Текст книги "Гордая любовь"
Автор книги: Робин Хэтчер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Чек оказался выписан на имя Ремингтона Уокера. Она снова и снова перечитывала это имя, словно пытаясь увидеть на его месте что-то другое, но ничего не менялось.
Итак, отец знал, что Ремингтон здесь. Он привез чек, выписанный на его имя. Он был знаком с Ремингтоном. Он его знал. Он…
Рука Ремингтона легла на плечо девушки.
– Либби, выслушай меня.
Она наконец сумела разглядеть сумму, указанную на чеке, и громко прочитала:
– Двести пятьдесят тысяч долларов. – Она недоверчиво покачала головой. – Четверть миллиона долларов.
Либби подняла глаза и встретилась с немигающим взглядом Нортропа Вандерхофа.
– Это и есть моя цена, отец? Так много? Я не знала. Никогда не представляла, что вы так меня цените.
– Либби, – снова попытался заговорить Ремингтон.
Она повернулась и внимательно на него посмотрела, словно пыталась найти в его взгляде то, чего там не было: «Скажи, что это неправда, Ремингтон. Скажи, что отец не нанимал тебя, чтобы отыскать меня. Скажи!»
Но он не стал ничего отрицать. Она прочла правду в его глазах, которые так долго оставались для нее загадкой. А может быть, следовало скрыть правду именно сейчас?!
– Я все могу объяснить, – только и сказал он.
– Что объяснить, молодой человек? – прервал его Нортроп громким, жизнерадостным тоном. Он сделал шаг вперед, чтобы взять Либби за руку и оторвать от Ремингтона. – Вы подтвердили свою репутацию лучшего детектива Манхэттена. Нет, черт побери, лучшего на всем Восточном побережье! Вы сделали то, чего не удалось добиться никому другому, а пытались очень многие, поверьте мне.
Нортроп развернул Либби к себе лицом, забрал из ее пальцев чек и снова заговорил:
– Не думаю, что вы захотите забрать с собой хоть что-то из этой дыры, Оливия. Но, если желаете, сделайте это прямо сейчас. Мы должны поторопиться на поезд.
Она ждала, что Ремингтон возразит, скажет, что это всего-навсего страшный сон, но он молчал. Он не мог ничего сказать, поняла Либби, потому что все, что говорил отец, – правда. Ремингтона наняли разыскать ее. Он появился в «Блю Спрингс», потому что выполнял то, за что ему платили. Ремингтон знал, как ее зовут, знал все ее тайны. Ремингтон отправил ее отцу телеграмму, а сейчас получил плату за предательство.
«Ты слишком много для меня значишь, чтобы позволить кому-то причинить тебе зло».
Еще вчера ночью ей казалось, что эти слова говорят о его любви, сейчас все выглядело совершенно иначе.
Слишком много, чтобы позволить кому-то причинить ей зло?
Она рассмеялась бы, если бы не боль в груди. Любой перевернул бы небо и землю вверх дном, чтобы уберечь ее ради награды, которую отец назначил за ее возвращение. Да, она многое значила для Ремингтона. Значила целое состояние! Он даже предложил ей стать его женой, лишь бы охранять понадежнее!
Он лгал ей. Все оказалось ложью! Даже прошлая ночь!
– Здесь нет ничего, что я хотела бы взять, – сказала Либби совершенно чужим голосом.
– Хорошо. Тогда нам пора отправляться. – Крепко сжимая локоть дочери, Нортроп повел ее к повозке.
Ремингтон быстро шагнул вперед.
– Тебе не нужно с ним ехать, Либби. Если ты только позволишь мне все объяснить…
Оливия окаменела, вся ушла в себя, словно укрылась в уединенном местечке, где никто не мог ее тронуть, никто не мог сделать ей больно.
– Объяснить что? – сказала она, эхом повторяя слова отца. – Ведь все это правда, не так ли?
– Да, но…
– Вы прекрасно выполнили свою работу, молодой человек, – прервал его Нортроп, вручая Ремингтону чек и забираясь в коляску рядом с Либби.
– А как же Сойер?
