Текст книги "Маски времени"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Прошлой ночью в Риме, – продолжал репортер, – состоялась первая пресс-конференция Вонана-19. Тридцать репортеров, представлявших основные службы глобальных новостей, задавали ему вопросы.

Внезапно на экране появился водоворот цветов, который перешел в повторение пресс-конференции. На этот раз не было никаких компьютерных воспроизведений. Впервые перед моими глазами появился живой Вонан.

Я был потрясен.

Другими словами моего состояния не описать. Учитывая мое дальнейшее знакомство с ним, должен пояснить, что тогда я воспринимал его как самого гениального обманщика. Я презирал претенциозность тех, которые, неважно почему, поддерживали эту глупую игру. Тем не менее вид пришельца сразил меня. Складывалось впечатление, что он выглядывал с экрана, освободившись от него. Эффект его присутствия значительно отличался от голографии.

Это был стройный мужчина средних лет с покатыми плечами и небольшой женоподобной грудью. Он гордо держал великолепно смоделированную голову. Черты его лица были резко выражены: острые скулы, угловатые виски, сильный подбородок и рельефный нос. Череп был несколько великоват для скелета, он был высокосводчатым. Задняя часть могла заинтересовать френолога, потому что череп Вонана был удлинен и остроконечен. Однако подобные необычные черты можно встретить на улицах любого большого города.

У него были коротко обрезанные пепельные волосы и глаза стального цвета. Ему можно было дать от тридцати до шестидесяти. У него была гладкая кожа. Он был одет в бледно-голубую тунику, что свидетельствовало о его симпатиях к возвышенному стилю. На шее висел аккуратно сделанный футляр светло-коричневого цвета – единственное цветовое пятно на теле. Он казался спокойным, элегантным, интеллигентным и каким-то надменным. Он напомнил мне одного знакомого сиамского кота, который обладал какой-то противоречивой сексуальностью, потому что в нем была какая-то мягкая женственность. Вонан производил то же самое впечатление своим выхоленным видом в сочетании с грацией. Было ли у него чувство принадлежности к своему полу? В какой-то степени он соединял в себе противоположные свойства и казалось умел найти и получить удовольствие во всем и каждом. Я еще раз подчеркиваю, что это было мое первое впечатление, потому что позднее я открою в Вонане-19 многое другое.

Его характер выдавали глаза и рот. Вся сила Вонана была воплощена в них. У него были тонкие губы, слишком большой рот, безупречные зубы и ослепительная улыбка. Его улыбка вспыхивала подобно маяку, излучая тепло и уверенность, но тут же резко пропадала. Рот как бы исчезал, и все внимание невольно переключалось на холодные, проницательные глаза. Это были две самые бросающиеся в глаза черты индивидуальности Вонана – постоянная способность требовать и всеохватывающая любовь с обезоруживающим светом улыбки. Шарлатан он или нет, очевидно было только одно, что это человек незаурядный, и несмотря на мое презрение к подобного рода шарадам я чувствовал потребность понаблюдать за ним в действии. Показанная ранее смоделированная версия имела такие же черты, но не имела такой силы. Первое постоянное изображение живого Вонана обладало неимоверным магнетизмом в отличие от компьютеризированного.

Камера задержалась на нем не больше тридцати секунд, но этого было достаточно, чтобы осознать его притягательность. После ее перевели на корреспондентов. Даже такой отдаленный от экрана человек, как я, узнал, по крайней мере, полдюжины из них. Тот факт, что Вонан уже привлек к себе внимание ведущих репортеров мира, подтверждал, какой фурор он уже успел произвести, пока Джек, Ширли и я бездельничали в пустыне. Камера продолжала передвигаться, показывая все устройства технической ерунды: сердечник воспроизводящих устройств; мрачное сопло подвода компьютера; стрелу, на которой болтались звукообеспечивающие приспособления; управляющую сетку высокочувствительных датчиков, которые телетранслировали в трех измерениях и небольшой цезиевый лазер для подсветки. Обычно все это не выставлялось напоказ, но в этот раз, наверное, пытались продемонстрировать, что средневековые люди тоже кое-что знают.

