Текст книги "Кома"

Автор книги: Робин Кук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Доктор Колберт посмотрел на него:

– Минут пятнадцать-двадцать.

Он взял в руку иглодержатель, поданный Пенни. Только он начал шить, как Берман пошевелился. Одновременно Гудмен почувствовал некоторое сопротивление при очередном нажатии на вентиляционный мешок – Берман пытался дышать сам. Давление сразу поднялось до 110/80.

– Он приходит в сознание, – сказал доктор Колберт, стараясь разобраться со слоями тканей в ране.

– Я ему сейчас добавлю наркоза, – ответил Гудмен. Он ввел еще кубик инновара из подсоединенного к капельнице шприца, Позднее он признавал, что это было ошибкой. Нужно было ограничиться только фентанилом. Кровяное давление снизилось до 90/60, и наркоз опять стал глубоким. Пульс сначала подпрыгнул до 80, а затем упал до 72.

– Вот сейчас нормально, – прокомментировал доктор Гудмен.

– Отлично. Пенни, хромированный шовный материал, – сказал Колберт.

Ординатор успешно ушил суставную сумку и принялся за подкожные слои. Все молчали. Мери Абруцци присела в уголке и включила маленький транзистор. Из него полилась слабая музыка.

Доктор Гудмен делал последние записи в листе анестезии.

– Кожные швы, – произнес доктор Колберт, выпрямляясь из полусогнутого положения.

Новый иглодержатель с тихим шлепаньем оказался в ожидающей его раскрытой ладони. Мери Абруцци выплюнула старую и сунула в рот свежую жевательную резинку, приподняв нижний край маски.

Началось все с желудочковой экстрасистолы. Глаза Гудмена уперлись в кардиомонитор. Хирург-ординатор попросил еще шить. Доктор Гудмен увеличил подачу кислорода, чтобы вымыть из легких закись азота. За этим последовали еще две экстрасистолы, и частота сердечных сокращений возросла до 90 ударов в минуту. Изменение в разносящемся по операционной сердечном ритме заметила операционная сестра и вопросительно глянула на доктора Гудмена. Увидев, что он в курсе, она снова занялась своей работой, подавая хирургу иглодержатель с заправленной иглой всякий раз, когда он протягивал руку.

Доктор Гудмен прекратил подачу кислорода, полагая, что сердечная мышца могла оказаться чувствительной к его высокой концентрации, несомненно создавшейся в крови. Позже он тоже признал, что это могло быть ошибкой. Он продолжил продувать легкие Бермана сжатым воздухом. Берман все еще не начинал дышать сам.

Сразу же после этого на экране монитора проскочили несколько ранних желудочковых экстрасистол, и сердце самого доктора Гудмена ушло от испуга в пятки. Он прекрасно знал, что серии таких ранних экстрасистол часто бывают предшественниками остановки сердца. И его руки заметно дрожали, когда он нагнетал воздух в манжету тонометра. Давление стало 80/55, оно упало без видимых причин. Частота появления экстрасистол возросла. Звуковые сигналы кардиомонитора звучали все чаще и чаще, крича об опасности. Глаза доктора Гудмена лихорадочно обегали аппарат для анестезии и резервуар для поглощения углекислоты. Его мозг судорожно работал в поисках объяснения происходящего. Пароксизмы тахикардии полностью вытеснили с экрана монитора нормальные сердечные сокращения, и зеленая точка со светящимся следом чертила почти беспорядочную линию.

– Что это за чертовщина?! – сердито воскликнул доктор Колберт, отрываясь от своих швов.

Доктор Гудмен не ответил. Его трясущиеся руки нащупали шприц.

– Лидокаин, – закричал он развозящей сестре.

Он сдирал пластиковый футляр с иглы, тот не поддавался.

– Боже мой! – воскликнул он и бросил шприц в стенку в полной беспомощности.