Слова Ремингтона лишь слегка задели ее, но не прорвались сквозь стену, которой она ото всех отгородилась.
– Мак-Грегор позаботится о Сойере. Скажи, я пришлю ему документы на ранчо. Скажи ему… – Она покачала головой и опустила глаза. – Попрощайся с ними обоими…
– Поехали, О’Рейли, – приказал Нортроп.
Коляска покатилась прочь от «Блю Спрингс», но Либби ни разу не оглянулась.
26
Сентябрь, 1890. Нью-Йорк
В гостиной дома Александра Харрисона на Пятой авеню было многолюдно и душно. В просторном зале собрался весь цвет нью-йоркского общества. Присутствующие что-то рассказывали друг другу, делились впечатлениями, их голоса сливались в единый несмолкающий гул. В соседнем с гостиной музыкальном салоне небольшой оркестр играл вальс «Голубой Дунай», нежные звуки скрипок с трудом перекрывали общий гул голосов.
Ремингтон стоял возле камина в компании трех молодых людей – приятелей по частному клубу. Как и все остальные мужчины, он был одет в вечерний костюм: белую рубашку с высоким, жестким воротником и широкими манжетами украшал черный бант-галстук, а белый жилет – ворот-шалька и два кармана. Иссиня-черный жакет и брюки контрастировали с белейшими перчатками. Так же, как и всех остальных, его любезно принимали в этот вечер в доме Харрисонов, потому что у него были соответствующие денежные средства, происхождение и связи. Самоубийство отца немного подпортило репутацию молодого Уокера, но все же Ремингтон считался весьма подходящей компанией для молодых незамужних девиц, присутствующих в зале.
Однако он пришел с целью увидеть только одну девушку. Он ждал Либби Блю.
Историю исчезновения дочери Нортропа в течение нескольких лет обсуждали во всех гостиных города. Невозможно было скрыть, что пароходный магнат нанимал детектива за детективом, чтобы отыскать свою дочь. Хотя все разговоры смолкали, как только появлялся сам Вандерхоф. И все-таки теперь все, казалось, совершенно спокойно поверили в историю о том, что Оливия Вандерхоф все эти годы самоотверженно ухаживала за больной подругой.
Слушая монотонную речь Чарльтона Бернарда, Ремингтон раздумывал над тем, до какой же степени власть и богатство способны извратить правду, как в мгновение ока или по воле такого человека, как Вандерхоф, могли измениться факты, память о прошлом да и сама история.
Чарльтон наконец завершил свою версию рассказа об Оливии Вандерхоф словами:
– Я слышал, она совершенно потрясена смертью подруги и не покидала «Роузгейт» с тех пор, как вернулась в Нью-Йорк.
Джордж Вебстер взглянул на хозяев дома, стоящих в противоположном углу комнаты.
– Пенелопа должна быть на седьмом небе от счастья, ведь мисс Вандерхоф выбрала именно ее вечер, чтобы впервые после возвращения появиться в обществе. Моя матушка точно позеленела от зависти. Она теперь три дня будет лежать в постели с мигренью, уж я-то ее знаю.
Присутствующие рассмеялись. Все, кроме Ремингтона.
– Говорят, мисс Вандерхоф – настоящая красавица, – заметил Майкл Ворсингтон.
Чарльтон и Джордж дружно закивали в знак согласия, а Ремингтон вспомнил, как Либби выглядела в то утро, когда он видел ее в последний раз около двух месяцев назад. Вспомнил ее искрящиеся ярко-зеленые глаза, манящую линию пухлых губ, блеск розовато-золотистых волос, разметавшихся по простыне, нежность матово-белой кожи. Ему казалось, что он снова слышит ее смех, одновременно невинный и соблазнительный. Чарльтон усмехнулся.
– Можете быть уверены, в «Роузгейт» после сегодняшнего вечера покоя знать не будут от посетителей, желающих оставить свои визитные карточки. Теперь, после возвращения в общество, у мисс Вандерхоф отбоя не будет от молодых людей, предлагающих руку и сердце.
Пальцы Ремингтона с силой сжали бокал.
– А ты подумываешь быть в их рядах? – Джордж подтолкнул приятеля локтем в бок.
