Текст книги "Золотое яблоко"
Автор книги: Роберт Шей
Соавторы: Роберт Уилсон
Жанры:
Исторические детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Роберт А. УИЛСОН, Роберт ШЕЙ
ЗОЛОТОЕ ЯБЛОКО
Человек имеет право жить по своему собственному закону – жить так, как он желает: работать, как он желает; играть, как он желает; отдыхать, как он желает; умирать, когда и как он желает.
Человек имеет право есть то, что он желает; пить, что он желает; жить, где он желает; перемещаться, как он желает, по всей земле.
Человек имеет право думать, что он желает; говорить, что он желает; писать, что он желает; рисовать, заниматься живописью, вырезать, гравировать, ваять; одеваться, как он желает.
Человек имеет право любить, как он желает.
Человек имеет право убить тех, кто препятствует исполнению этих прав.
«Равноденствие: журнал научного иллюминизма» (под ред. Алистера Кроули)
Посвящается Арлен и Ивонне
Предисловие редактора
Два нью-йоркских детектива, Сол Гудман и Барни Малдун, начинают расследование дела о взрыве в редакции ультралевого журнала «Конфронтэйшн» и исчезновении его редактора Джо Малика. Вскоре они обнаруживают, что Малик вел журналистское расследование ряда громких убийств (в том числе братьев Кеннеди и Мартина Лютера Кинга) и интересовался деятельностью тайного общества иллюминатов («просветленных»). Разбирая оставшиеся после Малика материалы, детективы вдруг осознают, что стоят на пороге смертельно опасной тайны. Но выбор сделан: скрывшись от преследующих их по пятам агентов ФБР (или самих иллюминатов?), ветераны полиции бросаются с головой в паутину жутких всемирных заговоров.
А тем временем молодого репортера «Конфронтэйшн» Джорджа Дорна, посланного Маликом в техасский город Мэд-Дог (оплот ультраправых сил), арестует за хранение марихуаны местный шериф Картрайт. Дорна бросают в тюрьму и начинают «прессовать» как физически, так и психически, поместив в одну камеру с уголовником-извращенцем. Внезапно группа странных террористов взрывает тюремную стену и похищает молодого репортера. Вскоре он оказывается на борту невиданной золотой подводной лодки «Лейф Эриксон». Ее изобретатель и капитан, загадочный Хагбард Челине, – лидер секты дискордианцев, поклоняющихся Эриде, древнегреческой богине раздора и хаоса. Как объясняет Хагбард Джорджу, дискордианцы испокон веков ведут борьбу с иллюминатами – кукловодами, дергающими за ниточки всех остальных (подставных) всемирных заговоров и тайных обществ. Поклонники Эриды – единственные, кого иллюминаты никогда не смогут подчинить себе. Кроме экипажа «Лейфа Эриксона», в мире есть и другие дискордианские группы.
Иллюминаты планируют «имманентизировать Эсхатон» (что в практическом смысле означает массовые человеческие жертвоприношения) и использовать высвободившуюся при этом психическую энергию для собственного «трансцендентального просветления», или «окончательной иллюминизации» (что в практическом смысле означает бессмертие и всемогущество). Они пробуют развязать мировую ядерную войну из-за революции на африканском острове Фернандо-По и устроить утечку мощнейшего биологического оружия с секретной базы близ Лас-Вегаса, но, похоже, это лишь отвлекающие маневры. Главный удар по человечеству будет нанесен в немецком городе Ингольштадте, колыбели исторического общества «Баварских Иллюминатов», основанного Адамом Вейсгауптом в XVIII веке. Там должен состояться грандиознейший рок-фестиваль, названный «европейским Вудстоком». Время удара – Вальпургиева ночь. Хагбард форсирует инициацию своих новобранцев и готовится к бою.
