Текст книги "Легенда о нефритовом соколе-1: Путь Кланов"

Автор книги: Роберт Торстон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

Джоанна остановилась возле Рены, точно превратившейся в статую. Сокольничий, стоявший напротив Рены, вдруг без предупреждения полоснул ее концом меча по щеке. Девушка непроизвольно сделала два шага назад и замерла по стойке смирно. Кровь потекла по ее лицу несколькими тоненькими ручейками, капая на землю. Эйдену показалось, что кровь темная, почти черная. Впрочем, это могло быть из-за освещения. Костер уже догорал, и его красноватые отблески плясали на лицах людей.

Джоанна подошла вплотную к Рене и, приблизив к ней свое лицо, долго, неотрывно, не мигая, смотрела девушке в глаза.

– Ты проявила нерешительность. Ты колебалась, – прошипела она. – Это было за полсекунды до соприкосновения с мечом, и я отлично видела, что произошло. Ты собралась отвернуть в сторону и слегка притормозила. Я это видела. На мгновение твоя вера дрогнула. Может, ты не готова стать воином, вонег?

– Нег, – торопливо сказала Рена. – Я готова. Но вы правы. Сокольничий Джоанна. Я… я не знаю, как это описать… Я не колебалась. Я не успела… я хотела было заколебаться… Мне казалось, что меч не будет отведен. Я заслужила наказание.

– Разумеется, ты его заслужила. Ты не должна была допускать ни тени сомнения. Эта тень сомнения, мелькнувшая в твоем сознании, равносильна тому, что ты просто свернула в сторону. Но вместе с тем я ценю твой честный ответ. Ты хотела бы продолжить занятия и стать воином?

– Да!

Джоанна кивнула.

– Хорошо. А теперь, кадеты, встаньте в круг и возьмитесь за руки.

Офицер, чьего меча убоялась Рена, протянул ей медпакет, чтобы остановить кровь. Когда Рена отняла от щеки тампон, рана уже не кровоточила. Остался лишь багровый порез с разошедшимися краями. Смотреть на него было страшновато.

В круге Эйден держал за руку Марту и кого-то из персонала. В центре круга был костер, снова ярко запылавший после того, как в него подбросили дров. Возле костра стояла Джоанна, держа меч. Джоанна выкрикивала фразы, подчеркивая слова взмахами меча.

– Славься, Кречет, падающий на жертву с небес!

– Сайла! – хором отозвался круг.

Как кадеты в свое время на занятиях у Дерворта, воины Клана хором отзывались на слова Джоанны. Разница было только в том, что там учили, а здесь совершали ритуал. В основном говорилось о величии Клана Кречета. Также упоминались имена воинов, чьи подвиги вошли в Предание и чей вклад в дело Клана считался особо значительным. Много было сказано и об обоих Керенских, и об их гениальности. Церемония длилась по меньшей мере час, и к концу ее Джоанна заметно охрипла. Закончила она пронзительным воплем:

– Таков путь Клана!

Меч в ее руках со свистом рассек пламя костра.

– Сайла! – выдохнули стоящие в круге, все как один.

Джоанна снова повторила:

– Таков путь Клана!

И снова меч описал полукруг в пламени.

И снова хор голосов:

– Сайла!

Так продолжалось несколько раз. Затем Джоанна подняла меч вертикально высоко над головой.

– КЛАН ПОБЕДИТ! – проорала она.

– Сайла! – исступленно откликнулся хор.

Эйден чувствовал, как его охватывает все большее возбуждение. Он всегда хотел быть воином; правда, порой его и посещали черные мысли. Но эта ночь разрешила все сомнения. Он хочет быть воином. Он будет воином. Воином, и никем иным.

XV

"Хорошо помню, как я впервые сел в водительское кресло тяжелого боевого робота, – писал Тер Рошах. – Это было не сравнимое ни с чем ощущение. Сколько лет прошло, а память об этом не тускнеет. И каждый раз, когда молодые кадеты впервые поднимаются на мостик тяжелого боевого робота, я от души завидую им. То, что ты чувствуешь, ведя, к примеру, «Разрушитель» или «Громовержец», совершенно не похоже на то, что ты ощущаешь, управляя каким-нибудь легким роботом. Поначалу, после тренировочного вождения легких машин, тяжелый робот кажется тебе неуклюжим и не маневренным. Ты постоянно ощущаешь все эти десятки тонн массы. Новичков это смущает. У них не укладывается в голове, каким образом такая хрупкая штука, как корректор биотоков, может держать в равновесии тонны железа и стали, как можно одним усилием мысли удержать эту махину от падения. Да что равновесие! Как можно довериться нейрошлему? Неужели достаточно лишь подумать о ходьбе, чтобы боевой робот тронулся вперед, размеренно и грозно?