– Если я захочу осчастливить родителей, то да, – ответил Чарльтон. – Ты хотя бы представляешь себе, насколько богат Вандерхоф? И его дочь – единственная законная наследница.
Ремингтон извинился, не в состоянии больше выслушивать эти шутки. Что бы они сказали, расскажи он сейчас, что именно он был детективом, разыскавшим. Либби. Что бы они подумали, если бы узнали, что Ремингтон видел куда больше женских прелестей красавицы, которую они сейчас весело обсуждали, чем их матушки посчитали бы допустимым?!
Уокер пробрался сквозь толпу, перебрасываясь несколькими словами с попадающимися навстречу знакомыми, но не давая втянуть себя в долгие разговоры. Наконец он отыскал тихий уголок позади огромной фарфоровой вазы, полной великолепных роз «Американская красавица». Устремив взгляд на входные двери, Ремингтон ждал, когда появится Либби, так же, как столько раз терпеливо поджидал у стен «Роузгейт» в надежде, что где-то промелькнет ее силуэт. Почти месяц он совершенно безрезультатно проводил у ее дома день за днем. Сегодня все будет иначе!
Полчаса спустя его ожидание было вознаграждено, но не Либби Блю.
В дверях гостиной собственной персоной появилась Оливия Вандерхоф. Ее волосы были уложены в высокую прическу, оставляя открытой длинную нежную шею, на которой, как и в ушах, сверкали великолепные бриллианты. На губах играл лишь намек на улыбку, а глаза смотрели вперед с холодным равнодушием, словно она вообще не замечала окружающих. На ней было элегантное неяркое розовое платье с изящными складками и турнюром, подчеркивающим ее узкую талию и высокие, округлые груди.
Она была само изящество, но Ремингтон предпочел бы снова увидеть ее во фланелевой рубашке и хлопчатобумажных брюках. Он предпочел бы увидеть Либби.
Пенелопа Харрисон, вторая жена Александра, была приятельницей Оливии – они вместе заканчивали школу. Девушки никогда не были особенно близки, но никто бы в это не поверил, наблюдая за тем, как радостно приветствует гостью хозяйка.
– Оливия, дорогая моя! Я так рада, что ты пришла к нам на вечер! – Пенелопа схватила Оливию за руку, наклонилась и расцеловала ее в обе щеки. Потом хозяйка дома повернулась к стоящему справа от нее молодому человеку. – Оливия, это мой муж, Александр Харрисон. Не думаю, что вы знакомы. Мистер Харрисон был в Европе, когда ты… когда ты уехала.
Александр, симпатичный мужчина лет тридцати пяти, поклонился.
– Очень приятно, мисс Вандерхоф. Моя жена с нетерпением ждала вашего приезда.
Оливия лишь слегка кивнула.
– Благодарю вас, сэр. Приятно с вами познакомиться.
Нортроп сделал шаг вперед и пожал руку Александру, извиняясь за опоздание.
– Моя жена внезапно заболела, и нам пришлось дожидаться доктора.
– Надеюсь, ничего серьезного, – сказала Пенелопа с искренней тревогой в голосе.
Нортроп покачал головой.
– Нет. Простая простуда, только и всего, как мне кажется. Моя жена – очень хрупкая и довольно болезненная женщина.
Это было неправдой. Анна не простудилась и вовсе не была болезненным созданием. Нортроп запретил матери Либби появляться на приеме в доме Харрисонов. Это было сделано, чтобы наказать ее.
– Достаточно того, что моя дочь выглядит не веселее покойничка! – кричал он Анне незадолго до отъезда, оглашая воплями весь дом. – Я не позволю вам бродить там, словно вы в глубоком трауре. Я извинюсь за вас.
Бедная матушка! Пенелопа обняла Оливию.
– Тебя так долго не было, Оливия. Позволь я представлю тебя моим гостям. Уверена, твой отец не будет возражать, если я украду тебя на некоторое время.