Таково краткое содержание первой части трилогии «Иллюминатус!», которая называется «Глаз в пирамиде» и издана отдельным томом. И все, что было нами сказано до сих пор, сказано для тех, кто не читал «Глаза в пирамиде». Тех же, для кого настоящая книга, «Золотое Яблоко», – долгожданное продолжение, мы хотим попросить: пожалуйста, пока вы не прочтете всей трилогии, не торопитесь выносить суждений. Легко сравнивать «Иллюминатуса!» с «конспирологическими» романами следующих поколений (в частности, с «Маятником Фуко» и пресловутым «Кодом да Винчи»). Легко прочесть в Интернете о том, что «Иллюминатус!» – это вообще всего лишь пародия на все и всяческие «теории заговоров». Реальность, как всегда бывает, гораздо сложнее сравнений и ярлыков. В этом произведении действительно очень много «фирменного» уилсоновского юмора, пародий на американские культурные иконы и политической сатиры (к сожалению, русскому читателю, особенно молодому, не всегда с ходу понятной, – но вот тут-то как раз и поможет Интернет; мы стремились свести объем комментариев к самому необходимому минимуму). Но «Иллюминатус!» – это не просто «прикол» объемом в восемьсот страниц; это и героическая сага о новых викингах, и священное предание, и учебное пособие по теории когнитивного диссонанса, и трактат по экономике анархизма, и много чего еще. В том числе и много пронзительно трагичных эпизодов. Так что желаю вам разнообразного чтения. Встретимся в Части Третьей. Да здравствует Дискордия!
Андрей Костенко
Книга третья
Unordnung
Не верь ни единому слову, написанному в «Честной Книге Истины» Лорда Омара, и ни единому слову из «Principia Discordia» Малаклипса Младшего, ибо все, что там сказано, – вредная и вводящая в заблуждение правда.
Мордехай Малигнатус, X. Н. С. «Послание Епископам», «Нечестная книга лжи»
Трип шестой, или ТИФАРЕТ
Предпочесть порядок беспорядку или беспорядок порядку – значит решиться испытать и созидательное, и разрушительное. Предпочесть же созидательное разрушительному – значит принять испытание абсолютным созиданием, в котором есть и порядок, и беспорядок.
Малаклипс Младший, X. С. X. «Проклятие Серолицего и введение в негативизм», Principia Discordia
Утро 25 апреля Джон Диллинджер начал с беглого просмотра «Нью-Йорк таймс»; как он заметил, фнордов было больше обычного. «Верьмо допало в пентилятор», – мысленно ухмыльнулся он, включая восьмичасовые новости, – и, как нарочно, попал на сообщение о происшествии в особняке Дрейка: еще один плохой знак. В Лас-Вегасе, в залах, где никогда не выключался свет, никто из игроков не заметил, что уже наступило утро. Кармел, возвращаясь из пустыни, где похоронил Шерри Бренди, съехал с дороги, чтобы оглядеть дом доктора Чарли Мочениго в надежде увидеть или услышать что-нибудь полезное. Он услышал револьверный выстрел и быстро укатил прочь. Оглянувшись, увидел столб пламени, подскочивший до небес. Над Атлантическим океаном Р. Бакминстер Фуллер посмотрел на стрелки трех пар своих часов и увидел, что в самолете сейчас два часа ночи, в Найроби, куда он летел, полночь, а дома в Карбондэйле (штат Иллинойс) уже шесть утра. В самом Найроби Нкрумах Фубар, изготовитель кукол вуду, причинявших головную боль президенту Соединенных Штатов, готовился ко сну, с нетерпением ожидая завтрашней лекции мистера Фуллера в университете. (Мистер Фубар с его сложным примитивизмом, как и Саймон Мун с его примитивистской сложностью, не считал, что магия противоречит математике.)
В Вашингтоне часы пробили пять; «фольксваген», украденный Беном Вольпе, притормозил у дома сенатора Эдварда Коука Бейкона, самого известного американского либерала и главной надежды всех молодых людей, еще не вступивших в «Моритури».
– Одна нога здесь, одна там, – лаконично скомандовал Бен Вольпе своим спутникам, – «приковбойте».
Сенатор Бейкон перевернулся в постели на другой бок (Альберт «Учитель» Штерн стреляет в Голландца) и пробормотал: «Нью-арк». Лежавшая рядом жена проснулась: ей послышался шум в саду («Мама, мама, мама», – бормочет Голландец). «Мама», – слышит она голос сына и опять засыпает. Но град пуль выбрасывает ее из сна в море крови; в одной вспышке она видит умирающего рядом мужа, сына, плачущего двадцать лет назад над сдохшей черепашкой, лицо Менди Вейсса и пятящихся из комнаты Бена Вольпе и двух других.
