Текст книги "Рожденный с мертвецами"
Автор книги: Роберт Силверберг
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
5
От ссор происходят бедствия. В последнее время львиный рык раздается повсюду. За горем следует радость. Детей не следует бить слишком много. Тебе лучше вернуться домой. Работать сегодня невозможно. Ты должен ходить в школу каждый день. Идти этой дорогой не стоит, путь преграждает вода. Неважно, я перейду вброд. Нам лучше вернуться поскорее. Эти лампы потребляют много масла. В Найроби нет москитов. Здесь львы не водятся. Здесь люди собирают яйца. Есть ли вода в колодце? Нет, воды здесь нет. Если есть только три человека, работать сегодня нельзя.
Д. В. Перро. Изучаем суахили самостоятельно
Грозя носильщикам, Гракх кричит:
– Shika njia hii up!
Трое поворачивают, двое продолжают идти как ни в чем не бывало.
– Ninyi nyote! – кричит Гракх, – Fanga kama hivi!
Качая головой, он сплевывает и вытирает пот. По-английски, вполголоса, чтобы не услышали носильщики, добавляет:
– Делайте, как вам сказано, черные бездельники, не то до заката станете еще мертвее меня!
– Ты всегда с ними так разговариваешь? – смеется Сибилла.
– Стараюсь быть мягче, но толку от этого никакого. Пошли, нам от них отставать ни к чему.
После восхода и часа не прошло, а на сухой равнине между Килиманджаро и Серенгети солнце уже палит вовсю. Гракх ведет охотничий отряд к северу, сквозь высокую траву, по следу квагги. Идти по следу – нелегкая работа, и носильщики норовят уклониться в сторону, где у оврага есть тень в густой чаще терновника. Гракху приходится постоянно следить, чтобы они шли куда надо. Гракх кричит на носильщиков свирепо, как на упрямый скот, говорит о них презрительно, но Сибилле кажется, что это часть спектакля, в котором Гракх играет роль белого охотника. Когда на него не смотрят, Гракх добродушно поддразнивает носильщиков на суахили, общается с ними легко и непринужденно. Носильщики тоже играют роль, изображая, в зависимости от обстоятельств, то умудренных опытом знатоков буша, то бесхитростных дикарей, годных только носить тяжести. Но клиенты сегодня совсем не те, что во времена Хемингуэя: это мертвецы, и носильщикам приходится скрывать страх. Сибилла замечает: если носильщику случается коснуться мертвеца, он бормочет молитву и теребит амулет. Иногда она ловит взгляд, полный неподдельного ужаса – а может быть, отвращения. Гракх для них не друг, как бы он ни был с ними прост и весел. Носильщики видят в нем грозного чародея, а в клиентах – злых духов во плоти.
Охотники продвигаются вперед. Все молча обливаются потом: впереди носильщики с оружием и припасами, за ними Гракх, Захариас, Сибилла, Нерита и Мортимер. Нерита постоянно щелкает камерой.
По синему небу ползут клочья белых облаков; трава очень густая, так как в декабре прошли обильные, по сравнению с прошлыми годами, дожди. В траве кипит полускрытая жизнь: цесарок, белок и шакалов можно увидеть лишь мельком. Появляются и животные покрупнее: три надменных страуса, парочка гиен и газели Томсона, подобные золотой реке на безводной равнине.
Вчера Сибилла видела двух бородавочников, семейство жирафов и сервала – изящную большеухую кошку, похожую на маленького гепарда. Охотиться на них нельзя, можно только на животных, специально разведенных для этого в заповеднике. Фауна Африки – то есть все звери, которые жили здесь до того, как мертвецы взяли этот участок земли в аренду у масаев, – находится под защитой правительственного постановления. Масаям разрешено охотиться на львов, поскольку это их земля, но львам мало что угрожает: масаев осталось совсем мало. Вчера Сибилла видела их впервые: пятеро рослых красивых мужчин, нагих под красными накидками, шли по бушу вдумчиво и не спеша. Издали они выглядели прекрасно, особенно когда стояли на одной ноге, опираясь на копье. Вблизи оказалось, что у масаев плохие зубы, рябые лица, а стройное тело уродуют грыжи. Они предложили купить копья и бисерные воротники за несколько шиллингов, но сафари уже началось с покупки сувениров в Найроби – по гораздо более высоким ценам.