Оливии было совершенно безразлично, украдут ее у отца или нет, познакомится она или нет с остальными гостями. Для Оливии все потеряло смысл с того момента, как она села в повозку и покинула…
Она заставила себя отбросить воспоминания. Освободившись от воспоминаний, она почувствует себя гораздо лучше. Она сможет выжить, только если не позволит себе думать о том, что было. За прошедшие недели Либби прекрасно научилась уходить от воспоминаний, стирать их из памяти, освобождаться от них раньше, чем они успевали нахлынуть и причинить боль.
Именно потому, что все теперь лишено смысла, она может быть такой, как желает отец, делать то, что он требует. Сегодня вечером он захотел повезти ее на прием к Харрисонам.
Интересно, кто из присутствующих может стать претендентом на ее руку, размышляла Оливия. Грегори Джеймс давно нашел и повел к алтарю другую наследницу миллионов, но вокруг оставалось немало молодых людей, нуждающихся в богатой невесте. Замужество – единственная причина, из-за которой отец мог настоять на посещении этого вечера. Нортроп ничего и никогда не предпринимал без причины или конкретной цели.
– Джентльмены, посмотрите, кого я вам привела! – объявила Пенелопа, заставляя Оливию вернуться из прошлого в настоящее. – Оливия, ты помнишь мистера Бернарда и мистера Вебстера?
Она холодно улыбнулась каждому из молодых людей. Дед Чарльтона Бернарда сколотил состояние на торговле недвижимостью. Возможно, но не слишком вероятно, что это предназначенный ей партнер. Семейство Джорджа Вебстера владело ткацкими фабриками в северной части штата Нью-Йорк. Не очень похоже, что деньги такого рода могут интересовать ее отца. Нортроп предпочел бы зятя с соответствующей родословной, чтобы прибавить ее к своим богатствам.
– А это – Майкл Ворсингтон. Он переехал в Нью-Йорк из Атланты несколько лет назад и всех нас просто очаровал своим южным шармом.
– Приятно познакомиться, мисс Вандерхоф. – Майкл взял ее затянутую в перчатку руку и поднес к губам. – Позвольте выразить вам мои соболезнования. Я понимаю, совсем недавно вы потеряли очень близкого вам человека.
В ее сознании моментально встала картина: неровные горные хребты, золотистые тополя и зеленые сосны, пастбища, по которым бродят овцы с густой шерстью, черно-белые щенки, носящиеся по пышной траве, бревенчатый дом, Сойер и…
Она напряженно замерла.
– Благодарю вас.
– Позвольте также сказать, что молва о вашей красоте все-таки не смогла подготовить меня к ошеломляющей действительности.
«Ты такая красавица…»
Оливия тяжело сглотнула, стараясь не вспоминать обожаемое лицо, не желая представлять себе тот момент, когда он говорил ей эти слова.
В который уже раз ее сердце спряталось за броней холодной вежливости.
– Благодарю вас еще раз, мистер Ворсингтон.
Пенелопа хлопнула юношу веером по руке.
– Веди себя прилично, Майкл Ворсингтон. Мистеру Вандерхофу может не понравиться, что ты так развязно разговариваешь с его дочерью при первой же встрече. – И, засмеявшись, она потащила Оливию прочь от трех холостяков.
Оливия механически двигалась дальше, подавала руку для поцелуев, не чувствуя их, произносила соответствующие слова, не слыша, что говорят ей, смотрела людям в глаза, ничего при этом не видя. Она заставляла себя улыбаться, когда понимала, что от нее ждут именно этого, держалась прямо, словно королева.
Она все делала великолепно, именно так, как ожидали от дочери Нортропа Вандерхофа.
Ремингтон наблюдал за этой загадочной сценой с болью в сердце. Он понимал, что скрывается за неприступной внешностью, видел хрупкую женщину, спрятавшуюся под невидимой оболочкой, и знал: именно он является причиной того, что с ней происходит.
«Прости меня, Либби».
Он сделал бы и отдал бы что угодно, лишь бы добиться ее прощения, вернуть ее любовь. Это привело его в Нью-Йорк. Это привело его сегодня вечером к Харрисонам.