В 1936 году, когда Роберт Патни Дрейк вернулся из Европы, собираясь стать вице-президентом отцовского банка в Бостоне, полиция уже знала, что на самом деле Голландца застрелил отнюдь не Альберт Учитель. Однако лишь немногие, вроде Эллиота Несса, обладали информацией, что его заказали мистер Счастливчик Лучано и мистер Альфонс Капоне (из тюремного заключения в Атланте) через Федерико Малдонадо. И никто за пределами Синдиката не ведал имен настоящих убийц – Джимми Землеройки, Чарли Жука и Менди Вейсса. Никто, кроме Роберта Патни Дрейка.
1 апреля 1936 года в доме Федерико Малдонадо зазвонил телефон. Когда Малдонадо поднял трубку, некто с интеллигентным бостонским выговором произнес: «Мама это лучший выбор. Не дайте Сатане тянуть вас слишком быстро». И повесил трубку.
Малдонадо думал об этом весь день, а вечером поделился с одним очень близким другом:
– Сегодня мне позвонил какой-то псих и произнес часть той тирады, которую Голландец выдал копам перед смертью. И что забавно: он повторил именно то, что могло бы нас всех погубить, если бы хоть кто-то в полиции или ФБР понял смысл.
– Бывают такие психи, – изрек в ответ мафиозный дон, элегантный пожилой джентльмен, похожий на одного из соколов Фридриха Второго. – Они умеют настраиваться, как цыгане. Телепатия, понимаешь? Однако, в отличие от цыган, у них в голове все перепутывается, потому что они психи.
– Да, наверное, ты прав, – согласился Малдонадо. – Он вспомнил своего сумасшедшего дядюшку, который среди бессвязной чепухи о том, как священники «это самое» со служками в алтаре или как Муссолини прятался на пожарной лестнице, иногда вдруг произносил такой секрет Братства, о котором никак не мог знать. – Они настраиваются – как и Глаз, а?
И он расхохотался.
На следующее утро телефон зазвонил снова, и тот же голос с новоанглийской интонацией произнес: «Грязные крысы настроились. Порция свежей бобовой похлебки». Малдонадо бросило в холодный пот; тогда-то он и решил, что его сын, священник, будет каждое воскресенье служить мессу за упокой души Голландца.
Малдонадо думал об этом весь день: «Бостон… акцент ведь явно бостонский… Когда-то там были ведьмы. Порция свежей бобовой похлебки. Боже, ведь Гарвард совсем рядом с Бостоном, а Гувер набирает федералов в Гарвардском юридическом институте. Неужели среди юристов тоже есть ведьмы? Приковбойте сукина сына, приказал я, и они нашли его в мужском сортире. Вот чертов Голландец. Пуля в брюхе, но успел выболтать все, что можно, о Segreto[1]1
Тайне (итал.).
[Закрыть]. Проклятые tedeschi[2]2
Немцы (итал.).
[Закрыть]…»
В тот вечер Роберт Патни Дрейк ужинал омаром «Ньюберг» с одной юной леди из малоизвестной ветви Фамилии Морганов. Затем они сходили в кино на «Табачную дорогу». В такси, по пути в отель, Дрейк всерьез обсуждал с ней страдания бедняков и мастерство Генри Халла, сыгравшего роль Джитера. После этого он трахал ее в своем номере до самого завтрака. В десять утра, после того как юная леди удалилась, Дрейк вышел из душа – тридцатитрехлетний, богатый, привлекательный голый самец, ощущающий себя здоровым и счастливым хищным млекопитающим. Оглядывая свой пенис и вспоминая змей из мескалиновых видений в Цюрихе, он накинул на себя купальный халат, стоивший столько, что на эти деньги голодающая семья из близлежащих трущоб могла бы кормиться в течение полугода. Потом он закурил толстую кубинскую сигару и сел возле телефона – счастливый хищник-самец. Набирая номер и прислушиваясь к щелчкам в трубке, Дрейк вспоминал аромат духов матери, склонившейся над его детской кроваткой однажды вечером тридцать два года назад, и запах ее грудей, а также свой первый гомосексуальный эксперимент в Бостонском Парке – бледный опустился перед ним в туалетной кабинке, запах мочи и лизола, а на двери выцарапано: «Элеонора Рузвельт сосет»… и промелькнувшая на миг фантазия, что перед его горячим твердым членом, как в церкви, преклонил колени не какой-то педик, а жена самого Президента…
– Да? – послышался в трубке раздраженный звенящий голос Бананового Носа Малдонадо.
