Текст книги "Рожденный с мертвецами"

Автор книги: Роберт Силверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Я только что приехал, – сообщил Кляйн. – Пабло проводил меня в Дом странников, а теперь я ищу кантину.

– Четвертый централ? Тебе повезло. Мне как раз туда.

Ни тени подозрения на лице Мортимера. Может быть, беглая улыбка – единственный и последний знак того, что мертвый распознал живого? Не следует забывать, что для мертвецов вселенная – дешевая игрушка, они ничего не принимают всерьез.

– Я жду Нериту, – сказал Мортимер. – Можно пообедать вместе.

– Меня воскресили в «ледяном городе» Олбани, – без особой надобности объяснил Кляйн. – Я только оттуда.

– Замечательно.

Нерита Трейси вышла из дома на другой стороне: стройная спортивная женщина лет сорока с короткими темно-рыжими волосами. Она быстро подошла к ним.

– Мортимер Кляйн, с которым мы познакомились в Занзибаре. Только что из Олбани, после воскрешения.

– Сибилла наверняка обрадуется, – улыбнулась Нерита.

– Она в городе? – не удержался Кляйн.

Мортимер и Нерита переглянулись. Кляйн чуть не покраснел. Никогда не задавай прямых вопросов! Черт бы тебя побрал, старый информатор!

– Вы скоро увидитесь, – сказала Нерита. – Ну что, идем обедать?

Вопреки ожиданиям Кляйна, кантина оказалась вполне приличным рестораном, куда сразу захотелось войти. Тяжелые темные портьеры разделяли умело спланированное на пяти или шести уровнях помещение на небольшие уютные кабинеты и альковы, обращенные к колодцу – пустому пространству в центре зала. Такой ресторан сделал бы честь роскошному тропическому курорту.

С едой вышло гораздо хуже: стандартные безвкусные блюда с автоматической раздачи. Еще один убийственный контраст. Да, они ничего не принимают всерьез… Выяснилось, что есть хочется не так сильно, как казалось в гостинице. Пока Кляйн ковырялся в тарелке, беседа Мортимера с Неритой летела мимо его ушей со скоростью, в несколько раз превышающей скорость мысли. Приспособиться к такому потоку обрывочных, старательно перемешанных иносказаний, намеков и особых словечек не представлялось возможным. Трудно представить, что они так себя ведут без задней мысли. Мало того, еще время от времени спрашивают: не правда ли? Приходится с умным видом улыбаться и кивать, кивать и улыбаться. Безусловно! Вне всякого сомнения!

Что же происходит? Раскусили и развлекаются? Приняли за своего, во что невозможно поверить? Ему, Кляйну, точно их не раскусить: слишком изысканно играют. Правда, свежеиспеченный мертвец тоже приспосабливается к миру себе подобных. Ему почти также трудно, как и живому.

– Тебе по-прежнему ее ужасно не хватает? – неожиданно просто спросила Нерита.

– О да. Некоторые вещи не желают умирать.

– Умирает все, – сказал Мортимер. – Додо, зубры, Священная римская империя, династия Янь. Падают стены Византии и забывается язык строителей Мохенджо-Даро.

– Что-то остается, – возразил Кляйн. – Великие пирамиды, Янцзы, целакант[6]6
  Целакант, или латимерия, – наиболее древняя из ныне живущих кистеперых рыб.


[Закрыть], наследники питекантропа. Есть вещи, которые выживают сами по себе, есть вещи, которые можно восстановить; забытый язык можно расшифровать. Насколько мне известно, на додо и зубра охотятся в наши дни в одном африканском заповеднике.

– Это копии, – пожал плечами Мортимер.

– Весьма убедительные копии. Ничем не хуже оригинала.

– Тебе устраивает подделка? – спросила Нерита.

– Меня устраивает то, чем можно обладать.

– Убедительная копия ушедшей любви сгодится?

– Вот как… Мне хватит пяти минут разговора. Я согласен.

– Ты получишь свои пять минут. Но не сегодня. Вон там – видишь? Но тебе нельзя беспокоить ее сейчас.

Кляйн посмотрел туда, куда Нерита указала движением головы. В дальнем конце зала, тремя уровнями выше, появились Сибилла и Кент Захариас. Некоторое время они стояли на краю алькова, рассеянно и безучастно глядя вниз, на дно колодца. У Кляйна задергалась щека, и он прикрыл ее рукой, чтобы не выдать себя окончательно. Теперь затрясло ладонь, но незаметно.

