Текст книги "Маски времени (сборник)"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 48 страниц)

Глава 11

В тот вечер мы обедали в единственном на весь Чикаго ресторане, в котором подавали сорта мяса, получить которые где-либо еще не представлялось возможным: бизонью вырезку, медвежье филе, лосятину, оленину. И птиц: фазана, куропатку, тетерева. Ворнан где-то прослышал о нем и пожелал попробовать эти удивительные блюда. Намерение Ворнана пришлось нам не по нутру, ибо каждый его выход в люди обязательно сопровождался происшествием: Ворнан тут же собирал вокруг себя неуправляемую толпу. И мы не без основания опасались, что поход в ресторан добром не кончится. Крейлик обратился к администрации ресторана с просьбой принести нам ужин в отель и не встретил отказа, но Ворнан не хотел об этом и слышать. Только в ресторане, и нигде более. Естественно, он своего добился.

Наша охрана, разумеется, позаботилась о нашей безопасности. В борьбе с непредсказуемостью Ворнана они быстро набирались опыта. Выяснилось, что в ресторане есть банкетный зал на втором этаже с отдельным входом. Туда-то мы и привели нашего гостя, не привлекая внимания посетителей основного зала. Ворнан выразил неудовольствие, но мы объяснили ему, что ужин отдельно от общей массы считается в нашем обществе высшим шиком, и он принял наши слова за чистую монету.

Некоторые из нас не знали, что это за ресторан. Хейман долго изучал меню, а потом шумно выдохнул. Голос его дрожал от праведного гнева.

– Бизон! – воскликнул он. – Лось! Это же исчезающие животные! Они необходимы науке, а мы будем их есть! Мистер Крейлик, я протестую! Это безобразие!

Крейлик смиренно выслушал всю тираду, хотя брюзжание Хеймана уже сидело у него в печенках.

– Извините, профессор Хейман, но меню одобрено департаментом внутренних дел. Вы знаете, что иной раз возникает необходимость сокращения поголовья и в стадах редких животных, для блага оставшихся особей. И…

– Их следует перевезти в другие заповедники, – бубнил свое Хейман, – а не забивать на мясо. Мой Бог, что скажут о нас наши потомки? Мы, последнее поколение, живущее в эпоху, когда на Земле еще есть дикие животные, убиваем и едим бесценных…

– Вас интересует приговор истории? – прервал его Колфф. – Вот сидит история, Хейман. Спросите у нее, – он указал на Ворнана Девятнадцатого, которого считал ловким мошенником, и громко захохотал.

– Я очень рад, что у вас есть возможность попробовать мясо диких животных, – без малейшей запинки ответил Ворнан. – И с нетерпением жду возможности разделись с вами эту трапезу.

– Но это нехорошо! – взвился Хейман. – Эти животные… существуют они в ваше время? Или исчезли… их – съели?

– Точно сказать не могу. Названия мне незнакомы. Этот бизон, к примеру. Каков он с виду?

– Большое быкообразное теплокровное животное, – ответила Эстер Миккелсен. – С короткой жесткой коричневой шерстью. Близок к коровам. Раньше стада бизонов в тысячи голов бродили по западным прериям.

– Вымерли, – твердо заявил Ворнан. – Коровы у нас есть, во никаких близких или дальних родственников. А лось?

– Животное северных лесов, с большими рогами. Вот, кстати, его голова на стене. Ветвистые рога, длинная морда.

– Вымерли, это точно. А медведь, тетерев, куропатка?

Эстер описала их всех. И всякий раз Ворнан отвечал, что в его эпоху такой живности не водится. Хейман медленно наливался злобой. Я и не знал, что он принадлежит к защитникам дикой природы. А тут он разразился длинной речью, утверждая, что уничтожение животных есть свидетельство разложения цивилизации, ибо дикари убивали их из необходимости, чтобы добыть себе пропитание, а мы – из удовольствия и для развлечения. Припомнил он нам и наступление человека на последние участки еще девственной природы. Говорил страстно, под некоторыми его высказываниями я бы даже подписался. Впервые я услышал от этого зануды-историка что-то дельное. Ворнан жадно ловил каждое его слово. Лицо его светилось удовольствием и, кажется, я понял тому причину: Хейман утверждал, что вина за уничтожение животных лежит на цивилизации, и Ворнана, почитающий нас за дикарей, находил эти рассуждения весьма забавными.