Не будь мы из Клана, трудно бы нам пришлось на первых порах вождения тяжелых боевых роботов. Но в нас течет кровь воинов, нам легче, чем кому бы то ни было, поверить, что мысль может оживлять металл. Человек Клана лишен ненужного индивидуализма. Все предыдущее воспитание подготавливает воина к тому, чтобы в один прекрасный день он слился со своей машиной, стал одной из ее частей, равной прочим агрегатам, – думающей частью.

А на уровне ощущений разница между вождением легкого боевого робота и тяжелого – лишь во временной задержке. Тяжелый робот реагирует быстрее.

Что до страха, охватывающего новичка, в первый раз оказавшегося на мостике тяжелого боевого робота, – страх приходит лишь однажды, с тем чтобы исчезнуть бесследно.

Мы обретаем контроль над машиной и над собой. И после этого участвуем в Аттестации, и либо становимся воинами, либо проигрываем. Третьего не дано. Таков закон Аттестации. Проигравший либо погибает, либо остается в живых и уходит в другую касту. Чаще проигравший погибает. Сколько их полегло на поле боя только здесь, в Мухобойке…

Мне приходилось встречать людей не нашего Клана. Чаще всего с Периферии. Им непонятно, почему столь сурова наша Аттестация. Впрочем, они не понимают и обычаев нашего Клана, считая их бесчеловечными и неоправданно жестокими. И чаще всего объектом критики чужаков становится процедура Аттестации. Почему наша Аттестация столь бесчеловечна? Чужакам не понять, что на Аттестации планка ДОЛЖНА быть поднята предельно высоко, что испытания ДОЛЖНЫ быть ПОЧТИ непреодолимыми. Это единственный способ сделать из кадетов отборных воинов. Мы их так и воспитываем, но всегда остается возможность проглядеть в будущем воине скрытого неудачника. Для этого и нужна Аттестация. И не будь она столь жесткой, в воинскую среду проникали бы неудачники. А это свело бы на нет все наши усилия, затраченные на выявление и воспитание отборных воинов.

В конце концов, у нас тут не фабрика по производству пушечного мяса: чем больше, тем лучше. Это в древности, на Терре было так. Тогда массы людей гибли, служа неутоленным амбициям жадных до власти политиканов или тем, кто завидовал власть имущим и сам стремился к господству. Тогда считалось особым геройством усеять поля сражений горами трупов только ради того, чтобы отвоевать у противника пядь земли. В те времена побеждали числом, а не умением: сражение выигрывал тот, под чьим началом было больше солдат. Стратегия, тактика – это было не столь важно. По большому счету все тогдашние войны были просто организованными бойнями. Личное самопожертвование красиво лишь на словах. Пользы оно не приносит. И никогда не приносило.

Я не против героизма вообще. Героизм достоин восхищения и подражания. Любая война дает нам примеры истинного героизма. Герой, спасающий жизни другим, воин, наносящий противнику урон и тем самым выигрывающий бой, – вот настоящий герой. И такой героизм я приветствую. Но не надо связывать с героизмом такие понятия, как победа или поражение, правота или неправота, логика или абсурд. Все эти понятия неотделимы от господствующих доктрин. Акт героизма же – вне этого, героизм – сам по себе.

Мне омерзительна война, во время которой впустую гибнут люди. Ненужное самопожертвование – это расточительность. И прав, тысячу раз прав был генерал Керенский, заявивший, что и война и подготовка к войне должны строиться исходя в первую очередь из принципа экономии. Если для победы в том или ином сражении требуется столько-то воинов, то ровно столько их и должно отправиться в бой. Ни одним человеком больше. В противном случае это будет расточительностью.