Пресс-конференция началась с того, что резкий голос с лондонским акцентом произнес:

– Мистер Вонан, не могли бы вы сформулировать причины вашего пребывания здесь?

– Разумеется. Я прибыл для того, чтобы пронаблюдать, как жил технологический человек в самом начале. Я стартовал, по вашим подсчетам, в 2999 году. Я предполагаю посетить центры вашей цивилизации, чтобы понять, как получали удовольствие и каких инструкций придерживались мои предки.

Он произнес это ровно без каких-либо остановок. Его английский был лишен каких-либо акцентов. Так обычно говорят компьютеры, собрав воедино чистые фонетические звучания без какой-либо эмоциональной окраски. Это свидетельствовало о том, что он изучал язык in acuo, у какой-то машины. Но в двадцатом столетии финн, баск или узбек, изучавшие английский с помощью компьютера, будут говорить так же. У Вонана был гибкий и хорошо поставленный голос. Его было приятно слушать.

– А почему вы разговариваете по-английски? – спросил репортер.

– Мне показалось, что это самый необходимый язык в средневековье.

– В вашем времени не говорят по-английски?

– У нас применяется сильно измененная форма этого языка.

– Расскажите нам немного о будущем.

Вонан обворожительно улыбнулся и терпеливо спросил:

– А что бы вам хотелось узнать?

– Каково население земного шара?

– Точно не знаю. Порядка нескольких биллионов.

– Вы уже достигли звезд?

– Разумеется достигли.

– В сколько живут люди в 2999 году?

– Пока не умрут, – добродушно отозвался Вонан. – Точнее, пока не захотят умереть.

– А если они не захотят совсем?

– Думаю, что тогда будут жить дальше. Хотя я не очень в этом уверен.

– А какие у вас ведущие нации?

– У нас нет наций. У нас есть Централь, ну и, соответственно, децентрализированное население. И все.

– А что такое Централь?

– Добровольная ассоциация горожан в единой зоне. Это что-то типа города, но все же не город.

– Где она расположена? Вонан деликатно нахмурился.

– На одном из основных континентов. Я забыл, как у вас называются континенты.

Джек посмотрел на меня.

– Может, выключить? Это явный жулик. Ни о чем не может рассказать конкретно!

– Нет, оставь, – сказала Ширли. Похоже, она была в восторге. Но Джек настаивал, поэтому я быстро отозвался:

– Давай еще немного посмотрим. Это удивительно.

–..получается, один-единственный город?

– Да, – ответил Вонан. – Заселен людьми, которые ценят коммунальную жизнь. Понимаете, у нас нет экономической нужды жить кучей. Каждый вполне независим. Что меня заинтересовало, так это необходимость ваших людей залезать в карманы других. Я имею в виду денежный бизнес, например. Без денег человек голодает, не может одеться. Я прав? У вас отсутствуют свободные средства производства. Я правильно понял, что превращение энергии у вас еще не свершившийся факт?

– Смотря что вы понимаете под энергетическим превращением, – отозвался голос с явно американским акцентом. – Человечество научилось получать энергию, как только научилось зажигать огонь.

– Я имел в виду действенное энергетическое превращение, – возмутился Вонан. – Вся полезная мощь заключена внутри единственного… понимаете, единственного атома! У вас этого нет?

Я покосился на Джека. Он вдруг судорожно вцепился в свое пневматическое кресло. Его лицо исказилось от напряжения. Я снова боязливо оглянулся, словно оказался свидетелем чего-то сугубо личного, понимая, что на вопрос десятилетней давности частично ответили.

Когда я снова обернулся к экрану, Вонан уже закончил обсуждение вопроса энергетических превращений.

–..путешествие по миру. Я хочу полностью ознакомиться с достижениями в этом районе. И начну с Соединенных Штатов Америки.

– Почему именно оттуда?