После того, как Либби покинула «Блю Спрингс», Ремингтон места себе не находил от сознания собственной вины. Какое-то время он думал обосноваться на ранчо, постараться забыть обо всем остальном и просто жить там, где все напоминало ему о Либби. Воспоминания о ней были повсюду. В доме. В сарае. На выгоне. В лагере пастухов. На летних пастбищах. Повсюду.
Но этого оказалось недостаточно. Во всяком случае для него. Да и для Сойера тоже. Поэтому они вместе приехали в Нью-Йорк. Они приехали, чтобы вернуть свою Либби, и не собирались уезжать назад без нее.
Стоя в шумной толпе он заметил, как Либби освободилась от Пенелопы Харрисон и направилась к стеклянным дверям, ведущим во внутренний дворик. Незаметно выскользнув из своего укрытия, он последовал за девушкой, понимая, что его час наконец пробил.
Оливия с облегчением вдохнула свежий воздух, радуясь, что ей наконец удалось выбраться из толпы. Она давно отвыкла от таких многолюдных сборищ. Сколько лет ей не приходилось бывать на подобных вечерах! Она совершенно забыла, что это такое – шум, жара, толчея, невозможность свободно двигаться.
Сделав еще несколько вдохов, Оливия медленно побрела через двор, направляясь к просвету между высокими кустами, подальше от сверкающих огней, пробивающихся через стеклянные двери. Но даже в саду, отгороженном от дома двором и кустарником, Оливия не могла найти покоя. Может, оттого, что сад оказался слишком мал. Справа и слева почти вплотную к нему возвышались жилые дома, еще один такой же дом стоял в противоположном конце аллеи. Девушке показалось, что она попала в ловушку или в тюремную камеру. Ей так не хватало широких горизонтов и просторных долин, не хватало…
Только не вспоминать!
Опустившись на мраморную скамью, Оливия закинула голову и посмотрела наверх. Такой крохотный лоскуток бархатисто-черного неба! Так мало звезд! Она знала такое место, где звезды, казалось, уходили прямо в вечность. Такое место…
Не вспоминать!
Оливия крепко зажмурила глаза и низко опустила голову. Ну почему именно сегодня ее так угнетают эти мысли. Все это не имеет больше никакого значения. Абсолютно никакого.
Лучше обо всем забыть. Гораздо лучше обо всем забыть.
Безусловно, толпа, в которой она могла затеряться, давала ей одно существенное преимущество: думать о прошлом становилось гораздо труднее. Ей, пожалуй, следует вернуться в дом, прежде чем…
– Привет, Либби.
У девушки перехватило дыхание. Казалось, что на грудь свалился огромный, тяжелый камень.
– Я скучал по тебе.
«О Боже, сжалься надо мной!»
– Либби?
Ремингтон приблизился к ней, и Либби повернулась. В тени высокого кустарника он напоминал скорее собственную тень, и все-таки она прекрасно его видела каким-то внутренним зрением. Она видела его обворожительную улыбку, блеск синих глаз, слегка волнистые черные волосы. Видела широкие плечи и длинные ноги.
Но она видела и его ложь. Слышала, как он обманывал ее.
Оливия поднялась со скамейки.
– Я не знала, что вы в Нью-Йорке, мистер Уокер.
– Я приехал несколько недель назад. Мне пришлось потратить немного времени, чтобы закончить дело с Бэвенсом. Он никогда не сможет снова потревожить тебя, Либби. Он до старости будет сидеть за решеткой. Может, он там и умрет. – Уокер сделал еще одни шаг по направлению к девушке. – Я хотел увидеть тебя с того самого момента, как приехал. Я ждал возможности поговорить с тобой наедине.
Оливия заставила себя надеть маску безразличия, спрятать от этого человека свое сердце.
– Не представляю, что мы могли бы сказать друг другу.
Либби сделала шаг, чтобы обойти Ремингтона, но он ласково и решительно взял ее за руку.
– Либби…
Она посмотрела прямо ему в глаза.
– Я предпочла бы, чтобы вы так меня не называли.
– Но…
– Оставьте меня в покое, мистер Уокер. Нам не о чем разговаривать. Лучше забыть о прошлом.
– Я привез твой медальон. Ты оставила его, когда…
– Он мне не нужен.
– Либби…
– Ничего не нужно.