Все утро они преследуют кваггу. Г ракх время от времени показывает то отпечаток копыта, то кучку навоза.
– Откуда нам знать, что это не зебра? – ворчит Захариас. Это ему загорелось подстрелить кваггу.
– Не сомневайся! – Гракх подмигивает, – Зебры там тоже есть, но свою кваггу ты получишь, гарантирую.
Нгири, старший носильщик, оборачивается.
– Piga quagga m’uzuri, bwana, – говорит он Захариасу, улыбается и тоже подмигивает.
Сибилле видно, как лучезарная улыбка носильщика гаснет мгновение спустя, будто заряд храбрости иссяк. На черном лице проступает печать ужаса.
– Что он сказал? – спрашивает Захариас.
– Что тебе достанется замечательная квагга, – переводит Гракх.
Последняя дикая квагга была убита примерно в тысяча восемьсот семидесятом; осталось три экземпляра в европейских зоопарках – одни кобылы. Кваггчуть не истребили буры, которые скармливали их нежное мясо рабам-готтентотам и делали из полосатых шкур мешки для зерна и сапоги. В лондонском зоопарке последняя квагга умерла в тысяча восемьсот семьдесят втором, в берлинском – в тысяча восемьсот семьдесят пятом, в амстердамском – в тысяча восемьсот восемьдесят третьем году. Живую кваггу вновь увидели только в тысяча девятьсот девяностом году – результат генетических манипуляций и ретроспективной селекции. В этом самом заповеднике, именно тогда созданном для особых клиентов.
Скоро поддень, но еще не прозвучал ни единый выстрел. Животные прячутся, их теперь не увидишь, пока тени не начнут удлиняться. Пришло время разбивать лагерь, доставать пиво и бутерброды, травить охотничьи байки о свирепых буйволах и раздражительных слонах… Нет, еще не пришло: с вершины невысокого холма, на который успел подняться отряд, видна стайка страусов и стадо из нескольких сотен зебр. При виде людей страусы начинают неторопливо отходить, но зебры продолжают пастись как ни в чем не бывало.
– Piga quagga, bwana, – показывает пальцем Нгири.
– Обыкновенные зебры, – откликается Захариас.
– Нет, – Гракх качает головой. – Слушайте!
Поначалу никто ничего не слышит. Потом до ушей Сибиллы доносится необычное лающее ржание. Странный, затерявшийся во времени зов, крик твари, до сегодняшнего дня неведомой Сибилле. Песнь мертвых? Вот, Нерита услышала, и Мортимер тоже. Наконец, услышал Захариас. Гракх кивает в сторону неглубокой ложбинки: там среди зебр пасутся полдюжины очень похожих на них лошадок. Квагга выглядит как неоконченная зебра – полосы только на голове и плечах, чепрак светло-коричневый, ноги белые, а грива темно-коричневая с бледными полосками. Шерсть на солнце блестит слюдяными искорками. Время от времени одно из животных поднимает голову, и раздается то самое прерывистое, свистящее фырканье. Голос квагги. Голос пришельцев из прошлого, которых тоже воскресили – по-своему.
По сигналу Гракха партия разворачивается полукругом на вершине холма. Приняв от Нгири громоздкую винтовку, Захариас опускается на колено, целится.
– Не торопись, – советует Гракх, – У нас целый день впереди.
– Неужели похоже, что я спешу?
Зебры заслонили собой табунчик квагг, будто знают, что те нуждаются в защите. Зебр убивать не положено. Медленно тянутся минуты; наконец зебры расступаются, и Захариас нажимает на спусковой крючок.
Услышав грохот выстрела, полосатые лошади брызнули во все стороны, сбивая с толку неистовым калейдоскопом черного и белого. На очистившемся поле осталась лежать на боку одна квагга. Животное совершило свой переход в царство мертвых, но Сибиллу это не возмущает. Прежде любая смерть была для нее страшна и отвратительна, но не теперь.
– Piga m’uzuri! – ликуют носильщики.
– Kufa, – кивает Гракх. – Хороший выстрел. Твой законный трофей.