Он стащил пластиковую упаковку с другого шприца и снял пластмассовый наконечник с иглы. Мери Абруцци протянула ему флакон с лидокаином, но из-за сильной дрожи в руках он не с первого раза смог схватить его и проколоть иглой резиновую пробку флакона.

– Твою маму, парень собирается отдать концы, – не веря самому себе, произнес доктор Колберт.

Он уставился на монитор, продолжая сжимать в правой руке иглодержатель, а в левой – зажим.

Доктор Гудмен наполнил шприц лидокаином, флакон упал на пол и разбился. Сдерживая дрожь в руках, он попытался воткнуть шприц в трубку капельницы, но преуспел лишь в том, что уколол до крови свой собственный указательный палец. Завершая картину, из транзистора неслось унылое завывание Глена Кемпбелла.

Доктор Гудмен еще не успел ввести лидокаин в капельницу, как вдруг монитор внезапно вернулся к своему спокойному предкризисному ритму. Доктор Гудмен, не веря своим глазам, глядел на привычный нормальный след электронного сигнала. Затем он схватился за вентиляционный мешок и наполнил легкие Бермана. Кровяное давление поднялось до 110/60, а пульс замедлился до 70. Капли пота выступили на лбу доктора Гудмена, одна из них сползла на переносицу и упала на лист назначений. Его собственное сердце билось с частотой более 100 ударов в минуту. Он подумал, что клиническая анестезиология не всегда бывает однообразно скучной.

– Бога ради, что это было? – спросил доктор Колберт.

– Не имею ни малейшего представления, – сказал доктор Гудмен.

– Давайте заканчивать. Я хочу разбудить этого парня.

– Может, кардиомонитор сломался, – с надеждой сказала Мери Абруцци.

Ординатор наложил последние швы. Несколько минут доктор Гудмен ждал, пока они снимут жгут. Когда же его убрали, пульс слегка ускорился, но быстро вернулся к норме.

Ординатор стал накладывать гипс на ногу Бермана. Доктор Гудмен пока продолжал вентилировать легкие Бермана, одним глазом следя за кардиомонитором. Все было нормально, и Гудмен стал заполнять лист анестезии в промежутках между нажатиями на мешок. Когда гипс наложили, Гудмен выждал несколько мгновений, надеясь, что Берман начнет дышать сам, но этого не происходило. Доктор посмотрел на часы – 12.45. Ему захотелось дать Берману препарат – антагонист фентанила, чтобы нейтрализовать эффект угнетения дыхания, но в это же время он хотел уменьшить до минимума количество получаемых больным лекарств. Его собственная влажная от волнения и липкая кожа живо напомнила ему, что случай Бермана из ряда вон выходящий.

Гудмен подумал, придет ли Берман вообще в себя, если до сих пор не делает попыток дышать. Он проверил роговичный рефлекс – ничего. Приподняв веко Бермана, Гудмен увидел нечто очень странное. Обычно при действии фентанила и других сильных наркотиков зрачок сильно сужался. А зрачок Бермана был таким огромным, что занимал практически всю радужку. Гудмен достал карандаш-фонарик и посветил Берману в глаза, но зрачок не реагировал. Не в силах поверить в случившееся доктор Гудмен снова и снова светил фонариком, пока не убедился, что глаза его не обманывают. И тогда он прошептал: "Боже милосердный!"

Понедельник, 23 февраля
12 часов 34 минуты

Для Сьюзен Уилер и четырех ее товарищей стремительный бросок к лифтовому холлу прекрасно соответствовал их представлениям о клинической медицине, как о чем-то, требующем напряжения всех сил. В их безудержном натиске было что-то драматическое. Изумленные больные, в ожидании своих врачей сидевшие в коридоре и перелистывающие старые номера «Нью-Йорк Мэгэзин», завидя несущуюся группу, поджимали ноги. Они провожали удивленным взглядом бегущих людей, придерживающих на ходу выпрыгивающие из карманов ручки, фонарики-карандаши, стетоскопы и другие атрибуты врачебной профессии.

Головы больных, как по команде, поворачивались вслед удаляющейся по коридору группе. В голове у каждого возникла мысль – вот врачи спешат на срочный вызов, и каждый удовлетворенно отмечал, как ревностно они бегут выполнять свой долг. Воистину, Мемориал был великой больницей.

Возле лифта возникло моментальное замешательство. Беллоуз давил на кнопку "Вниз" так, как будто этот кусочек пластика мог ускорить движение лифта. Указатели этажей над всеми лифтовыми дверьми показывали, что лифты неспешно поднимаются, останавливаясь на каждом этаже, чтоб неторопливо выгрузить и принять пассажиров. Для случаев крайней срочности рядом с лифтами был предусмотрен телефон. Беллоуз схватил трубку и вызвал дежурного. Тот не ответил. Бывало, дежурные в Мемориале отвлекались минут на пять, чтоб звякнуть домой.

– Чертовы лифты, – прошипел Беллоуз, в десятый раз тыкая в кнопку вызова лифта. Его глаза прыгнули с дверей, ведущих на лестничные пролеты, на лифтовой указатель. "Лестница", – наконец решительно сказал он.

Через секунду группа влетела на лестницу и начала свой длинный спиралевидный марш-бросок с десятого этажа на второй. Лестница казалась бесконечной. Прыгая через две-три ступеньки, они совершали бессчетные левые повороты. Миновали шестой этаж. На четвертом притормозили до шага, так как из-за отсутствия лампочки в пролете царила темнота. Затем снова побежали.

Файрвизер стал замедлять ход, и Сьюзен обошла его на повороте.

– Я не понимаю, какого черта мы так несемся, – пропыхтел он, когда Сьюзен сравнялась с ним. "Пока парадом командую Беллоуз и ему подобные, я не могу что-либо предположить. Что будет дальше – не знаю, но и не хочу высовываться".

Файрвизер перешел на медленный шаг и быстро отстал. Сьюзен подбегала к площадке третьего этажа, когда услышала, как Беллоуз колотится в запертую дверь на втором. Он изо всех сил завопил, чтоб ему открыли, и его голос разнесся по лестничной клетке, отражаясь и замирая. Когда Сьюзен достигла второго этажа, дверь уже открыли. Найлз придержал для нее створку, и она вошла в коридор. От непрерывных поворотов налево у нее кружилась голова, но она не остановилась, а пошла вместе со всеми прямо к БИТу.

Теперь, по контрасту с полумраком лестницы, палата была залита светом люминесцентных ламп так, что казалось, каждый предмет светится отраженным светом. Белый виниловый пол усиливал этот эффект. В углу три сестры блока делали закрытый массаж сердца Нэнси Гринли. Беллоуз, Картрайт, Рейд и другие рванулись к кровати.

– Не загораживай экран, – сказал Беллоуз, глядя на кардиомонитор. Медсестра, стоявшая на коленях справа у края кровати Нэнси, отстранилась и выпрямилась. Сигнал на экране выписывал хаотичные зубчатые ломаные линии.

– Фибрилляция у нее уже четыре минуты. А массаж мы начали секунд десять назад, – сообщила Шергуд, следя за монитором.

Беллоуз быстро встал справа от Нэнси и нанес сильный удар кулаком по грудине, глядя на экран. Сьюзен вздрогнула от тупого звука удара. Кривая на кардиомониторе не изменилась.

– Картрайт, пощупай пульс на бедренной артерии, – приказал Беллоуз, не отрывая глаз от сигнала. – И зарядите дефибриллятор на 400 Джоулей, – это распоряжение прозвучало для всех. Одна из сестер принесла дефибриллятор.

Сьюзен и другие студенты прижались к стене, осознавая себя простыми наблюдателями, и, как бы им не хотелось, они не могли ничем поучаствовать в бешеной активности, разворачивающейся вокруг.

– Пульс определяется, хорошего наполнения, – сообщил Картрайт, прижимая руку к внутренней поверхности бедра Нэнси.

– С чего это все началось? Были какие-нибудь признаки? – на выдохе произнес Беллоуз, нажимая на грудину Нэнси. И он кивнул головой на монитор.

– Очень мало, – ответила Шергуд. – Можно было предположить усиление электрической нестабильности сердца по нескольким желудочковым экстрасистолам, затем наступила атриовентрикулярная блокада. Этот эпизод мы успели записать на ЭКГ. – Шергуд подала Беллоузу ленту. – Дальше пошли серии экстрасистол, и затем – фибрилляция.

– А до этого что было? – спросил Беллоуз.

– Ничего.

– Ладно, – сказал Беллоуз, – откройте ампулу бикарбоната и сделайте десять кубиков эпинефрина в разведении один на тысячу в шприц для внутрисердечных инъекций.

Сестры стали выполнять его распоряжения.

– Кто-нибудь, возьмите у нее кровь и быстро пошлите анализ на кальций и электролиты, – сказал Беллоуз, когда Рейд сменил его. Он пощупал бедренный пульс Нэнси и остался доволен.

– Вероятно, с ней то же, о чем Биллинг рассказывал на конференции по ее случаю, то же самое, что с ней случилось первый раз на операции, – он принял от сестры шприц с эпинефрином, выдавил из него остатки воздуха, подняв его вверх.

– Не совсем, – отреагировал Рейд. – Во время операции у нее не было фибрилляций.

– Да, она не фибриллировала, но у нее были групповые экстрасистолы. Очевидно, что сердце тогда, как и сейчас, обладало повышенной возбудимостью. Ну, ладно, за дело. – Беллоуз встал с левой стороны Нэнси с поднятым шприцем. Рейд прекратил на время массаж сердца, чтобы Беллоуз мог определить положение сердца по ориентиру, называемому углом Луиса. Затем он нащупал четвертый реберный промежуток.

Игла для внутрисердечных инъекций была около десяти сантиметров длиной, на ее стальном боку играл отблеск света. Беллоуз решительно воткнул ее в грудь девушки по самое основание. Слегка оттянул поршень шприца. В шприце показалась темно-красная жидкость, смешивающаяся с прозрачным раствором эпинефрина.

– Нормально, – прокомментировал Беллоуз и быстро выдавил раствор прямо в сердце Нэнси.

По коже Сьюзен пробежали мурашки, когда она живо представила себе, как игла, вонзаясь в грудь Нэнси, раздвигает беспорядочно сокращающуюся мышцу сердца. Настолько живо, что почувствовала холод стали иглы в своем собственном сердце.

– Давай дальше, – сказал Беллоуз Рейду, отступившему от кровати.

Тот снова принялся за массаж. Картрайт затряс головой, сигнализируя, что бедренный пульс усилился.

– Старк будет писать кипятком, когда узнает о сегодняшнем, особенно после своей лекции о повышении бдительности в отношении подобных случаев. Черт, зачем мне эта головная боль! Если она гикнется, он меня просто пришьет.

Сьюзен с трудом переварила тираду Беллоуза. Снова она оказалась лицом к лицу с тем, что Беллоуз, да и весь персонал, не думали о Нэнси Гринли как о личности, индивидуальности. Больной рассматривался как часть некой сложной игры, как что-то вроде футбольного мяча, который команды гоняют по полю. Команды же волновало только то, какое место и преимущество они получат при выигрыше. Нэнси Гринли была лишь технической задачей, которую нужно решить. В конце концов становился важен не результат, а сам процесс ежедневной игры, ее ходы и пасы.

Сьюзен ощутила острое чувство раздвоенности в отношении клинической медицины. Ее женская чувствительность оказалась крупным недостатком в этой атмосфере механистичности и сиюминутной выгоды. Она молча вздохнула по старой доброй лекционной аудитории с ее абстракциями. Реальность же оказалась такой отрезвляющей, жесткой и холодной.

С другой стороны, она испытывала академическое удовлетворение, глядя, как ей пригодились базовые научные знания, приобретенные в аудитории. Из физиологических экспериментов с сердцами животных она знала, что беспорядочные сокращения – фибрилляции сердца Нэнси Гринли – можно прекратить, только деполяризовав всю массу сердечной мышцы, сведя всю электрическую активность к нулевой точке, после чего мог восстановиться нормальный автоматический ритм сердца.

Сьюзен вытянула шею, чтобы рассмотреть, как Беллоуз накладывает электроды дефибриллятора на обнаженную грудь Нэнси. Один он приложил к грудине, а остальные расположил на левой части грудной клетки, деформировав бледную левую грудь Нэнси.

– Все прочь от кровати! – приказал Беллоуз.

Он нажал большим пальцем на контакт, и мощный электрический заряд прошил грудную клетку девушки. Тело Нэнси подпрыгнуло, руки подскочили и хлопнули по груди, упав ладонями вниз. Электронный сигнал пропал с экрана, затем снова появился, оставляя за собой вполне нормальный след.

– Пульс хороший, – сказал Картрайт.

Рейд продолжил наружный массаж. Сердечный ритм оставался стабильным несколько минут. Затем проскочила экстрасистола. Через несколько минут нормального ритма прошли три экстрасистолы подряд.

– Желудочковая тахикардия, – доверительно поведала Шергуд, – сердце все еще очень возбудимо. Видимо, причина в нарушении какого-то глобального показателя.

– Если вы знаете его, Бога ради, не скрывайте от нас, – отозвался Беллоуз. – А теперь сделайте мне пятьдесят кубиков лидокаина.

Одна из сестер набрала лидокаин в шприц и подала Беллоузу, который ввел его в капельницу. Сьюзен придвинулась поближе, чтобы лучше видеть экран кардиомонитора.

Несмотря на лидокаин, ритм быстро ухудшался, фибрилляции возобновились. Беллоуз выругался, Рейд снова принялся за массаж, сестра зарядила дефибриллятор.

– Какая чертовщина здесь происходит? – спросил Беллоуз кивая, чтоб ему подали еще одну ампулу бикарбоната. Вопрос, впрочем, был чисто риторическим, ответа на него он не ждал.

Новую дозу эпинефрина ввели в капельницу, затем снова сделали дефибрилляцию. Ритм снова вернулся в видимое состояние нормы, но потом экстрасистолы появились снова, несмотря на добавочную дозу лидокаина.

– Те же проблемы, которые были у них в операционной, – отметил Беллоуз, наблюдая, как экстрасистолы учащаются, сливаясь в пароксизмы фибрилляции. – Твоя очередь, Рейд, давай, мальчик. Давайте дальше, ребята.

К 13.15 Нэнси Гринли дефибриллировали уже в двадцать первый раз. После каждого электрического разряда ритм восстанавливался только на короткое время, затем фибрилляция возобновлялась. В 13.16 зазвонил телефон. Ответил палатный регистратор, записывающий всю информацию. Звонили из лаборатории насчет анализа электролитного баланса. Все было в норме, кроме уровня калия, он был очень низкий – 2,8 миллиэквивалента на литр.

Регистратор передал результаты одной из сестер, которая показала их Беллоузу.

– Мой Бог! Два и восемь! Из-за чего же это случилось? Ну что ж, вот и ответ. Так, введем ей калий. Ввести во флакон капельницы восемьдесят миллиэквивалентов и увеличить скорость капельницы до двухсот миллилитров в час.

Нэнси Гринли отреагировала на этот приказ, немедленно свалившись в двадцать второй пароксизм фибрилляции. Сестры добавили калий в капельницу.

