Текст книги "Алиса в занавесье"

Автор книги: Роберт Ширмен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Роберт Ширмен
Алиса в занавесье

Алану и Алисе нравились Барбара и Эрик. Барбара и Эрик были хорошими соседями. Барбара и Эрик были спокойными. Барбара и Эрик никогда не устраивали вечеринок – шумных вечеринок, с музыкой и громкими звуками. Лишь однажды они устроили званый ужин, и Алан с Алисой знали об этом, потому что их самих пригласили. Это было так по-добрососедски со стороны Барбары и Эрика. Алан и Алиса поблагодарили Барбару и Эрика, сказали, что им очень приятно, но они не могут принять приглашение. Сослались на какую-то выдуманную причину, скорее всего, сказали, что не смогли найти няню для Бобби, хотя тот был хорошим мальчиком, и няня ему не требовалась.

Настоящей причиной отказа было то, что они совсем не знали Барбару и Эрика. То есть они им нравились, даже очень. Они были хорошими соседями. Но дружить с ними Алан и Алиса не хотели. Как добрые соседи они вполне их устраивали. Хорошие соседи – это всегда приятно.

У Барбары и Эрика была собака, очень спокойная, почти такая же, как у Алана и Алисы. Их взрослые дети приезжали к ним три раза в год (на Рождество и на дни рождения родителей), эти визиты проходили без излишней помпы и шума. Иногда по выходным Алан видел, как Эрик убирает опавшие листья в саду перед домом, они иногда делали это одновременно и каждый раз радовались совпадению. Эрик в знак приветствия махал рукой над изгородью, Алан делал то же самое, стоя на своей лужайке. Алиса, в свою очередь, улыбалась Барбаре в супермаркете. И когда Барбара выставила на продажу свой дом, Алиса и Алан не знали почему.

– Привет! – сказала Алиса, встретив Барбару в очереди на кассе супермаркета. – Куда это вы переезжаете?

Барбара сказала, что Эрик умер, у Эрика случился сердечный приступ, Эрик умер уже несколько месяцев назад, и она больше не может переносить одиночество. Откровенно призналась, что одиночество сводит ее с ума. А потом расплакалась прямо там, перед Алисой. Так громко и пронзительно, что это было совсем не похоже на Барбару. Алиса сказала, что сожалеет, выразила Барбаре соболезнования, предложила носовой платок, призналась, что они с Аланом и понятия не имели, «как ужасно!» и «а мы-то и не знали!». Позже она сказала Алану, что расстроилась. И как это они не заметили? Как эта смерть и все связанные с ней неприятности могли пройти мимо них, хотя все произошло меньше чем в тридцати футах от их дома? Она сказала, что сами они, видимо, не слишком хорошие соседи.

– Мы будем по ним скучать, – заметила Алиса, когда они все – Алан, малыш Бобби и даже собака, – наблюдали в окно, как грузчики выносят из дома фрагменты жизни Барбары.

– Наверное, будем, – ответил Алан и плотно задернул шторы.

– Они никогда не продадут этот дом, если будут действовать таким способом, – сказал однажды за ужином Алан. Он был экспертом по продажам, фактически начальником отдела продаж. Конечно, номинально эту должность занимал Старик Эллис, но де-факто Алан и был начальником, даже сам Эллис это признавал.

– Первое правило продаж, – сказал Алан, – это сообщить покупателям, что у тебя есть что-то на продажу. В этом деле нет места скромности и нерешительности.

Хотя на лужайке дома, который они по-прежнему считали домом Барбары и Эрика, стояла табличка «ПРОДАЕТСЯ», Алан говорил, что ее не очень хорошо видно. Ее установили под самым большим деревом, и она почти все время находилась в тени. С дороги ее вообще было не разглядеть.

– Так его никогда не продадут, – заявил Алан и с самодовольным видом начал резать картошку на своей тарелке, что означало «разговор окончен», поскольку ни Алиса, ни Бобби, ни даже собака не собирались с ним спорить.

Чуть позже вечером они с Бобби включили игровую приставку и сыграли в «Суперчемпионат по гольфу». Бобби играл за Тайгера Вудса, а Алан за Джека Никлауса. По правде говоря, он предпочел бы играть за Вудса, но Бобби был хорошим мальчиком, сделал все уроки и без напоминаний помыл посуду, поэтому ему было разрешено сделать первый удар. В самый разгар игры Бобби заявил, что у него есть идея.

