо оплачиваемое продвижение в Китай у Семенова еще оставался.

* * *

Поручик шел часа полтора, затем его немного подвез казачий пограничный разъезд, а затем он снова шел, и лишь к обеду взмокший и обессиленный Семенов нашел отряд – на привале.

– Где это вы пропадали, голубчик? – весело улыбнулся поручику Загорулько. – Ну, тунгус этот ваш, я понимаю, на охоту ходил, вон какой славный обед нам доставил… А вы?

Семенов ткнулся взглядом в улыбающегося ему толмача. Добыча и впрямь была славной – две молодые маленькие косули.

– И еще, Иван Алексеевич, – вспомнил Загорулько. – Вас добры молодцы из Никольской комендатуры обыскались. Не знаете, чего они от вас хотели?

Семенов охнул, да так и остался с раскрытым ртом. Он снова упустил свой шанс!

– Так чего им было надо? – напомнил о себе Загорулько.

– Это, скорее всего, ответ на рапорт Энгельгардта подошел. О моем восстановлении в Главном штабе, – убито произнес Семенов. – А я – дуррак! – вместо того, чтобы с отрядом оставаться, вино жрал!

Загорулько криво усмехнулся куда-то вбок.

– Только не рассчитывайте, что я вас еще раз отпущу. Хватит с меня, и так каждая шашка на учете, а послезавтра уже в Китае будем.

Поручик лишь сокрушенно покачал головой. Это он и сам понимал.

* * *

Узнав о захвате бухты Киао-Чао, или, как ее называют в Европе, Циндао, немцами, Ли Хунчжан первым делом послал запрос в германское посольство. И ответ пришел мгновенно: посол Его Величества Вильгельма II, нимало не смущаясь, разъяснял Его Превосходительству, что поскольку Китай не сумел защитить подданных Его Величества Вильгельма II, Германия намерена самостоятельно осуществить заслуженное китайцами возмездие и наказать всех виновных в подлом и зверском убийстве германских миссионеров – кто бы они ни были.

Ли Хунчжану стало плохо. Он уже представлял себе, как на это отреагирует Старая Будда. Сама совершившая немало роковых ошибок, Цыси не прощала своим подданным ровным счетом ничего.

«Русские! Вот кто должен помочь! – подумал Ли Хунчжан. – Как же вовремя мы согласились на эту дорогу!»

Нет, он понимал, что портить отношения со своим основным союзником в Европе Россия не станет, но надавить она могла, тем более что военный союз между Россией и Китаем был все-таки заключен.

Он сразу послал своего помощника в русскую дипломатическую миссию, однако прошел час, а затем и второй, а ответа все не было. И лишь спустя четыре часа взмыленный, как беговая лошадь, посланник вернулся и доложил, что русский посол долго не находил времени для аудиенции, а затем сказал, что не имеет на этот счет указаний из Петербурга.

– И все?! – изумился слывущий русофилом самый влиятельный сановник Поднебесной.

– Все, – кивнул мокрый от пота и бледный, как сама смерть, посыльный.

«Им нужно время, – понял Ли Хунчжан. – Это слишком серьезный вопрос…»

* * *

Экстренную депешу из Министерства иностранных дел его главе графу Муравьеву принесли прямо на заседание чумной комиссии. Граф быстро пробежал ее глазами, нервно улыбнулся и протянул депешу министру финансов Витте.

– Прочтите, Сергей Юльевич, это и вас касается.

Витте принял депешу, вчитался и обмер; в ней сообщалось о занятии бухты Циндао (Киао-Чао) военной немецкой эскадрой.

– Надеюсь, что это ненадолго, – поджал он губы и вернул телеграмму Муравьеву.

– А если нет? – испытующе посмотрел на главного финансиста России Муравьев.

– Тогда нам придется заставить их покинуть этот порт, – покачал головой Витте. – Уж вы-то должны это понимать.

Муравьев молча сложил телеграмму вдвое и ничего не ответил, а через несколько дней министры получили его записку, и свою позицию граф изложил в записке с военной прямотой: то, что немцы заняли Циндао, создало для нас благоприятнейший случай также занять один из китайских портов; лучше, если Порт-Артур или рядом находящийся Далянвань. А потом Его Величество Николай II пригласил министров прибыть в заседание для обсуждения этой записки.