Когда Хейман закончил, мы виновато переглянулись, уставились в лежащие перед нами меню. Повисшую тяжелую тишину нарушил Ворнан.

– Надеюсь, вы не лишите меня удовольствия внести посильную лепту в великое уничтожение, благодаря которому в нашем времени практически не осталось диких животных. В конце концов те из них, мясо которых мы будем есть сегодня уже не существуют, не так ли? Позвольте мне вернуться в свою эпоху с воспоминаниями о трапезе, где мне подали мясо бизона, лося, оленя.

Разумеется, не могло быть и речи о смене ресторана. Мы могли поесть только здесь, с чувством вины или без оного. Как и говорил Крейлик, мясо в ресторан поступало лишь по государственным каналам, а не от браконьеров, так что это заведение никоим образом не содействовало уничтожению диких животных. Да, их мясо было большой редкостью, об этом свидетельствовали цены, но отстрел всей этой живности велся отнюдь не по заказам ресторана. Однако и Хейман был прав: животные исчезали. Где-то я слышал прогноз, согласно которому в следующем столетии дикие животные сохранятся лишь в специальных заповедниках. Если считать Ворнана пришельцем из будущего, следовало признать, что прогноз этот оправдался.

Хейман заказал жареную курицу, мы все – деликатесы. Ворнан решил попробовать все: бизонью вырезку, лосятину, грудку фазана…

– А какие животные сохранились в вашу эпоху? – спросил Колфф.

– Собаки. Кошки. Коровы. Мыши, – Ворнан запнулся. – Есть какие-то еще.

– Только домашние животные? – ужаснулся Хейман.

– Именно так. – Ворнан положил в рот кусок сочного мяса. Улыбнулся. – Божественно! Как много мы потеряли!

– Вот видите, – не унимался Хейман. – Если бы люди…

– Разумеется, – прервал его Ворнан, – и у нас есть вкусные продукты. Признаюсь, приятно положить в рот кусочек мяса недавно еще живого существа, но немногие могут пойти на такое. Мы очень брезгливы. И у путешествующего во времени должен быть крепкий желудок.

– Потому что мы грязные, недоразвитые, отвратительные дикари? – воскликнул Хейман. – Такого вы о нас мнения?

Ворнан пропустил шпильку мимо ушей.

– Ваш образ жизни очень отличается от нашего. Это же очевидно. Иначе зачем мне появляться у вас?

– Однако в сравнении образов жизни неправомерно применение терминов «высший» или «низший», – Элен Макилуэйн оторвалась от огромного куска жареной оленины. – В какой-то эпохе жизнь может быть спокойнее, где-то могут больше внимания уделять здоровью или удобствам, но мы никогда не употребляем такие слова, как «высший» и «низший». С точки зрения культурного релятивизма…

– Знаете ли вы, – вновь заговорил Ворнан, – что в нашем времени ресторанов нет? Есть на публике, среди незнакомцев, мы считаем неприличным. В Централити часто приходится общаться с незнакомыми людьми. В других регионах дело обстоит иначе. Никто не проявит враждебности к незнакомому человеку, но и не станет есть в его присутствии, если только не намерен вступить с ним в половые отношения. Едим мы только в компании партнеров по сексу. – Он хохотнул. – И мое желание отобедать в ресторане – признак дурного тона. Вас я рассматриваю, как близких друзей, вы должны это понимать… – Он обвел стол рукой, показывая, что готов лечь в постель с любым, даже с Колффом, будь на то его согласие. – Но я надеялся, что как-нибудь вы доставите мне удовольствие пообедать в общем зале. Может, вы старались пощадить мои чувства, устроив обед в отдельном зале. Но позвольте мне в следующий раз предаться пороку.