– Когда я зашел в сортир, парень вышел на меня, – сказал Дрейк, растягивая слова и ощущая, как эрекция усиливается. – А как остальные шестнадцать? – Он быстро положил трубку.
(– Блестящий анализ, – сказал о его статье, посвященной разбору предсмертных слов Голландца Шульца, профессор Тохус в Гарварде. – Особенно удачно то, что один и тот же образ вы в одном месте трактуете по Фрейду, считая его отражением сексуальности, а в другом месте – по Адлеру, как отражение жажды власти. Весьма оригинальный подход.
Дрейк засмеялся и сказал:
– Боюсь, маркиз де Сад опередил меня на полтора столетия. Для некоторых мужчин сексуальность – это и есть Власть и Обладание.)
Способности Дрейка не остались незамеченными в юнговском кругу в Цюрихе. Однажды, когда Дрейк под мескалином совершал с Паулем Клее и друзьями то, что они называли «своим Путешествием на Восток», он стал предметом долгого и сложного обсуждения в кабинете Юнга.
– Мы не видели ничего подобного с тех пор, как здесь бывал Джойс, – заметила одна женщина-психиатр.
– У него блестящий ум, да, – печально произнес Юнг, – но испорченный. Настолько испорченный, что я потерял надежду его понять. Мне даже интересно, что бы сказал о нем старик Фрейд. Этот человек не хочет убить отца и обладать матерью; он хочет убить Бога и обладать Космосом.
На третье утро в доме Малдонадо раздались два телефонных звонка. Первый был от Луиса Лепке, огорошившего резким вопросом:
– В чем дело, Банановый Нос?
Оскорбительное употребление этой клички в качестве обращения было умышленным и почти непростительным, но Малдонадо простил.
– Ты засек, что за тобой следят мои мальчики, да? – добродушно спросил он.
– Я засек твоих солдат, – Лепке подчеркнул это слово, – а это значит, ты хотел, чтобы я их засек. Так в чем дело? Ты же знаешь, если тронут меня, тронут и тебя.
– Никто тебя не тронет, caro mio [3]3
Дорогой мой (итал.).
[Закрыть], – сердечно ответил дон Федерико. – У меня возникла сумасшедшая идея по поводу одной утечки, которая, как я подумал, могла исходить изнутри, и я решил, что единственный, кто достаточно знал, чтобы это сделать, был ты. Но я ошибся. Я понял это по твоему голосу. Ведь если бы я оказался прав, ты мне не позвонил бы. Миллион извинений. Больше тебя никто не будет вести. За исключением разве что следователей Тома Дьюи, а? – расхохотался он.
– О'кей, – медленно сказал Лепке. – Отзови своих бойцов, и я обо всем забуду. Но не вздумай меня снова запугивать. Когда я пугаюсь, я совершаю безумные поступки.
– Никогда в жизни, – пообещал Малдонадо.
Лепке положил трубку, а Малдонадо все хмурился у телефона. «Теперь я его должник, – размышлял он. – Надо бы грохнуть кого-нибудь из тех, кто ему досаждает: это будет очень учтивое и уместное извинение. Но, Дева Мария, если это не Мясник, то кто же? Настоящая ведьма?»
Снова зазвонил телефон. Перекрестившись и мысленно призвав в помощь Богородицу, Малдонадо снял трубку.
– Пусть он сначала тебе покорится, а уж потом докучает, – с удовольствием процитировал Роберт Патни Дрейк. – Веселиться, так веселиться!
Он не повесил трубку.
– Послушайте, – сказал дон Федерико, – кто это?
– Голландец умирал три раза, – могильным голосом произнес Дрейк. – Когда в него стрелял Менди Вейсс, когда в него стрелял призрак Винса Колла и когда в него стрелял отморозок Учитель. А Диллинджер ни разу не умер.