– А вы что скажете, Сергей Юльевич? – заинтересованно наклонил голову Николай II, когда выслушал Муравьева.

– Ваше Величество, – поднялся со стула Витте. – Мы ведь сами провозгласили принцип неприкосновенности Китая. Только на основании этого принципа мы и заставили Японию покинуть Ляодунский полуостров, в том числе Порт-Артур и Далянвань! Более того, мы сами предложили Китаю оборонительный союз и обязались защищать его земли.

– Но только от Японии! – занервничал Муравьев. – Не передергивайте, Сергей Юльевич!

Витте прикусил губу, но отреагировать на выпад не счел нужным.

– Ваше Величество, я считаю подобного рода захват мерой возмутительной, – глядя прямо в лицо монарху, продолжил он. – Не к лицу России поступаться своим словом и предавать союзников. Не к лицу…

Николай II помрачнел, но прерывать Витте не стал.

– А кроме того, у нас превосходные отношения с Китаем, и мы уже начали постройку Восточно-Китайской дороги, – с напором продолжил Витте. – А захват нами портов несомненно заставит Китай ненавидеть нас, и тогда нам придется соединять Восточно-Китайскую дорогу еще и с Порт-Артуром – чтобы хоть как-нибудь обеспечить прочность владения этими пунктами!

– Вот и прекрасно! – снова не выдержал Муравьев. – А на что еще и нужна Восточно-Китайская дорога?

– А… действительно, Сергей Юльевич, почему бы и не присоединить Порт-Артур к нашей дороге? – заинтересовался император.

– Юг Китая – это не север, – покачал головой Витте, – на севере у дороги противников нет и еще лет сто не будет – там одни кочевники да охотники живут, а вот на юге Маньчжурии – Мукден – родина императорского дома. При таком варианте строительства возможны самые серьезные осложнения и самые для нас плачевные результаты.

Император посерьезнел, дослушал выступления министров до конца, но никто ничего нового к сказанному не добавил, и только морской министр прямо заявил, что обе эти бухты для военных целей непригодны и что гораздо удобнее иметь русский порт где-нибудь на берегу Кореи, поближе к открытому Тихому океану.

* * *

Его Величество Николай II был в затруднении. Первый проект присоединения Китая, Монголии и Тибета к Российской империи был представлен его отцу Александру III еще в 1893 году. Лекарь-бурят Жамсаран Бадмаев предложил создать из монголов и тибетцев армию, которая свергнет маньчжурскую династию Цин и установит в Поднебесной власть буддийских жрецов.

Бадмаев был свято убежден, что жрецы немедленно присягнут Александру III, поскольку тот является идеалом государя для всех народов азиатского Востока. А поскольку по восточным поверьям белый царь – воплощение богини Дара-Эхе, ему само Небо велело защищать Поднебесную от японцев и европейцев и строить при помощи трудолюбивых китайцев русские железные дороги и русские военно-морские базы. В общем, авантюра чистой воды.

Куда как более реалистичным виделся Николаю II подход статс-секретаря двора Александра Безобразова – частный капитал в соединении с военной силой.

Лучше всего эта схема должна была сработать в Корее, где Безобразов уже имел 100% акций Лесо-экспортного товарищества реки Ялу с правом эксплуатации корейских лесов в течение 99 лет. Ни имущественных, ни дипломатических претензий к такому частному лицу у японцев быть не могло в принципе. А между тем за пять-шесть лет под видом охраны концессии можно было ввести в Корею столько войск, сколько нужно, чтобы удержать эту страну – с ее угодьями, городами и превосходными бухтами – в составе России навечно.

Такой подход – вопреки возражениям прекраснодушного Витте – планировался и в Китае. Строим дорогу, понемногу вводя войска Охранной стражи, а там и для остального повод найдется. Просто и прагматично…

Однако захват немцами бухты Циндао несколько ускорил события, и теперь Николай II разрывался между желанием как можно быстрее решить «китайский вопрос» и необходимостью прислушиваться к мнению главного финансиста страны Витте. В том, что Россия к подобным действиям не вполне готова и последствия захвата ударят по стране больнее, чем хотелось бы, Витте был, безусловно, прав.