Алан ответил:

– Вперед, чемпион, я весь обратился в слух.

И Бобби предложил им вдвоем сходить и передвинуть табличку «ПРОДАЕТСЯ» на видное место. Так будет хорошо для всех, правда же? Правда, слово «видное» он использовать не стал. Алан обдумывал это предложение, пока в качестве Джека Никлауса загонял мяч в лунку, и потом сказал, что им не стоит беспокоиться по этому поводу: разве не здорово, что у них теперь нет соседей и стало так тихо? Вот бы сюда так никто и не въехал. Пусть это будет их маленьким секретом.

И Бобби, пожав плечами, сказал: «Ладно», а затем сравнял счет. Бобби действительно был очень милым и рассудительным ребенком. Товарищи по работе предупреждали Алана, что дети с возрастом могут начать грубить. Алан наблюдал за сыном, и хотя тому исполнилось уже восемь лет, ничего такого с ним не происходило. Бобби сказал, что их игра была лучшим, что случилось с ним за целый день, и Алану это очень понравилось. Иногда его можно было растрогать. Что его товарищи по работе могут знать? Может, Бобби всю жизнь будет таким. Именно в этот момент Алан решил, что Бобби нравится ему не потому, что он его сын, а как личность. Когда сын станет старше, они будут вместе ходить в паб, чтобы распить на двоих пинту-другую пива, и это будет намного приятней, чем с коллегами, которых он не особенно любил. А еще они с Бобби обязательно сыграют в настоящий гольф.

Впрочем, Алан ошибся. Дом был продан за неделю.

Рано утром, еще до того, как Алан ушел на работу, к дому подъехал фургон, и крепкие парни в униформе начали выгружать на лужайку перед входом коробки и мебель. Через девять часов, когда Алан вернулся с работы, они все еще были там, и Алиса наблюдала за ними из-за занавесок.

– Надеюсь, ты не целый день здесь провела? – спросил Алан.

– Конечно, нет! – ответила Алиса и снова посмотрела в окно. – Алан, – сказала она, – у них так много всего. Почему у них так много вещей? Как они втиснут все это в дом?

– Я хочу есть, – заявил Бобби как-то непривычно жалобно, и собака тоже начала скулить, выпрашивая еду.

– Все в порядке, чемпион, – успокоил сына Алан, – пойдем, посмотрим, что там у нас в холодильнике.

После ужина Алан подошел к жене, по-прежнему стоявшей у окна.

– Они скоро остановятся, – сказала Алиса. – Темнеет. Нельзя переносить вещи в темноте. Ничего же не видно.

Люди в униформе выгружали из фургона роскошный честерфилдский диван, тяжелый и массивный. Грузчики долго мучились с ним во влажной летней ночной жаре. В конце концов, они вытащили диван и поставили на лужайку рядом с тремя другими: черным, вишнево-красным и бежевым (последний был такого мрачного оттенка, что его и бежевым-то было трудно назвать). Все четыре дивана были в пластиковых чехлах, совсем новые.

– У них там все новое, – сказала Алиса. – Телевизоры, стиральные машины, акустическая система. Всё в упаковках. Как-то даже странно.

– Так я и думал, – заметил Алан. – А что наши соседи? Как они хоть выглядят?

– Я их еще не видела, – ответила Алиса, – я все время смотрю, но они здесь не показывались. Хотя, – призналась она печально, – я могла их пропустить, – и повернулась к Алану, в первый раз с тех пор, как он пришел с работы, посмотрев на него извиняющимся взглядом, словно подвела его. Потом вздрогнула, вспомнив, что отвлеклась, и снова уставилась на соседский дом сквозь щель в неплотно задернутых шторах.

– Наверное, – вдруг сказала Алиса, – мне надо туда сходить.

– Почему?

– Ну, скажем, – ответила Алиса, – отнести чашку сахара.

– Зачем?

– Так, по-соседски.

– Им наверняка не нужен сахар, – сказал Алан. – Смотри, у них целых четыре дивана и три телевизора с большими экранами.