Величайшим вкладом нашего Клана в развитие искусства ведения войны стала организованная система ставок и заявок, а также Спор Благородных. Мы заявляем противнику, что хотели бы получить в случае победы – завод, генетический материал, – короче, все, что в данный момент необходимо Клану. В ответ противник указывает силы, которые он бросит на защиту. После этого мы проводим среди своих Спор Благородных, который призван решить, кто из нас отправится в бой. В сражении победитель будет располагать лишь теми силами и техникой, которые указаны в его заявке. Он вправе затребовать в бою подкрепление, не превышающее разницы в силах между победившей, самой экономной заявкой и заявкой, оказавшейся на втором месте.

Результат – наш стиль ведения войны сохраняет жизни и материальные ресурсы. Воюет лишь тот, кто воюет. Раньше основные людские потери были за счет гражданского населения, а также лиц, случайно оказавшихся вовлеченными в боевые действия. Сейчас этому положен конец. Мы не совершаем варварских налетов, не разрушаем, как дикари, промышленных объектов противника и не убиваем людей низших каст. Мы отлично понимаем, что такое война, и делаем лишь то, что необходимо. Мы смолоду приучены взвешивать все «за» и «против», прежде чем рискнуть даже малым. Принцип экономии вошел в нашу плоть и кровь.

Кстати о других кастах. Принцип экономии соблюдается и там. Крайне мало людей, жизнь которых можно назвать роскошной, – и это люди, чьи заслуги перед Кланом велики и общеизвестны. Даже представители торговой касты, уж на что они изворотливы и никогда не упускают собственной выгоды, – и они не помышляют о том, чтобы получить больше, нежели заслужили. Нас часто пытаются унизить, напоминая о существовании бандитов, – они не признают вашей системы, а вы ничего с этим не можете поделать. Да, я согласен, это – наш позор, и нам временно приходится мириться с этим негативным явлением. Но наше отношение к ним от этого не меняется.

Я горжусь тем, что за всю свою жизнь я ни разу не изменил принципам экономии, основополагающим для процветания нашего Клана. Я ничему не давал пропасть, будь то последний винтик или боевой робот. Я все использовал с максимальной эффективностью и пользой для дела. Когда я командовал, в моих подразделениях расточительности не было. И нет. Вез моего разрешения никто из моих подчиненных не смел ничего выбросить. Все, что могло быть использовано повторно, использовалось, обретая вторую, третью, четвертую жизнь. Я знаю, что обо мне говорят, мне это даже доставляет удовольствие: гироскопы Тер Рошах собирает из ржавых железок на свалке, амуниция у него из найденного рванья, а дай ему зомби, он и из зомби ухитрится сотворить воина.

Кажется, я снова ухожу от темы. С годами я все чаще замечаю за собой это. Нетрудно понять, почему Клан удаляет немолодых воинов из боевых частей, почему он переводит их во вспомогательные тыловые подразделения или же отправляет в учебно-тренировочные лагеря. Это опять-таки связано с разумным использованием человеческих ресурсов. С годами реакция становится уже не та, и немолодому воину трудно следить одновременно за всеми целями на мониторах. Да и движениям недостает нужной ловкости. Поэтому совершенно логично, что пожилого воина отзывают из боевых частей: с годами он становится обузой для подразделения. А расточительность порождает расточительность. Неверные или ошибочные действия пожилого заслуженного ветерана могут привести к гибели воина молодого. Хотя осторожность и большой боевой опыт пожилого заслуженного ветерана тоже могут чего-то стоить. Вместе с тем потенциальная опасность для подразделения от его присутствия может оказаться больше, чем потенциальная польза. К чему рисковать? Ненужный риск – это расточительность. Когда воин перестает быть однозначно полезным на передовой, не разумнее ли использовать его как-нибудь иначе? Поэтому Клан и стремится предоставить пожилым или искалеченным воинам – и то и другое одновременно – возможность проявить себя в воинской касте на иных ролях. Ничто не должно пропадать, из всего должна извлекаться максимальная польза.

Однако всегда что-то теряется безвозвратно. Вот и мне сейчас мучительно не хватает службы в боевых частях. Предложили бы мне вернуться туда – и я согласился бы, не раздумывая. Все-таки нынешняя моя работа – пусть она и важна, я это знаю, – не приносит полного удовлетворения. Я ведь воин. Я помню, что это такое – видеть врага в прицеле, когда твой боевой робот идет сквозь огонь и взрывы. Я помню, как кулак с хрустом ломает челюсть врагу. Я помню то незабываемое ощущение полноты и осмысленности бытия, когда броня вражеского боевого робота разлетается вдребезги после залпа твоих РДД.

Мне не хватает войны. Здесь, на страницах дневника, я признаюсь в этом.

Но мои лучшие дни, увы, уже позади. И единственное, что мне остается, – это жить, радуясь, что я воспитаю воинов из моих кадетов. Я не даю им ни малейшей поблажки – этого требуют мои правила. Более того, я даже бываю с ними излишне суров. Что поделаешь, если разобраться, они – мои теперешние враги. Странная мысль. Никогда раньше она не приходила мне в голову. Почему? Они сейчас преодолевают те препятствия, которые у меня давным-давно позади. И я им завидую. Я переживаю их борьбу вместе с ними. И когда они терпят поражение, я ненавижу их. А когда выходят победителями, я опять-таки ненавижу их, потому что я бы сделал это лучше, чем они.

Сначала кадеты были для меня лишь сиб-группами. Потом, когда группы распались, все мое внимание сосредоточилось на нескольких кадетах, у которых, я чувствовал, есть большие шансы стать воинами. Те же, кто потенциально был обречен на неудачу, направлены мною в другие касты, где им предоставляется возможность с большей отдачей послужить своему Клану. И в этом тоже принцип экономии. К чему впустую рисковать людьми, которые еще могут принести пользу обществу?

Отвлекаюсь. Все время отвлекаюсь на второстепенное. Перечитал свои записи. Похоже, я сторонник взгляда на естественный отбор как на двигатель исторического развития. Как бы то ни было, я считал и продолжаю считать, что умение извлечь максимальную пользу из имеющихся в наличии ресурсов, людских или материальных, – это ключ к успеху любой военной операции.

Только не следует считать, что я слепо пытаюсь сохранять все подряд. Экономия должна быть разумной. Если будет нужно, я без колебания пожертвую человеческими жизнями. Я принесу в жертву боевой робот, если буду твердо знать, что благодаря этому уничтожу вражеский. В том бою, который стоил мне руки, я, не колеблясь, послал свое звено на гибель. Ну и что? Я же по-прежнему помню всех из этого звена. Они и сейчас стоят передо мной, словно живые.

Отвлекаюсь на одно, потом отвлекаюсь на другое, окончательно забыв о том, с чего начал. Наверное, надо попробовать заснуть, хотя это мне вряд ли удастся сделать. Через три дня кадеты проходят Аттестацию. Думаю об этом постоянно. Я распорядился, чтобы они проходили Аттестацию вместе, все втроем. Обычно я предпочитаю, чтобы на Аттестации одновременно было не более двух сибов из одной группы, как того требует обычай, но когда кадетов оказывается трое, как в этом случае, я всегда заявляю троих против девяти. Джоанна чуть не запрыгала от радости, узнав об этом и предвкушая роскошную битву. Все-таки она несколько кровожадна, эта женщина. Думаю, что она была бы не очень против, если б все ее кадеты потерпели поражение. У Джоанны совершенно отсутствует понятие об экономии.

Чертовски досадно, что мы потеряли одного кадета перед самой Аттестацией. Столько времени впустую потрачено на его подготовку, да еще теперь, когда Клан так нуждается в воинах".

XVI

Изувеченное тело Рены выглядело просто чудовищно. Мертвые глаза точно смотрели в небо. Эйден подумал было, что надо бы опустить ей веки. Но сейчас возле Рены стояла Сокольничий Джоанна, и он не решился этого сделать.

Джоанна подошла к трупу последней. Несколько секунд она молча смотрела на тело. Лицо у нее было безучастное. Впечатление складывалось такое, что Джоанна видит Рену в первый раз. Можно было подумать, что не под ее руководством Рена занималась все это время. Эйден придвинулся поближе, следом за ним Марта и Брет.

Эйден видел, как Рена упала, видел, как выступили и стремительно начали расплываться красные пятна на ее защитного цвета комбинезоне. И тогда до него дошло: Рена убита.

– Она что, не знала, что занятия проводятся с боевым оружием? – отрывисто спросила Джоанна.

– Знала, – отозвался Брет.

– И внезапно встала во весь рост, воут?

– Ут.

– А причины вставать у нее не было, нег?

– Нег. Не было.

– Значит, в глубине души она не хотела быть воином. Так гибнут лишь глупцы. Ей следовало умереть в первый же день, как только она очутилась на Твердыне. Все это время я даром тратила на нее силы. Вы, трое! Хватит стоять, разинув пасти. Убрать ЭТО.