– Мистер, по рукам! – сказал Малдонадо. – Вы меня убедили. Я встречусь с вами где угодно. При свете дня. В Центральном парке. В любом месте, где вы чувствуете себя в безопасности.
– Нет, прямо сейчас вы со мной не встретитесь, – холодно отозвался Дрейк. – Сначала вам придется обсудить это с мистером Лепке и мистером Капоне. Вы также обсудите это с… – и он перечислил еще пятнадцать имен. – После того как у каждого из вас будет время подумать, я снова с вами свяжусь.
Как всегда в напряженный момент, когда совершалась важная сделка, Дрейк выпустил газы и повесил трубку.
«Теперь, – сказал он себе, – страховка».
На гостиничном столе перед ним лежала фотокопия второго анализа последних слов Голландца Шульца, сделанного им лично для себя, а не для публичного разбора на кафедре психологии в Гарварде. Аккуратно сложив бумагу, он прикрепил к ней записку: «Еще пять копий хранится в сейфах пяти разных банков». Затем он вложил фотокопию в конверт, адресовав его Лучано. Выйдя из номера, Дрейк бросил конверт в гостиничный почтовый ящик.
Вернувшись в номер, он позвонил Луису Лепке (настоящее имя – Луис Бухалтер), представлявшему организацию, которую падкая на сенсации пресса впоследствии назвала «Корпорацией убийств». Когда Лепке снял трубку, Дрейк торжественно продекламировал очередную цитату из Голландца: «Мне дали месяц. Они это сделали. Давайте, Иллюминаты».
– Черт побери, кто это? – услышал Дрейк крик Лепке, аккуратно кладя трубку на рычаг.
Через несколько минут он завершил процедуру выписки из гостиницы и дневным рейсом улетел домой, чтобы посвятить пять утомительных суток реорганизации и модернизации отцовского банка. На пятый вечер он расслабился и сводил юную леди из семьи Лоджей потанцевать под оркестр Теда Уимса и послушать нового молодого певца Перри Комо. Потом всю ночь напролет он трахал юную леди так и эдак. На следующее утро он вытащил маленькую книжечку, в которой были аккуратно записаны все самые богатые семейства Америки, и напротив фамилии Лодж, как неделей раньше перед фамилией Морган, поставил галочку и вписал имя девушки. На очереди были Рокфеллеры.
Дневным рейсом он улетел в Нью-Йорк и целый день вел переговоры с представителями Треста Морганов. В тот вечер он увидел очередь безработных за бесплатным питанием на Сороковой улице, и это глубоко его взволновало. Вернувшись в отель, он сделал одну из своих редких записей в дневнике:
В любой момент может произойти революция. Если бы Хьюи Лонга не застрелили в прошлом году, она бы уже свершилась. Если бы Капоне позволил Голландцу застрелить Дьюи, в качестве ответных мер Министерство юстиции обрело бы больше полномочий и смогло бы обеспечить безопасность государства. Если Рузвельт не изыщет способ ввязаться в начавшуюся войну, наступит полный крах. А до войны осталось не более трех или четырех лет. Если бы мы смогли вернуть Диллинджера обратно, Гувер и юстиция укрепились бы, но Джон, кажется, в другом лагере. Возможно, мой план – это последний шанс, но Иллюминаты пока не выходят на связь, хотя должны уже были настроиться. О Вейсгаупт, что за бестолочи пытаются продолжать твое дело!
Он нервно вырвал эту страничку, пукнул и сжег ее в пепельнице. Затем, по-прежнему взволнованный, набрал номер мистера Чарльза Лучано и тихо произнес: «Я тертый калач, Винифред. Министерство юстиции. Я получил это из самого министерства».
– Не вешайте трубку, – тихо сказал Лучано. – Мы ждали вашего звонка. Вы слушаете?
– Да, – сосредоточенно сказал Дрейк, плотно сжав губы и сфинктер.
– О'кей, – продолжил мистер Счастливчик. – Вы знаете об Иллюминатах. Вы знаете, о чем пытался сообщить полиции Голландец. По-моему, вы даже в курсе насчет «Liberteri» и Джонни Диллинджера. Что вы хотите?