– Я все равно отнесу им сахар, – заупрямилась Алиса, с трудом отлепилась от окна и поспешила в кухню. Алан пошел за ней. Она насыпала сахар в чашку – не самую лучшую. Ей не хотелось, чтобы соседи ее прикарманили, чашка ведь не самая удобная емкость для сахара, и она хотела получить ее обратно, но в то же время не собиралась попадать в неудобное положение. Если уж и придется пожертвовать чем-то ради добрососедских отношений, то пусть это будет чашка, которой она не так уж и дорожит. Основательно подготовившись, Алиса вышла на улицу и направилась к соседнему дому.

Алан наблюдал за ней в окно. Он очень удивился, что за то короткое время, пока она пересыпала сахар, фургон уехал; на лужайке и в саду никого не было. Стало совсем темно. Алан увидел, как Алиса постучалась в дверь, подождала, а потом постучала сильнее. Увидел, как она закусила губу и стала ее жевать: она всегда так поступала, когда не могла собраться с мыслями. Потом аккуратно поставила чашку на коврик у двери и постояла еще, как будто именно так можно было привлечь внимание соседей.

– Давай сыграем в гольф, пап.

– Разве не поздно?

– Пожалуйста, пап.

– Ну хорошо. Только недолго.

– Можно я снова буду Тайгером Вудсом?

Алиса наконец вернулась домой.

– Их не было, – сказала она.

– Я так и понял.

Она нахмурилась:

– За кого ты сегодня играешь, Алан?

– За Джека Никлауса, – ответил он.

– А я за Тайгера Вудса! – похвастался Бобби.

Алиса снова подошла к окну и вскрикнула. Алан промахнулся.

– В чем дело? – спросил он.

– Чашка! Ее нет.

– Хорошо, – сказал Алан.

– Значит, они были дома. – Алиса надавила ладонями на стекло, как будто хотела пройти сквозь него и оказаться чуть ближе. – Как невежливо. Интересно, кто они?

– Не пойму, – ответил Алан, – почему это тебя так волнует?

Больше они об этом не говорили, а когда Алиса, бесшумно переодевшись в ночную рубашку, легла, то даже не пожелала мужу спокойной ночи. Алан не мог понять, в каком она настроении: она, как обычно, вела себя в спальне очень тихо, это ведь не место для болтовни или шума.

Романтика в их отношениях никогда не была главным. Даже в самом начале. И в первые несколько лет это немного раздражало Алана. Он подозревал, что где-то ошибся, и упускает что-то хорошее, чему так радуются его коллеги. Тогда он стал приносить домой коробки шоколадных конфет и букеты. Алиса съедала шоколад, ставила цветы в вазу и никогда не выказывала особой благодарности, просто временами бросала на него взгляд, как бы говоривший: «А это еще зачем?» И он перестал.

Вообще-то Алан не хотел ни с кем встречаться, особенно после Сандры, после того, что она с ним сделала, и (наверное) того, что он сделал с ней. Но однажды Тони сказал: «Тебе надо завести подружку, приятель». Алан уважал Тони, Тони был очень хорошим продавцом, к тому же тогда он тоже де-факто исполнял обязанности начальника. Алан было решил, что Тони его дразнит, и даже посмеялся, но Тони заверил, что абсолютно серьезен. «Это свидетельствует о стабильности характера, друг, – сказал он. – Это доказывает, что ты тот, на кого мы можем положиться». Тони посоветовал Алану завести отношения с кем-то знакомым и порекомендовал Алису. Алан позвонил Алисе, и та согласилась поужинать с ним в ближайшую пятницу.

Они договорились, что Алан зайдет к ней пораньше и они поужинают в итальянском ресторане по соседству, совсем близко от ее дома. Если свидание окажется неудачным, они смогут отказаться от десерта, и Алиса вернется домой, чтобы не терять целый вечер.

Алан принарядился к свиданию. Он специально прихватил запасной комплект одежды в офис, и ровно в пять переоделся в туалете. Алиса тоже постаралась: когда она открыла дверь, Алан сразу заметил, какой искусный у нее макияж. Ничего лишнего, слишком яркого или вульгарного – при этом ему потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя и разглядеть сквозь весь этот блеск женщину.