Сибилла выглядела подобно богине, открывающей себя почитателям посреди святилища. Нестерпимо прекрасная в своем бледном сиянии, красивее, чем подсказывала и приукрашивала память, зажатая в тиски безвозвратной потери. Кляйну казалось невозможным, что она была когда-то его женой, близкой во многих обличьях. Разве он не видел эти глаза красными и припухшими после ночи над книгами? Разве он не смотрел сверху в это лицо, искаженное страстью, похожей на гримасу боли? Разве она не бывала раздражительной и несправедливой, когда болела? Разве не было у нее недостатков, слабостей, запахов и родимых пятен? Разве не знал он эту возрожденную и воскрешенную по ту сторону реальности богиню – когда она была человеческим существом? Ее ли он искал, подобно святому Граалю, эту Сибиллу?

Безмятежно повернувшись спиной, Сибилла исчезла в глубине занавешенного алькова.

– Она знает, что ты здесь, – сказала Нерита. – Ты с ней встретишься. Скорее всего, завтра.

Мортимер отреагировал непостижимым иносказанием, и прежний разговор между ним и Неритой возобновился. Кляйна затягивало в водовороты их стремительной беседы, он тонул, опускаясь все глубже и глубже. Пытаясь не захлебнуться окончательно, он ни разу не посмотрел туда, где сидела Сибилла. Под конец поздравил себя с маленькой победой в безнадежном предприятии – сойти за покойника.

Лежа на узкой койке в доме странников, Кляйн недоумевал: что же он скажет Сибилле при встрече? И что она ему ответит? Осмелится ли он спросить прямо, хороша ли ее новая жизнь? Лучше ли старой? На самом деле ему ничего не нужно, кроме одного взгляда на ее преображенную сущность. Тем более, что шанс вернуть Сибиллу призрачен. Или он еще надеется? Разумеется, такие допросы выдадут его неуклюжее естество живого человека, неспособного воспринять бытие мертвеца. Впрочем, какие могут быть сомнения? Сибилла и так все сразу поймет. Но что же ей сказать? Что все-таки сказать? Возможен ли такой диалог:

– Скажи, Сибилла, на что похожа твоя нынешняя жизнь?

– Будто плыву под толстым стеклом.

– Не понимаю.

– Там, где я нахожусь, покой, Хорхе. Непостижимый, превосходящий понимание мир. Когда-то казалось, что меня треплет великая буря, что жизнь сгорает в лихорадке. Теперь я нахожусь в центре урагана, в глазу этой бури, где царствует вечное безветрие. Я лишь смотрю; меня никто не терзает и не принуждает.

– Но разве не таким путем приходит бесчувствие? Тебе не кажется, что тебя плотно упаковали и спрятали подальше? Разве плыть под стеклом не значит страдать от изоляции? От онемения?

– Тебе может так показаться. Но в моем состоянии нельзя попасть под власть излишнего и необязательного.

– Мне кажется, такое существование ограниченно.

– Меньше, чем могила, Хорхе.

– Я никогда не понимал, зачем ты планировала воскрешение. Ты ведь жила жадно, страстно упивалась каждой минутой. Согласиться на полужизнь, как сейчас…

– Не будь дураком, Хорхе. Быть наполовину живым куда лучше, чем кормить червей. Я была так молода, мне так много оставалось увидеть и сделать.

– Увидеть и сделать, будучи живым наполовину?

– Это твои слова, немой. Я совсем не живая. Не огрызок и не развитие той Сибиллы, которую ты знал. Я другое существо, целиком и полностью. Ни выше, ни ниже старой Сибиллы – просто другая.

– А видишь и чувствуешь – по-другому?

– Совсем по-другому. У меня угол зрения увеличился. Мелочи теперь так и остаются мелочами.

– Можешь привести пример?

– Не хотелось бы. Боюсь, тут нечего объяснять. Умри и будь вместе с нами – поймешь сам.

– Ты знаешь, что я живой?

– Не смеши меня, Хорхе!

– Как здорово, что я еще могу тебя рассмешить.

– Ты так явственно страдаешь. Мне тебя почти жалко. Ладно, спроси меня о чем-нибудь. О чем хочешь.

– Ты могла бы оставить своих компаньонов и жить в большом мире?

– Не задумываюсь.

– Ты обещала ответить!

– Думаю, могла бы. Но зачем? Мой мир здесь.

– Мир? Скорее, гетто.

– Какое слово. Для тебя мой мир – гетто?

– Ты замыкаешься в узком кружке себе подобных. Вы образуете ограниченную субкультуру. Отгораживаетесь стеной жаргона и этикета. Такие вещи делаются, чтобы чужак мог чувствовать себя неловко и неудобно. Чтобы не забыл как-нибудь, что он чужак. Это оборонительное сооружение. Посмотри на хиппи, на черных, на геев. У всех одно и то же.

– Про евреев не забудь.

– Само собой. Как можно забыть про евреев? Особое племенное остроумие, особые праздники, особый язык, чтобы чужим было непонятно. Отличный пример, Сибилла.

– Будем считать, что меня приняли в другое племя. Что в этом предосудительного?

– Тебе необходимо это племя?

– А что я имела раньше? Состояла в племени калифорнийцев? Или педагогов?

– А как насчет темени Хорхе и Сибиллы Кляйн?

– Уж очень оно изолированное. К тому же меня из него изгнали. Вот мне и понадобилось другое.

– Изгнали? Кто?

– Смерть. Знаешь, из смерти действительно не возвращаются.

– Ты можешь вернуться. В любой момент.

– Нет, Хорхе. Это неосуществимо, потому что я больше не Сибилла Кляйн и никогда ею не буду. Как еще тебе объяснить? Ничего сделать нельзя. Смерть – она все меняет. Попробуй сам умереть, и увидишь. Попробуй.

– Она ждет тебя в холле, – сообщает Нерита.

Вот он, холл в соседнем крыле дома незнакомцев. Просторный, с мебелью казенного вида. Сибилла стоит у окна, откуда сочится бледный свет стылого утра. С ней Мортимер и Кент Захариас. Мужчины награждают Клейна двусмысленной улыбкой – не то вежливой, не то издевательской.

– Нравится наш город? – поинтересовался Захариас. – Вы с ним познакомились?

Кляйн едва кивнул и предпочел воздержаться от ответа. Повернувшись к Сибилле, он поразился собственному душевному равновесию. Целый год он сражался за этот момент, а теперь совершенно спокоен: ни страха, ни тоски, ни томления. Как мертвец. Он знал, конечно, что это спокойствие панического ужаса.

– Мы оставляем вас вдвоем, – сказал Захариас. – Вам, должно быть, многое надо сказать друг другу.

Мортимер, Захариас и Нерита вышли. Холл опустел.

Сибилла смотрела в глаза Кляйну спокойно и внимательно. Поставлена задача: дать отстраненную и объективную оценку. И улыбочка та же самая: все они после смерти улыбаются, как Джоконда.

– Ты к нам надолго, Хорхе?

– Едва ли. Два-три дня, может быть, неделю. – Он облизнул губы. – Как ты живешь, Сибилла? Как оно здесь?

– Ничего неожиданного. Примерно так, как я и думала.

И что бы это значило? Никаких подробностей? Никаких разочарований? Никаких сюрпризов? Легко ли тебе, хорошо ли – как? Господи.

«Никогда не задавай прямых вопросов»

– Жалко, что ты не захотела видеть меня в Занзибаре.

– Тогда было невозможно. Не будем об этом больше. – Коротким жестом Сибилла навсегда закрыла тему. Помолчав, заговорила снова: – Хочешь, расскажу удивительную историю? Оманское влияние в Занзибаре, ранний период. Я сама ее раскопала.

Вот как, поразился Кляйн. Ей не интересно, как Хорхе Кляйн попал в Сион, ей не интересно, живой он или мертвый, ей не важно знать, что ему от нее надо. Зато интересна политика древнего Занзибара.

– Да, наверное.

А что, имеет смысл отказываться?

– История о том, как Ахмад Хитроумный свергнул Абдаллу ибн Мухаммада Алави. Вполне подойдет для «Тысяча и одной ночи».

Эти имена ничего не говорили Кляйну. В свое время он принимал некоторое участие в исторических изысканиях Сибиллы, но с тех пор прошли годы. Остался только спутанный клубок имен в голове. Ахмады, Хасаны, Абдалла…

– Прости, я не помню, кто они такие.