Нгири снимает шкуру быстро и ловко. В лагере у склонов Килиманджаро сегодня на ужин печеная квагга, для мертвецов и для носильщиков. Хорошее мясо, сочное и пряное.
На следующий день, ближе к вечеру, отряд переходит вброд прохладную речку. Среди деревьев с расширяющимися кверху кронами и плоскими вершинами охотники встречают настоящее чудовище: косматую тушу, отдаленно похожую на медведя, ростом до пятнадцати футов. Опираясь на толстый тяжелый хвост, зверь прихватывает верхние ветки длинными лапами с жуткими серпообразными когтями. Добычу, состоящую из листьев и мелких сучьев, пожирает с жадностью. Бегло оценивает пришельцев маленькими туповатыми глазками и возвращается к еде.
– Большая редкость, – объясняет Гракх. – Порой охотники обходят заповедник вдоль и поперек, но так и не находят это чучело. Вы видели подобное уродство?
– Что это такое? – спрашивает Сибилла.
– Мегатерий. Гигантский земляной ленивец, водился когда-то в Южной Америке. Не местный, конечно, но мы на это не смотрим, если речь идет об охотничьих угодьях. У нас их всего четыре, и я даже не представляю, сколько стоит лицензия на отстрел одного экземпляра. До сих пор никто не интересовался. И не думаю, что найдется любитель.
Сибилле интересно, куда надо стрелять, чтобы убить это чудовище. Точно не в голову: пуля не найдет мозг величиной с горошину. Да и кому интересно охотиться на такую тварь?
Посмотрев, как мегатерий калечит дерево, партия движется дальше. На закате Гракх показывает им еще одно чудо: бледный купол вроде гигантской дыни на травянистой кочке у ручья.
– Яйцо страуса? – предполагает Мортимер.
– Горячо. Почти правильно. Яйцо моа, самой большой птицы в мире. Моа вымерли в Новой Зеландии, в восемнадцатом веке.
– Могу себе представить, какой омлет получится! – Нерита стучит пальцем по скорлупе.
– Да, на отряд из семидесяти пяти человек вполне достаточно, – кивает Гракх. – Два галлона жидкости, не меньше. Но трогать его мы не будем: естественный прирост дичи необходим для заповедника.
– А где мама моа? – спрашивает Сибилла. – Она ведь не должна бросать яйца.
– Моа не слишком сообразительные, – отвечает Гракх. – Одна из причин, по которой они вымерли. Наверное, ищет, чего бы пожрать. Кстати…
– О господи! – вырывается у Захариаса.
Моа внезапно появляется из-за деревьев, возвышаясь над охотниками, как пернатая гора в лучах заходящего солнца. Это страус, но какой! Ростом в двенадцать футов, с длинной мощной шеей, крепкими когтистыми ногами и тяжелым шарообразным телом. Птица Рух из истории о Синдбаде-мореходе – та самая, что уносила в когтях слона!
Птица печально смотрит на мелких тварей, собравшихся вокруг ее яйца, и выгибает шею, будто хочет атаковать. Захариас тянется к винтовке, но Гракх останавливает его руку: моа, оказывается, всего лишь протестует. Раздается тоскливое мычание, но не более того. Моа не шевелится.
– Отступайте спиной, без резких движений, – инструктирует Гракх. – Моа не нападет, но не попадитесь ей под ноги. Один пинок убьет кого угодно.
– Я бы взял лицензию на моа, – объявляет Мортимер.
– Их скучно стрелять. Они просто стоят и ждут пули. Та дичь, что предназначена для тебя, поинтереснее.
Мортимеру предназначен зубр, могучий бык европейских лесов. Его упоминали Цезарь и Плиний, на него охотился Зигфрид, а к тысяча шестьсот двадцать седьмому году зубр исчез с лица Земли. Теперь стадо зубров, вызванное к жизни колдовством генетиков, разместилось на равнинах Восточной Африки. Держатся они обособленно, живут на лесистых плоскогорьях в нескольких днях пути от пастбищ, где остались квагги и гигантские ленивцы.