Она тоже окинула его взглядом с головы до ног. Кивнула, вежливо улыбнулась, он так же вежливо улыбнулся в ответ. Потом сказал, что его зовут Алан. Она снова кивнула и надела пальто.

Когда они шли по улице к ресторану, Алиса вдруг остановилась, и Алан не закончил умную фразу по поводу погоды.

– Вы что-то забыли? – спросил он.

– Да. Нет. О, – сказала она, снова оглядела его с ног до головы и закусила губу. Она выглядела такой расстроенной, что Алану внезапно захотелось ее защитить, заверить, что все будет хорошо.

– Пожалуйста, не поймите меня неправильно, – проговорила она.

– Нет, нет…

– Но ваш галстук…

– Мой галстук?

– Это неправильно. Он совсем не подходит к вашему пиджаку.

– О, – ответил он и добавил невпопад: – Это мой лучший галстук.

– Вы не будете против? – спросила она. – Простите. Вы не будете против, если… мы вернемся?

У меня есть галстуки. Лучше, чем этот.

– Если вы настаиваете.

– Я настаиваю.

– Ну, раз это так важно…

– Важно.

– Тогда хорошо.

Они развернулись и пошли обратно к ней домой. Алан подумал, что нужно повторить ту фразу про погоду, но не стал, ему как-то расхотелось продолжать.

– Подождите здесь, – попросила Алиса, – чувствуйте себя как дома. Я скоро вернусь.

Она поднялась наверх, а Алан стал разглядывать комнату. Та оказалась красивой. Стены были оклеены очень женскими, но все равно симпатичными обоями. Кругом царила чистота и идеальный порядок, пахло свежей полировкой; Алан подумал, что и ему нужно прибраться в доме.

– Вот, – сказала Алиса и снова улыбнулась, теперь ее улыбка стала теплой. – Попробуйте вот этот, – она протянула галстук, перекинутый через руку. Тот был абсолютно черным. Алан снял свой галстук в полоску и повязал новый. Алиса бросила на него оценивающий взгляд.

– Да, – сказала она, – да, подождите-ка, – и снова поднялась по лестнице. Вернувшись, она принесла пиджак, рубашку и ботинки.

– Примерьте, это должно подойти к галстуку, – сказала она, и все ее лицо превратилось в сияющую улыбку. Алан не мог не ответить ей такой же и сделал то, что она попросила.

– Почему вы храните всю эту одежду? – спросил он; Алиса сразу же перестала улыбаться и пожала плечами.

Больше она за тот вечер ни разу не улыбнулась. Момент был упущен. Он заказал лазанью, она – феттучини. Лазанью готовили дольше, и он чувствовал себя немного виноватым за то, что ей пришлось ждать. Она не поддерживала разговор, Алан тоже очень мало говорил. Вдруг он с тоской вспомнил Сандру, с которой можно было говорить обо всем на свете, хотя иногда они ругались и кричали друг на друга. Ресторан был почти полон, и столы стояли близко друг к другу, но Алан почувствовал себя очень одиноким. Он не ожидал, что она захочет заказать десерт. Но она заказала тирамису. Алан так удивился, что тоже заказал, хотя тирамису ему и не нравился.

Деловито и вдумчиво покончив с десертом, Алиса отложила ложку, внимательно посмотрела на Алана и закусила губу.

– Я не могу решить, – сказала она наконец, – будем ли мы друзьями или нет. Не могу понять, какой вы.

И Алан начал распинаться, как он хочет, чтобы они стали друзьями, она смеялась и качала головой.

Он заплатил по счету, она позволила ему это, и проводил до дома. По дороге они не сказали друг другу ни слова. Он притворялся, что ему нравится гулять в темноте.

– Лучше бы вам зайти, – предложила она. Он подумал, что Алиса хочет получить обратно свою одежду. Но как только входная дверь закрылась, она притянула его к себе, развязала галстук, сняла с него пиджак и начала расстегивать рубашку. Когда она взялась за брюки, Алан вдруг подумал, что они его, и то, до чего она дотронулась, тоже принадлежало именно ему.

Он знал, что она будет заботиться о нем. Будет следить, чтобы он хорошо выглядел, когда уходит в офис, и носил правильные вещи. Она действительно о нем заботилась, как будто была единственной в огромном мире, кто мог это сделать.