– Многим нравится наблюдать процесс декадентства в развитии. Посетив разрушающуюся культуру, можно лучше понять истоки. У меня сложилось впечатление, что хаос, который наступит в вашем мире, начнется с Соединенных Штатов, поэтому я хочу выявить симптомы этого.

Он произнес это с таким умопомрачительным равнодушием, словно крах нашего общества был очевиден и не стоит обижаться на общеизвестный факт. На этот раз улыбка дольше обычного задержалась на его лице, так что аудитория не придала значения мрачности его слов.

Пресс-конференция подходила к концу. Редкие вопросы о мире Вонана и способах, позволивших ему прибыть к нам, сталкивались с такими туманными, общими пояснениями, что, казалось, что он просто подсмеивается над спрашивающими. Иногда он говорил, что предоставит более детальную расшифровку позже, но в основном отвечал, что не знает. Он старался, по возможности, уклониться от попыток заполучить от него описание мировых событий, которые должны произойти с нами в ближайшем будущем. Я понял, что он не очень в курсе II наших достижений, потому что был слегка удивлен, узнав, что у нас есть электрическая и атомная энергия, что мы совершаем космические полеты. Он, правда, не пытался скрыть свое презрение, но его дерзость странным образом не раздражала. А когда канадский редактор спросил:

– И чему из всего этого, вы думаете, мы поверили?

Он вежливо отозвался:

– Вы можете вообще ничему не верить. Мне это все равно.

Когда программа закончилась, Ширли повернулась ко мне и сказала:

– Лео, ты теперь видел этого мифического человека из будущего. Что ты думаешь о нем?

– Я удивлен.

– Ты уверен в этом?

– Не глупи. Все это всего лишь публичная догма, великолепно для кого-то разработанная. Но стоит отдать должное – он очарователен.

– Что правда то правда, – сказала Ширли и посмотрела на супруга. Джек, дорогой, тебе очень не понравится, если я пересплю с ним, когда он прибудет в Штаты? Уверена, что в грядущем тысячелетии они изобрели какие-то новшества в сексе. Может, он чему-нибудь меня научит.

– Очень мило, – отозвался Джек.

Его лицо помрачнело от злости. Увидев это, Ширли ужаснулась. Меня удивило, что он подобным образом среагировал на ее шутливое бессмысленное предложение. Мне всегда казалось, что их брак настолько прочен, что она может играть неверностью, не рассердив его. И тут я понял, что Джек рассердился не на ее желание переспать с Вонаном, а просто все еще находился в своем состоянии душевных страданий. Этот разговор о полном перемещении энергии и о децентрализации мира, где каждый человек может быть экономически независимым…

– Тебе этого очень хочется? – бросил он и вышел из комнаты.

Я и Ширли обменялись встревоженными взглядами. Она закусила губу и, проведя рукой по волосам, сказала:

– Прости, Лео. Я знаю, что его гложет, но не могу объяснить.

– Думаю, я догадываюсь.

– Конечно, ты можешь догадываться.

Она открыла схему бокового окна. Я увидел, как Джек, вцепившись в перила и наклонившись вперед, смотрел в темноту пустыни. На западе в вершинах гор мелькнула молния, после чего подул яростный штормовой ветер с дождем. По стеклянной панели застучали крупные капли. Но Джек оставался на прежнем месте, больше напоминая статую, чем человека, позволяя шторму испытывать на себе свою силу. Я почувствовал, как под ногами заурчала система жизнеобеспечения дома, когда насосы хранилища начали откачивать дождевую воду в цистерны для последующего использования.

Ширли подошла ко мне и положила на плечо руку.

– Я боюсь, – прошептала она. – Лео, я боюсь.

Глава 4

– Пошли со мной прогуляемся по пустыне, старина, – сказал Джек. – Я хочу переговорить с тобой.