– Всё, – ответил Дрейк. – И вы непременно мне это дадите. Но еще не время. Не сегодня.
Он положил трубку.
(Колесо времени, как знали еще древние майя, вращается в трех ритмах: Земля крутится вокруг собственной оси, одновременно вращаясь по орбите вокруг Солнца и при этом вместе с Солнцем совершая долгий путь вокруг центра галактики; и это колесо завершает один круг, когда Дрейк кладет телефонную трубку, другой – когда Груад Серолицый рассчитывает траекторию кометы и говорит своим последователям: «Видите? Даже небесные тела подчиняются закону, и даже сам ллойгор, так не должны ли мужчины и женщины тоже ему подчиняться?», и третий, поменьше, – когда Семпер Куний Лингус, центурион на забытых богами задворках Империи, со скукой слушает увлеченный рассказ субалтерна: «Тот мужик, которого мы распяли в прошлую пятницу… Люди по всему городу клянутся, что видели, как он бродит по окрестностям. Один парень даже утверждает, что вставлял ему руку меж ребер!» Семпер Куний Лингус цинично смеется: «Расскажешь это гладиаторам», – говорит он. А Альберт Штерн включает газ, впрыскивает последнюю дозу морфия и в состоянии полной эйфории медленно умирает с сознанием того, что навсегда останется в людской памяти тем человеком, который убил Голландца Шульца, не подозревая, что через пять лет Эйб Рилз раскроет правду.)
Во время второго путешествия Джо на «Лейфе Эриксоне» они отправились в Африку, где у Хагбарда состоялось важное совещание с пятью гориллами. Это он сказал, что важное; Джо не мог об этом судить, поскольку беседа велась на суахили.
– Они немного говорят по-английски, – объяснил Хагбард, когда вернулись на лодку, – но я предпочитаю суахили: этим языком они владеют свободнее и могут передать больше смысловых оттенков.
– Ко всему прочему ты еще и первый человек, научивший обезьяну разговаривать? – спросил Джо.
– Нет, что ты, – скромно отозвался Хагбард. – Ладно уж, открою тебе дискордианский секрет. Первым человеком, общавшимся с гориллой, был дискордианский миссионер, которого звали Малаклипс Старший; он родился в Афинах, но был изгнан за сопротивление мужской диктатуре, когда афиняне создали патриархат и заперли женщин в домах. Потом он странствовал по всему древнему миру, узнавал разные тайны и оставил в память о себе бесценную коллекцию умопомрачительных легенд. Он был тем «безумцем», который спел Конфуцию о Фениксе [4]4
См. Чжуан-цзы, IV.
[Закрыть]; он же, известный как Кришна, изложил эту славную библию революционной этики, «Бхагавад-Гиту», Арджуне в Индии. И совершил еще много других подвигов. Кажется, ты встречался с ним в Чикаго, когда он выдавал себя за христианского Дьявола.
– Но как же вам, дискордианцам, удалось скрыть тот факт, что гориллы разговаривают?
– Мы привыкли держать язык за зубами, а уж если пускаем его в ход, так только для того, чтобы кого-то разыграть или свести с ума.
– Я это заметил, – сказал Джо.
– Да и сами гориллы слишком умны, чтобы болтать с кем попало: они общаются только с другими анархистами. Видишь ли, все гориллы – анархисты, и они проявляют здоровую осмотрительность насчет людей в целом и правительственных чиновников в частности. Одна горилла мне как-то сказала: «Если станет известно, что мы умеем разговаривать, то консерваторы половину из нас истребят, а остальных заставят арендовать землю, на которой мы живем. А либералы начнут учить нас токарному делу. На хрен нам сдалось работать у станка?» Им нравится их пасторальный, эристический уклад жизни, и лично я не хочу им мешать. Но мы с ними общаемся, как и с дельфинами. Оба эти вида достаточно разумны и понимают, что, помогая горстке людей-анархистов, пытающихся прекратить или хотя бы притормозить всемирную анэристическую бойню, они помогают самим себе, как части земной биосферы.
– Я все еще немного путаюсь в ваших теологических – или психологических? – терминах. Анэристические силы, особенно Иллюминаты, помешаны на структуре и хотят навязать свое понимание «порядка» всему миру. Но я до сих пор не могу разобраться, в чем разница между эридианцами, эридистами и дискордианцами. Не говоря уже о ДЖЕМах.