На четвертом свидании она сделала ему предложение, и он не нашел причин, чтобы отказать. Он попросил Тони быть шафером на свадьбе, Тони согласился. Алан сделал это не потому, что хотел продвинуться по карьерной лестнице, он действительно был благодарен боссу за то, что тот их познакомил. Алан сказал ему об этом после того, как Тони произнес речь по поводу помолвки.

У Алана с Алисой родился сын, которого они назвали Бобби. Его зачатие тоже было не особенно романтичным, но Алана восхищало, с каким упорством Алиса пьет витамины и пищевые добавки, чтобы поскорей забеременеть, когда наконец решила, что им пора завести ребенка. Они переехали в более просторный дом. Соседи были милыми, спокойными, гораздо старше, чем они. Когда Бобби подрос, ему купили собаку, за которой он сам ухаживал. Секс между Аланом и Алисой вскоре превратился в скучноватую обязанность, случался крайне редко, и это было хорошо. Теперь Алан почти не вспоминал о Сандре. А Тони давно умер, Алан получил его должность и власть. Теперь Алан и о нем вспоминал крайне редко.

Когда Алан вернулся с работы домой, у него уже было паршивое настроение. Продажи упали, и это был какой-то нонсенс, ведь людей в мире становилось все больше, и им требовалось все больше и больше вещей. Внушая эти мысли своим сотрудникам, он совсем выбился из сил. Являясь де-факто начальником, он чувствовал ответственность за то, что они настолько некомпетентны.

– У них там вечеринка, – сказала Алиса, как только он закрыл за собой дверь.

– У кого?

– У соседей. Новоселье, по-моему. И нас они не пригласили.

Алан хотел ответить, но она остановила его, подняв палец.

– Слушай, – сказала она. Он прислушался. Действительно, где-то вдали за окном играла музыка.

– А зачем им нас приглашать? Ведь мы не знакомы.

– Хорошо, Алан, вставай на их сторону. Они же ведут себя как завоеватели. Я чувствую себя завоеванной. Как долго будет греметь эта музыка? Что, если она не даст нам заснуть?

– Она не очень громкая, – сказал Алан.

– А если Бобби не сможет уснуть?

– Смогу, еще как смогу, – улыбнулся Бобби.

– Это просто какое-то вторжение, – повторила Алиса. – Мне кажется, тебе следует пойти к ним и попросить сделать музыку потише.

– Еще очень рано, – возразил Алан. – Если она будет играть слишком долго, тогда… Тогда посмотрим.

Они ужинали в полной тишине. Только из-за соседской двери ухали басы. Алиса ничего не говорила, но Алан расстроился, что и на этот раз она оказалась права. Музыка играла все громче и была навязчивой. Звучало что-то очень знакомое, но он никак не мог узнать мелодию, которую заглушали ударные.

Алан пытался говорить, ему казалось, что застольная беседа отвлечет их от соседей, или, в крайнем случае, развлечет его самого. Ему хотелось рассказать семье, как прошел его день, рассказать про падение продаж, но он знал, что это никому не интересно.

– Что вы проходили сегодня в школе, Бобби? – спросил он наконец. – Расскажи, что ты выучил?

Бобби немедленно назвал отцу дату битвы при Нейзби; больше ему добавить было нечего.

– Хороший мальчик, – похвалил Алан, с облегчением глядя на появившегося в дверях пса. – Эй, иди сюда, ко мне! – Пес подошел ближе, но поняв, что Алан не собирается угостить его чем-то вкусным, развернулся и убежал.

– Спорим, что в девять вечера они выключат музыку? – сказал Алан. – Это как водораздел. Все знают.

Бобби помыл посуду и был вознагражден перед сном игрой за Тайгера Вудса. Алан немного отвлекся, играя в гольф. Он почти убедил себя, что не слышит музыку, которая становилась все громче, навязчивей и противней. Не слышал он и укоризненных вздохов жены.

– Уже девять, – сказала Алиса. – Ты говорил, что к этому времени они должны выключить музыку.

– Я сказал, могут выключить.

– Бобби нужно ложиться спать. Бобби, дать тебе беруши?