Они надолго замолчали. Потом, не встретив никакого сопротивления со стороны Ремингтона, она высвободила руку и пошла через двор в дом.
– Либби, со мной приехал Сойер. Он хотел бы с тобой повидаться.
Либби тихо вскрикнула от неожиданности и резко повернулась.
– Ты привез Сойера в Нью-Йорк? – почти шепотом спросила девушка.
– Да.
«Не глупи. Слишком поздно. Ты ничего не можешь сделать для Сойера. Больше ничего».
Ремингтон протянул руку.
– Вот моя визитная карточка. По утрам Сойер всегда бывает дома, с гувернером. Если ты не хочешь встречаться со мной, по крайней мере зайди повидать Сойера.
Вопреки тому, что советовал ей разум, Оливия взяла карточку и, опустив глаза, ничего не замечая вокруг, стараясь ничего не видеть и ни о чем ни думать, направилась к дому.
Оттуда доносились прекрасные звуки музыки, Либби услышала, как оркестр заиграл вальс Чайковского.
– Помнишь, как мы танцевали однажды вечером? – тихо спросил Ремингтон. – Потанцуй со мной еще раз, Либби.
– Нет, – прошептала она.
– Я не хотел причинять тебе боль. Я люблю тебя.
Она отпрянула, словно он нанес ей удар.
– Мистер Уокер, – сдавленным голосом выговорила девушка, – из всей лжи, которую вы на меня обрушили, эта – самая жестокая.
Оливия резко повернулась и быстро вошла в дом. Она, казалось, очнулась ото сна, и визитная карточка Ремингтона, медленно кружась, опустилась на землю.
27
Ремингтон смотрел на янтарную жидкость в стакане, думая, как приятно будет сейчас выпить глоток. Все свои переживания, чувство вины и самобичевание он хотел бы утопить на дне бутылки. Но, даже если напиться до потери памяти, это не поможет найти ответы на мучающие его вопросы.
Уокер отставил стакан и повернулся к камину, наблюдая, как языки пламени лижут поленья на решетке.
Прошла почти неделя с тех пор, как он видел Либби на балу у Харрисонов, а она так и не пришла навестить Сойера. Ремингтон не мог даже предположить, что она устоит перед искушением повидать мальчика, ведь она любила его, как собственного ребенка. Он не сомневался в том, что Либби придет.
Молодой человек откинулся на обтянутую кожей спинку кресла и закрыл глаза, осознавая жестокую правду: она ненавидит его больше, чем любит Сойера.
Слишком много ненависти…
Но как эту ненависть победить, если он не может даже поговорить с ней, объяснить, что произошло, рассказать, что не собирался брать деньги ее отца, что в телеграмме, которую он отправил Нортропу, он не выдавал Либби, что Вандерхоф полностью исказил ее содержание.
Каким же он был глупцом! Ему следовало принять меры, чтобы замести собственные следы. Он должен был догадаться, что будет не последним детективом, был обязан отвести Нортропа и его ищеек от Либби. Проклятье! Как много следовало сделать по-другому!
Ремингтон склонился вперед, опершись локтями о колени.
Сидеть и думать о том, что следовало, а чего не следовало делать, – пустое занятие. Таким образом не вернуть Либби, не освободить ее от железной хватки отца.
Однако Ремингтон не мог запросто прийти к Вандерхофам и вручить свою визитную карточку, чтобы повидать Либби. И, не пытаясь это сделать, он понимал, что ему заказан вход в этот дом. Но, даже если ему удастся проникнуть внутрь, Либби откажется с ним разговаривать. Нет, лучше всего найти возможность встретиться с Либби вне «Роузгейта». А это означает, что он должен активнее посещать светские рауты. И, следовательно, участвовать в «параде холостяков». Придется получать приглашения во все приличные дома, на все ужины, приемы и балы. Ремингтон поднялся и прошел через комнату к камину. Облокотившись на каминную полку, он, прищурившись, смотрел на языки пламени.