И, резко повернувшись, Джоанна пошла прочь, не оглядываясь. Ни один из кадетов даже не шевельнулся, чтобы выполнить ее приказ.

Эйден стоял, смотрел на Рену и все пытался вспомнить хоть какой-нибудь эпизод из своей жизни с ее участием. Ему казалось важным вспомнить хоть что-нибудь, прежде чем ее тело будет унесено в медблок. Эйден знал: там из трупа изымут все здоровые органы, а остальное кремируют. Органы заморозят и сохранят, они еще пригодятся, когда надо будет кого-нибудь лечить. Всех их в конце жизненного пути ждет та же участь, если только не повезет и во время боя взрыв не разнесет тело в клочья.

Иногда на занятиях или ночью, когда Эйден ворочался на койке не в силах уснуть, воспоминания о детстве одолевали его. А теперь, сколько он ни старался, не мог вспомнить ни одного мало-мальски значительного эпизода с Реной. Даже не мог вспомнить, какой она была перед тем, как их отправили сюда, на Железную Твердыню. Да что Рена! Сейчас Эйден не мог толком вспомнить никого из тех, кто составлял еще совсем недавно его сиб-группу. Кроме Марты. Но вспоминать и думать о ней он себе запрещал.

Позднее, уже ночью, воспоминания вновь навалятся на него. Он вспомнит и Рену, и остальных. Но это будет позже, не сейчас. А сейчас он стоял и тщетно пытался вспомнить Рену – живую.

Кто-то коснулся его руки. Марта. Поначалу Эйден подумал было, что это проявление их старой дружбы. Но тут же понял, что Марта просто отстраняет его от тела.

– Надо унести ее. Брет, бери за ноги. Я возьму спереди. Эйден, не стой столбом. Беги вперед, в медблок. Предупреди, что мертвеца несут.

Эйден уже было побежал к медблоку, но вдруг остановился.

– Все-таки что произошло? Почему она погибла? – спросил он у Марты.

– Мы воины. Нам недосуг размышлять о праздном. Погибла и погибла.

– Я не про то! Я спрашиваю, что произошло ЗДЕСЬ, на этом поле? Почему она вдруг встала? Вы лучше понимали ее, чем я.

– Думаю, она забыла, где находится, – сухо ответила Марта, усмехаясь.

Брет держал Рену за ноги. Марта – под мышки. Похоже, они даже не замечали веса тела. Это и неудивительно – что-что, а мускулы у них у всех теперь железные.

– Но не самоубийство же это, в самом-то деле? – пробормотал Эйден.

– Вряд ли. Рена готовилась стать воином. Воины не убивают себя. Хватит трепаться, Эйден. Некогда.

– Что ты мне талдычишь прописные истины. Я их уже сто раз слышал на занятиях.

– А ты что, в них сомневаешься?

– Нет. Я… я только… Я не имел в виду… Ладно, забудем этот разговор.

– Так-то лучше.

– С каждым днем ты мне все больше напоминаешь Сокольничего Джоанну, Марта. Она. яростно взглянула на него.

– А ты мне все больше напоминаешь своего любимого сокола. Тот тоже орал и клевался по малейшему поводу. Ноешь, ноешь. Слушать противно!

– Я говорю, что думаю.

– Называй это как хочешь. Лично меня от тебя тошнит.

Эйден молча повернулся и побежал в сторону медблока. Когда он уже удалился на приличное расстояние. Марта крикнула ему в спину:

– Ты говоришь, я похожа на Сокольничего Джоанну? Так вот, это комплимент, Эйден. Слышишь, это комплимент. Комплимент!

Что ее так разозлило?

Они оставили тело в медблоке и вернулись на поле. Занятие, прерванное гибелью Рены, никто не отменял.

Они выполнили задание. И выполнили безукоризненно.

Пока продолжались занятия, Эйдену недосуг было думать о Рене. Вокруг гремела пальба, волны жара опаляли лицо. Смерть Рены завершила развал их когда-то дружной группы. Ночью на Эйдена обрушились воспоминания, но он отогнал их и стал думать о другом. Скоро, скоро наступит тот желанный момент, когда он, Эйден, на настоящем боевом роботе примет наконец участие в настоящем сражении. И враг будет настоящий. И тогда он, Эйден, наплевав на принцип экономии, превратит вражескую машину в кучу металлолома.