С момента телетрансляции пресс-конференции прошло два дня. Мы больше не возвращались к экрану, и напряженная обстановка в доме ослабла. Я планировал на следующий день вернуться в Ирвин. Меня звала работа, к тому же я чувствовал, что я должен предоставить Джеку и Ширли возможность наедине разобраться с водоворотами, появившимися в их жизни. В течение этих двух дней Джек зло разговаривал. Он явно пытался скрыть свои переживания того вечера. Я был удивлен и доволен его приглашением.

– А Ширли пойдет с нами? – спросил я.

– Ее присутствие необязательно. Мы пойдем вдвоем.

Мы оставили ее на веранде, где она, закрыв глаза, принимала солнечные ванны. Ее тело было повернуто так, что вся красота ее наготы предоставлялась заботам солнца. Мы ушли от дома на расстояние мили по тропинке, которой редко пользовались. Песок был еще влажным после проливных дождей. Кругом зеленели пробившиеся кривые растения.

Джек остановился возле покрытых слюдянистой коркой монолитов, образовавших что-то вроде естественной стеньг и нагнулся перед одним из валунов, чтобы вытащить корень шалфея. Когда ему наконец-то удалось это сделать, он отшвырнул его и сказал:

– Лео, ты когда-нибудь интересовался, почему я ушел из университета?

– Ты же знаешь, что я пытался это узнать.

– И что я тебе ответил?

– Что ты находился в полнейшем тупике, – ответил я. – Что ты устал от этого и потерял веру в себя и в физику. Что ты просто хочешь свить себе уютное гнездышко вместе с Ширли, где будешь писать.

Он кивнул.

– Все это ложь.

– Я знаю.

– Частично ложь. Лео, я в самом деле хотел уединиться здесь от мира. А вот насчет полнейшего тупика – все ложь. Все было как раз наоборот. Я не был в полнейшем тупике. Бог свидетель, я очень бы хотел, чтобы все было именно так. Но я отчетливо видел свой путь до кульминационного конца своих тезисов. Все ответы были как на ладони. Все.

У меня задергалась левая щека.

– И ты смог остановиться, зная, что ты у цели? – Да.

Он опустился на колени и стал пропускать песок сквозь пальцы, не глядя на меня. В конце концов он сказал:

– Это было нравственное решение или просто трусость? Как ты думаешь, Лео?

– Ты сам знаешь.

– Ты знаешь, что за собой влекла моя работа?

– Думаю, что понял это раньше тебя, – сказал я. – Но не собирался заострять твое внимание на этом. Я должен был оставить за тобой право решать. Ты ни разу не показал, что видишь все последствия. Тебе казалось, что имеешь дело с объединяющими атом силами теоретически.

– Да, это так. Первые полтора года.

– А потом?

– Я встретился с Ширли, помнишь? Она мало понимает в физике. Ее сфера деятельности социология и история. Я описал ей свою работу. Она не поняла. Тогда я попытался объяснить ей более простым языком. Это пошло мне на пользу, потому что я оторвался от уравнений и в конце концов сказал, что попытаюсь найти силы, обеспечивающие целостность атома. «То есть мы сможем использовать их, ничего не перерабатывая?» – спросила она. «Да, – ответил я. – Мы сможем взять любой атом, заполучить его внутриатомную энергию и тем самым полностью обеспечить дом». Ширли пристально посмотрела на меня и сказала: «И тогда придет конец всей экономической системе?»

– Тебе раньше это никогда не приходило в голову?

– Никогда, Лео. Никогда. Ведь я был тощим детищем МИТ. Меня никогда не тревожило применение технологии. Ширли поставила меня с головы на ноги. Я принялся все просчитывать, потом принялся названивать в библиотеку. Компьютер выдал мне некоторые технические тексты, а Ширли прочитала небольшую лекцию об экономике. И тогда я понял, что кто-то может использовать мои уравнения для получения неограниченной энергии. Это то же самое, что с Е=МС^2. Я был в панике. Я не мог взять на себя ответственность за всемирный переворот. Моим первым порывом было желание прийти к тебе и спросить, что мне делать.

– Но почему ты не пришел? Он пожал плечами.

– Это было легче всего – переложить ответственность на твои плечи. В любом случае, я понимал, что ты все это предвидел и давно бы сказал мне, если бы не моральный аспект. Поэтому я попросил об отпуске, болтаясь возле ускорителя и все анализируя. Я посмотрел на Опенгеймера, Ферми и остальных парней, создавших атомную бомбу и спросил себя, что бы сделал я на их месте? Они работали в военное время, пытаясь помочь человечеству одолеть реального отвратительного врага. Но даже их терзали сомнения. Я не пытался спасти человечество от опасности. Я просто проводил добровольное исследование, которое должно было уничтожить мировую денежную структуру. И я показался себе врагом человечества.

– С истинной энергетической конверсией, – тихо заметил я, – исчезнет голод, жадность, монополии…

– Но пройдет больше пятидесяти лет, пока установится новый порядок. А имя Джека Брайнта начнут ненавидеть! Я не смог взять на себя такой ответственности. Поэтому в конце третьего года оставил работу и поселился здесь. Я совершил преступление перед наукой, чтобы не совершить куда худшего преступления.

– И ты чувствуешь себя виноватым?

– Разумеется, чувствую. Я чувствую, что последнее десятилетие моей жизни – епитимья за побег. Лео, ты никогда не задумывался, о чем я пишу книгу?

– Много раз.

– Это что-то типа автобиографического эссе: apologia pro fita sua. Там я объясняю, над чем я работал в университете, как я понял истинную сущность своей работы, почему я прекратил ее и какова моя точка зрения по поводу своего ухода. Эту книгу можно назвать своего рода исследованием проблем нравственной ответственности в науке. К книге я приложил полный текст своих тезисов.

– Они заканчиваются на том, где ты остановился?

– Нет, – ответил Джек. – Это полный текст. Я закончил свою работу пять лет назад. Все это в рукописном варианте. Достаточно нескольких биллионов долларов и прилично оборудованной лаборатории, чтобы любая проворная корпорация перевела мои уравнения в полную функционирующую силовую систему размером с грецкий орех, которая будет работать вечно на обычном песке.

Мне показалось, что земля покачнулась под моими ногами. Прошло немало времени, прежде чем я спросил:

– Почему ты столько времени молчал об этом?

– Эта идиотская трансляция новостей дала мне толчок. Все из-за этого так называемого человека из будущего с его глупой болтовней о децентрализованной цивилизации, где каждый человек независим благодаря полной энергетической конверсии. Это походило на предсказание будущего будущего, которое обеспечивалось с моей помощью.

– Ну, разумеется, ты не веришь…

– Лео, я не знаю. Абсурдно предполагать, что на нас свалился человек из времени на тысячу лет опережающего наше. Так же, как и ты, я был убежден, что это шарлатан… пока он не начал описывать децентрализацию.

– Джек, идея об освобождении энергии, обеспечивающей целостность атома, уже давно витает в воздухе. Просто парень оказался достаточно умен, чтобы использовать ее, поэтому совсем не обязателен тот факт, что он из будущего, так же как то, что твои уравнения будут претворены в жизнь. Ты взлелеял ее из футуристических грез и обратил к реальности. Но кроме тебя и Ширли, никто не знает об этом? Ты не можешь наобум решить…

– Лео, но предположим, что все это правда!

– Хорошо, если это действительно тревожит тебя, то почему ты не сжигаешь рукопись? – предложил я.

Он посмотрел на меня так, словно я предлагал ему заняться мазохизмом.

– Я не могу этого сделать.

– Ты спасешь человечество от переворота, за который чувствуешь себя виноватым.

– Лео, рукопись в надежном месте. – Где?

– Внизу. Я построил там небольшой склеп и снабдил капканами реактор дома. Если кто-то попытается пробраться к склепу, сработает самозащита, и дом взлетит на воздух. Я не хочу уничтожать написанного. Но оно никогда не попадет в грязные руки.

– Позволь заметить, что рукопись уже попала в руки кого-то, живущего в конце следующего тысячелетия, так что до рождения Вонана-19, мир уже жил на твоей силовой системе. Ведь верно?

– Лео, я не знаю. Все это просто сумасшествие какое-то. По-моему, я тоже схожу с ума.

– Ну, давай предположим, что Вонан-19 настоящий пришелец и что такая силовая система действительно используется в 2999 году. Но мы не знаем, твоя ли это система. Процесс изменения будущего происходит таким образом, что экономика, описанная Вонаном, никогда не сможет воплотиться в реальность. Он может сам перестать существовать, если ты отправишь свою книгу в печь. Тогда ты сможешь понять, спасаешь ли человечество от ужасной участи.

– Нет, Лео. Даже, если я сожгу рукопись, я смогу восстановить все уравнения по памяти. Угроза – в моем мозгу. Сожжение книги ничего не докажет.

– Но существуют медикаменты, стирающие из памяти…

Он пожал плечами.

– Я не могу надеяться на них.

Я с ужасом поглядел на него. Мне показалось, что я вывалился из люка корабля. Я впервые имел дело с паранойей Джека – и здоровый, загорелый человек этих десяти лет исчез навсегда. Трудно представить, что он пришел к этому! Он допускал связь между остроумным мошенником якобы из будущего и собой.

– Я могу чем-нибудь помочь тебе? – мягко спросил я.

– Лео, ты можешь сделать для меня одну вещь.

– Все, что в моих силах.

– Постарайся лично встретиться с Вонаном-19. Ты очень видный деятель науки. Ты сможешь во всем разобраться. Переговори с ним и выясни, действительно ли он жулик.

– Разумеется, он жулик.

– Лео, проверь это.

– А если окажется, что он действительно тот, за кого себя выдает?

Джек сверкнул глазами.

– Тогда расспроси его о его времени. Постарайся узнать побольше про эту внутриатомную энергию. Пусть он расскажет, когда это было изобретено и кем. Может быть, это произойдет пятьсот лет спустя и совершенно независимо от моей работы. Лео, вытряси из него правду. Я должен все знать.

Что я мог сказать?

Не мог же я сказать Джеку, что у него что-то с головой. Мог ли я упрашивать его пройти медицинское обследование? Мог ли я ставить свой дилетантский диагноз паранойи? Да. Но при этом навсегда потерять своего самого близкого друга. И мне не хотелось стать участником чудачеств вокруг Вонана-19. Допуская, что я смогу добиться личной аудиенции с ним, я не хотел пачкаться, имея дело с шутом даже на секунду, чтобы он не думал, что его претензии восприняты серьезно.

Я мог соврать Джеку. Я мог постараться переубедить его.

Но это было бы предательством. Темные, полные боли глаза Джека молили о благородной цели. Я решил действовать.

– Я сделаю все, что смогу, – пообещал я.

Он схватил меня за руку, и мы не спеша побрели к дому.

Когда на следующее утро я собрал вещи, в комнату вошла Ширли. Она была в облегающем платье жемчужного цвета, удивительно подчеркивающем фигуру. И я, так привыкший в ее наготе, снова вспомнил, что она красива, и что моя любовь к ней сочеталась с подавленным, но не подавляемым физическим желанием.

– О чем он рассказал тебе вчера? – спросила она.

– Обо всем.

– О рукописи? И о своих страхах? – Да.

– Лео, ты можешь ему помочь?

– Я не знаю. Он хочет, чтобы я лично встретился с человеком из 2999 года и все проверил. Это не так-то просто. Не думаю, что от этого будет какая-то польза.

– Лео, он очень расстроен. Я очень тревожусь за него. Понимаешь, внешне он выглядит здоровым, но это гложет его на протяжении многих лет. Он утратил все перспективы.

– Ты не задумывалась, что ему понадобится профессиональная медицинская помощь.

– Я не решусь на это, – прошептала она. – Подобное не могу предложить даже я. Это огромный моральный кризис в его жизни. Я не могу говорить об этом, как о болезни. По крайней мере, пока. Возможно, если ты вернешься для того, чтобы убедить его, что все это обман, Джек постепенно избавится от своей навязчивой идеи. Ты сделаешь это?

– Ширли, я сделаю все, что в моих силах.

Она вдруг бросилась ко мне. Ее лицо уткнулось в углубление между моей щекой и плечом, ее грудь, ощутимая сквозь тонкую материю, прижалась к моей груди, а пальцы судорожно цеплялись за мою спину. Она рыдала, сотрясаясь всем телом. Я покрепче обнял ее, но вскоре мягко отстранил, потому что тоже начал трястись, но по другой причине.

Через час я уже ехал по грязной дороге, направляясь в Таксон, где меня поджидал транспортатор до Калифорнии.

Я добрался до Ирвина в сумерках. Нажав на кнопку на дверной панели, я открыл дом. В нем пахло сыростью, как в могиле, потому что в течение трех недель он был закупорен. Знакомый беспорядок из раскиданных повсюду бумаг и катушек успокоил меня. Я вошел как раз тогда, когда начался легкий дождь. Бродя но комнатам, я чувствовал себя так, как в последний день лета. Я снова был один, праздники закончились. Яркость Аризоны сменилась туманным мраком калифорнийской зимы. Я не надеялся найти здесь Ширли, носящуюся по дому подобно эльфу, или Джека, раскручивающего сложную идею. Грусть от возвращения домой на этот раз была глубже, потому что я лишился сильного и стойкого Джека, от которого на протяжении стольких лет зависел, а его место занял незнакомый встревоженный человек, терзаемый сомнениями. Даже златокудрая Ширли из богини превратилась в обеспокоенную жену. Я приезжал к ним с израненной душой, а возвращался домой исцеленным, но этот визит мне дорого стоил.

Я выключил затемнители и выглянул, чтобы полюбоваться на волновавшуюся поверхность Тихого океана, на красноватую полосу берега, на белые клубы тумана, покрывавшего изогнутые сосны, которые росли там, где песок переходил в почву. Затхлость в комнате сменилась смолистым сонным воздухом, поступавшим через вентиляционные отверстия. Тысячи крошечных громкоговорителей сплели для меня мелодию Баха. Я позволил себе выпить немножко коньяку. Какое-то время я сидел, делая маленькие глотки и вслушиваясь в музыкальный фон, окруживший меня. Постепенно на меня опускалось своего рода умиротворение.

Утром меня ждала работа. Друзья переживали душевные страдания. Мир сотрясался от культа апокалипсиса, и теперь еще появился самозваный посланник из будущего. По земле всегда бродили лживые пророки. Люди всегда мучились, пытаясь решить свои проблемы. Добро всегда сеялось с разрушающими надежды сомнениями и суматохами. Ничего нового. Мне не стоило жалеть себя. Я подумал, что в жизни всегда возникают трудности, и ты делаешь все возможное, чтобы успешно преодолеть их. Великолепно. Пусть наступает утро.

Спустя некоторое время я вспомнил, что надо подключить видеотелефон. И это было ошибкой.

Весь служебный персонал знает, что я вне коммуникации, когда нахожусь в Аризоне. Все звонки поступали на линию секретаря, и она разбиралась с ними так, как считала необходимым, никогда не консультируясь со мной. Но если звонок был важным, она записывала его в память моего домашнего телефона, чтобы по возвращению я мог сразу же узнать о нем. Как только я подключил ВТ, вспыхнули огоньки памяти, заиграла музыка, и я автоматически нажал на включение. На экране появилось длинное лицо моего секретаря.

– Доктор Гафилд, я звоню пятого января. Вам несколько раз звонил Санфорд Кларик из Белого дома. Мистеру Кларику надо было срочно переговорить с вами и он настаивал, чтобы его связали с Аризоной. Он слишком наезжал на меня. Когда я в конце концов рассердилась и заявила, что вас нельзя беспокоить, он попросил, чтобы вы позвонили в Белый дом как можно поскорее, можно даже ночью. Он сказал, что это касается национальной безопасности. Номер…

Это было все. Я никогда не слышал о Санфорде Кларике, но помощники президента быстро сменяются. Это был, пожалуй, четвертый звонок из Белого дома за последние восемь лет, с тех пор как я нечаянно стал одним из ученых мужей. Под одним из моих профилей какой-то еженедельный журнал для свободомыслящих людей поместил ярлык доминирующей силы в физике Америки. С тех пор я ношу статус выдающегося ученого. Время от времени меня просили поставить свою подпись под тем или иным заявлением по Национальному вопросу. Меня призывали в Вашингтон, чтобы посвятить мускулистых конгрессменов в сложности атомной теории, когда решался вопрос о принятии новых акселераторов. Я был в числе приглашенных, когда лысому исследователю космического пространства вручали Годдарский приз. Все эти глупости, как и следовало ожидать, затрагивали даже мою профессию. Порой я возглавлял ежегодный слет А.А.А.С., или пытался объяснить делегации океанографов или археологов, что может получиться из их идей. Я был вынужден признать, что приветствовал всю эту чепуху, не из-за славы, которую она дает, а просто потому, что она позволяла более приемлемо оправдать мои отлынивания от неблагодарной работы. Вспомним закон Всемирного тяготения: выдающиеся ученые предпочитают творить частным образом. Как только им удается что-либо создать, они становятся известны в общественных кругах и тешат себя почтением несведущих.

Однако никогда приглашения в Вашингтон не сопровождались словами, свидетельствовавшими о срочности. «Касается национальной безопасности», сказал Кларик. Неужели? Или это один из тех вашингтонцев, для которых гипербола является национальным языком?

Мое любопытство стало расти. В столице сейчас было обеденное время. Кларик сказал, что можно звонить в любое время. С надеждой, что прерву его в то время, когда он будет сидеть над supreme de folaille[1]1
  Supreme de folaille – превосходное блюдо из домашней птицы (франц.).


[Закрыть] в каком-нибудь абсурдном ресторане, обозревая Потомак, я торопливо набрал номер Белого дома. На экране показалась президентская печать и призрачный компьютеризированный голос поинтересовался, что мне нужно.

– Я хотел бы переговорить с Санфордом Клариком, – сказал я.

– Одну секунду.

Но прошло гораздо больше секунды. Компьютеру потребовалась три минуты, чтобы набрать номер Кларика, которого не было в офисе, и подозвать его к телефону. Наконец экран показал мне поразительно неприятного молодого человека с рассудительным лицом и выпученными глазами, что послужило бы предметом гордости для какого-нибудь неандертальца. Я облегченно вздохнул, потому что ожидал увидеть одного из вечно соглашающихся мужчин, которых так много развелось в Вашингтоне. Каким бы ни оказался Кларик, по крайней мере, он не был шаблонным. Его неприятность была в его пользу.

– Доктор Гафилд, – сразу же сказал он, – я надеялся, что вы позвоните! Вы хорошо отдохнули?

– Великолепно.

– Профессор, ваша секретарша заслуживает медаль за свою лояльность. Я грозил ей национальной гвардией, но она отказалась связать меня с вами.

– Я предупредил служебный персонал, что предам вивисекции любого, кто прервет мое уединение, мистер Кларик. Что я могу для вас сделать?

– Вы не могли бы завтра приехать в Вашингтон? Мы оплатим все расходы.

– Что на этот раз? Конференция, посвященная нашим шансам выжить в двадцать первом столетии?

Кларик коротко рассмеялся.

– Не конференция, доктор Гафилд. Нам нужна ваша помощь в весьма специальном вопросе. Мы хотим, чтобы за несколько месяцев вы проделали работу, с которой никто другой не справится.

– Несколько месяцев? Не думаю, что смогу…

– Сэр, это жизненно важно. На этот раз дело не связано с правительственной шумихой.

– Вы не могли бы сообщить мне пару деталей?

– Не по телефону. Я боюсь.

– Вы хотите, чтобы я прилетел в Вашингтон на неопределенный срок неизвестно по какому вопросу?