Текст книги "Третий рейх"

Автор книги: Роберто Боланьо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Лето сорок первого. Положение немецкой армии в Англии: удовлетворительное. Армейские корпуса: 4-й пехотный в Портсмуте, усиленный во время SR 48-м танковым. Позиции на нашем форпосте по-прежнему занимает 10-й корпус, усиленный 20-м и 29-м пехотными. Англичане сосредоточивают свои силы в Лондоне и перебазируют военно-воздушные подразделения, опасаясь атак с воздуха. (Может быть, нужно было сразу наступать на Лондон? Не думаю.) Положение немецкой армии в России: превосходное. Блокада Ленинграда; финские и немецкие части соединились в шестиугольнике С46; от Ярославля я начинаю оказывать давление в направлении Вологды, а от Москвы – в направлении Горького; в шестиугольниках, расположенных между I49 и L48, линия фронта по-прежнему стабильна; на юге я продвигаюсь к Сталинграду. Горелый закрепляется сейчас на другом берегу Волги, а также между Астраханью и Майкопом. Части, задействованные в северной зоне России: пять пехотных корпусов, два танковых, четыре финских пехотных. Части, задействованные в центральной зоне: семь пехотных корпусов, четыре танковых. Части, задействованные в южной зоне: шесть пехотных корпусов, три танковых, один итальянский пехотный корпус, четыре румынских и три венгерских. Положение армий Оси в районе Средиземного моря: без изменений; вариант «Позиционная война».

11 сентября

Сюрприз: первым, кого я увидел, проснувшись около двенадцати и открыв балкон, был Горелый; он шел по берегу, заложив руки за спину и опустив глаза, словно искал что-то в песке, и его кожа, потемневшая от загара, а местами пострадавшая от огня, казалась золотистой.

Сегодня праздничный день. Последняя партия пенсионеров и суринамцев после еды благополучно отбыла, и гостиница оказалась заполненной всего на четверть. Кроме того, половина служащих взяла себе выходной. Негромкое печальное эхо сопровождало меня в коридорах, когда я шел завтракать. (Возле лестницы шумела неисправная водопроводная труба или что-то в этом роде, но, похоже, никто этого не замечал.)

В небе маленькая «сессна» старательно выписывала буквы, которые сильный ветер стирал прежде, чем можно было разобрать целые слова. Страшное уныние вдруг овладело мной, я ощутил его буквально всеми частями своего тела, съежившегося под брезентовым зонтом.

Смутно, будто во сне, я начал понимать, что утро одиннадцатого сентября проходит где-то над гостиницей, на высоте элеронов «сессны», и что все мы, находящиеся внизу: покидающие гостиницу пенсионеры, официанты на террасе, следящие за маневрами самолетика, погруженная в заботы фрау Эльза и бездельничающий на пляже Горелый, – каким-то образом обречены блуждать в потемках.

То же самое относится и к Ингеборг, находящейся под защитой порядка в правильном городе и на правильной работе? И к моим начальникам и коллегам, которые понимают, подозревают и ждут? И к преданному и искреннему Конраду, лучшему другу, какого только можно себе пожелать? Все они тоже внизу?

Пока я завтракал, огромное солнце успело протянуть свои щупальца вдоль всего Приморского бульвара и окрестных террас, но по-настоящему нагреть ничего не сумело. Даже пластмассовые стулья. Я мельком видел фрау Эльзу на месте администратора, и хотя мы не разговаривали, ощутил на себе ее ласковый взгляд. У официанта, который меня обслуживал, я спросил, какого дьявола пытался написать на небе самолет. Это в честь одиннадцатого сентября, ответил он. А что отмечают? Сегодня день Каталонии, объяснил официант. Горелый все так же слонялся по пляжу. Я поднял руку, приветствуя его, но он меня не увидел.

