Текст книги "Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни"

Автор книги: Роберт Мур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Первая глава

Только оказавшись в дикой и непролазной лесной глуши, можно в полной мере осознать всю важность тропы. Существуют вполне объективные причины, по которым почти полторы тысячи лет, в период с падения Рима и до наступления расцвета романтизма, мало что вызывало в европейском сознании больший ужас, чем перспектива оказаться в «непроходимой» или «непролазной» глуши. Данте метко описал ощущения человека, оказавшегося в «диком, суровом и непроходимом» лесу, как «чуть менее горькие, чем смерть».

Пятьсот лет спустя, когда дикая природа Западной Европы была уже полностью укрощена, романтик лорд Байрон декламировал: «Есть наслажденье в бездорожных чащах». В то время считалось, что по-настоящему «непроходимая глушь» сохранилась только на других континентах, – например, в Северной Америке, где это словосочетание сохраняло актуальность и в девятнадцатом веке.[2]2
  Несмотря на тот факт, что эти земли были освоены коренными жителями Америки задолго до появления европейцев.


[Закрыть] Неосвоенные территории Северной Америки стали символизировать негостеприимные и далекие земли – холодные, суровые и нецивилизованные. В 1851 году на юбилее Бостонской железной дороги политик Эдвард Эверетт описал земли между Бостоном и Канадой как «жуткую глухомань, нетронутые человеком реки и озера, непроходимые болота и мрачные леса, заходя в которые, содрогаешься от ужаса…»

На земле до сих пор сохранились уголки нетронутой дикой природы, и по крайней мере некоторые из них действительно способны наводить ужас. Я был в одном из таких мест. Оно находится в северной части ледникового фьорда Вестерн-Брук-Понд на острове Ньюфаундленд в самой восточной провинции Канады. Отправляйтесь туда, если хотите понять, о чем я говорю.

Чтобы пересечь стигийские воды фьорда, мне пришлось нанять лодку. Капитан сказал, что вода за бортом настолько чистая (в терминах гидрологии, ультраолиготрофная), что иногда кажется, что ее там нет вовсе; еще он сказал, что эта вода не проводит электрический ток, поэтому у него постоянно возникают проблемы с датчиками современных насосов.

Капитан высадил меня вместе с четырьмя попутчиками в дальней части фьорда, рядом со входом в длинное глубокое ущелье, откуда несколько едва заметных звериных тропинок вело через густые папоротниковые джунгли к гранитной скале, разделенной на две части водопадом. Это был мой первый поход после возвращения домой с Аппалачской тропы. Я был полон сил, а рюкзак за спиной казался невесомым. Я быстро пробирался сквозь высокие заросли папоротника и вскоре легко оторвался от других хайкеров. Забравшись на вершину склона, я увидел перед собой широкое зеленое плато. Тропинка, по которой я поднимался, на этом месте резко прерывалась. Взмокнув от пота после крутого подъема, я присел передохнуть на край скалы и свесил ноги вниз. С западной стороны плато заканчивалось крутым обрывом, который через несколько сотен футов исчезал в темно-синих водах фьорда.

Я сидел и смотрел на хайкеров, которые цепочкой медленно поднимались на вершину скалы. Оказавшись наверху, они направились по более живописному маршруту на юг. Видя, с каким трудом они тащат тяжелые рюкзаки, я почувствовал полную уверенность в своих силах. Я поднялся, и держа карту с компасом в руках, двинулся на север. Ничего сложного, думал я. Всего шестнадцать миль.

Вскоре от былой уверенности не осталось и следа. Кто-то может подумать, что человек, привыкший всю жизнь ходить по четко оформленным маршрутам, – например, по лесным тропинкам или траволаторам в аэропортах, должен был бы по достоинству оценить возможность идти куда глаза глядят. Ничего подобного. Кровь бешено стучала в висках, мешая сосредоточиться. Я был абсолютно один и не имел никаких средств связи, за исключением выданного сотрудниками парка радио-маячка, похожего на большую пластиковую таблетку с торчащим из нее проводком. Меня заверили, что если я вовремя не вернусь назад или не дам о себе знать, то через двадцать четыре часа рейнджеры парка обязательно начнут искать меня по его сигналу. Похоже, это устройство было предназначено для поиска трупов, а не заблудившихся туристов.

Однако больше всего изматывала необходимость принимать на каждом шагу неочевидные решения. Даже имея примерное представление о своем местонахождении, я постоянно задавался вопросом, а что делать дальше: идти в гору или под гору? наступать на эту кочку или на ту (а вдруг они обе не выдержат мой вес и я провалюсь в болото)? прыгать по камням вдоль озера или продираться через кустарник? В каждом случае существовало множество вариантов прохождения маршрута, вот только одни решения, как в математике, были элегантными и потому правильными, а другие – нет.