– Эридизм – это противоположность анэридизма, – терпеливо начал Хагбард, – и, значит, они тождественны друг другу. Как Шаляй и Валяй. К примеру, такие писатели, как де Сад, Макс Штирнер и Ницше, – это эридисты; гориллы тоже. Эридисты стоят за абсолютное господство индивидуальности и полностью отрицают коллективизм. Это не обязательно «война всех против всех», как представляют анэристические философы, но в условиях стресса возможно и такое развитие событий. Чаще всего эридисты – пацифисты, как и наши волосатые друзья там, в джунглях. Теперь эридианство. Это более умеренная позиция. Эридианцы признают, что анэристические силы – это тоже часть всемирного театра, от которой невозможно полностью избавиться. Эридианство нужно для того, чтобы восстановить равновесие, потому что за время эпохи Рыб человеческое общество слишком уж отклонилось в сторону анэридизма. Мы, дискордианцы, – активисты эридианского движения, люди действия. Чистые эридианцы работают более тонко, по даосскому принципу увэй, то есть эффективного недеяния. ДЖЕМы – это наше левое крыло. Они могли бы стать анэридистами, если бы не особые обстоятельства, которые заставили их пойти в направлении полного свободомыслия и полной свободы действий. Но они, с их типично левацкой ненавистью, все запутали к чертям собачьим. Они не поняли «Гиту» и не научились искусству сражаться с любящим сердцем.
– Странно, – сказал Джо. – Доктор Игги из сан-францисской клики ДЖЕМов объяснял совсем по-другому.
– А чего ты ожидал? – ответил Хагбард. – Знание двоих знающих никогда не бывает одинаковым. Кстати, почему ты мне не сказал, что эти гориллы были людьми, переодетыми в шкуры горилл?
– Я становлюсь доверчивее, – ответил Джо.
– Очень жаль, – грустно констатировал Хагбард. – Ведь это действительно были люди, переодетые гориллами. Это был экзамен: я проверял, легко ли тебя разыграть, и ты его не выдержал.
– Эй, подожди! Они же воняли, как гориллы. Никакой это был не розыгрыш. Разыгрываешь ты меня сейчас.
– Верно, – согласился Хагбард. – Мне хотелось посмотреть, чему ты больше доверяешь: своим органам чувств или слову такого Прирожденного Лидера и Гуру, как я. Ты доверился собственным чувствам и сдал экзамен. Пойми, дружище, я разыгрываю тебя не ради шутки. Самая трудная задача для человека с геном доминирования и пиратской родословной, как у меня, заключается в том, чтобы не стать проклятой властной фигурой. Мне необходима любая информация и максимально возможная обратная связь – с мужчинами, женщинами, детьми, гориллами, дельфинами, компьютерами, любыми разумными организмами, – но никто, как тебе известно, не спорит с Властью. Обмен информацией возможен только между равными: это первая теорема социальной кибернетики и фундаментальная основа анархизма, поэтому мне приходится постоянно ломать человеческую зависимость от меня, чтобы не превратиться в чертового Великого Отца, который уже не сможет рассчитывать на получение точной информации извне. Когда дубоголовые Иллюминаты и их анэристические подражатели во всех правительствах, корпорациях, университетах и армиях мира поймут этот простой принцип, до них наконец дойдет, что происходит на самом деле, и тогда они перестанут проваливать все проекты, которые начинают. Я – Свободный Человек Хагбард Челине, а не какой-нибудь несчастный правитель. Когда ты полностью осознаешь, что я тебе ровня, что мое дерьмо воняет так же, как и твое, и что каждые несколько дней мне нужен секс, чтобы не становиться брюзгой и не принимать дурацких решений, и что есть Тот, Кому можно доверять больше, чем всем буддам и мудрецам, но найти Его ты должен сам, – только тогда ты начнешь понимать, что такое Легион Динамического Раздора.
– Тот, Кому можно доверять больше, чем всем буддам и мудрецам?.. – повторил Джо, чувствуя, что еще больше запутался, хотя мгновение назад был так близок к абсолютному пониманию.