То, что почти незаметно в курортной зоне, сразу бросается в глаза в старой части городка. Улицы нарядны, из окон и с балконов свисают флаги. Большинство магазинов закрыто, зато в битком набитых барах праздничная дата ощущается в полной мере. Несколько подростков установили перед кинотеатром столы и продают книги, брошюры и флажки. Я полюбопытствовал, что это за литература, и тощий паренек лет пятнадцати, не больше, ответил, что они торгуют «патриотическими книгами». Что это значит? Его товарищ со смехом выкрикнул что-то, но я не разобрал. Это каталонские книги! – объяснил тощий. Я купил одну и пошел дальше. Дойдя до Соборной площади – лишь две старушенции шушукались о чем-то на каменной скамье, – я пролистал книгу и выбросил ее в ближайшую урну.

Сделав большой круг, я вернулся в гостиницу.

После обеда позвонил Ингеборг. Но прежде убрался в комнате: бумаги сложил на ночном столике, грязную одежду засунул под кровать, открыл все окна, чтобы видеть небо и море, и балкон, чтобы видеть пляж до самого порта. Не ожидал, что разговор получится таким холодным. На пляже появились купальщики, самолетика же и след простыл. Я сказал, что Чарли нашли. После томительной паузы Ингеборг ответила, что рано или поздно это должно было случиться. Позвони Ханне и сообщи ей об этом, сказал я. По мнению Ингеборг, это излишне. Немецкое консульство известит родителей Чарли, и от них она все узнает. Через какой-то промежуток я понял, что нам нечего больше сказать друг другу. И все же не я первым повесил трубку. Я еще что-то такое говорил о погоде, о гостинице и пляже и даже о дискотеках, хотя с тех пор, как Ингеборг уехала, не был ни в одной. Этого я, конечно, не сказал. В конце концов мы шепотом, словно боялись разбудить кого-то, кто спал рядом, попрощались. После этого я позвонил Конраду и повторил ему примерно то же самое. Больше решил никому не звонить.

Вспоминаю тридцать первое августа. Ингеборг высказывает все, что думает, а думает она, что я уехал. Разумеется, я вел себя глупо и даже не спросил, куда, по ее мнению, я мог уехать. В Штутгарт? Были ли у нее хоть какие-то основания считать, что я мог уехать в Штутгарт? Кроме того: когда я проснулся, наши взгляды встретились, и мы не узнали друг друга. Я это почувствовал, и она тожеи повернулась ко мне спиной. Она не хотела, чтобы я на нее смотрел! То, что я не узнал ее со сна, можно сказать, даже нормально; недопустимо то, что неузнавание было обоюдным. Не в этот ли момент рухнула наша любовь? Возможно. Во всяком случае, что-то рухнуло. Не знаю, что именно, но догадываюсь, что-то важное. Она сказала мне: я боюсь, «Дель-Map» внушает мне страх, город тоже. Не чувствовала ли она то самое, единственное, чего я как раз не замечал?

Семь часов вечера. На террасе с фрау Эльзой.

– Где твой муж?

– У себя в комнате.

– А где его комната?

– На втором этаже, над кухней. Укромный уголок, где никогда не бывают постояльцы. Категорически запрещено.

– Сегодня он хорошо себя чувствует?

– Не слишком. Собираешься нанести ему визит? Да нет, вряд ли.

– Я бы хотел с ним познакомиться.

– Уже не успеешь. Мне бы тоже хотелось, чтобы вы познакомились, но не в его теперешнем состоянии. Ты ведь меня понимаешь? Чтобы вы были на равных, оба стояли на ногах.

– Почему ты думаешь, что я не успею? Потому что уезжаю в Штутгарт?

– Да, потому что ты возвращаешься.

– Ты ошибаешься, я пока не собираюсь уезжать, так что, если твоему мужу станет лучше и ты сможешь привести его в ресторан, допустим, после ужина, я с удовольствием познакомлюсь и побеседую с ним. Побеседовать – это главное. В равных условиях.