– Мне не нужны беруши, – ответил Бобби. – Мне и так хорошо. Даже нравится. Спокойной ночи, мамочка. Спокойной ночи, папочка.

Алан с Алисой еще немного посмотрели телевизор.

– Там ребенок пытается заснуть! – почти выкрикнула Алиса, не дожидаясь рекламной паузы. – Я этого не понимаю! Как они могут так поступать!

– Они не знают, что у нас есть ребенок, – сказал Алан.

– Они даже не удосужились об этом спросить. Уже десять часов вечера.

– Я знаю.

– И скоро будет одиннадцать. Одиннадцать!

– Да, знаю.

Музыка играла непрерывно. Одна песня кончалась, и сразу же без паузы начиналась другая. Алан лениво подумал, как им так удается. Может, они записали один огромный сборник из множества песен или просто одну, но очень длинную, самую длинную в мире?

В конце концов, Алан и Алиса отправились в кровать. Алиса первой пошла в ванную. Алан разделся в спальне. Сначала ему показалось, что в спальне музыки почти не слышно, и это было так хорошо, что он испытал облегчение. Но потом он понял, что она не была тише – просто она звучала по-другому. По-другому, но громче. Он слышал, как Алиса сплюнула зубную пасту – на самом деле сплюнула.

Потом они поменялись местами – она пошла в спальню, а он – в ванную, и тоже почистил зубы. Ему показалось, что от музыки даже зеркало тряслось, но он не стал проверять. Вполне возможно, качалось не оно, а его голова от дыхания. Он лег рядом с Алисой. Ее глаза были плотно зажмурены, она явно не хотела на него смотреть, не хотела впускать в себя этот мир. Он выключил лампу.

Как только часы красными неоновыми цифрами показали полночь, в эту самую секунду Алиса сказала:

– Хватит.

– Да.

– Ты должен что-то сделать прямо сейчас.

– Ладно, – Алан включил ночник, надел халат и тапочки.

– Что ты собираешься им сказать? – спросила Алиса.

– Хм… Пожалуйста, сделайте музыку потише?

– Попроси совсем ее выключить.

– Хорошо.

– Сделать потише недостаточно.

– Хорошо.

– И будь твердым.

– Да, – он направился к двери.

– Ты не можешь выйти на улицу в пижаме, – сказала она.

– Меня же разбудили…

– Тебя не так поймут, – заявила Алиса. – Это лишает тебя авторитета. Ты должен выглядеть элегантно или даже официально. Подожди, – она встала и пересмотрела гардероб, достала пиджак и свежевыглаженную рубашку.

– Это подойдет, – заявила она и улыбалась, пока он одевался. Ей нравилось. – А теперь иди. И раз уже ты туда идешь, принеси назад мою чашку.

Он вышел на улицу. Ночной воздух был все еще влажным, но дул легкий освежающий ветерок, Алан, закрыв глаза, стал с наслаждением вдыхать его. Вот бы он вышел в пижаме, как было бы приятно почувствовать этот ветерок всей кожей. Уже начав потеть под слоями одежды, он в знак протеста ослабил узел галстука…

…и прислушался. Теперь он мог различить, что это за музыка – совсем не агрессивная, в ней не было никакой угрозы, она завораживала. Ему очень захотелось пойти домой, пойти и привести сюда Алису, и сына, и собаку, чтобы они тоже это услышали.

«Как часто нас раздражает музыка, – подумал Алан, – льющаяся из каждого телевизора, из каждого магазина, когда один месяц в году там устраивают распродажи. Так и хочется закрыться от нее. Но здесь, посреди июльской ночи, она кажется такой ностальгической, такой неземной». На него нахлынули воспоминания о временах, когда он был маленьким, когда мама еще не умерла, и папа разговаривал с ним; его глаза наполнились слезами счастья. Пока звучит эта музыка, нужно скорее бежать обратно и привести сюда семью, пусть и они попробуют ее чудотворное действие.

Но домой он не пошел. Ему расхотелось, чтобы семья была здесь, с ним. Эта мысль его удивила и немного задела, но в то же время ему стало легче. И он продолжал стоять на крыльце и слушать, и наслаждаться ветерком под звуки «Слушайте! Ангелы-вестники поют», плавно перешедшей в «Санта-Клаус приходит в наш город».

Он знал, что Алиса наблюдает за ним. Смотрит сквозь щель в занавесках. Смотрит и ждет. Алан, изобразив на лице привычную серьезность, снова затянул узел галстука.

Он пошел по своему газону и дальше по тротуару, через соседскую калитку на территорию незнакомцев.

Дом стоял абсолютно темным, шторы были плотно задернуты на всех окнах, как будто все уже легли спать. Нет, как будто там никто не жил, как будто жильцы уехали много лет назад и не собирались возвращаться. Он выглядел мертвым. И Алан чуть было не пошел назад, не из-за страха, конечно. Просто невозможно было поверить, что эта музыка звучит из такого дома. И тем не менее.

На коврике перед дверью виднелась надпись: «Добро пожаловать». Алан не стал на него наступать, чтобы никто не подумал, что он злоупотребил чужим гостеприимством. Он тихо, очень тихо, постучался в дверь, ведь он не собирался перебудить весь дом. Потом до него дошло, как это глупо, он высоко поднял дверной молоток и отпустил.

Некоторое время он продолжал стучать. Ответа не было. Он чувствовал себя последним идиотом, который посреди ночи, одетый так, словно собрался на бизнес-семинар, колотит в дверь, а на него никто не обращает внимания. Он наклонился к прорези почтового ящика и крикнул. Оттуда повеяло холодом; наверное, они включили кондиционер.

– Эй! – прокричал он. – Эй, тут есть кто-нибудь?

Как же жалко звучит его голос!

– Эй! Не могли бы вы сделать музыку чуть потише? Эй!

Идиот.

Он попробовал постучать снова. Потом стучал и одновременно кричал в прорезь:

– Пожалуйста! У меня семья, и она не может заснуть! Вы поступаете немного эгоистично! И… и… если вы сейчас же не прекратите, я…

Он понятия не имел, как закончить это предложение, но именно в этот момент музыка вдруг стихла. Он моргнул.

– О, спасибо, – сказал он. – Спасибо. Как это любезно с вашей стороны! Извините за беспокойство, мы не хотели… Но уже перевалило за полночь, и я… Ну и… добро пожаловать, соседи!

Он опустил крышку почтового ящика, аккуратно придерживая, чтобы не гремела. Спустился с крыльца и пошел по дорожке к калитке, потом обернулся. Дом по-прежнему стоял в полной темноте с плотно задернутыми шторами. Наверняка его никто не видит, но он все равно приветливо по-соседски махнул рукой.

Через мгновение из дома раздался такой звук, что его чуть не сбило с ног. По правде говоря, он был не таким громким, чтобы сделать это, просто звук настолько испугал и потряс Алана, что он чуть не споткнулся. Только через несколько драгоценных мгновений до него дошло, что это была просто музыка, играющая в десять раз громче, чем раньше, а еще через пару секунд узнал песню: «Старая дружба»[1]1
  Новогодний гимн.


[Закрыть]. Но даже этих мгновений ему хватило, чтобы испытать почти первобытный страх, ведь он принял музыку за рев чудовища, за рев смерти, рев, который и представить себе невозможно, когда вокруг такая тишина, рев, от которого следует бежать, пока тебя несут ноги.

И он почти побежал, вдруг с абсолютной уверенностью осознав, насколько он мал и беспомощен перед этой стеной звука, насколько быстро улица погрузилась во мрак, что он может потеряться в этой угольно-черной тьме, оглохнуть от боевого рева. А еще он знал, что этот звук затянет его и поглотит.

Но вместе с тем в нем возникла ярость, о существовании которой он даже не подозревал.

Он будет стоять насмерть за свою землю.

«Забыть ли старую любовь и не грустить о ней…»

– Ублюдки! – закричал он. – Вы эгоистичные ублюдки! Мне с утра на работу! И моей жене, сыну и собаке тоже!

Вдруг в одном из окон первого этажа шторы чуть раздвинулись, выпустив на улицу лучик света, и снова закрылись.

– Я вас видел! – заорал он. – Вы там! Думаете, я вас не замечу?