* * *

Уже этим вечером министр иностранных дел России граф Муравьев знал, что Витте окончательно проиграл, а значит, пора действовать. А еще через день граф получил отчетливо отдающее паникой требование китайской стороны осуществить союзнический договор и помочь выдворить немецкую эскадру и уже успевший высадиться десант с территории захваченной китайской области.

Михаил Николаевич лукаво улыбнулся: вот теперь все пошло как по нотам. Потому что, посоветовав Его Величеству принять предложение Вильгельма – разрешить Германии захват китайской бухты Циндао, – Муравьев не просто понимал, чем это закончится, он просчитал каждый ход. Более того, эту дипломатическую партию граф собирался отыграть «черными».

Он знал, что теперь от китайцев сплошной чередой пойдут именно такие панические послания, на что чиновники МИДа России начнут уклончиво говорить, что не все так просто и что нам ссориться с Германией – чуть ли не единственным союзником в Европе – как-то не с руки…

Тогда китайцы усилят напор и начнут намекать на возможное замораживание строительства КВЖД, которое и началось-то исключительно благодаря обещанию военной помощи.

«И вот тогда мы испугаемся, – потешно поднял брови Муравьев, – и скажем, что у нас в этом районе недостаточно военно-морских сил…»

Естественно, что китайцы сразу же поймают нас на беззастенчивой лжи. А затем торжествующе ткнут нас носом в курсирующую неподалеку эскадру контр-адмирала Дубасова и буквально навяжут нам разрешение войти в их территориальные воды – сами!

Граф самодовольно хохотнул: эта часть плана нравилась ему более всего.

К тому времени нашему посланнику в Китае Павлову уже разъяснят, что служба его работает из рук вон плохо; никаких сведений об активизации сил мировых держав в китайской акватории почти не поступает. И вот результат: Германия нарушила суверенитет дружественного нам Китая, а мы узнали об этом последними!

Муравьев улыбнулся. Он уже предвидел, как насмерть перепуганный Павлов мгновенно засыплет МИД телеграммами одна страшнее другой – и об активизации британского флота, и о происках португальцев, и все в таком духе. Вкупе с почти навязанным китайской стороной разрешением на присутствие военно-морских сил России в их акватории этого вполне хватит и чтобы высадить десант, и чтобы нейтрализовать прекраснодушных мечтателей типа Витте.

«А потом мы войдем в Порт-Артур и останемся там до тех пор, пока последний немецкий солдат не покинет территорию дружественного Китая…»

Муравьев самодовольно рассмеялся: кто-кто, а уж он-то, сам и посоветовавший Вильгельму занять Циндао при первом удобном случае, знал: немцы из этой бухты уже не уйдут никогда.

* * *

С того самого дня, как он случайно пролил каплю жертвенной крови на священную карту, Курбан не спал ни единой ночи. Едва наступала темнота, как на него обрушивались сонмы духов – застрявших в безвременье почти обезумевших от усталости и жажды вечного покоя воинов Хунгуз-хана, мирнадов безобидных, промышляющих мелкими услугами демонов, эдженов озер и рек… Все это выглядело так, словно кто-то взломал плотину между мирами и все живое и неживое хлынуло сюда, в срединный мир.

Курбан совершенно изнемог, пытаясь избавиться от постоянного «второго зрения», но ничто не помогало – ни бабушкины травы, ни маковый отвар, ни тем более опиум и смирна. И только БухэНойон все чаще и чаще подавал своему шаману явные знаки одобрения – огромным, перегородившим дорогу всему отряду красновато-красным быком, стадом пятнистых телят, а то и лично в тот короткий миг, когда солнце падает за край земли.

А потом он получил такой знак, о котором не смел и мечтать.

Отряд как раз приблизился к хребту Чжангуанцайлин, причем, вопреки совету Курбана, Загорулько решил свернуть с проторенной дороги и оценить проходы в южном направлении, в сторону Гирина – главного арсенала Поднебесной. А едва отряд углубился в небольшую узкую лощину, как сверху со всех сторон защелкали усиленные звонким эхом винтовочные затворы.

– Хунгузы, – констатировал Курбан и, подавая пример остальным, размашисто перекрестился.

– А чего они хотят? – запаниковал Загорулько.

– Оружие, – сжал губы Курбан, и вот тогда креститься начали все, потому что забрать оружие у казака можно, только когда он умер.