– Чтобы воспринимать свет, ты должен быть восприимчивым, – коротко и резко сказал Хагбард. – Думай сам, что это значит. Ну а тем временем возьми это с собой в Нью-Йорк и немного пораскинь мозгами.
– Он вручил Джо брошюру, на обложке которой значилось:
Хагбард Челине, С. Ч., Д. Г. Не свисти, когда писаешь: руководство по самоосвобождению
На протяжении следующих недель, пока Пат Уэлш из отдела журналистских расследований «Конфронтэйшн» проверяла информацию об иллюминатах, которую Джо получил от Хагбарда, Саймона, Диллинджера и доктора Игноциуса, он внимательно читал брошюру. Хотя местами она была великолепна, многое оставалось неясным, и он не нашел ни единого намека на то, кем же был Тот, Кому можно доверять больше, чем всем буддам. И вот однажды вечером, под гашишем «черный аламут», он начал над этим размышлять в состоянии расширенного и углубленного сознания. Малаклипс Старший? Нет, он был мудрым и в некотором смысле великодушным в своей обреченности, но, безусловно, доверия не заслуживал. Саймон? Несмотря на молодость и «двинутость», у него бывали вспышки озарения, но до уровня просветленности Хагбарда он явно не дотягивал. Диллинджер? Доктор Игноциус? Таинственный Малаклипс Младший, который исчез, оставив после себя лишь загадочную «Principia Discordia»!
«Боже, – подумал Джо, – какой же я мужской шовинист! Почему я не подумал о Стелле?» Ему вспомнилась старая шутка: «Ты видел Бога?» – «Да, и она чернокожая».
Конечно. Разве не Стелла проводила его посвящение в часовне доктора Игги? Разве не говорил Хагбард, что она займется инициацией Джорджа Дорна, когда Джордж будет готов? Конечно.
Джо навсегда запомнил то мгновение экстаза и уверенности, когда он многое понял об употреблении наркотиков и злоупотреблении ими, а также о том, почему иллюминаты пошли по ложному пути. Потому что это мгновение прошло, а понимание, которым его почти наделило сверхсознание, рассеялось под действием загрязняющего влияния бессознательного, стремящегося увидеть в каждой классной любовнице материнскую фигуру. Лишь много месяцев спустя, как раз накануне кризиса в Фернандо-По, он, вне всякого сомнения, открыл наконец Того, Кому можно доверять больше, чем всем Буддам и мудрецам.
(А Семпер Куний Лингус, устроивший разнос субалтерну за слишком серьезное отношение к местным суевериям, в тот же вечер проходил по оливковой роще и увидел Семнадцать… и с ними был Восемнадцатый, тот, кого они в последнюю пятницу распяли. «Magna Mater, – выругался он, подкрадываясь ближе, – неужто я схожу с ума?» Восемнадцатый, как-бишь-его, тот самый проповедник, крутил установленное горизонтально колесо, вокруг которого на земле были начертаны цифры. Он громко называл число, напротив которого останавливалась отметка на колесе, а Семнадцать что-то отмечали на дощечках для письма. Так повторялось, пока здоровенный парень, Симон, не крикнул «Бинго!» Потомок благородной семьи Лингусов развернулся и убежал… За его спиной светящаяся фигура сказала:
– Делайте так в память обо мне.
– Я полагал, что в память о Тебе мы должны причащаться вином и хлебом! – возразил Симон.
– Делайте и то, и другое, – согласился призрак. – Для некоторых людей причащение вином и хлебом слишком символично и загадочно. А такая игра приживется в народе. Поймите, ребята, если вы хотите вовлечь людей в Движение, начинайте процесс с того уровня, на котором находятся люди. Лука, не надо это записывать. Это часть тайных учений.)
(– Но как вы объясните поведение такого человека, как Дрейк? – спросил один из гостей Юнга за чашкой воскресного Kaffeeklatsch[5]5
Кофе со сплетнями (нем).
[Закрыть] о странном молодом американце, вызывавшем у них огромный интерес. Юнг задумчиво пососал трубку, думая на самом деле о том, удастся ли ему когда-нибудь отучить своих коллег относиться к нему как к гуру, и наконец ответил: