Текст книги "История изнутри. Мемуары британского агента."

Автор книги: Робин Брюс Локкарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Весной 1916 года у меня опять разболелось горло. На этот раз болезнь сопровождалась жестоким приступом депрессии. Мне казалось, что все разваливается. Даже Челноков выражал недовольство по поводу того, что английские фирмы не выполняют военных заказов, и в первый раз сомнение в победе союзников закралось в меня. Мое мрачное настроение было немного рассеяно неожиданным приездом Хью Вальполя, неотразимого в

.норме Красного Креста и как всегда не^к™ Серженного и бодрого оптимиста £, то^™^ нулся из Англии, где появилась его первая unnVn К" сия «Темный лес», которая имела там большой venet Он привез мне сахару и коекаких пряностей YT„?, лестной оценки моей работы, от лорда Роберта Сзсил^ I других членов Министерства иностранных дел. Псгсле em отъезда мне опять стало не по себе. Приближалась Пас ха, и жена уговорила меня бросить работу на несколько дней.

Чтобы отдохнуть немного от Москвы, мы решили отправиться в знаменитую ТроицеСергиеву лавру. Неза менимый Александр принял все необходимые меры, что бы принять нас как следует. Но отдых оказался плохим Мы приехали вечером в Чистый Четверг. На вокзале нас встретил монах. Другой монах повез нас со станции ярямо ко всенощной. Сергиев монастырь, самый знаме нитый в России, представляет Кремль в миниатюре. Он окружен стенами такой толщины, что по ним свободно могут проехать рядом два экипажа. За всю свою историю монастырь выдержал сотню осад и теперь, несмотря на то что в нем монахи, скорее напоминает крепость, чем обитель.

После службы мы пили чай у настоятеля. Это был воспитанный и простой пожилой человек с серебристой бородой и пухлыми мягкими руками, которые он беспре станно мыл. Около семи часов мы отправились в приго товленное нам помещение – маленькую монастырскую гостиницу при церкви Черниговской Божией матери в миле от монастыря. К счастью, там было чисто и уютно.

В Великую Пятницу дождь лил как из ведра, я целый день сидел дома и читал статьи сэра Роджера де Коверли в «Spectator». В субботу мы снова ходили в церковь и осматривали окрестности. Рано утром за нами приехал монах, чтобы отвести нас в Вифлеемский монастырь – прелестное небольшое местечко на берегу озера в трех милях езды. А вечером по березовому лесу мы поехали в Лавру, чтобы присутствовать на ночном богослужении^ Весь монастырь был залит электрическим светом, iи на Фоне темнокрасного неба высокие колокольни выриси вывались, как огромные небоскребы. Служба np™3b№ ^ глубокое впечатление. Мы стояли около ™™*10£ солдат и крестьян, от которых шел тяжелый:зтм. и Держали в руках тонкие церковные свечи, щедро поливая

себя и нас воском. Но хор пел так изумительно хорош что мы забыли об усталости. '

Следующие два дня были полны радости. Солнышко стало пригревать и разогнало все мои страхи и весь мой пессимизм. Крутом поля запестрели цветами. Белые цер ковки спокойно стояли в кругу берез. А в озерах дремали старые как мир окуни и карпы. После Москвы разлитая здесь тишина была чудесна.

В понедельник на Пасхе мы были опять на богослуже нии и шли с крестным ходом вокруг стен Лавры на почетном месте, непосредственно за архимандритами Потом нас угостили великолепным завтраком из шести семи рыбных блюд. Пока мы ели, настоятель очень мило с нами беседовал. В его разговоре не было ничего воинст венного, никаких бравад «с нами Бог». Он говорил о чудесах, в которые крепко верил, – да и действительно вера в чудеса была очень нужна, чтобы уповать на победу России, – говорил о христианском смирении, о кающих ся и благочестивых душах.

Чаще же всего мы совершали далекие прогулки, ста раясь взять как можно больше радости от нашего краде ного досуга и получше согреться под сверкающим весен ним солнцем. Как сейчас помню одно наше путешествие к озеру, за монастырем св. Параклита. Мы долго броди ли по узкой мшистой дорожке, которая шла через тесное ущелье, поросшее диким терновником и ежевикой. Ни пешего, ни конного, ни одной живой души нам не по встречалось по дороге. То были самые счастливые часы моей жизни – часы глубокого умиротворения.

Я вернулся в Москву, полный энергии и новых на дежд, готовый бороться со всеми треволнениями моей повседневной жизни, которых было не мало: мои русские друзья изрядно меня раздражали, несмотря на всю мою любовь к ним. Это были очаровательные люди для про стого знакомства, но совершенно безнадежные для сов местной работы, и, несмотря на то что я стал фатали стом, я никак не мог разобраться в оттенках их языка, где «сейчас» означает «завтра», а «завтра» – «никогда».

Лучше всего я могу показать разницу между отноше нием к жизни русских и англичан, рассказав о случае из русской судебной практики в это время. В некотором отношении этот случай напоминает знаменитое дело Мэлкома в Англии. В Варшаве русский жандармский офицер по фамилии Златоустовский влюбился в некую

госпожу Марчевскую, жену одного из офицеров котоный в это время сражался на фронте. Когда Варшава бшм эвакуирована, Златоустовский привез ее в Москву и посе лил в своей квартире. Узнав об этом от жены Златоустов окого, Марчевский приехал с фронта и пытался прони кнуть в квартиру, где находилась его жена. Тогда Златоу стовский выстрелил из револьвера через дверь и убил наповал безоружного Марчевского. Несмотря на гнусное поведение жандармского офицера во всей этой истории, он был оправдан. Общественное мнение не протестовало против приговора, и Златоустовский даже не потерял своей службы.

Когда я снова возобновил свои встречи с Челноковым и другими видными московскими деятелями, я нашел их в более подавленном настроении, чем обычно. Отставка Поливанова, военного министра, за его слишком тесный контакт с общественными организациями привела их в уныние. Падение Кута, следовавшее за нашим пораже нием в Галлиполи, ирландское восстание в Дублине все это были серьезные удары по престижу Англии. Мы Челноковым обсуждали положение. Что предпринял чтобы укрепить общественное доверие? Как бороться пораженчеством и недостатком веры в западных союзни ков? Городской голова, англофильство которого было прочно и устойчиво, считал необходимым официальный приезд английского посла в Москву. Я выражал уверен ность, что посол приедет, если будет знать, что это принесет пользу.

Мы сделаем его почетным гражданином Москвы, – сказал Челноков.

Прекрасно, – ответил я. – Это в духе лучших английских традиций.

Но тут было одно препятствие. До сих пор только один иностранец имел звание почетного гражданина Москвы. Эта честь никогда не выпадала на долю англи чанина. Это было редкое и ценное отличие, и оно могло быть дано только при единодушном согласии всей Го родской думы. Теперь Городская дума была сколком с Государственной. Она состояла из представителей всех политических партий, включая крайних правых, которые не относились к Англии сочувственно и были penjj76^" иыми противниками либеральных партий. Даже кову, хотя он и был городским головою, было совершен но невозможно добиться единогласного решения, ин пи

глаживал свою длинную, как у патриарха, бороду. заТл приятным глубоким голосом высказал мне свое мнение^ – Я знаю своих коллег. Они как дети. Они никогда в согласятся, если предложение будет идти от меня. Н ° если вы поговорите отдельно с каждым из них и скажете что сэр Джордж Бьюкенен приедет в Москву, и внушите им, что мысль о почетном гражданстве будет исходить от них, тогда, пожалуй, они попадут на удочку при условии конечно, что вы умно возьметесь за это дело.

Я выполнил план в точности, как он мне подсказал, я повидал Н. И. Гучкова, В. Д. Брянского и других несго ворчивых членов Думы и, имея единодушное согласие всех в кармане, поехал к послу.

Приезд посла в Москву по моему предложению был приурочен к британскому имперскому празднику. Это. кажется, был первый случай в России, когда британский имперский день праздновался здесь официально. И от начала до конца то был сплошной триумф. «Волки чер ной сотни» были рядом с «кадетскими ягнятами». Октя бристы и социалистыреволюционеры соперничали друг с другом в выражениях дружбы и в решимости сражаться до победного конца. Генералы и видные сановники напе ребой друг перед другом старались внести свою лепту в общее торжество. По этому случаю я написал статью для одной из ведущих московских газет. Именно в этот мо мент я чувствовал себя достойным своего имперского ордена. Я поместил характеристику сэра Джорджа Бью кенена в другой видной московской газете. Я уговорил посла заранее написать свою речь, заказал Ликиардопуло ее перевод, и красиво напечатанный русский текст пода вался вместе с закуской избранным гостям. На банкете в этот вечер я предложил за здоровье посла тост, о кото ром один из московских журналистов сказал, что это образец высокого красноречия и уверенности в своих силах. Увы, это было 16 лет тому назад!

Сам посол, как центральная фигура в этом пышном зрелище, был великолепен. Он был самой элегантной фигурой, которую Москва видела за много лет, а его благородная внешность и подкупающая искренность про никали до глубины русского сердца. Казалось, что в самом его имени какоето счастливое предзнаменование. Разве не был св. Георгий патроном Москвы? В этот момент прилив англорусской дружбы достиг своей выс шей точки. И только один маленький эпизод нарушил

великолепие всей картины. На следующий вечен отпы города в торжественном заседании, окруженные%Г5 было самого лучшего и блестящего в московском'™ ществе, с соблюдением всех формальностей вручили Высокопревосходительству сэру Джорджу Бьюкеиену чрезвычайному и полномочному послу Его британского Величества при императоре всея России, звание наследст венного и почетного гражданина города Москвы. Вместе с почетной грамотой ему были поднесены и более сущест венные дары: ценная икона и кубок. Обычай требовал, чтобы одариваемый сказал хотя бы дватри слова по русски. Увы, сэр Джордж не учился в русской школе. «Бенджи» Брюс и я свели ответную формулу к минимуму и старательно учили посла произнести, когда он будет принимать кубок, порусски «спасибо». Это кратчайшая форма благодарности. И вот, когда наступил роковой момент, сэр Джордж запнулся и своим густым басом сказал во всеуслышание: «За пиво».

Никакие филологические неточности не могут стереть головокружительного успеха этих двух дней. Челноков был на верху блаженства. Я тоже. Нам казалось, что те что мы сделали в Москве, мы уже победили немцев. Са~ сэр Джордж был очень растроган и благодарен. Когда прощался с ним на перроне вокзала, он пожал мою руку – Локкарт, – сказал он, – это самый счастливы" день в моей жизни, и им я обязан Вам.

Приезд сэра Джорджа Бьюкенена, как я вижу теперь, был поворотным пунктом моей официальной карьеры. Это был момент моего наибольшего влияния на посла и последний случай в моей жизни, когда я преклонялся перед геройством. Правда, это дало мне новую уверен ность в своих собственных силах. В будущем я мог выступать перед нашим Министерством иностранных дел уже как задорный и смелый лев. Но с растущей уверенностью пришла какаято слабость характера, я сделался оракулом, а оракулы должны чувствовать сеоя непогрешимыми. Быть может, в это время я не сознавал своих ошибок. Быть может, это была реакцияпюте напряженной и утомительной рабогы многих «я** Как бы там ни было, многие из моих идеалов 1WW Рассеялись в том сумбуре, который царил lfl«Ej когда их не стало, я почувствовал ОД£Я»>SlTO Высшая форма тщеславия это слава. Я J*WJ5oS У меня его никогда не было, но снисходительное отноик

Книги автора. «Записки британского агента», «Две революции», «Британский агент», «Оружие и масло», «Райли первый человек перешедший руско-финскую границу в 1925 году», «Протектор от славы».

I «о мк было сальнее Роман а с нж ■ надежд* ва побег.

ручхешж. Теперь уже ее было больше силы, которая могЛ бы ржхжжть мрак, сгустнтшшйся над расярххггетггым те том Россяш

Моем 1ШММЯРШИМ чувствам первый удар был ваве ов вскоре после отъезда посла.

Во время своего пребывавяя в Москве посол сообщк мне под строгим секретом, который я должен был coxpранять даже от жены, что лорд Китченер праезжае Россию Великий человек посетит Москву. Я должен бы: прав* от овиться всполнять вес его желания. Уже теперь » начал искать в антикварных магазинах подлинные эк эемпляры старююого китайского фарфора, которых* лорд Китченер очень у^техался.

В течение ближайших нескольких дней группа русски журналистов телефонировала мне. чтобы узнать, ветк.. ли новость о приезде лорда Китченера. На одном и ■ обычных илрфвзЁсов моей жены генерал Вогак. обаятелъ ный и очень культурный человек, сообщил собравшич».. о иришш и причине приезда лорда Китченера, как бухте это не составляло никакого секрета. И задолго до тоге, как лорд Китченер отплыл из Шотландии, известие о его миссии сделалось достоянием Петербурга и Москвы

Я считаю это непростительным легкомыслием, приме ром того, как часто в России в эти военные дни не уме.... ■ хранить тайн. Я не говорю, конечно, что это имело какое ннбуль оггвзтеяне к судьбе злопол>"чного Гемшпанра.

Я лично никогда не видел лорда Китченера, поэтому * не сумею сказать, что он мог и чего не мог сделать в России. Однако я беру на себя смелость усомниться в том. о чем так часто говорили англичане, писавшие о России, что. если бы царь встретился .типом к липу лордом Китченером, война приняла бы другой оборот. Я мало верю в теорию о великих людях, быть может, потому, что у меня душа подневольного человека. Сила народов в их объединении. Сильные народы дают силь ных людей. Слабые должны уступать дорогу. Но даже если считать лорда Китченера сверхчеловеком, я не верк: в то. что он мог оказать на царя скольконибудь прочное влияние Даже сильные люди не могут бороться со сти хией. Во всяком случае, решение послать его в Россию пришло слишком поздно. Беспощадная рука рока была ■ же простерта над правящими классами России.

, трагедии Китвевер, 6uu

s

3. этим слелкивхл другой ужр. котом »w шве серьезные последе™* для руса», в «^Г**^* ^Сжэоо» Россини министр июсттлниу,^ д^^ижгташо! выпел в otctwTe.* TL^tw «го заставили >«тн. Обстоятс^ьствэ п«

2в которых смешались и другие честные, стоившее министры Уже с некоторых пор Сазонов чувств. что его ноложеяне непрочно. Поэтсмл он оттижм^, с^в«у на аудиетгию к парю Он был в восторгТ ярИСЭЛ; оказанного ему там На обратном пути он ветре ^осезл. который вез в ставку самого вепот .TjrpeorcV. 9ССХ аагхтих iipeMbcpмкшвстров – Шткрмсра И ее .ввия еше Сазонов доехать до Петербурга, как вявж изменил свои планы. Сазонову было предложенс о– щщгься в отпуск в Финляндию Вскоре последовала его отставка. Снова воеторжествовали темные еялы те

дкнии

Еслж Сазонов н не был крчтпюв государственЕ.? : rvpo*. он все же был честным человеком. Он ата^ стремился к сотрудничеству с сэром Джорджем Бьгссеве ном я с французским послом Палеологом. Ое • работать в контакте с Думой и был облечен лезет:;г общественных организаций. Его имя нензменн: г ~ ровдло в каждом списке кандидатов в «кабинеты ;г_г. венного доверни»», которые были любимой мечт о* л» радов r максимумом их требований в то врем* Ов 5ы_ верным приверженцем монархии и одним из тех :: па людей, советы которых, если бы к ним ирж.т>лззо двсь. могли бы сохранить корону последнему Р. v Пост министра иностранных дел достался Шт:.^ ~ И1значеяие которого даже в ветнкокняжескйл •нив встречено с недовольством ■ горечью. Ylcz ? > 8BCV таких безумных шагов последняя опора W * Р>тпнлась. Подавленное состояние патриотически сгР°еяных кругов сменилось полным отчаянием

Сазонов украсил историю русской дипломатия oisva ае^оываемым анекдотом Я не слышал, как оя е» Р^^азывал.

Несколько лет тому назад, юг» « встретил его • ' уже после |11№1И1цвли, он не подтверждал во ■ *

ВО

отрицал его достоверности. Я уверен все же, что этот рассказ правилен в существе, если и не во всех деталях Вот его обычная версия:

«В английском посольстве был обед, на котором присутствовали Сазонов и французский посол. После обеда три столпа – Сазонов, сэр Джордж Бьюкенен и Палеолог – удалились в кабинет, чтобы за сигарой поговорить о современном положении. Разговор коснулся дипломатии. Какая нация дает самых тонких дипломатов? Палеолог, француз и поэтому льстец, усердно восхвалял русских дипломатов, сэр Джордж как шотландец и правдивый человек высказывался в пользу немцев. Каждый отстаивал свою точку зрения, а так как они не могли прийти ни к какому соглашению, то обратились к Сазонову. Русский министр улыбнулся.

– Ваши превосходительства, – сказал он, – вы оба неправы. Тут не может быть двух мнении. Пальма первенства принадлежит англичанам.

Палеолог, почувствовавший зависть к сэру Джорджу, сделал кислую гримасу. Глаза сэра Джорджа выразили наивное удивление. Сазонов снова улыбнулся.

– Вы хотите объяснений? Извольте. Когда вы узнае те их, вы поймете, что мои доводы бесспорны. Мы русские – я благодарю гна Палеолога за комплимент – талантливый народ. Мы превосходные лингвисты. Наши знания всесторонни. Но, к несчастью, у нас нет веры в собственные силы. Мы не умеем усидчиво работать и никогда не знаем, как поступит завтра даже самый способный наш дипломат. Он может пасть жертвой всякой бессовестной женщины и, попав к ней в руки, способен выдать шифр неприятелю.

Немцы как раз наоборот. Они прекрасные работники. Они очень усидчивы. Они составляют свои планы на много лет вперед, и, когда их надо проводить в жизнь, весь мир уже знает о них. Искусство же дипломатии состоит в том, чтобы скрывать свои намерения. В этом то превосходство англичан. Никто не знает, что они собираются делать – тут Сазонов погладил свою бородку и любезно улыбнулся сэру Джорджу, – потому что они сами этого не знают».

Конечно, отставка министра, который так хорошо знал союзников, была для них тяжелой утратой.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

События последних месяцев, предшествовавших революции, представляют собой печальную хронику, неудачи на фронте (брусиловское наступление в Австрии только возбудило ложные надежды), уныние и подавленное на строение в официальных кругах, в тылу, министерская чехарда, бессильные протесты Думы, растущее недовольство не только в деревне, но и в городе.

В Петербурге и даже в Москве война отошла на второй план. Приближающаяся катастрофа сознавалась всеми и была у всех на устах. Правящие круги перед лицом неотвратимого несчастья пытались предостеречь императора. Политические резолюции, которые вьшосились не только либералами, но и знатью, сьшалнсь на императора, как осенние листья.

1910 г.

В этих резолюциях не было ничего нелояльного. Они только требовали от царя, чтобы он заменил своих министров людьми, которые пользуются доверием страны. Царь менял людей с быстротой фокусника, но эти перемены мало удовлетворяли общественное мнение. Они ни в какой мере не являлись ответом на очень сдержанные требования общества. Ведь этот человек, полный семейных добродетелей, без пороков и без воли, был само держцем милостью Божией. Он мог менять свои решения ежеминутно, но он никогда не забывал о своих наследственных правах.

«Что это за разговоры о народном доверии? – спрашивал он. – Пусть народ заслужит мое доверие».

В течение этих последних шести месяцев мое генеральное консульство сделалось чемто вроде почтового ящика для всевозможных жалоб. Целыми днями я переводил резолюции (еще и сейчас целая куча их лежит среди моей частной переписки) и памфлеты. В это время появился салонный поэт Мятлев, кавалерийский офицер, не дурно владевший стихом, которым он пользовался, что бы высмеивать непопулярных членов правительства. Я переводил резолюции прозой. Я перекладывал мятлевские стихи в плохие английские вирши. Я посылал и прозу и стихи в посольство. В конце концов я вероятно, надоел своей попусту растрачиваемой энергией.

Трагедия заключалась в том, что как резолюции, так и памфлеты писались людьми, которые в глубине своей души и не помышляли о революции, которые ревностно желали успешного ведения войны и которые теперь, если они и живы, отдали бы свою правую руку, чтобы восстановить в России империю.

Поскольку дело касается Москвы, я не преувеличиваю. Почти ежедневно я встречался с людьми, которые против своего желания образовали первое временное правительство после отречения царя: князь Львов, Челноков. Мануйлов, Авилов, Маклаков, Новиков, Кокошкин. Из тесного личного общения с ними я знал, что их пугала задача, которая вставала перед ними как перед русскими патриотами. Эта проблема была остро показана Маклаковым, знаменитым русским оратором и впоследствии послом временного правительства в Париже, в одной из тех басен, к которым цензура заставляла прибегать русских: «Автомобиль спускается с крутого холма. Внизу зияющая пропасть. Ваша мать сидит впереди, рядом с шофером. Вы сами сидите на заднем сиденье. И вдруг вы видите, что шофер теряет способность управлять. Что вы должны делать?»

Если бы подобный вопрос был предложен на страницах какой-нибудь популярной газеты, мог бы составиться интересный конкурс, и мистер Ленсбери, сэр Малькольм, Кембелл, мисс Этель Меннин, лорд Кэстельрос и леди Инверклайд могли бы дать на него вполне удовлетвори тельный ответ, но для народа, втянутого в водоворот мировой войны, этот вопрос был вопросом жизни и смерти. В данном случае не было сделано попыток для его разрешения. Шофер и автомобиль должны были низвергнуться в пропасть.

В течение этого знойного лета Москву посетил ряд гостей: английские генералы, отряд броневиков Локкера Лемпсона, английские журналисты, великий князь Михаил, брат царя. Я занимал английских гостей и прислу шивался к их суждениям. У меня был долгий и бесплодный разговор с великим князем Михаилом Александровичем, который приезжал на закрытый просмотр нескольких французских военных фильмов. В своей казачьей форме он производил приятное впечатление. Высокого роста, с красивым лицом, обаятельными манерами и хорошим характером, великий князь мог бы быть прекрасным конституционным монархом. Он говорил совершенно свободно о войне, о недостатке снарядов, необходимости улучшить транспорт и сделал только одно замечание, которое можно было истолковать как политическое. «Слава Богу, – сказал он, – атмосфера на фронте гораздо лучше, чем в Петербурге». Он был самым спо1ГОЙным и, вероятно, наименее самонадеянным из всех великих князей.

С наступлением зимы посольство стало чаще посещаться. Лорд Джордж Бьюкенен дал торжественный обед Челнокову и немногочисленной депутации Московской думы в ответ на гостеприимный прием, оказанный послу во время его посещения Москвы. Мы ехали в Петербург вместе с Челноковым. За обедом он особенно расхваливал меня и в своей речи приветствовал меня как верного друга России.

Я был приглашен на завтрак к французскому послу. Я беседовал с Сазоновым, который задавал мне много вопросов, но сам уклонялся от каких бы то ни было сообщений. Молодой человек из Москвы возбуждал всеобщий интерес.

Но – и это было большое «но» – я видел, что атмосфера в Петербурге была более нездоровой, чем когда бы то ни было. Шампанское лилось рекой. «Астория» и «Европейская» – две лучшие гостиницы в столице – были переполнены офицерами, место которым было на фронте. «Ловчиться» или подыскать себе синекуру в тылу не считалось бесчестным. У меня было ощущение бессмысленной скуки и fin de sieele.

А на улицах стояли «хвосты» из бедно одетых мужчин и без умолку болтающих женщин, ожидающих хлеба, который не доставлялся. Даже в посольстве уже перестали надеяться. Сэр Джордж выглядел усталым и больным. Он все еще носил шляпу попрежнему элегантно и в обществе русских ни на одну минуту не терял своего оптимизма. Но на ходу его плечи горбились, как бы под тяжестью бремени, которое он не в силах был нести. В канцелярии слегка нервничали – неизбежное следствие однообразной и ненужной работы. Я сам вел себя предосудительно и как-то помальчишески. Я тратил на визиты больше времени, чем было нужно, и увиливал под благовидными предлогами от работы, чтобы поспеть на приемы к русским и развлекаться у тех, кого я принимал в Москве. Я пил шампанское, и притом больше, чем можно было, у тех, кого я недолюбливал, и вернулся в Москву несчастным и пристыженным. В этот момент моя жизнь меня не удовлетворяла.

С наступлением декабря тон противоправнтельственных резолюций стал смелее. На фабриках социалдемократы и социалистыреволюционеры вели теперь революционную пропаганду. Земский и городской союзы раздраженные до крайности бессмысленной политикой Протопопова, прежнего либерального члена Думы, который на посту министра внутренних дел оказался реакционнее любого черносотенца, созвали съезд и, несмотря на его запрещение, провели секретную резолюцию, которая по силе своих выражений превосходила все их прежние требования. Правда, в ней не было никаких выпадов против царя, но после длинного вступления, в котором очень выразительно указывалось на все те болезни, которыми страдала Россия, в резолюции заявлялось, что «правительство, ставшее теперь орудием темных сил, ведет Россию к гибели и расшатывает царский трон. В этот грозный час своей истории страна требует прави тельства, достойного великого народа. Пусть Дума в этой решительной борьбе, которую ведет народ, оправ дает его ожидания. Нельзя терять ни одного дня».

Этот документ был секретным, лишь поскольку его было запрещено печатать. Но он размножался на ротато ре в тысячах экземпляров и распространялся как в тылу, так и на фронте.

Эта резолюция была принята как раз перед Рождеством. За два дня до конца года был убит Распутин. История его убийства рассказывалась столько раз, что она не нуждается в повторении. Из трех участников этого, быть может, ложно понятого акта патриотизма лично мне в то время был известен лишь великий князь Дмитрий Павлович. Все трое – двумя другими были князь Феликс Юсупов и Пуришкевич – являлись сторонниками царского режима и их покушение на Распутина имело целью спасти трон. Теперь, когда мы рассматри ваем это убийство в свете истории, мы видим, что, хотя оно и воскресило на мгновение надежды патриотов, все же его единственным результатом было усиление пораженческих элементов и ускорение революции, которая была неизбежна, даже с точки зрения беспристрастного наблюдателя.

Единственным лицом, которому это убийство принес ло некоторую пользу, был великий князь Дмитрий Пав лович, самая ясная голова и самый большой англофил из всех великих князей. Ссылка на Кавказ за участие в убийстве Распутина позволила ему, когда грянула револкэпия, бежать через Персию и избежать той ужасной участи, которая постигла его родных, убитых большевиками.

Прежде чем светоч царизма окончательно погас, он вспыхнул еще раз последним слабым пламенем надежды. К концу января 1917 года в Петербург прибыла союзни ческая делегация. Целью посещения было установление более тесного контакта между союзниками для того, чтобы окончательно поставить точки над «и», догово риться об условиях мира и заранее радоваться победе, которая была всегда на устах французов и англичан и в которую теперь верили так мало русских. Редко бывало в истории великих войн, чтобы такое количество генералов и министров покидали свою родину для столь бесполез ного дела. Британская миссия была самой многочислен ной. Она возглавлялась лордом Мильнером, при котором состояли политические советники – лорд Ровельсток и Джордж Клерк и военные – сэр Генри Вильсон и пять других генералов. Французы были более экономны. Они послали только одного политика – Думерга и двух генералов, одним из которых был Кастельно. Во главе итальянской миссии был синьор Шалойа и помощник его генерал Руджиери.

В таком блестящем обществе моя маленькая персона совсем терялась. Тем не менее я был привлечен к делам. Британская миссия должна была посетить Москву, и я был вызван в Петербург для обсуждения с лордом Мильнером положения и подготовки программы. Москва, как всегда, придавала большое значение приезду делегации, надеясь, что в последнюю минуту союзники помогут улучшить дела России. Эти надежды, появившиеся и у меня, были разбиты в Петербурге. Я завтракал с лордом Мильнером в Британском посольстве. Долго беседовал днем, а вечером обедал с ним с глазу на глаз в его комнатах в «Европейской». Я думаю, что он был очень рад отделаться, хотя бы на один вечер, от тех бесконеч ных торжеств, которые были предназначены для него и остальных делегаций.

Я нахожу, что из всех крупных политических деятелей, с которыми я имел дело, он был одним из наиболее чутких и симпатичных людей. Кроме того, он был иск лючительно хорошо осведомлен о фактах и лицах, при чем казалось, что он без всякого напряжения удерживает все в памяти. Я сомневаюсь в том, что его интуиция была столь же замечательна, как и его познания. Но с первого же дня своего приезда он понял всю безнадежность поло жения России и не пытался скрывать, что напрасно теряет время. Слушал он меня с бесконечным терпением, хотя выглядел усталым и утомленным чрезмерной работой. Мне кажется, он мог понимать молодежь, и я, как и большинство других людей моего возраста, подпал под его обаяние. Он задал мне несколько вопросов, и я отве чал, что, если не будут сделаны некоторые уступки об щественному мнению, беспорядки неизбежны. Он вздох нул.

– Я не говорю, что вы неправы, – мягко сказал он, – но я обязан сообщить вам две вещи. Прежде всего люди, хорошо разбирающиеся в положении вещей как среди союзников, так и среди русских, в Петербурге считают, насколько я понимаю, что революции не будет до окончания войны. И вовторых, я не вижу способа побудить к тем уступкам, о которых вы говорите.

На следующий день я вернулся в Москву, а лорд Мильнер занял свое место за столом конференции. И в то время пока делегаты разговаривали о Константинополе, об ЭльзасЛотарингии и делили военную добычу, около булочных волновался народ, охранка арестовывала рабочих, а напутанные придворные дамы повторяли пророчество Распутина о царской семье: «Если я умру или вы покинете меня, в течение шести месяцев вы потеряете сына и трон».

Через неделю лорд Мильнер прибыл в сопровождении лорда Ровельстока и Джорджа Клерка в Москву. (Сэр Генри Вильсон и остальные английские генералы поехали на фронт. В Москву они прибыли позже.) До конца своих дней лорд Мильнер никогда не забывал этих двух дней в Москве. Они окончательно сокрупгили его. В Городской думе был прием, на котором он должен был произнести речь и вручить Челнокову знаки ордена Подвязки, кото рые король пожаловал ему в награду за услуги англорусскому союзу. (Бедный Челноков, то были последние часы его пребывания городским головою. Когда наступи ла революция, он должен был бежать из России, оставив дорогой его сердцу орден. Сейчас он умирает от рака в русском госпитале в Белграде. Когда я несколько лет тому назад встретился с ним там, он высказал желание получить новые знаки ордена. Я пытался через Мини стерство иностранных дел получить их для него, но мне