– Великолепно, – Элен Макилуэйн, похоже, говорила сама с собой. – Табу на потребление пиши в присутствии посторонних! Ворнан, если б вы побольше рассказали нам о вашем времени. Мы же ждем каждого вашего слова.

– Да, – кивнул Хейман. – Вот, к примеру, эпоха Очищения…

– Что-нибудь о биологических исследованиях…

– Проблемы психотерапии. Основные типы психозов…

– Хотелось бы обсудить с вами особенности лингвистической…

– И феномен движения против времени. А также основные особенности системы энерго… – услышал я собственный голос, присоединившийся к общему хору.

Разумеется, Ворнан не ответил никому, ибо заговорили мы разом. Потом поняли, что происходит, и сконфуженно замолчали. Впервые вырвалось наружу копившееся в нас раздражение. Причина, разумеется, крылась в Ворнане: за время нашего общения он практически ничего, за исключением брошенных вскользь намеков, не рассказывал об эпохе, которую вроде бы представлял. И нас переполняли остающиеся без ответа вопросы.

Неотвеченными остались они и в тот вечер, когда мы откушали деликатесов уходящей эры, попробовали на вкус крылышко феникса и антрекот из единорога да послушали Ворнана – он говорил больше обычного, описывая застольный этикет тридцатого века. Теперь мы радовались каждой крупице информации, которую могли выудить из него. Даже Хейман перестал скорбеть над судьбой животных, мясо коих лежало на наших тарелках.

Когда же подошло время отъезда, мы столкнулись с уже ставшей привычной ситуацией. Сидевшие в общем зале узнали, что ресторан почтил своим присутствием человек из будущего, и у дверей собралась толпа. Крейлику пришлось вызвать полицейских с дубинками-парализаторами, чтобы расчистить проход. Не менее сотни обедавших в общем зале встретили нас у дверей. Они жаждали увидеть Ворнана Девятнадцатого вблизи, прикоснуться к нему рукой. В тревоге вглядывался я в их лица. Лишь на очень немногих отражался скептис или любопытство. Большинство смотрели на него с восторгом и обожанием. Такие лица встречались все чаще. И я видел в них не просто обожание. Эти люди были готовы принять Ворнана за мессию, преклонить перед ним колени. Они знали о нем лишь то, что им говорили и показывали с экрана телевизора, однако они тянулись к нему, надеясь, что он заполнит пустоту их жизни. Что он мог предложить? Обаяние, привлекательную внешность, завораживающую улыбку, вкрадчивый голос? Да, плюс отстраненность от них, ибо его слова и дела несли печать принадлежности к иному миру. Я сам испытывал те же чувства. А моя близость с Ворнаном не позволяла мне обожествлять его. Потакание всем своим желаниям, ненасытный аппетит к сексуальным наслаждениям тому не способствовали. Трудно почитать в человеке бога, увидев, как он сметает еду со стола и совокупляется с легионами жаждущих его женщин. Но, тем не менее, я чувствовал исходящую от него силу. И под ее воздействием мое отношение к нему начало меняться. Поначалу я был скептиком, враждебным к Ворнану, на дух не принимающим его принадлежность к будущему. Теперь же помягчел, практически отказался от рефрена «если он не мошенник», который ранее сопровождал каждую мою мысль о Ворнане. И убеждали меня в его истинности не только результаты анализа крови, но само поведение Ворнана. Уже с трудом верилось, что он – шарлатан, хотя научные данные, в том числе и полученные лично мною, начисто отрицали возможность его появления в нашем времени из далекого будущего. Меня заставляли прийти к заключению, которое я полагал невероятным: я столкнулся с вариацией оруэлловской двойственности.[35]35
  Автор имеет в виду роман Дж. Оруэлла «1984», в котором соединяются взаимоисключающие понятия: мир – война, любовь – ненависть.


[Закрыть] И причиной тому была исходящая от Ворнана сила. Так что я мог понять, что заставляло этих людей напирать на охрану, пытаясь дотянуться до гостя из будущего, проходящего мимо.

Возможно, чудом, но нам удалось покинуть ресторан без каких-либо инцидентов. Мороз разогнал всех по домам, лишь изредка на улице мелькал случайный прохожий. Машины доставили нас в отель. Как и в Нью-Йорке, наши номера располагались на одном этаже. Ворнан сразу же ушел к себе. Последние несколько ночей он спал с Элен Макилуэйн, но наш поход в публичный дом временно остудил его тягу к женщинам. Что, впрочем, никого из нас не удивило. Крейлик, бледный, уставший, выставил охрану у номера Ворнана и отправился писать докладную о прошедшем дне. Каждый вечер он отправлял ее в Вашингтон. Мы же собрались в одном из номеров, чтобы немного расслабиться перед сном.

Наша шестерка провела вместе достаточно времени, чтобы определиться в отношении к каждому из членов комитета. Мы по-прежнему не пришли к единому мнению относительно Ворнана, хотя разногласия наши уже не проявлялись столь резко, как раньше. Колфф, с самого начала державший Ворнана за шарлатана, остался при своем мнении, хотя и восхищался его талантом дурить людям головы. Хеймана, также настроенного против Ворнана, начали мучить сомнения. Наверное, он никогда не признался бы в этом, но все более склонялся к мысли, что Ворнан все-таки прибыл из далекого далека. Причиной тому служили некоторые фразы Ворнана относительно будущей истории. Элен Макилуэйн продолжала верить, что Ворнан тот, за кого себя выдает. Мортон Филдэ, наоборот, изменил свою точку зрения и отказал Ворнану в доверии. Я думаю, он просто завидовал сексуальной удали Ворнана и пытался отомстить, заявляя, что никакой тот не путешественник во времени.

Эстер не желала принимать ту или иную сторону до получения более полной информации. Получив же ее, она пребывала в полной уверенности, что Ворнан обогнал современного человека на несколько ступенек эволюционной лестницы, а потому, несомненно, прибыл из будущего. Я, как уже говорилось выше, так же дрейфовал в сторону Ворнана, однако вели меня эмоции, а не знание. Ибо моя наука однозначно утверждала, что путешествие в прошлое невозможно. Таким образом, наш комитет включал двух истинно уверовавших в Ворнана, двух бывших скептиков, в принципе готовых принять версию Ворнана и одного бывшего сторонника Ворнана, движущегося к его неприятию. И лишь Колфф, единственный из нас, не верил в истинность Ворнана. Так что ситуация изменялось в его пользу. Ворнан очаровывал и нас.

Нельзя не сказать, что отношения в вашем узком кругу складывались далёко не безоблачные. В одном, правда, мы соглашались: всем нам до смерти опостылел Эф. Ричард Хейман. Меня просто воротило от одного вида его рыжей бороды. Нам надоели его манера не говорить, но изрекать, его помпезность, его привычка воспринимать нас как не слишком умных выпускников далеко не самого престижного университета. И Мортон Филдз изрядно подпортил собственную репутацию. Под внешностью аскета скрывался обыкновенный распутник, но очень уж неудачливый, а вот последнее я находил отвратительным. Он возжелал Элен, но был отвергнут. Возжелал Эстер, но получил от ворот поворот. Элен, кстати, считала нимфоманию атрибутом своей профессии, ибо придерживалась мнения, что антрополог-женщина просто обязана досконально изучать различные типы людей. А потому ее отказ отдаться Филдзу более всего походил на публичную пощечину. Уже в первую неделю нашего путешествия с Ворнаном Элен успела хотя бы по разу переспать со всеми, за исключением Сэнди Крейлика, который относился к ней с таким пиететом, что и подумать не мог о чем-то плотском, и бедолаги Филдза. Короче, не стоило удивляться, что он буквально кипел от злобы. Полагаю, в прошлом, задолго до появления Ворнана, они не сошлись взглядами по какой-то научной проблеме, и теперь Элен выбрала такой, пусть и грубоватый, способ мщения. Тогда Филдз переключился на Эстер. Но наш ангел беспечно отмела его притязания, словно и не заметив, чего от нее хотят. (Пусть Эстер и принимала душ с Ворнаном, все мы пребывали в полной уверенности, что отношения их были лишены какой-либо чувственности. Даже мужское обаяние Ворнана не могло пробить броню добродетели, в которую она заковала себя.)

То есть Филдз сталкивался с теми же проблемами, что возникали перед запрыщавившим юношей, и, как вы можете себе представить, они, пусть и по-разному, проявлялись в ходе дискуссий по любому вопросу. Раздражение свое он маскировал нескончаемым многословием, за которым скрывались его гнев, злость, неудовлетворенность. Все это не нравилось Ллойду Колффу, но наш добродушный Фальстаф разве что жалел Филдза и, когда тот особенно расходился, пытался снять напряжение какой-нибудь скабрезной шуткой, от которой Филдз лез на стену. С Колффом у меня ни в чем не возникало разногласий. Из вечера в вечер он оставался душой компании и, если б не он, мы бы, возможно, не смогли выполнить порученного нам дела. Радовало меня и присутствие Элен Макилуэйн, причем не только в постели. Пусть и зацикленная на культурном релятивизме, она много знала, много умела, а еще больше могла рассказать. Если же мы слишком горячились, обсуждая какой-либо процедурный вопрос, она умела мгновенно снять напряжение байкой об ампутации клитора в племенах Северной Африки или о ритуальных татуировках в Новой Гвинее. В отношении же Эстер непостижимой, Эстер недоступной, Эстер таинственной, я не могу дать точный ответ, нравилась ли она мне или нет, но ее присутствие не вызывало у меня отрицательных эмоций. Конечно, меня мучила совесть из-за того, что я, спасибо современным техническим достижениям, видел ее голой, ибо таинственность должна быть полной, а тут вроде бы мы пробили брешь в стене, которой с/на отгородилась от всего мира. Она представлялась мне эталоном целомудрия, эта Диана биохимии, навечно оставшаяся шестнадцатилетней. В наших постоянных дебатах о путях и методах общения с Ворнаном Эстер участвовала редко, но говорила всегда по делу, руководствуясь только здравым смыслом.

Январь подходил к концу, а наш караван катился все дальше, на запад от Чикаго. В осмотре достопримечательностей Ворнан, как и в любви, не знал устали. Мы показывали ему фабрики, электростанции, музеи, транспортные узлы, станции контроля погоды, вычислительные центры, модные рестораны и многое, многое другое. Что-то входило в официальную программу визита, на чем-то Ворнан настаивал сам. Практически нигде не обходилось без малоприятных происшествий. Возможно, для того, чтобы доказать, что он выше «средневековой» морали, Ворнан злоупотреблял гостеприимством хозяев: соблазнял как женщин, так и мужчин, оскорблял священных коров, всячески показывал, что держит достижения научно-технического прогресса за игрушки дикарей. Его оскорбительное высокомерие я находил весьма забавным. Он не только очаровывал, но и отталкивал. Не все, конечно, как в нашем комитете, так и вне его, придерживались того же мнения. Тем не менее возмутительность его поведения как бы свидетельствовала о том, что прибыл он из другого времени, а потому лишь очень немногие выражали свое неудовольствие. Ему, гостю нашего мира, посланцу будущего, гарантировалась неприкосновенность, так что выходки его воспринимались, как должное.

Мы делали все возможное, чтобы уберечь его от крупных неприятностей. Мы научились не подпускать к Ворнану самодовольных, легко ранимых личностей, которые могли как-то насолить ему. Мы наблюдали, как он игриво посматривал на необъятный бюст директора музея искусств Кливленда, которая лично вызвалась познакомить нас с великолепной коллекцией картин. Глубокая впадина меж двух белоснежных пиков столь заинтересовала его, что мы могли бы догадаться – жди беды. Но не успели вмешаться, когда Ворнан, протянув руку, опустил палец в эту бездонную пропасть, и наш гид получила легкий электрический разряд. После этого мы ограждали его от женщин средних лет с большим бюстом и предпочитающих платья с низким, вырезом. Каждая встреча несла в себе крупинки бесценного опыта, и мы радовались, если на десяток неудач приходился один успех.

В чем мы не преуспели, так это в выкачивании из него информации, относящейся к времени, из которого, по его словам, он пришел к нам, и тех столетиях, что лежали между нами. Изредка он бросал нам жалкие крохи, вроде упоминания периода политической нестабильности, названного им эпохой Очищения. Он говорил о пришельцах со звезд, о политическом устройстве общества, названного им Централити, но лишь вскользь, не вдаваясь в подробности. За его словами была пустота. Он рисовал нам лишь миражи будущего.

Каждый из нас получил возможность побеседовать с ним наедине. Допросы эти навевали на него скуку, и всякий раз ему удавалось ускользать от прямого ответа. Я провел с ним несколько часов в Сент-Луисе, стараясь получить информацию по наиболее интересующим меня проблемам. Улов мой равнялся нулю.

– Ворнан, не могли бы вы рассказать, как попали в наше время? Каковы основные принципы транспортного механизма, перебросившего вас сюда?

– Вы говорите о моей машине времени?

– Да, да. О ней самой.

– Это же не настоящая машина, Лео. То есть в ней нет ручек управления, руля, дисков приборов и тому подобного.

– Вы можете описать ее? Ворнан пожал плечами.

– Это непросто. Она… ну, для меня это абстракция. Я ее не видел. Вы входите в помещение, включается поле и… – Он помолчал. – Извините, Лео. Я же не ученый. И видел только четыре стены.

– Управляли машиной другие?

– Да, да, конечно. Я был лишь пассажиром.

– А сила, которая протолкнула вас сквозь время…

– Честно говоря, я понятия не имею, чем и как она создается.

– Я тоже, Ворнан. В чем, собственно, и трагедия. Мои познания в физике однозначно говорят о том, что живого человека нельзя послать в прошлое.

– Но я здесь, Лео. Это факт.

– Если признать, что вы путешествовали во времени. Ворнан приуныл. Рука его поймала мою. Пальцы холодные, на удивление гладкая кожа.

– Лео, – в голосе обида, – вы высказываете недоверие?

– Я просто пытаюсь выяснить, как работает ваша машина времени.

– Я бы сказал, если б знал. Поверьте мне, Лео. Я питаю самые теплые чувства и к вам лично, и ко всем милым, искренним людям, которых я встретил в вашем времени. Но я просто не знаю. Вот если вы, к примеру, заедете на своем автомобиле в восьмисотый год и вас попросят объяснить принцип его работы, сможете вы это сделать?

– В общих чертах, да. Сам я не смогу построить такой же автомобиль, но я знаю, что заставляет его двигаться. Вы же не можете сказать мне даже этого.

– С движением по времени все гораздо сложнее.

– Может, я могу взглянуть на вашу машину?

– О, нет, – покачал головой Ворнан. – Она за тысячу лет отсюда. Забросила меня сюда и унесет обратно, когда я захочу вернуться, но сама машина, которая, как я уже говорил, не совсем машина, находится в далеком будущем.

– А как там узнают, что вы желаете вернуться?

Он вроде бы и не услышал вопроса. И сам начал расспрашивать меня о моих университетских обязанностях. Стандартный, кстати, прием: уйти от неприятного вопроса, задав свой, совсем на другую тему. Мне ничего не удалось из него выжать. И скептицизм вновь возродился во мне. Он не мог рассказать мне о принципах движения во времени только потому, что не путешествовал во времени. И вывод отсюда следовал один: Ворнан – шарлатан. Также уклончиво отвечал он и на все вопросы о преобразовании энергии. Не сказал мне, когда начали черпать энергию из атома, как это делается, кто считается автором этого эпохального открытия.

Случались, однако, и редкие удачи. И больше всех повезло Колффу. Он высказал Ворнану в глаза, что не верит в его прогулку по времени, и, возможно, Ворнан решил наглядно доказать, что тот неправ. Первые несколько недель нашей совместной поездки по Соединенным Штатам Колфф и не пытался поговорить с Ворнаном с глазу на глаз. Что было тому причиной, не знаю. То ли Колфф полагал, что ему и так все ясно, то ли ленился. Как вскоре выяснилось, Колфф предпочитал отдыхать, а не работать. Последние двадцать или тридцать лет от почивал на лаврах, тратя время на пирушки, развлечения и выслушивание похвал более молодых коллег. Обратившись в библиотеку, я узнал, что последняя значимая работа Колффа датирована 1980 годом. Вот в нашу миссию он воспринимал, как веселое приключение, отличную возможность приятно провести зимние месяцы. Но в засыпанном снегом Денвере, одним февральским вечером, Колфф предпринял попытку прощупать Ворнана. Почему, сказать не могу.

Уединились они надолго. Сквозь тонкие стены отеля до нас долетал бас Колффа, декламирующего стихи на незнакомом нам языке. Возможно, он читал на санскрите эротические вирши. Потом последовал перевод на английский, и мы могли уловить непристойное слово, а то и целую строчку, восхваляющую прелести любви. Мы быстро потеряли к этому интерес: стихи в исполнении Колффа мы слышали не раз. Вновь же привлек наше внимание смех Ворнана, словно серебряный колокольчик прорвавшийся сквозь бас Колффа, а затем наш гость заговорил сам, на незнакомом мне языке. Колфф перебил его, задал вопрос, затем Ворнан продолжил. Тут к нам вошел Крейлик, роздал листки с завтрашним распорядком дня, нам предстояло посещение шахты, где добывали золото, и мы отвлеклись от проходящей за стеной беседы.

Час спустя вернулся Колфф. Раскрасневшийся, потрясенный. Он пощипывал мочку, потирал заплывшую жиром шею, щелкал пальцами.

– Черт! – пробормотал он. – Клянусь вечным проклятьем! – Он пересек комнату, замер у окна, вгляделся в засыпанные снегом крыши домов. – Есть у нас что-нибудь выпить?

– Ром, бербон, шотландское, – перечислила Элен. – Угощайтесь.

Колфф шагнул к столику, уставленному полупустыми бутылками, выбрал бербон, налил порцию, которой хватило бы, чтобы свалить гиппопотама, осушил стакан в два или три жадных глотка, разжал пальцы. Стакан мягко упал на покрытый губчатой резиной пол. Колфф вновь принялся щипать мочку. Затем выругался. Как мне показалось, на старом английском.

Первой не выдержала Эстер.

– Вы что-нибудь узнали.

– Да, много, – Колфф опустился в кресло. – Я узнал, что он тот, за кого себя выдает.

Хейман ахнул. На лице Элен отразилось изумление. Такое на моей памяти произошло с ней впервые.

– Что вы такое несете, Ллойд? – пробубнил Филдз.

– Он говорил со мной… на своем языке, – последовал ответ. – Полчаса. Я все записал. Завтра направлю пленку для компьютерного анализа. Но уже сейчас я могу сказать, что он прибыл из далекого будущего. Только гений лингвистики мог бы придумать такой язык, да и в этом у меня большие сомнения. – Он шлепнул себя по лбу. – Мой Бог! Мой Бог! Путешествие во времени! Неужели такое возможно?

– Вы его поняли? – спросил Хейман.

– Дайте мне еще выпить, – прорычал Колфф. Он получил от Эстер бутылку бербона, поднес ее к губам. Почесал толстый волосатый живот, провел рукой перед глазами, словно снимая паутину. Наконец продолжил: – Нет, я его не понял. Я уловил только общие формы. Он говорит на английском, но английском, столь далеком от современного, сколь язык, на котором мы говорим сейчас, далек от языка англосаксонских хроник. В нем масса азиатских корней. Китайских, бенгальских, японских. Есть и арабские, я в этом уверен. Не язык, а сборная солянка, – Колфф рыгнул. – Вы знаете, что и в нашем английском намешано много чего. Датский, французский, саксонский, плюс латынь и немецкие диалекты. У нас слова, имеющие одно и то же значение. Но эти языки относятся к одной группе, берущей начало от старого индо-европейского языка. В эпоху Ворнана многое изменилось. Они взяли слова от других древних языков. Все переметали. Какой язык! На нем можно сказать все, что угодно. Все, что угодно. Но корни здесь, в нашем времени. Слова отполированы, словно камешки в потоке, от наносного не осталось и следа. Десяти звуков хватает, чтобы сказать двадцать предложений. Грамматика… мне понадобится пятьдесят лет, что вывести грамматические правила. И еще пятьсот, чтобы понять их. Невероятный язык, невероятный! Он говорит… словно декламирует стихи. Стихи, никем не постижимые. Я улавливал лишь отдельные слова, жалкие крохи… – Колфф замолчал. Погладил живот. Никогда я не видел его таким серьезным.

Мы, как зачарованные, смотрели на него. Первым очнулся Филдз.

– Ллойд, вы уверены, что все это не ваши фантазии? Как вы можете толковать язык, который не понимаете? Бели вы не знаете грамматики, можно ли утверждать, что он просто не мелит чушь?

– Дурак ты, – усмехнулся Колфф. – Надо бы прочистить тебе голову и откачать из нее всю отраву. Правда, что в ней тогда останется?

Филдз побагровел. Хейман зашагал по комнате. Чувствовалось, сколь потрясен он словами Колффа. И мне как-то сразу стало не по себе. Если уж Колфф признал, что Ворнан – посланец будущего, какой же смысл утверждать обратное? Факты накапливались. Возможно, сказанное Колффом – плод воображения его помутненного алкоголем мозга. Возможно, Эстер неправильно истолковала результаты медицинского обследования. Возможно. Или невозможно. Господи, как же мне не хотелось верить, что Ворнан – путешественник во времени, ибо тогда пришлось бы признать, что все мои научные достижения – фикция. С болью в душе я осознавал, что нарушаю неписаный кодекс ученого, пытаюсь опереться не на факты, а на созданную мною систему понятий. Но система разваливалась. Как долго я буду держаться за нее? Когда я признаю то, что уже признали Эстер и Колфф? Когда Ворнан прямо на моих глазах отправится обратно в будущее?

– Почему бы тебе не прокрутить пленку, Ллойд? – предложила Элен.

– Да, да, пленка. – Колфф достал миниатюрную кассету, вставил ее в магнитофон. Включил, и мгновенно комната наполнилась мелодичными звуками, переходящими один в другой. Я вслушался. Ворнан словно не говорил, а пел, легко, свободно, меняя тембр и высоту тона. Иной раз я улавливал знакомый слог, но не понимал ничего. Колфф шевелил пальцами, кивал, улыбался, покачивал ногой, то и дело бормотал: «Ну, вы видите? Видите?» Но я ничего не видел, как и не слышал. Из динамиков лился чистый звук, то перламутровый, то лазурный, то темно-бирюзовый, загадочный, непостижимый. Лента кончилась, а мелодия голоса Ворнана еще звучала в комнате. И я знал, что пленка эта ничего не доказывает, во всяком случае мне, хотя Ллойд и считал эти звуки языком, берущим начало от английского. Колфф неторопливо поднялся, вытащил кассету, повернулся к Элен. Благоговение на ее лице свидетельствовало о том, что несколько мгновений назад она приобщилась к священному таинству.

– Пошли, – он взял ее за руку, – пора спать, и эта ночь не предназначена для одиночества.

Они ушли вместе. А в моих ушах все еще звучал голос Ворнана, то ли что-то декламирующий на языке, которому суждено появиться через несколько столетий, то ли мелющий несусветную чушь.