– Ты наверняка помнишь, что в восемнадцатом и начале девятнадцатого века влияние сильнейшего в бассейне Тихого океана арабского государства Оман простиралось от Муската до Персидского залива, – продолжала Сибилла, не смущаясь, – Под властью династии Бусаидов, основанной в тысяча семьсот сорок четвертом году Ахмадом ибн Саидом аль-Бусаиди, власть Омана достигла Восточной Африки. Столицу африканской империи Омана следовало бы разместить в Момбасе, но место было занято конкурирующей династией. Поэтому взоры Бусаидов обратились к соседнему Занзибару – острову, где смешанное население состояло из арабов, индийцев и африканцев. Стратегическое положение Занзибара делало его обширную и хорошо защищенную гавань идеальной базой для торговли восточноафриканскими рабами, которую Бусаиды собирались контролировать.

– Теперь, кажется, припоминаю…

– Очень хорошо. Оманский султанат Занзибара был создан Ахмадом ибн Маджидом Хитроумным, который взошел на трон Омана в тысяча восемьсот одиннадцатом году, по смерти своего дяди Абдурахмана аль-Бусаиди, помнишь?

– Да, имена звучат знакомо, – неуверенно кивнул Кляйн.

– Семью годами спустя, намереваясь покорить Занзибар без применения силы, Ахмад Хитроумный, сбрив бороду и усы, надел желтые одежды и тюрбан с драгоценным изумрудом, чтобы проникнуть в Занзибар в качестве ясновидца и предсказателя. Большая часть Занзибара находилась тогда под властью местного правителя арабо-африканского происхождения, Абдаллы ибн Мухаммада Алави, или Мвеньи Мкуу – так звучал его наследственный титул. Подданными Мвеньи Мкуу были, в основном, африканцы племени хадиму. По прибытии султан Ахмад завоевал немалую популярность, демонстрируя искусство предсказателя в гаван и Занзибара. В скором времени ему удалось добиться аудиенции при дворе Мвеньи Мкуу. Ахмад предсказал Абдалле блестящее будущее, объявив, что на Занзибаре появится один из могущественнейших государей мира, сделает Мвеньи Мкуу своей правой рукой и утвердит его самого и потомков в качестве повелителей Занзибара на все времена. «Откуда тебе это известно?» – спросил Мвеньи Мкуу. «Я пью волшебный напиток, позволяющий видеть будущее, – ответил султан Ахмад. – Не хочешь ли попробовать?» «Хочу!» – воскликнул Абдалла. И тогда султан Ахмад дал ему снадобье, возносившее в заоблачные высоты и вызывавшее райские видения. Глядя вниз со своего места у подножия престола Аллаха, Мвеньи Мкуу увидел богатый Занзибар, благоденствующий под властью его детей и внуков. Видение всемогущества продолжалось долгие часы. После этого Ахмад покинул Занзибар. Он отрастил бороду и усы, чтобы вернуться десять недель спустя во главе могущественного флота – уже в качестве султана Омана. Явившись ко двору Мвеньи Мкуу, он предложил, в соответствии с предсказанием, заключить союз, по условиям которого к Оману отходят многие прерогативы, касающиеся внешней политики, включая работорговлю. Мвеньи Мкуу же гарантируется невмешательство в его внутренние дела. В качестве компенсации за политические уступки Мвеньи Мкуу получит от Омана финансовую помощь. Помня видение будущего, открытого ему предсказателем, Абдалла подписал договор, фактически утверждавший захват Занзибара Оманом. Последовал великий пир в честь заключенного договора. На пиру, в знак уважения, Мвеньи Мкуу предложил султану Ахмаду отведать местного снадобья под названием боргаш, или «цветок истины». Ахмад лишь притворился, будто вдыхает волшебный дым, ибо терпеть не мог веществ, изменяющих сознание, зато Абдалла, под влиянием «цветка истины», разглядел черты лица предсказателя под бородой султана. Поняв, как его обманули, Мвеньи Мкуу ударил Ахмада в бок отравленным кинжалом, после чего сбежал из дворца и покинул Занзибар, чтобы спасти свою жизнь и найти убежище на близлежащем острове Пемба. Ахмад ибн Маджид не умер тогда, но яд оказал губительное влияние на внутренние органы: оставшиеся десять лет жизни Ахмад тяжело болел. Что до Мвеньи Мкуу – люди султана выследили его и казнили, истребив также девяносто членов семьи. На этом история туземных правителей Занзибара прекратилась.

Окончив рассказ, Сибилла некоторое время молчала.

– Разве не красочная повесть? – спросила она наконец.

– Да, конечно. Дивная история. Где ты ее нашла?

– Неопубликованные воспоминания Клода Ричберна, служащего Ост-Индской компании, затерявшиеся в лондонских архивах. Их должны были бы обнаружить раньше. Очень странно. А в учебниках просто сказано, что Ахмад заставил Абдаллу подписать соглашение, запугивая флотом, а потом устранил Мвеньи Мкуу при первом удобном случае.

– Действительно странно, – согласился Кляйн.

Он представить себе не мог, что на долгожданной встрече придется выслушивать романтические истории о ядах, предательстве и волшебных снадобьях. Лихорадочно соображая, как вернуть разговор в разумные рамки, Кляйн ухватился за воображаемую беседу с Сибиллой. «Будто плыву под толстым стеклом… Там, где я нахожусь, там покой, Хорхе. Мир непостижимый, превосходящий понимание. Никто не остается во власти излишнего и необязательного. Пустяки остаются пустяками. Попробуй сам умереть – увидишь». Допустим. Но имеют ли его фантазии какое-либо отношение к настоящей Сибилле? Нет, подобрать ключ к реальной личности таким способом невозможно. Где же добыть настоящий ключик?

Но Сибилла не оставила ему ни единого шанса.

– Я скоро возвращаюсь в Занзибар, – сказала она, – Хочу собрать рассказы об этом случае на месте: легенды о последних днях Мвеньи Мкуу, варианты канонической истории…

– Можно мне поехать с тобой?

– А разве тебе не надо продолжать собственные исследования, Хорхе?

Не дожидаясь ответа, Сибилла скорым шагом удалилась из холла. Кляйн остался один.

7

Я имею в виду то, что они с их наймитами-психиатрами называют «бредовыми системами». Незачем уточнять, что «бред» всегда официально определен. Нам о реальном и нереальном беспокоиться не нужно. Они выступают только с позиций целесообразности. Важна система. Как в ней располагаются данные. Одни последовательны, иные распадаются.

Томас Пинчон. Радуга гравитации.

Перевод А. Грызуновой, М. Немцова

Опять мертвецы на утреннем рейсе из Дар-эс-Салама. Теперь трое. Три мертвеца лучше, чем пять, решил Дауд Махмуд Барвани, но все равно больше чем достаточно. От прошлых, правда, не было никаких неприятностей: улетели в тот же день вечерним рейсом. Все равно, находиться на одном маленьком острове с такими существами тягостно. Почему, имея на выбор целую планету, они тянутся в Занзибар?

– Борт у терминала, – объявил диспетчер.

Тринадцать пассажиров. Местных жителей санитарный инспектор выпустил через выход номер один: два журналиста и четыре депутата законодательного собрания, вернувшиеся с всеафриканской конференции в Кейптауне. Потом Барвани пропустил чопорных неулыбчивых японцев, обвешанных камерами, – еще четыре человека. Дошла очередь до мертвецов; к удивлению Барвани, это были те же самые: рыжий, безбородый с каштановыми волосами и брюнетка. Неужели у мертвецов столько денег, что они могут летать из Америки в Занзибар каждые несколько месяцев? Рассказывали, будто каждый мертвец, вставая из гроба, получает золотые слитки по собственному весу. Теперь история казалась Махмуду Барвани правдоподобной. Не к добру таким существам странствовать по миру, а в Занзибаре им в особенности нечего делать. Впрочем, у него, Дауда Барвани, выбора нет.

– Добро пожаловать вновь на наш остров пряностей! – объявил санитарный инспектор, улыбаясь официальной улыбкой.

«Что будет, когда мои собственные дни на этой земле подойдут к концу?» – подумал Дауд Махмуд Барвани, и не в первый раз.

– Ахмад Хитроумный и Абдалла-не-помню-кто, – сказал Кляйн, – Ни о чем другом она не пожелала говорить. История Занзибара.

Он опять сидел в домашнем кабинете Джиджибоя. На этот раз огни Лос-Анджелеса светили тускло, теряясь в пелене теплого дождя.

– Знаешь, я давно не чувствовал себя таким неуклюжим. С четырнадцати лет, наверное. Нельзя задавать прямых вопросов. Среди них я был инвалидом, иностранцем, ребенком!

– Думаешь, они раскусили, что ты не мертвец? – спросил Джиджибой.

– Не знаю. Они вроде бы деликатно развлекались за мой счет, но, возможно, у них так принято с новичками. Не только прямых обвинений, но и намеков на то, что я самозванец, не было. Никто не поинтересовался, зачем я здесь и как я, собственно, умер. Глядя Сибилле в лицо, я тянулся к ней, как мог, надеялся, что она сделает шаг навстречу, но все напрасно. Контакта не вышло. То есть совсем никакого: можно подумать, я встретил на академической вечеринке коллегу из другого университета, только что открывшего золотую жилу. Мне объяснили, что султан Ахмад перехитрил Абдаллу, после чего последний ударил султана кинжалом. Остальное ей неинтересно.

На полке у Джиджибоя стояла знакомая книга: двухтомник «История Восточной Африки» Оливера и Мэтью. Сибилла годами брала ее с собой в любую поездку, пока они были женаты. Кляйн осторожно снял с полки первый том.

– Сибилла сказала, что официальная история того эпизода неполна и неточна. Она только сейчас установила истину, самостоятельно. Откуда мне знать? Может статься, она пересказала мне официальную версию, шутки ради. В качестве недавнего открытия. Ну-ка, посмотрим…

В именном указателе нашлось пять Ахмадов, но хитроумного султана среди них не было. Ахмад ибн Маджид, оказавшийся арабским летописцем, нашелся только среди примечании. Так же не удалось обнаружить ни одного Абдаллы, властителя Занзибара.

– Что здесь, интересно?

– Это не имеет значения, дорогой Хорхе, – негромко сказал Джиджибой.

– Почему не имеет? Погоди.

Изучив сводные таблицы, Кляйн убедился: ни одного правителя Занзибара не звали Ахмадом. Ни одного не звали Абдаллой. Нашелся только некий Маджид ибн Саид, правивший во второй половине девятнадцатого века.

– Оксфордская «История Восточной Африки»?

– Она самая. Ни одна деталь не совпадает. Ахмад Хитроумный, по ее словам, взошел на престол в тысяча восемьсот одиннадцатом и покорил Занзибар семь лет спустя. На самом деле султаном Омана в восемьсот шестом году стал Сейид Саид аль-Бусейди, правивший пятьдесят лет. Он-то и захватил Занзибар, но в тысяча восемьсот двадцать восьмом году, а Мвеньи Мкуу, которого он заставил подписать договор, это Хасан ибн Ахмад Алави… – Кляйн покачал головой. – Совсем не такая история и совершенно другие персонажи.

– Мертвецы часто озорничают, – улыбнулся Джиджибой.

– Допустим. Но как она могла сочинить такую дивную историю под видом научного открытия? Более скрупулезного исследователя, чем Сибилла, я не встречал! Она бы никогда…

– Разумеется. Сибилла, которую ты знал, мой друг, – не смогла бы. Я пытаюсь объяснить тебе: пойми, это новая личность в старом теле.

– Личность, которая перевирает историю?

– Личность, которая шутит.

– Ага… – насупился Кляйн. – Значит, шутит.

Все сходится: «Для мертвеца вселенная – игрушка из дешевого пластика. Нет для него вещей, которые бы он принимал абсолютно всерьез».

– Действительно, почему бы не подшутить над скучным занудой-мужем, явившимся в «ледяной город» в виде фальшивого мертвеца? Почему бы не изобрести легенду с красочными персонажами? Остроумно, но жестоко, на мой вкус. Наверное, таким способом она указала мне, что не надо выдавать себя за другого. Какого же я свалял дурака!

– Что собираешься делать?

– Не знаю, – пожал плечами Кляйн.

Игнорируя советы Джиджибоя и голос собственного разума, Кляйн взял новую порцию капсул у Долоросы и снова отправился в Сион. Зачем? Ради болезненного удовольствия уличить Сибиллу в обмане? Так трогают языком десну на месте потерянного зуба.

Он потребует, чтобы Сибилла отвечала серьезно. Отпусти меня, но скажи только правду!.. Всю дорогу до Юты Кляйн репетировал и отшлифовывал свою речь, но впустую: на этот раз ворота Сиона не открылись. Автомат просканировал поддельную карту резидента Олбани и сообщил, что документы недействительны.

На этом надо было остановиться. Вернуться в Лос-Анджелес, собрать осколки и склеить жизнь заново. Академический отпуск подходит к концу, впереди летний семестр. Надо работать.

Кляйн вернулся в Лос-Анджелес, но лишь для того, чтобы собрать новый чемодан, побольше. Теплым майским вечером реактивный лайнер поднялся в воздух, чтобы перенести Кляйна через Северный полюс в Лондон. Перехватив кофе с булочкой в буфете аэропорта, Кляйн успел на африканский рейс. В иллюминаторе сменяли друг друга Средиземное море, оказавшееся на удивление узким, желтовато-коричневая Ливийская пустыня, могучий Нил, с высоты десяти миль похожий на грязный шнурок. Сонному Кляйну показалось, что за двойным конусом Килиманджаро, увенчанным снегами и прикрытым дымкой, тускло сверкают отблески солнца на волнах Индийского океана.

Остроносый самолет резко пошел на снижение, и через несколько минут Кляйн стоял под ослепительным солнцем на бетоне Дар-эс-Саламского аэропорта, вдыхая теплый сырой воздух.

Только он не чувствовал себя готовым лететь в Занзибар: без двух-трех дней отдыха не обойтись. Выбрав наугад, за экзотическое имя, отель «Аджип», Кляйн взял такси. Очерченный плавными линиями, опрятный, в стиле шестидесятых, «Аджип» был гораздо дешевле «Килиманджаро», где Кляйн останавливался в прошлый раз. Прекрасное место среди садов на берегу океана. Кляйн решил прогуляться и понял, насколько его вымотали события последних дней; пришлось вернуться в отель. Проснувшись через пять часов с тяжелой головой, он принял душ и переоделся к обеду. Ресторан оккупировали краснолицые рыжие здоровяки без пиджаков и в расстегнутых белых рубашках, сразу напомнившие Кляйну Кента Захариаса. Но эти были живее некуда – инженеры, судя по разговору, и англичане, судя по акценту. Они строили электростанцию и плотину, а может, электростанцию без плотины – понять было не так просто. Беседовали англичане громко, а джину пили много. Хватало здесь и сдержанных японских бизнесменов в темно-синих костюмах, при узких галстуках, а за соседним столом пятеро загорелых мужчин болтали на иврите – израильтяне, вне всякого сомнения. Единственными африканцами в ресторане были официанты и бармены.

Кляйн заказал момбасских устриц, бифштекс и графин красного вина. Обед оказался превосходным, но большую часть Кляйн оставил на тарелке. В Танзании вечер, но с точки зрения сбитого с толку организма было все еще десять часов утра. Добравшись до номера и рухнув в постель, он подумал, что Сибилла, вероятнее всего, находится рядом – в нескольких минутах лета от Дар-эс-Салама. Целую вечность спустя Кляйн проснулся и понял, что до рассвета еще далеко.

После завтрака он пристроился кутренней экскурсии по душным и пыльным улочкам старинного туземного квартала, среди лачуг под жестяными крышами. Вернулся к полудню, принял душ и спустился в ресторан. Публика все та же – англичане, японцы, израильтяне, только лица другие.

За вторым стаканом пива Кляйн глянул в сторону входа. На пороге ресторана стоял Энтони Гракх. Широкоплечий охотник с бледным лицом под густой бородой, в рубашке и шортах цвета хаки, будто вышел из голограммы у Джиджибоя. Кляйн непроизвольно дернулся, отворачиваясь к окну, но поздно: Гракх его разглядел. Ресторанная болтовня затихла. Гракх подошел к столику Кляйна в тишине, без спроса отодвинул стул и опустился на него. Разговоры, как по волшебству, тут же возобновились.

– Тесен мир, – заметил охотник. – Невелик и тесен. Направляешься в Занзибар, Кляйн?

– Через день-другой. Ты знал, что я здесь?

– Разумеется, нет, – ответил Гракх, моргнув. – Да, к вопросу о тесноте и поразительных совпадениях: Сибилла уже в Занзибаре.

– Вот как?

– Сибилла, Захариас и Мортимер. По слухам, тебе удалось просочиться в Сион?

– Ненадолго. Видел Сибиллу. Не успел поговорить толком.

– Не получил того, чего хочешь, и опять прилетел сюда. Брось это дело. Откажись.

– Не могу.

– Не можешь? На языке кисейных барышень «не могу» значит «не хочу». Взрослый человек может все – кроме того, что физически невозможно. Ты ей только мешаешь. Мешаешь работать и жить. – Гракх улыбнулся. – Сибилла умерла три года назад. Забудь о ней. В мире полно других женщин. Ты молод, не беден, не урод, у тебя есть научная репутация…

– Тебя за этим послали? Объяснить?

– Меня никто не посылал, дружок. Я пытаюсь спасти тебя от злейшего врага: от себя самого. Забудь про Занзибар. Возвращайся домой. Начни жизнь сначала.

– В Сионе она поступила со мной неуважительно и несправедливо. Развлеклась за мой счет. Немного. Я хочу узнать от нее самой – почему?

– Потому, что ты живой, а она мертвая. Для нее ты клоун. Для нас все вы клоуны. Ничего личного, Кляйн. Это мировоззренческая пропасть, слишком широкая для тебя. Ты явился в Сион, наевшись таблеток, которые используют агенты казначейства. Бледное личико, глазки навыкате. Никого ты этим не обманул, а уж тем более Сибиллу. Маленький розыгрыш должен был объяснить тебе, что она не попалась на удочку. Не понимаешь?

– Понимаю. Вполне.

– Тогда чего тебе еще надо? Новых унижений?

Устало покачав головой, Кляйн глядел на скатерть. Гракх молчал. Кляйн поднял на охотника глаза – и поразился. Впервые в жизни ему попался мертвец, внушающий доверие. Искренний мертвец.

– Мы были очень близки, Сибилла и я. Она умерла, и оказалось, что я для нее ничто. Мне так и не удалось это принять.

Я нуждаюсь в ней до сих пор. Мне даже сейчас необходимо разделить ее жизнь.

– Это невозможно.

– Я знаю. Но ничего не могу с собой поделать. Даже сейчас.

– Есть только одна вещь, которую ты можешь разделить с ней. Свою смерть. Она не снизойдет до твоего уровня – тебе предстоит подняться.

– Не говори глупостей!

– Кто говорит глупости, я или ты? Послушай, Кляйн: у тебя голова не на месте, и ты слабак, но ты мне не противен. За твою глупость я тебя не виню. Зато могу помочь, если, конечно, пожелаешь.

Гракх вытащил из нагрудного кармана металлическую трубку с предохранителем на одном конце.

– Знаешь, что это? Оборонительный дротик, какие носят все женщины в Нью-Йорке. Очень многие мертвецы имеют их при себе, потому что нельзя сказать, когда начнется реакция и нас начнут преследовать разъяренные толпы. Только у нас там не быстрое снотворное. Все просто: мы идем в любую забегаловку туземного квартала, и через пять минут начинается драка. В суматохе я подкалываю тебя дротиком, и через пятнадцать минут ты лежишь в глубокой заморозке в морге центральной клинической больницы Дар-эс-Салама. За несколько тысяч долларов мы отправляем тебя в Калифорнию, прямо во льду, а в пятницу вечером тебя воскрешают, к примеру, в «ледяном городе» Сан-Диего. Только так ты окажешься на той же стороне пропасти, где и Сибилла. И если вам суждено воссоединиться, другого пути нет. По ту сторону у тебя есть шанс, по эту – нет.

– Немыслимо!

– Ты хотел сказать, неприемлемо. Нет ничего немыслимого, если взять на себя труд подумать. Прежде чем сядешь на самолет в Занзибар, подумай. Обещаешь? Сегодня и завтра я буду здесь, потом мне надо в Арушу, встретить группу мертвецов и организовать охоту. Тебе достаточно сказать слово – и я сделаю все, как обещал. Подумай. Пообещай, что подумаешь.

– Я подумаю.

– Очень хорошо! И спасибо. Думаю, пришло время сменить тему. И пообедать. Как тебе этот ресторан?

– Не понимаю одной вещи: почему посетители здесь только белые? Дискриминация черных в черной республике? Кто на такое осмелится?