Родственные связи всегда позволяли Ремингтону свободно вращаться в соответствующих кругах нью-йоркского общества, но он никогда не задумывался над тем, чтобы извлечь из этого какую-то пользу. Напротив, он сосредоточил все свои усилия на том, чтобы немедленно, но верно собственными силами увеличить свой капитал. Ему удалось познакомиться с нужными людьми с Уолл-стрит и с их помощью удачно вложить деньги. Время от времени он ужинал в домах этих бизнесменов, встречался с их женами и дочерьми, но никогда не проявлял никаких матримониальных интересов. Ремингтон преследовал только одну цель – найти способ уничтожить Нортропа Вандерхофа.
Уокер с силой ударил кулаком по каминной полке. Каким же дураком он все-таки был! Каким слепцом! Каким бездумным глупцом!
– Я не сдамся, Либби, – поклялся он. – Я никогда не сдамся!
Ужин в «Роузгейт» обещал быть не слишком большим приемом. За столом сидели человек тридцать гостей, в основном из старейших семейств Нью-Йорка, вокруг которых с начала века постепенно складывалось избранное манхэттенское общество. Среди присутствующих были, правда, некоторые исключения, и главное – Спенсер Ламберт, виконт Челси, наследник титула десятого графа Нортклиффского.
Виконт сидел слева от Оливии и был чрезвычайно к ней внимателен, пока друг друга сменяли одно за другим первые десять блюд. Он пытался развлечь ее историями о своих приключениях на диком американском Западе, жалуясь, что не удалось встретиться с американским бизоном, но восторженно рассказывая о победе над медведем-гризли и лосем.
Без сомнения, Спенсер был тем самым человеком, которого отец выбрал ей в мужья. Оливия ни секунды не сомневалась в этом, хотя пока не было сказано ни слова. «Интересно, – размышляла Либби, – огорчит ли виконта тот факт, что новобрачная окажется не настолько невинной, насколько подобало бы невесте будущего графа. С другой стороны, если английскому лорду необходимо набить свои сундуки деньгами, может, он окажется не столь уж привередлив».
– Должна вам сказать, лорд Ламберт, – прощебетала через стол Пенелопа Харрисон, – мы безумно рады, что вы вернулись в Манхэттен.
– Я тоже, – ответил молодой человек, не отводя взор от Оливии. – На самом деле рад.
Она постаралась заставить себя улыбнуться, но не слишком успешно. Либби понимала: что бы она ни делала, что бы ни говорила, это не имеет значения. Ее замужество почти не зависит от милашки Спенсера Ламберта, зато полностью от того, какое приданое предложит ее отец.
Оливия повернулась и обвела взглядом длинный стол. Нортроп восседал во главе, мерцающее сияние свечей почти не позволяло разглядеть его лицо. Сколько же он заплатит, чтобы выдать ее замуж за этого англичанина? Он потратил целое состояние только на то, чтобы найти и вернуть ее домой. Какую же сумму выделит он теперь, чтобы отправить дочь подальше от дома?
Ходят слухи, что Энсон Стейджер отвалил миллион долларов ради того, чтобы его дочь Элен стала леди Артур Батлер. А Лили Хаммерсли, как поговаривают, стала герцогиней Мальборо за четыре миллиона долларов. Бывшая Анита Мерфи пополнила ряды богатых американских наследниц в Англии за два миллиона.
«Сколько же ты дашь за меня, отец?» Она снова обратила свое внимание на Спенсера, разглядывая его холодным, отсутствующим взором. Он показался ей довольно симпатичным: золотистые волосы, светло-карие глаза, узкое лицо с чисто выбритым подбородком. Он был на несколько лет старше Оливии. Может, ему еще не исполнилось тридцати.
Он захочет иметь наследника. После того, как его опустевшая казна наполнится деньгами, то есть произойдет то, ради чего на самом деле и затевается вся эта женитьба, ему понадобится сын, которому можно будет передать титул.
Оливия вдруг вспомнила мальчугана со взъерошенными темно-каштановыми волосами и темно-карими шаловливыми глазами, и сердце ее сжалось от боли. Сойер здесь, в Манхэттене. Она не забыла адрес дома Ремингтона на Медисон-авеню, словно он навсегда врезался ей в память. Память мучила и тревожила ее, звала навестить мальчика.