– Эй, аньда! – крикнули сверху по-монгольски. – А ты чего к орусам пристроился?

– Я с тобой под одно одеяло не ложился! – отрезал Курбан. – Аньдой не зови!

Сверху раскатисто, многоголосо захохотали, и горы умножили хохот в тысячи раз, так что лошади начали ржать и подыматься на дыбы.

– Чего они говорят? – заволновались казаки. – Эй, толмач! Переводи!

Но Курбан даже не повернул головы.

– Ты, я вижу, смерти не боишься, – вклинился в смех густой, сильный голос.

– Все в мешке будем, – парировал Курбан. Горы снова отозвались хохотом, потому что и это была чистая правда. Не видевших, как китайский палач складывает головы хунгузов в мешок, словно капусту, здесь не было.

– Скажи длинноносым, чтобы стояли смирно, – снова прорвался сквозь хохот все тот же голос. – Я с ними говорить буду.

– Что он сказал? – процедил сквозь стиснутые зубы подъехавший сбоку Семенов. – Ну?!

Курбан успокаивающе потрепал свою лошадь по гриве.

– Хунгуз говорить хочет. Сейчас спустится.

Казаки заволновались, загремели оружием, и Загорулько поднял руку.

– Спокойно, ребята… Что вы, как дети, право слово… Слышали же, люди поговорить хотят.

Курбан подавил саркастическую улыбку. На месте начальника отряда он бы хунгузам не доверял. А потом ветви молодого кедрача у тропы вдруг дрогнули, и к отряду выехали трое – монгол в огромной лисьей шапке и два китайца в потрепанных солдатских балахонах. Курбан удивился – обычно беглые китайские солдаты прибивались только к своим, но тут же собрался в комок и отбросил все лишние мысли. Он знал: сейчас будет разговор о цене за проход по этой территории, а по сути, о цене, которую готов заплатить отряд за свои жизни.

– Скажи им сразу: деньги мне не нужны, – презрительно скривился монгол.

– Он сказал, что деньги отбирать не будет, – удивленно перевел Курбан и быстро оглядел русских. Казаки сидели в седлах так напряженно, словно от степени прямоты их спин зависела их собственная жизнь.

– А что им надо? – старательно скрывая нервную дрожь, выдавил Загорулько.

– А что тебе надо? – перевел Курбан.

– Я хочу знать, правда ли, что русские хотят построить свою дьявольскую дорогу на нашей земле, – с вызовом поинтересовался монгол.

Курбан перевел.

– Скажи им, что наш царь договорился с Ее Величеством китайской императрицей, – сглотнул начальник отряда.

– Русские договорились с Орхидеей, – назвал, императрицу истинным, безо всяких титулов, именем Курбан.

– С этой старой шлюхой?! – возмутился монгол и повернулся назад, к своим. – Вы слышали?! Она отдала нашу землю орусам!

Горы отозвались возмущенным рокотом.

– Это не навсегда, – попытался объяснить суть дела Загорулько. – Речь идет о взаимовыгодной аренде…

– Убить их! – зарокотали горы, и Курбан уже видел: требование русские понимают и без перевода.

И тогда он поднял руку.

– Ты сказал, что это земля хунгузов?

– Всегда так было, – гордо выпятил подбородок монгол.

И тогда Курбан сунул руку за пазуху и вытащил бабушкин амулет.

– Клянусь честью моей семьи, вся эта земля принадлежит мне, – веско произнес он и подъехал поближе – так, чтобы потомок Хунгуз-хана мог рассмотреть семейную реликвию.

– Гурбельджин? – охнул монгол. – Ты из рода Гурбельджин?!

– У тебя хорошие глаза, – констатировал Курбан.

Чующие, что вся их судьба болтается на волоске, русские напряженно ждали, а монгол все никак не мог поверить своим глазам.

– Ты не можешь быть хозяином этой земли, – вдруг усмехнулся он. – И ты сам знаешь почему.

– Хочешь убедиться, что могу? – возразил Курбан, пришпорил лошадь и подъехал совсем близко.

Не слезая с коня, он расстегнул ватную куртку, задрал рубаху до подбородка, развязал шнурок на широких штанах и приспустил их до самого седла. И тогда китайцы растерянно переглянулись, а монгол побледнел и склонил голову.

– Прошу прощения, Ваше Величество.

* * *

Все это было похоже на сон: только что хотевшие, да и вполне способные перестрелять их всех бандиты тихо, без единого слова растаяли в зарослях молодого кедрача, и как только звуки копыт их маленьких мохнатых лошадей окончательно стихли, пошел снег.

Огромные белые хлопья полетели на черную мокрую землю, и в считаные секунды она вся стала пронзительно белой.

– Что ты ему сказал? – с немыслимым облегчением выдохнул Семенов.

– Что он им сказал? – загомонили казаки. – Что… что… что им… сказал?..

– Правду, – усмехнулся Курбан и туго затянул шнурок на штанах. – Они ведь здесь – почти все – от Хунгуз-хана род ведут.

– От Чингисхана? – на китайский манер исказил имя полководца подъехавший Загорулько.

Толмач кивнул.

– Дикие люди. Но старый закон помнят.

Так ничего и не понявшие казаки, не теряя времени, пришпорили лошадей, чтобы как можно быстрее вырваться из этого жуткого и опасного – случись драться – места. И только Семенова услышанное зацепило.

– Ты хочешь сказать, они помнят самого Чингисхана? – повернулся он к этому странному тунгусу.

– Они – его кровь, – пожал плечами Курбан.

– А ты?

– Я – нет, – презрительно скривился толмач. Семенов растерялся. Он привык считать, что здесь, всего-то в полутысяче верст от Халха-Монголии, Чингисхана почитают все – вплоть до обожествления.

– Но ты же о нем тоже знаешь? – заинтересовался он. – Расскажи.

Курбан горько усмехнулся и покачал головой.

– Он не стоит памяти, ваше превосходительство.

* * *

Курбан и впрямь считал, что Хунгуз-хан не стоит памяти, хотя именно с этим человеком всего теснее и всего больнее была связана история его собственного народа.

Когда-то это знал каждый житель земли богатыря Манджушри, но теперь лишь немногие помнили, что в те давние времена родство у здешних племен шло по матери и жених, пройдя ряд непростых испытаний, переходил в род невесты – если, конечно, мужчины рода невесты сочтут его достойным побратимства.

Поэтому отцу будущего «властелина вселенной» несказанно повезло, когда сильный и богатый род Алан, ведущий свое начало от самого Ата-Улана, принял его к себе в качестве нового мужа одной из вдов. Собственно, только поэтому Темуч-Эджен – или, как называли его китайцы, Темучжин – и получил право зваться этим славным именем угодий рода своей матери – «Исток трех Эдженов».

И уже тогда, в самом начале, стало ясно, что Аланы пригрели у теплой материнской груди племя змеи. Темучжин начал жизнь с немыслимого преступления: дождавшись, когда оба его единоутробных брата останутся без оружия, он припомнил им детские обиды, вызвал на ссору, расчетливо расстрелял из лука и стал старшим сыном в роду.

Темучжина не казнили лишь потому, что в нем текла та же кровь, что и в убитых им братьях, – священная кровь одной из женщин рода Алан. Великое небо, как же горевала мать! Но сердце – не камень, и она стала заботиться о тех, кто остался, а о непутевом Темучжине даже более других. Сосватала сына за девушку из сильного рода Борте, и снова Темучжин разбил ее сердце – попал за преступление в колодки – на долгих одиннадцать лет.

Понятно, что женщина из рода Борте не могла, да и не хотела ждать неудачливого колодника, и когда ее бывший муж вернулся, она уже воспитывала сына – Джучи. И вот на его жизнь Темучжин посягнуть побоялся – род Борте отомстил бы чужому по крови колоднику без малейших колебаний.

С той поры Джучи и стал главной занозой в черном сердце Темучжина, и лишь спустя много лет, когда Джучи вырос и мог по все тем же законам крови претендовать на куда более высокое, чем у приемного отца, положение в роду, Темучжин отыскал выход.

Решение было весьма эффективным; он просто заявил, что Джучи рожден от него, и этим сразу же сбросил большего, чем он сам, пасынка на один уровень со своими детьми. Многие знали, что это ложь, но связываться с мелочным и мстительным Темучжином к тому времени уже не рисковал никто.