Сьюзен была полностью поглощена развернувшимся перед ней полным процессом реанимации. Она настолько сосредоточилась на нем, что пропустила свое имя, которое прохрипел динамик внутрибольничной системы оповещения возле главного поста. Оповещение трудилось все время, пока они были заняты Нэнси Гринли, выкликая имена врачей после номера шифра вызова. Но звуки смешивались и поглощались общим шумовым фоном, и Сьюзен забыла об этом обстоятельстве, пока звучание ее фамилии, произносимое с номером 381, не прорвалось в бокс.

Сьюзен с неохотой покинула свое место у стены и подошла к местному телефону на главном посту.

381-й номер был шифром послеоперационной палаты, и Сьюзен очень удивилась, что ее вызывают оттуда. Она назвалась просто как Сьюзен Уилер, а не как доктор, и спросила, зачем ее вызывают. Оператор попросил ее не вешать трубку и через секунду вернулся:

– Нужно сделать забор артериальной крови у больного оттуда для анализа газов крови.

– Газов крови?

– Да. Кислород, углекислота, кислотность. Это нужно быстро.

– А откуда у вас мое имя? – спросила Сьюзен, крутя телефонный провод. Она надеялась, что это какая-то ошибка, что вызвали именно ее.

– Я делаю только то, что мне приказывают. Ваше имя в истории болезни. Запомните, это срочно, – и трубку повесили, прежде чем Сьюзен успела ответить.

Да ей и нечего было добавить. Она положила трубку и пошла обратно в бокс Нэнси Гринли. Там Беллоуз снова устанавливал электроды. Разряд снова прошил тело больной, а руки ее бессильно хлопнули. Этот хлопок одновременно был выразительным и внушал жалость. Монитор снова показал нормальный ритм.

– Пульс хороший, – отозвался Картрайт со своей позиции у бедренного пульса.

– Мне кажется, она уже лучше держит синусовый ритм сейчас, когда часть калия уже пошла в кровь, – сказал Беллоуз, глядя, прищуриваясь на экран монитора.

– Доктор Беллоуз, – произнесла Сьюзен во время этого затишья, – я получила вызов взять артериальную кровь на анализ газового состава в послеоперационной.

– Поздравляю, – безучастно ответил Беллоуз и повернулся к Шергуд, – где же, во имя Неба, эти ординаторы? Бог мой, когда они нужны, они будто проваливаются. Но только попробуйте взять кого-нибудь на операцию, как они налетают словно стервятники, и ваша операция уплывает из-под носа.

Картрайт и Рейд натянуто засмеялись.

– Вы не поняли, доктор Беллоуз, – повторила Сьюзен, – я никогда не делала артериального укола. Я даже не видела, как это делается.

Беллоуз перевел взгляд с монитора на Сьюзен.

– Иисусе, у меня нет времени сочувствовать! Это то же самое, что и венозный укол, только делается в артерию. Какого черта вы торчали два года в медицинской школе?

Сьюзен почувствовала, что ей хочется начать оправдываться, и ее лицо покраснело.

– Ничего не говорите, – быстро сказал Беллоуз. – Картрайт, пойдите со Сьюзен и...

– Через пять минут у меня тироидэктемия, на которую вы меня записали с доктором Джакобсом, – прервал его Картрайт, глядя на часы.

– Черт, – сказал Беллоуз. – Ладно, доктор Уилер, я пойду с вами и покажу, как делать артериальный укол, но не раньше, чем здесь все утрясется. Сейчас дела пошли на поправку, поэтому я и смогу это сделать. – Беллоуз повернулся к Рейду. – Пошлите еще кровь на анализ, пусть повторят калий. Посмотрим, как у нас дела. Может, мы уже выкарабкались.

Стоя в ожидании, Сьюзен думала о последних словах Беллоуза. Он снова использовал местоимение "мы" вместо того, чтобы сказать, что выкарабкалась Нэнси Гринли. Она подумала, что это все вполне соответствует обезличиванию, царящему в больнице. И это напомнило ей Старка. Не похоже, чтобы он перестал обращать внимание на местоимения в речи Беллоуза.