Ее отъезд, должно быть, причинил боль Сойеру.
Она даже не написала ему прощальной записки. Он и так уже потерял обоих своих родителей. Правильно ли она поступила, покинув его таким вот образом?
Если бы она могла пойти к нему… Если бы она могла попытаться объяснить ему, почему ей пришлось уехать… Если бы она могла дать ему знать, что любит его и всегда будет о нем Помнить, даже если их разделит целый океан или континент…
Если бы она только могла пойти к Сойеру! Но это означало увидеться и с Ремингтоном. Оливия чувствовала, что пока не готова к подобному испытанию.
Анна Вандерхоф сидела на противоположном от мужа конце стола, играя роль радушной хозяйки с легкостью, появившейся после многих лет постоянной практики. Гости справа и слева от нее ни секунды не ощущали себя покинутыми. Она вовлекала их в разговор, ненавязчиво заставляя рассказывать о себе, смеясь, когда следует, и одновременно присматривая за слугами, меняющими блюдо за блюдом, следя за тем, чтобы у всех гостей были наполнены бокалы и никто ни в чем не нуждался. И все-таки все ее мысли занимала дочь. Глядя сейчас на Оливию, Анна чувствовала, что сердце ее готово разорваться на части. Она прекрасно помнила, как выглядела ее дорогая девочка, когда вернулась в «Роузгейт». Она видела глубочайшее разочарование и опустошенность в зеленых глазах дочери. Анна поняла, что в Айдахо с Оливией что-то случилось, Произошло нечто, что заставило ее вернуться в Нью-Йорк без борьбы, нечто куда более существенное, чем тот факт, что ее отыскали детективы Нортропа.
Однако Анна оказалась совершенно бессильна сделать хотя бы что-то для дочери. Если бы только Оливия захотела поговорить об этом, рассказать, что произошло! Но дочь замкнулась в себе, и, что бы Анна ни говорила и ни делала, ничего не помогало.
Она снова обвела взглядом длинный стол. На белой скатерти поблескивал тончайший китайский фарфор, сверкали серебро, хрустальные бокалы и подсвечники с высокими тонкими свечами. Анна смотрела на мужа, мысленно задавая ему вопрос: «Что вы сделали, Нортроп? Что вы сделали с Оливией?»
– Похоже, виконт просто очарован вашей дочерью, миссис Вандерхоф, – заметил сосед справа, отрывая Анну от размышлений.
Анна снова взглянула на Оливию, обратив на сей раз внимание и на Спенсера Ламберта.
– Да, действительно, – ответила она.
Если уж Нортроп взялся за дело, их дочь в один прекрасный день станет графиней. Оливия Ламберт, графиня Нортклиффская. Но будет ли она счастлива, тревожилась Анна. Ведь счастье Оливии значило для нее куда больше, чем все титулы и родовые замки Англии.
«Если бы только она рассказала мне, что с ней случилось!»
Ремингтон открыл дверь в спальню Сойера. Свет из коридора нарисовал светлую полоску на коврике возле кровати. Молодой человек прошел прямо по яркой дорожке в комнату.
– Сойер?
Мальчик сразу же открыл глаза.
– Извини, что разбудил тебя.
– Я не спал.
Ремингтон сел на краешек кровати.
– Сойер, у меня появилась идея, как нам, может быть, удастся добиться, чтобы Либби по крайней мере поговорила с нами. Ты мне поможешь?
– Но мы ведь ради этого сюда и приехали, правда? – быстро ответил мальчик. – Что я должен сделать?
– Понимаешь, Либби ведь сердита не на тебя. На меня. Она очень хочет тебя увидеть. В этом я не сомневаюсь. Мы только должны напомнить ей, что ты не вернулся в «Блю Спрингс», а по-прежнему находишься здесь; в Нью-Йорке.
– И тогда она придет к нам в гости, – закончил Сойер за Ремингтона.
– Точно.
– И тогда, может быть, она захочет увидеть и тебя.
– Если повезет.
Сойер положил руку на плечо Ремингтона.
– Она захочет. Я знаю.
Ремингтон надеялся, что мальчик прав.