– Ты не уезжаешь…

– А что? Не думаешь же ты, что я задержался у тебя в гостинице только потому, что дожидался, пока выловят труп Чарли. В ужасном состоянии, кстати. Я имею в виду труп. Тебе бы не доставило удовольствия увидеть его.

– Ты из-за меня остаешься? Из-за того, что мы с тобой не переспали?

– У него отсутствовало лицо. Все, от ушей до подбородка, было съедено рыбами. Ни глаз, ни кожи – ничего, а вместо этого серая студенистая масса. Временами я думаю, что этот несчастный был не Чарли. Впрочем, может быть, и он… Или не он. Мне сказали, что до сих пор не нашли тело одного англичанина, который утонул примерно в тот же день. Как знать… Я не стал делиться своими мыслями с представителем консульства, чтобы он не принял меня за сумасшедшего. Но думаю я именно так. Как вы можете спать прямо над кухней?

– Это самая большая комната в гостинице. И очень красивая. Любая девушка мечтает о такой. Кроме того, именно в этом месте, по традиции, должны спать хозяева гостиницы. До нас там спали родители мужа. Они-то и построили гостиницу, так что традиция эта совсем коротенькая, но все же. А знаешь ли ты, что все будут разочарованы оттого, что ты не уезжаешь?

– Кто это все?

– Ну, человека три-четыре, мой милый, и, пожалуйста, не кипятись.

– Твой муж?

– Он-то как раз нет.

– А кто?

– Управляющий «Коста-Брава», мой ночной портье, который в последнее время стал чересчур чувствительным, Кларита, моя горничная…

– Которая? Такая молодая худенькая девушка?

– Она самая.

– Она меня боится. Видимо, считает, что я в любую минуту могу ее изнасиловать.

– Не знаю, не знаю. Ты не разбираешься в женщинах.

– Кто еще хочет, чтобы я уехал?

– Больше никто.

– А что за дело сеньору Пере до того, когда я уеду?

– Не знаю, может, он полагает, что таким образом в этой истории будет наконец поставлена точка.

– В истории с Чарли?

– Да.

– Вот болван. Ну а твой портье? У него-то какой интерес?

– Он устал от тебя. Ему надоело видеть, как ты бродишь ночами, словно сомнамбула. По-моему, ты его очень нервируешь.

– Словно сомнамбула, значит?

– Так он сказал.

– Да я с ним всего пару раз разговаривал!

– Это не важно. Так-то он разговаривает со всеми, особенно с подвыпившими. Любит потолковать о том о сем. Тебя же он видит только по ночам, когда ты приходишь и уходишь… вместе с Горелым. И знает, что в твоем окне, если смотреть с улицы, свет гаснет в последнюю очередь.

– Я-то думал, он хорошо ко мне относится.

– Нашему портье никто угодить не может. А уж тем более постоялец, целующийся с его хозяйкой.

– Своеобразный тип. Где он сейчас?

– Я тебе запрещаю с ним разговаривать. Не хочу дальнейших осложнений, понятно? Сейчас он, должно быть, спит.

– Когда я говорю тебе все то, что говорю, ты мне веришь?

– М-мм… Да.

– Когда я говорю тебе, что видел твоего мужа ночью на пляже вместе с Горелым, ты мне веришь?

– По-моему, нехорошо, что мы впутываем его в это дело, с моей стороны это так нечестно.

– Он сам в это впутался!

– …

– Когда я говорю тебе, что труп, который мне показали в полиции, возможно, не имеет никакого отношения к Чарли, ты мне веришь?

– Да.

– Я не утверждаю, что они об этом знают, а говорю только, что все мы ошибаемся.

– Да. И не в первый раз.

– Так ты мне веришь?

– Да.

– А если я тебе скажу, что ощущаю, как вокруг меня сгущается что-то неосязаемое, странное, угрожающее, ты мне поверишь? Некая высшая сила, которая наблюдает за мной. Разумеется, твоего портье я исключаю, хотя он тожечто-то почувствовал, сам того не сознавая; поэтому он меня и не жалует. Ночная работа обостряет некоторые чувства.

– Вот здесь я не могу быть на твоей стороне, даже не проси, чтобы я поверила в эту ахинею.

– Жаль, потому что ты единственная, кто мне помогает и на кого я могу положиться.

– Ты должен вернуться в Германию.

– С поджатым хвостом.

– Нет, со спокойной душой, готовый не спеша разобраться в своих чувствах.

– Быть тише воды ниже травы, чтобы тебя не замечали, как пытается жить Горелый.

– Несчастный парень. Он живет в вечной тюрьме.

– Забыть о том, что в какой-то момент все вокруг зазвучало для тебя музыкой ада.

– Чего ты так боишься?

– Ничего я не боюсь. И у тебя будет время в этом убедиться.

Мы медленно взошли на вершину холма. На смотровой площадке собралось человек сто, взрослые и дети, и все они, затаив дыхание, разглядывали город в праздничных огнях и указывали друг другу на какую-то точку на горизонте, между небом и морем, словно надеялись, что случится чудо и там, вопреки всему, покажется солнце. Это праздник Каталонии, прошептали мне в ухо. Знаю, сказал я. И что теперь должно произойти? Фрау Эльза улыбнулась и показала пальцем, таким длинным, что он казался прозрачным, туда, куда смотрели все. Вдруг с одной, двух или даже нескольких рыбацких лодок, которых до той поры никто не видел – по крайней мере я их не замечал, – взвились вверх, предшествуемые звуком, напомнившим мне царапанье мелом по доске, гирлянды фейерверка, составив, как объяснила фрау Эльза, цвета флага Каталонии. Вскоре от них остались лишь расползающиеся дымные дорожки, и люди, сев в машины, стали спускаться в город, где всех ждала припозднившаяся ночь уходящего лета.

Осень сорок первого. Бои в Англии. Как немецкая армия не может взять Лондон, так и британской не удается сбросить меня в море. Потери значительны. Британцы научились быстро перестраиваться. В СССР – вариант «Позиционная война». Горелый надеется на сорок второй год. А пока выжидает.

Мои генералы:

– в Великобритании: Рейхенау, Зальмут и Гот;

– в СССР: Гудериан, Клейст, Буш, Клюге, фон Вейхс, Кюхлер, Манштейн, Модель, Роммель, Хейнрики и Гейр;

– в Африке: Рейнхардт и Хеппнер.

Мои BRP на исходе, из-за чего невозможно избрать наступательный вариант на востоке, западе или в Средиземном море. Однако их все же достаточно для того, чтобы переформировать армейские части. (Горелый этого не замечает? Чего он ждет?)

12 сентября

День пасмурный. С четырех часов утра льет дождь, а в сводках говорят об ухудшении погоды. Тем не менее не холодно, и с балкона можно наблюдать детишек в плавках и купальниках, которые носятся по пляжу – правда, недолго, – наперегонки с волнами. Атмосфера в ресторане, оккупированном постояльцами, которые играют в карты и уныло поглядывают в запотелые окна, наэлектризована донельзя, насыщена подозрительностью. Не успел я сесть и заказать завтрак, как сразу же вижу вокруг себя осуждающие лица; они никак не могут примириться с тем, что существуют люди, встающие в первом часу. У входа в гостиницу вот уже несколько часов стоит экскурсионный автобус (шофер давно его покинул), поджидающий группу туристов, чтобы отвезти их в Барселону. Автобус серо-жемчужного цвета, такого же, как линия горизонта, где появляются едва заметные (впрочем, это, должно быть, оптический обман) вихревые облака, они напоминают взрывы, пробивающие щели в крыше непогоды. Позавтракав, выхожу на террасу, но по лицу тут же начинают стекать холодные капли, и я отступаю. Собачья погода, сетует старик немец, он сидит в телевизионном салоне в коротких штанах и курит сигару. Автобус ждет в том числе и его, но он, похоже, не торопится. Со своего балкона я смог убедиться, что единственные велосипеды, сиротливо застывшие на пляже и, как никогда, напоминающие груду хлама, – это велосипеды Горелого; для остальных летний сезон закончен. Я запер балкон и снова спустился вниз; там мне сказали, что фрау Эльза покинула гостиницу рано утром и не вернется до вечера. Я спросил, одна ли она уехала. Нет, не одна. С мужем. Расстояние от «Дель-Map» до «Коста-Брава» я преодолел на машине. Пока доехал, весь вспотел. В «Коста-Брава» сразу наткнулся на сеньора Пере, который читал газету. «Дорогой Удо, как я рад вас видеть!» Он и в самом деле выглядел радостным, и я подумал, что он хочет втереться мне в доверие. Для начала мы обменялись дежурными фразами по поводу погоды. Потом сеньор Пере сказал, что пришлет ко мне своего врача. Это меня встревожило, и я отказался. «Примите хотя бы таблетки!» Я попросил коньяку и выпил его одним глотком. Потом попросил второй. Когда хотел расплатиться, сеньор Пере сказал, что отель меня угощает. «Вы и так уже расплачиваетесь своим мучительным ожиданием, и этого достаточно!» Я поблагодарил и через какое-то время откланялся. Сеньор Пере проводил меня до дверей. Перед тем как попрощаться, я обронил, что веду дневник. Дневник? Да, дневник моих каникул, моей жизни здесь, ну, как это обычно делается. А, понимаю, сказал сеньор Пере. В мое время этим увлекались молодые девушки… и поэты. Я уловил насмешку в его словах: тонкую, усталую, далеко не добрую. Расстилавшееся перед нами море, казалось, того и гляди, выплеснется на бульвар. Я не поэт, улыбнулся я. Меня интересуют повседневные вещи, пусть даже они не всегда приятны; так, например, мне бы хотелось отразить в своем дневнике события, связанные с изнасилованием. Сеньор Пере изменился в лице. С каким изнасилованием? С тем, которое произошло чуть раньше, чем погиб мой друг. (В этот момент, возможно, из-за того, что я упомянул Чарли, я ощутил приступ тошноты, и меня всего передернуло.) Вы ошибаетесь, пролепетал сеньор Пере. В последнее время у нас здесь не было случаев изнасилования, хотя в прошлом и нам не удалось избежать подобных позорных происшествий, в которых оказались замешаны главным образом лица, не принадлежавшие к нашему обществу. Вы же понимаете, до сего момента главной проблемой для нас было снижение уровня приезжающих сюда туристов и тому подобное. Тогда я, должно быть, ошибся, признал я. Несомненно, несомненно. Мы пожали друг другу руки, и я бегом бросился к машине, чтобы не попасть под ливень.

Зима сорок первого. Мне хотелось поговорить с фрау Эльзой, побыть с ней немного, но Горелый появился раньше ее. Стоя на балконе, я раздумываю над тем, как избежать его визита. Единственное, что я должен сделать, – это не выходить к главному входу в гостиницу; увидев, что меня нет, Горелый не станет заходить внутрь. Хотя он наверняка видел меня с пляжа, когда я торчал на балконе. Уж не специально ли я вышел туда для того, чтобы Горелый меня заметил или чтобы показать себе самому, что не боюсь быть обнаруженным. Удобная мишень: я открыто стою за мокрыми от дождя стеклами, чтобы меня видели Горелый, Волк и Ягненок.

Да, дождь не перестает; всю вторую половину дня гостиницу покидали отдыхающие, за которыми приехали голландские туристские автобусы. Интересно, что сейчас поделывает фрау Эльза? Ждет приема у врача, в то время как ее гостиница быстро пустеет? Прогуливается под руку с супругом по центральным улицам Барселоны? Направляется с ним в маленький кинотеатр, почти незаметный за деревьями? Вопреки ожиданиям, Горелый переходит в наступление в Англии. Но терпит неудачу. Нехватка BRP не позволяет мне дать ему сокрушительный отпор. На остальных фронтах изменений не произошло, хотя советские войска укрепили свои позиции. Честно говоря, игра уже не захватывает меня целиком (иное дело Горелый, он всю ночь расхаживает вокруг стола, делая подсчеты в тетрадке, которую я вижу у него впервые); дождь, постоянные думы о фрау Эльзе, смутная, вялая тоска заставляют меня сидеть, прислонившись к спинке кровати, курить и листать ксерокопии, которые я привез с собой из Штутгарта и которые, подозреваю, останутся здесь, в каком-нибудь мусорном ведре. Кто из авторов этих статей действительно думает о том, что пишет? Кто руководствуется при этом подлинными чувствами? Я с легкостью мог бы работать в The General; мне не составило бы труда опровергнуть их всех даже в сонном состоянии – не зря портье фрау Эльзы назвал меня сомнамбулой. Кто из них заглянул в пропасть? Один Рекс Дуглас что-то в этом смыслит! (Ну еще, может, Бейма, он очень точен в исторических деталях, и Майкл Анкорс, чудаковатый и полный энтузиазма, своего рода американский вариант Конрада.) Остальные же – на редкость унылая и несостоятельная публика. Когда я сообщаю Горелому, что в бумагах, которые я читаю, содержатся планы, как его победить, все возможные действия и контрдействия, все безукоризненно подсчитанные расходы и выверенные стратегии, его лицо искажает (думаю, против его воли) уродливая улыбка; таков его ответ. Напоследок он делает несколько шагов, склоняется над столом с пинцетом в руке и перемещает войска. Я не слежу за его действиями. Знаю, что он не подстроит мне ловушку. Его BRP тоже на исходе, составляя тот минимум, который только-только позволяет его войскам перевести дух. Похоже, дождь разрушил его бизнес? К моему удивлению, Горелый говорит, что нет. Еще будут солнечные дни. Ну а до тех пор? Так и будешь жить среди велосипедов? Продолжая спиной ко мне передвигать на доске фишки, он беззаботно отвечает, что это для него не проблема. Не проблема спать на мокром песке? Горелый насвистывает песенку.