Подняв с земли один из камней, которыми была выложена дорожка, он побежал к дому, навстречу оглушительной музыке, и бросил камень в окно. И попал. На мгновение Алану показалось, что он разбил стекло, он испугался, потом обрадовался – он с удовольствием высадил бы весь оконный проем, – и в конце концов расстроился, что камень не нанес никакого вреда.

– Я тебя достану! – заорал он.

 
«За дружбу старую – до дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней».
 

Он побежал из соседского сада в свой гараж и схватил стремянку; та жалобно задребезжала в его руках. Пиджак от напряжения треснул по шву. Чертова Алиса, это она заставила его напялить. В какой-то ужасный момент, пока Алан тащил стремянку, ему вдруг показалось, что музыка стихла, а он этого уже не хотел, и что ему делать, если это случится? Но нет, просто начался другой куплет и «Старая дружба» с новой силой стала прославлять Новый год. Так громко и так эгоистично, но так, черт побери, празднично.

Он все тащил стремянку, сначала в одной руке, потом в другой, ему казалось, что руки дергаются, будто танцуют, под эту музыку.

И вот он уже приставляет стремянку к их дому, вернее, с грохотом бьет ею по дому, и начинает подниматься. Ступени скрипят под его весом.

– Сейчас я тебя достану! – снова кричит он, но уже чуть менее уверенно, чем раньше. Но он понимает, что его ярость никуда не делась, просто стала не такой сильной.

Алан посмотрел вниз. Лучше бы он этого не делал – вокруг было так темно, что он не видел даже земли внизу. Но все-таки продолжал карабкаться наверх и кричать: «Я сейчас тебя достану», но его голос теперь звучал тише, как будто он сообщал это по секрету. Неожиданно ступеньки закончились, и он оказался на самом верху лестницы и – вот совпадение – прямо перед окном. Свет не горел, шторы были плотно задернуты.

– Эй! – он врезал кулаком по стеклу. – Эй! Откройте! Откройте!

Находясь в такой близости от источника звука, он боялся не выдержать и упасть вниз, но держался крепко. Ничто не могло остановить его, никакой страх. Ведь страх – личное дело каждого, правда? Правда!

– Открывайте. В последний раз говорю! – он снова врезал по стеклу кулаком.

Вдруг шторы раздвинулись.

И музыка смолкла.

Позже он стал сомневаться, что видел в комнате именно это, подозревать, что ошибся, причем очень сильно. Алиса спрашивала, что именно произошло той ночью, и он соврал, сказал, что вообще не заглядывал внутрь дома, что соседи не пожелали показаться, и он до сих пор понятия не имеет, кто их враги. Так было намного проще. Он и сам начал в это верить.

Шторы раздвинулись еще шире, и свет ненадолго ослепил его. Возможно, именно поэтому он и не разглядел, кто именно их раздернул, ведь кто-то же должен был это сделать. Не могли же шторы сами по себе раздвинуться? Но в комнате никого не было. Никого, хотя сначала Алан решил, что есть. Он вздрогнул, увидев эти фигуры, выглядевшие так естественно, так похоже на живых людей, но…

Это были манекены. Как те, что стоят в магазинах, наряженные в одежду из последних коллекций. Мальчик в спортивной одежде лежал на картонных коробках. Он выглядел, как мертвый или раненый, человеческое тело не может принять такую позу. Но почему он так широко улыбался?

Там был и мужчина в деловом костюме (Алан заметил, что тот гораздо хуже, чем его собственный; но ведь у манекена не было Алисы, чтобы одевать его). Он стоял в углу комнаты, голова повернута к окну, к Алану. Он как будто усмехался, нет, насмехался над Аланом.

А третья, самая близкая к нему фигура, была обнаженной. Алану стало стыдно, что он смотрит на нее, словно это не женщина, а какой-то предмет, кусок мяса. Хотя погодите-ка, это ведь и есть предмет, манекен, так в чем проблема? Ее грудь представляла собой две идеальные симметричные выпуклости, каких не бывает у живых людей; но почему Алану так хотелось смотреть и смотреть на них? Ноги у нее были длинными и гладкими, без единого волоска, на красивом, по-настоящему красивом лице застыла улыбка, робкая и застенчивая, которая делала его таким невинным, что казалось, женщина нуждается в защите. Хотя, скорее, она была просто глупой.