На опушке охотников встречает хор павианов, длинноухие слоны, а немного подальше, где солнце пробивается сквозь листья, стоит великолепная антилопа бонго с длинными кривыми рогами. Гракх ведет их вглубь леса, соблюдая осторожность: здесь небезопасно. Носильщики неслышно, как черные призраки, расходятся в стороны, образуя боевое охранение. Друг с другом и с Гракхом они общаются условным свистом. Оружие каждый держит в руках. Сибилла представляет, как сейчас в ветвях над головой покажется леопард, а в кустах зашуршит кобра, но ей не страшно. Впереди открывается поляна.
– Зубры, – говорит Гракх.
Действительно, десяток мускулистых длиннорогих животных пасется, объедая кустарник. Почуяв запах пришельцев, зубры фыркают, поднимают головы, смотрят угрожающе. Гракх и Нгири переглядываются, Гракх кивает Мортимеру.
– Сейчас их слишком много. Подождем, пока станет поменьше.
Мортимер нервно улыбается: ему известно, что зубры могут атаковать без предупреждения. Пять или шесть животных скоро покидают поляну, другие отходят на дальнюю опушку, только старый угрюмый бык не двигается и глядит с подозрением. Гракх переносит тяжесть своего грузного тела с пятки на носок. Сибилле он кажется воплощением готовности.
– Пора, – командует Гракх.
В тот же момент бык молниеносно бросается на людей, выставив вперед острые, как пики, рога. Мортимер стреляет. Пуля попадает зубру в плечо. Правильный, грамотный выстрел, но бык не останавливается. Мортимер стреляет еще раз, уже не так удачно, попадает в брюхо, и тогда открывают огонь Гракх и Нгири – не по быку, а поверх голов остальных, чтобы отогнать зверей. Рискованный прием срабатывает: стуча копытами, зубры исчезают в лесу. Подстреленный Мортимером бык все еще идет на охотника, но шатается и замедляет скорость. Он падает почти под ноги Мортимеру и опрокидывается на спину, проткнув последний раз дерн острым копытом.
– Kufa, – кивает Нгири. – Piga nyati m’uzuri, bwana.
– Piga, – ухмыляется Мортимер в ответ.
– Интереснее, чем моа? – Гракх жестом приветствует победителя.
– Вот и моя дичь! – объявляет Нерита три часа спустя, указывая на дерево у дальней опушки леса.
В кроне этого дерева голуби гнездятся сотнями, будто на ветвях растут не листья, а птицы. У голубок серое брюшко и светло-коричневая спинка, лоснящееся оперение самцов сверкает всеми цветами радуги: синяя спинка и крылья, грудка цвета красного вина, шейка переливается бронзой и зеленью, а глаза – глаза поражают больше всего, оранжевые и яркие, как огонь.
– Точно, – соглашается Гракх. – Ты нашла своего странствующего голубя.
– Что за удовольствие убивать голубей на дереве? – недоумевает Мортимер.
– Что за удовольствие остановить быка пулей? – ядовито возражает Нерита.
По ее сигналу Нгири стреляет в воздух; голуби поднимаются на крыло и летают кругами, не поднимаясь высоко.
Полторы сотни лет назад в лесах Северной Америки никто и не думал поднимать их на крыло ради спортивного интереса: голуби были пищей, а не развлечением. Стреляя птицу прямо на деревьях, один охотник мог добыть несколько тысяч штук за один день. Потребовалось всего пятьдесят лет, чтобы стаи, заслонявшие солнце, исчезли навсегда. Зато сегодня у Нериты есть спортивный интерес. Есть и возможность продемонстрировать навыки. Она стреляет из помпового ружья, работая цевьем; перезаряжает, стреляет снова; птицы падают на землю. Когда стихает последний выстрел, носильщики собирают голубей, сворачивая им шеи для верности. Нерита добывает свою дюжину, в полном соответствии с лицензией: пару на чучела, остальные на ужин. Вернувшиеся в родные гнезда голуби смотрят на людей мирно, без упрека.
– Они очень быстро размножаются, – объясняет Гракх. – Если не проследить, захватят всю Африку.
– Не беспокойся, – смеется Сибилла. – Справились с ними один раз, а если надо, повторим.
Выбор Сибиллы – додо. В Дар-эс-Саламе, при оформлении лицензий, над этим выбором смеялись: додо – жирная беспомощная птица, не способная ни летать, ни бегать. Мозгов не хватает даже на то, чтобы заметить опасность. Сибилла пропустила насмешки мимо ушей.
Додо для нее – сущность и образец ухода в никуда, прототип смерти. А спортивного интереса у Сибиллы нет. Охота для нее – не самоцель.
По тропам заповедника Сибилла идет, как во сне. Являются разные картины: земляной ленивец, большая гагара, квагга, моа, вересковая куропатка, яванский носорог, гигантский броненосец и многие другие. Это место – обитель призраков. Мастерство инженеров-генетиков не имеет предела. Когда-нибудь заповедник предложит своим клиентам трилобитов, тираннозавров, мастодонтов, саблезубых тигров и даже – почему бы нет? – австралопитеков и неандертальцев, стадами и племенами. Для увеселения мертвых, чьи забавы по большей части мрачны. Сибилле интересно, можно ли считать убийством уничтожение этих лабораторных продуктов. Живые ли это существа? Может, это биороботы? Нет, решает Сибилла, они по-настоящему живые. Едят, размножаются, имеют стандартный обмен веществ. Они ощущают себя живыми целиком и полностью – стало быть, они реальны. Возможно, реальнее мертвецов, населяющих собственные тела, сброшенные за ненадобностью.
– Ружье! – требует Сибилла у ближайшего носильщика.
Вот она, додо, уродливая и смехотворная. Переваливается с боку на бок в густой траве. Сибилла прицеливается.
– Погоди! – кричит Нерита. – Я хочу это снять.
Нерита очень аккуратно пристраивается между птицей и группой охотников, немного в стороне, чтобы не мешать стрельбе и не спугнуть додо. Но птица, кажется, ничего и никого не замечает. Додо торопится, будто несет верительные грамоты посла царства тьмы, возглашающего добрую весть о грядущем упокоении тем, кто еще не вымер.
– Очень хорошо! – объявляет Нерита. – Энтони, покажи пальцем на додо, пожалуйста, будто только сейчас увидел. Кент, сделай вид, что занимаешься винтовкой. Сибилла, а ты просто целься! Вот так!
Щелкает камера, звучит выстрел.
– Kazi imekwisha, – объявляет Гракх. – Работа окончена.
6
Встретиться лицом к лицу с самим собой также неудобно, как пересекать границу по чужим документам, но другого способа встать на путь настоящего самоуважения нет. Несмотря на общее мнение, нет ничего сложнее самообмана: уловки, пригодные для других, рассыпаются на ярко освещенном углу, где назначают свидание самому себе. Не поможет ни обаятельная улыбка, ни перечень благих намерений, написанный красивым почеркам.
Джоан Дидион. О самоуважении
– Я бы на твоем месте слушал, что говорит Джиджи, – сказал Долороса. – В «ледяном городе» тебя расколют за десять минут. Вернее, запять.
Человек Джиджибоя оказался встрепанным коротышкой лет за сорок, с неопрятной копной волос на голове и широко расставленными горящими глазами. Из-под землистой кожи выпирали крепкие скулы. Остальные мертвецы, когда-либо попадавшиеся на глаза Кляйну, вблизи отличались внешней невозмутимостью, можно сказать, неземной безмятежностью, но только не этот. Долороса вертелся, трещал суставами пальцев, кусал нижнюю губу. Однако усомниться в его истинной природе было нельзя: не живее Захариаса, Гракха или Мортимера.
– Они меня – что? – спросил Кляйн.
– Расколют. Поймут, что ты не мертвый, так как подделать это интересное состояние невозможно. Господи! Ты будто не понимаешь по-английски! Как тебя зовут? Хорхе? Иностранное имя. Надо было раньше сообразить. Откуда ты?
– Родился в Аргентине, но в Калифорнию меня привезли ребенком, в тысяча девятьсот пятьдесят пятом. Понимаешь, мне все равно. Поймают так поймают. Я хочу поговорить полчаса со своей женой.
– Нет у тебя больше никакой жены, мистер!
– Ладно, я хочу поговорить с Сибиллой Кляйн, моей бывшей женой.
– Уже лучше… Сделаю так, что ты попадешь внутрь.
– Сколько это стоит?
– Можешь не беспокоиться. Я многим обязан Джиджи. Многим, и еще кое-чем сверх того. Во-первых, ты получишь лекарство…
– Лекарство?
– Препарат, который используют агенты казначейства, если им надо просочиться в «ледяной город». От него сужаются зрачки и подкожные капилляры, получается добрый старый зомби. Агентов всегда ловят и выдворяют – с тобой будет то же самое. Но будешь, по крайней мере, знать, что загримировался как следует. Ничего особенного: масляная капсула раз в день перед завтраком.
– Зачем агентам казначейства внедряться в «ледяные города»? – спросил Кляйн у Джиджибоя.
– Затем же, зачем и во все другие места. Шпионить. Им, видишь ли, нужно иметь информацию о финансовых делах мертвецов. А как ее получить, пока Конгресс не принял закона о жизни после смерти? Мертвого по документам человека не посадишь писать декларацию о доходах… – Теперь легенда, – перебил Долороса. – Я могу сделать тебе карту резидента «ледяного города» Олбани, в Нью-Йорке. Умер в конце декабря, воскрешен на Восточном побережье – почему?..
– Потому что я участвовал в ежегодном слете Американско-го исторического общества в Нью-Йорке, – предложил Кляйн, – В качестве профессора современной истории Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе я именно этим и занимаюсь. Из-за рождественских каникул тело не удалось отправить обратно в Калифорнию. Не было мест для гроба ни на одном самолете, вот меня и отвезли в Олбани. Годится?
– Складно врешь, профессор! – осклабился Долороса. – Есть у тебя жилка, точно говорю. Ладно, Олбани. Ты выходишь оттуда впервые, крылышки просушить – так это называется. Когда бабочка выходит из куколки, тельце у нее мягкое, а крылышки влажные. Мир чужой и незнакомый, а ты сам по себе. Сначала надо обсохнуть. Дальше: есть обычаи, словечки, неписаные правила – масонские знаки, в общем. На эту ерунду у нас три дня: завтрашний день, среда и пятница. Заниматься с тобой буду сам, времени должно хватить. А для начала вот тебе основы. Три вещи, о которых нельзя забывать в «ледяном городе». Первое: не задавай прямых вопросов. Второе: не опирайся ни на чью руку. Догадываешься, о чем я? Третье: помни, что для мертвеца вселенная – игрушка из дешевого пластика. Нет для него вещей, которые бы он принимал всерьез.
В начале апреля, прилетев в Солт-Лейк-Сити, Кляйн взял напрокат автомобиль. Шоссе вело мимо Моава на плоскогорье, зажатое между красноватыми горами, где мертвецы построили «ледяной город» Сион. Кляйн уже был здесь поздним летом девяносто первого года, когда жгучее солнце сияло на полнеба и даже закаленный можжевельник изнывал от жажды. Сейчас морозный день клонился к вечеру, бледно светились облака над западными холмами, время от времени сыпал редкий снежок. На экране записной книжки, вделанной в приборную доску, высвечивались дорожные указания Джиджибоя. Пятнадцать миль от города – есть; узкая мощеная дорога, отходящая от шоссе, – есть; неброская табличка «Частная дорога, въезд запрещен» – есть; следующий знак через тысячу ярдов «Ледяной город Сион, допускаются только резиденты» – есть. А сразу за знаком дорогу пересекает зеленый лучик сканера. Из-под земли вырастает автоматический шлагбаум. Раздается голос из невидимого мегафона:
– Если у вас есть разрешение на въезд в «ледяной город» Сион, поместите его, пожалуйста, под правый стеклоочиститель.
В прошлый раз никакого разрешения у Кляйна не было, и он сумел лишь обменяться несколькими словами с невидимым привратником. Правда, удалось выяснить, что Сибилла действительно живет в Сионе.
Сегодня Кляйн положил под правый дворник фальшивую карту резидента, полученную от Долоросы, и через тридцать секунд напряженного ожидания шлагбаум уполз под землю. Дальше узкая дорога извивалась вдоль опушки густого и низкорослого хвойного леса, пока не уперлась в кирпичную стену, уходившую за деревья. Создавалось впечатление, что город окружен стеной целиком, подобно средневековой крепости. Над железными воротами в стене мигнул зеленым огоньком электронный глаз; после непродолжительного сканирования створки откатились в стороны.
Сначала автомобиль Кляйна ехал мимо служебных построек: склады, электрическая подстанция, водонапорная башня, еще какие-то унылые одноэтажные сараи без окон из шлакоблоков. Далее последовали жилые кварталы, такие же уродливые и унылые. Прямоугольная планировка, приземистые, скучные, одинаковые дома. На улицах почти никакого движения, на дюжину кварталов не более десятка пешеходов, не обративших на Кляйна никакого внимания. Вот, значит, где мертвецы проводят вторую жизнь. По собственному выбору. Как объяснить эту нарочитую бесцветность?
Ты никогда нас не поймешь, предупреждал Долороса. Он был прав. Джиджибой говорил, что «ледяные города» не особенно уютны, но такого Кляйн не ожидал. Не город, а ледник какой-то: тишина, стерильная чистота и неподвижность покойницкой. Неудивительно, если подумать. «Ледяной город» – подходящее название. С точки зрения архитектуры он напоминал худшие образцы массовой застройки, но духовная проекция была еще хуже. Гигантский дом престарелых, вот что. Если собрать в одном месте все «Миры досуга» и «Солнечные поместья», именно это и получится. Безрадостные и бездетные приюты для живых покойников другого сорта, ожидающих трубного гласа… Кляйн поежился.
Через несколько минут езды открылась первая картина если не жизни, то хоть какой-то активности: коричневый подковообразный торговый центр с плоской крышей, где ходили по залам покупатели. Что ж, первая проба сил.
Припарковав машину, Кляйн заставил себя войти внутрь. Ему казалось, что налбу унего пульсирует надпись крупными буквами: «МОШЕННИК, ЧУЖАК, ДИВЕРСАНТ, ШПИОН». Хватайте меня, и делу конец, тоскливо подумал Кляйн. Никто, однако, не обращал на него ни малейшего внимания, не замечал пылающих слов на лбу. Что это, интересно? Вежливость? Презрение? Кляйн разглядывал покупателей, как он надеялся, исподтишка. Вдруг Сибилла найдется прямо здесь? Мертвецы ходили, как манекены, не улыбаясь и не разговаривая. Ледяная отчужденность напоминала атмосферу обычного торгового центра в пригороде, доведенную до сюрреализма: Норман Рокуэлл пополам с Дали и де Кирико. В остальном очень похоже на обыкновенный торговый центр: магазины одежды, филиал банка, аудио и видео, закусочная, цветы, театрик, сувениры. Впрочем, главное отличие скоро бросилось в глаза: полная автоматизация. Ни одного продавца, только пульты и экраны. Еще, наверное, батареи скрытых сканеров, чтобы не вводить в искушение… Хотя, кто знает: может быть, склонность к мелкому воровству уходит вместе с первой жизнью?
Покупатели сами выбирали товары и оплачивали их на кассовых автоматах, прикладывая подушечки больших пальцев, чтобы снять деньги с нужного счета. Разумеется. Кто станет тратить драгоценные минуты загробного существования на то, чтобы торчать за прилавком, торгуя теннисными туфлями и сладкой ватой? А жители «ледяного города» вряд ли захотят портить свое уединение, пуская сюда живых людей в качестве рабочей силы. Наверное, кому-то из мертвецов порой приходится работать – иначе как товары попадают на полки? Но в основном все здесь делают машины.
Через десять минут Кляйн начал думать, что родился невидимым для покойников. Как раз в этот миг перед ним остановился лысый широкоплечий мужчина с до странности молодым лицом.
– Меня зовут Пабло, – представился он. – Добро пожаловать в Сион!
Кляйн так растерялся, что едва не «потерял лицо»: чуть не забыл про невозмутимость, приличествующую мертвому. Дружелюбно улыбаясь, Пабло коснулся пальцев Кляйна. К несчастью, с теплотой приветствия убийственно контрастировал холодный и отчужденный взгляд.
– Меня послали, чтобы проводить тебя к жилищу, – сказал Пабло, – Идем, там твой автомобиль.
Не считая указаний повернуть налево или направо, Пабло произнес ровно три фразы.
– Дом воскрешения.
Пятиэтажное здание, приветливое, как любая больница. Стены цвета старой бронзы и черные, как оникс, окна.
– Дом отца-проводника.
Скромный кирпичный дом, как у приходского священника, на краю небольшого садика.
– Ты будешь жить здесь.
С этими словами Пабло вышел из машины и быстрым шагом удалился.
Остановиться Кляйну надлежало в Доме странников – гостинице для приезжих мертвецов. В этом городе безрадостных зданий длинная и низкая постройка из шлакоблоков требовала по-истине крепких нервов, чтобы не опуститься на дно отчаяния. В чем бы ни состояли желания мертвецов, им явно не требовалось архитектурных изысков. Голос из автомата в суровом вестибюле отправил Кляйна в номер: квадратную комнатку с белеными стенами и высоким потолком. Выяснилось, что к услугам гостя имеется коммуникатор с экраном, туалет, узкая кровать, комод, стенной шкаф и маленькое окошко, откуда открывался вид на соседнее здание, ничуть не веселее самой гостиницы.
Никто ничего не сказал про деньги. Может, Кляйн стал гостем города? Никто не сказал вообще ничего. Похоже, его приняли. Недорого, оказывается, стоит уверенность Джиджибоя в том, что самозванца немедленно разоблачат. Или уверенность Долоросы в том, что он расколется через десять минут. Кляйн находится за стенами Сиона уже полчаса. Его раскололи?
– Еда не имеет для нас особого значения, – говорил Доло-роса.
– Но вы едите?
– Конечно. Просто еда не имеет значения.
Для мертвецов – может быть, но пока что не для Кляйна. Без изысков можно обойтись, однако есть нужно, лучше три раза в день. И неплохо бы перекусить прямо сейчас. Что же делать? Заказать обед в номер? Здесь нет прислуги. Первое правило Долоросы: не задавай прямых вопросов. К железному коммуникатору это наверняка не относится. Компьютеры не требуют соблюдения этикета. Правда, голос за экраном может не принадлежать машине; на всякий случай надо использовать лапидарный стиль, который, по словам Долоросы, предпочитают мертвецы.
– Обед?
– Кантина.
– Где?
– Четвертый централ.
Четвертый централ? Очень хорошо. Неужто он не найдет дороги? Переодевшись, Кляйн зашагал по линолеуму длинного коридора в сторону вестибюля. На улице окончательно стемнело, зажглись фонари. Под покровом темноты убожество Сиона больше не резало глаза. Напротив, бездушная регулярность планировки обернулась намеком на божественную симметрию.
На улицах, однако, не было ни номеров домов, ни указателей, ни пешеходов. Десять минут Кляйн шел куда глаза глядят. Он надеялся, за неимением лучшего плана, встретить кого-нибудь, кому тоже нужен четвертый централ. В конце концов он встретил высокую женщину царственного вида, весьма преклонных лет. Но оказалось, что подойти к ней Кляйн не в силах. Он помнил, что ему говорили: не задавай прямых вопросов, не опирайся ни на чью руку. Кляйн шагал рядом с женщиной, не задавая вопросов и не приближаясь вплотную, пока она внезапно не скрылась в одном из домов. Еще десять минут прошли в невеселых размышлениях. Итак, некто прибыл в Сион в первый раз. Живой или мертвый, хоть на какую-то помощь он вправе рассчитывать? Может, Долороса отчасти набивал себе цену.
На ближайшем углу Кляйн решительно приблизился к человеку, прикуривавшему спиной к ветру.
– Простите, не могли бы вы…
– Кляйн? – Мужчина смотрел ему прямо в глаза. – Ну конечно. Никакого сомнения. Значит, ты тоже переплыл реку забвения.
Один из занзибарских компаньонов Сибиллы, сообразил Кляйн. Мортимер, приметливый и сообразительный. Член псев-досемейной группы, что бы это ни значило. Вот и все, сумрачно подумал Кляйн, выдерживая взгляд Мортимера. Сейчас его разоблачат. Семи недель не прошло, как он спорил с Мортимером во внутреннем дворике занзибарского отеля. Этого недостаточно, чтобы умереть, воскреснуть и обсушить крылышки. Однако прошло несколько секунд, а Мортимер ничего не сказал.