Весна 1942-го

Сегодня Горелый появляется раньше обычного. И поднимается ко мне самостоятельно, не дожидаясь, пока я спущусь. Открываю дверь и сперва его даже не узнаю. (У него вид как у жениха, только вместо букета цветов он прижимает к груди листки ксерокопий.) Вскоре понимаю, в чем причина такой перемены. Инициатива перешла к нему. Наступление, начатое Советской армией, развивается на участке между Онежским озером и Ярославлем; его танки прорывают мой фронт в шестиугольнике Е48, развивая успех, устремляются к северу, в направлении Карелии, и берут в кольцо четыре пехотных и один танковый корпус немцев на подступах к Вологде. В результате этих действий левый фланг армий, нацеленных на Куйбышев и Казань, полностью оголен. Единственный выход – немедленно перебросить туда, на стадии SR, войска группы армий «Юг», развернутые в сторону Волги и Кавказа, но тем самым ослабить давление в направлении Батуми и Астрахани. Горелый знает это и не теряет времени даром. Хотя выражение его лица не изменилось и он по-прежнему погружен бог весть в какие кошмарные видения, я замечаю, – по ямочкам на его щеках! – с каким удовольствием он делает свои ходы, причем его движения раз от разу становятся все более плавными и изящными. Рассчитанное до деталей наступление было подготовленов предыдущем туре. (Например, в районе наступления он мог использовать только один аэродром – в Вологде, а ближайший к нему кировский все же находился далеко; чтобы исправить положение и учитывая, что понадобится концентрированная воздушная поддержка, в зимнем туре сорок первого года он поставил фишку, обозначавшую военно-воздушную базу, на клетку С51…) Он не импровизирует, нет-нет, ни в коей мере. На западе единственное значительное изменение связано с вступлением в войну Соединенных Штатов; довольно-таки слабенькое вступление, учитывая ограниченное число их пехотных дивизий, из-за чего британской армии приходится выжидать, пока не накопятся в достаточном объеме материальные ресурсы (BRP западных союзников расходуются в основном на поддержку СССР). Окончательное расположение американской армии, переброшенной в Великобританию, следующее: 5-й и 10-й пехотные корпуса – в Розите, пять воздушных факторов – в Ливерпуле и девять военно-морских – в Белфасте. Горелый избирает на западе вариант «Позиционная война» и бросает кости, но ему не везет. Я разыгрываю такой же вариант, и мне удается захватить клетку на юго-западе Англии, что жизненно важно с точки зрения моих планов на следующий тур. Летом сорок второго года я возьму Лондон и заставлю британцев капитулировать, а американцы получат свой Дюнкерк. Пока же я развлекаюсь с ксерокопиями Горелого. Только через какое-то время он признается, что принес их мне. В подарок. Потрясающее чтение. Но мне неохота вставать в позу обиженного, а потому я решаю продемонстрировать ему комичную сторону происходящего и спрашиваю, где он раздобыл это сокровище. Горелый отвечает медленно и с трудом, – постепенно и мои вопросы начинают подчиняться тому же ритму, – как будто только недавно научился говорить. Это тебе, поясняет он. Копии, снятые им с какой-то книги. С той, что он хранит под велосипедами? Нет. С книги, взятой им в библиотеке Пенсионной кассы Каталонии. Он демонстрирует мне читательский билет. Час от часу не легче. Он откопал в библиотеке банкаэто дерьмо и снял копию, чтобы утереть мне нос, ни больше ни меньше. Теперь он поглядывает на меня искоса, ожидая, видимо, что я забеспокоюсь. Его расплывчатая тень подрагивает на стене возле двери. Но я не оправдаю его ожиданий. Равнодушно и в то же время аккуратно складываю ксерокопии на тумбочку. Позже, провожая его к выходу, прошу на минутку задержаться у стойки администратора. Ночной портье читает журнал. Наше вторжение в его владения ему явно не нравится, но все пересиливает страх. Я прошу у него кнопок. Кнопок? Его глазки недоверчиво перебегают с Горелого на меня, словно он ждет какого-то подвоха и не хочет, чтобы его застигли врасплох. Да, болван, поройся в своих ящиках и дай мне несколько штук! – кричу я. (Я убедился, что портье труслив и робок, а потому в обращении с ним необходима твердость.) В одном из ящиков успеваю заметить парочку порнографических журналов. Наконец он победно и в то же время нерешительно поднимает вверх прозрачную пластмассовую коробочку, полную кнопок. Вам все нужны? – бормочет он, желая поскорее избавиться от кошмара. Пожав плечами, я спрашиваю у Горелого, сколько всего ксерокопий. Четыре, недовольным голосом отвечает он, уставясь в пол. Ему не по вкусу мои уроки силы. Четыре кнопки, говорю я и протягиваю ладонь, куда портье осторожно кладет две кнопки с зелеными головками и две с красными. После этого я, не оглядываясь, провожаю Горелого до дверей, и мы расстаемся. Приморский бульвар безлюден и плохо освещен (не горит один из фонарей), тем не менее я стою у окна до тех пор, пока не убеждаюсь, что Горелый прыжками спустился к пляжу и скрылся возле своих велосипедов; только тогда я поднимаюсь к себе в номер. Там я не спеша выбираю стену (ту, что за изголовьем моей кровати) и прикрепляю кнопками ксерокопии. После этого мою руки и внимательно разглядываю карту. Хотя Горелый и хватает все на лету, следующий тур останется за мной.