Мои навигационные проблемы многократно усугублялись тем, что жители Ньюфаундленда называют tuckamore – рощами низкорослых, искривленных сильными ветрами елей и пихт. Издалека эти деревья похожи на сборище горбатых, покрытых колючками ведьм. Как и большинство других эльфийских деревьев, они могут расти сотни лет и не доставать вам даже до подбородка. Низкий рост они компенсируют невероятной жесткостью.

За время похода эти рощи вставали на моем пути бесчисленное множество раз. Обычно я бросал взгляд на часы и прикидывал, что прохождение займет минут десять, не больше. Я делал глубокий вдох и входил в густые зеленые заросли. Это было похоже на ночной кошмар. Внезапно мир мгновенно погружался во тьму, пространство хаотично искривлялось. Пока я яростно, шаг за шагом продирался вперед, ветки царапали меня до крови и вырывали бутылки с водой из карманов рюкзака. В отчаянии я пытался топтать и ломать ветки, чтобы хоть как-то отомстить им, но всё безрезультатно; они как ни в чем не бывало каждый раз снова разгибались. То тут, то там встречались следы карибу или лосей, но протоптанные ими узкие тропинки быстро исчезали или уходили в сторону. Увидев слева в просвете деревьев тонкий луч солнечного света, я менял направление и шел в его сторону только для того, чтобы упереться в очередную непроходимую лужу грязи. Это было похоже на блуждание по лабиринту. Мне не оставалось ничего иного, кроме как время от времени наклоняться и продолжать пробиваться сквозь стены.

В конце концов, окровавленный и обессиленный, я выбирался из очередной западни и смотрел на часы, которые показывали, что последние пятьдесят метров я прошел ровно за час.

Со временем, внимательно наблюдая за поведением лосей, я научился быстро находить самый простой выход из зеленых лабиринтов. Одна из лосиных хитростей заключается в том, чтобы двигаться вдоль ручьев и рек. Да, там больше грязи, но часто это оказывается самым удобным способом выбраться из чащи. Кроме того, при ходьбе лоси высоко задирают ноги, чтобы придавливать ветки к земле. Совершенствуя эту технику, я сделал невероятное открытие: ближе к концу похода я обнаружил, что когда вопреки здравому смыслу я наступал на самые толстые ветки елей и пихт, они подпружинивали и поднимали меня вверх, благодаря чему я мог идти по кронам деревьев, словно воин из китайского фэнтези уся.

К концу второго дня я все еще был в двух милях от цели. Я потратил на день больше, чем планировал, чтобы пройти всего-навсего шестнадцать миль, и уже не в первый раз ночевал под открытым небом.

Всю ночь моросил дождь. Ближе к рассвету я проснулся в своем бивуаке на вершине хребта и увидел в небе широкую, гиацинтового цвета полосу. Я подумал, что это долгожданный разрыв в облаках, а значит, погода скоро наладится, и попытался снова заснуть. Но, поворачиваясь в спальном мешке, я краем глаза заметил на фоне пурпурной полосы тонкие вспышки молний. Это было не ясное небо, понял я, а гигантское грозовое облако, полностью заслонившее горизонт. Прогрохотал гром.

Через полчаса небеса разверзлись. Дождь лил как из ведра. Опасаясь попадания молнии, я проворно выбрался сначала из мешка, потом из-под брезентового навеса и перебежал в самую нижнюю точку, которую только смог найти. Вокруг непрерывно сверкали молнии, а я, промокший насквозь, скрючившись и накрыв голову руками, сидел на спальном коврике и дрожал от холода.

У меня был почти час на то, чтобы, содрогаясь от оглушительных раскатов грома, пересмотреть свои взгляды на хайкинг. Лишенная романтического ореола, дикая природа внезапно перестала меня восхищать; как оказалось, прекрасное и чудовищное разделяет очень тонкая грань. Жак Картье, посетив остров в 1534 году, сказал, что он «склонен думать, что эти земли Господь даровал Каину». Он был прав. Это было мрачное гиблое место. Кажущаяся красота острова была всего лишь приманкой, призванной завести наивного человека в смертельную ловушку. Я поклялся, что если вернусь оттуда живым, то никогда в жизни не буду ходить в походы.

Не только я, многие другие авторы также испытывали разочарование и даже считали себя обманутыми, увидев истинную брутальную сущность природы. В полуавтобиографическом рассказе «Шлюпка в открытом море» Стивена Крейна есть леденящий душу эпизод, в котором жертва кораблекрушения осознает, что природа «безразлична, совершенно безразлична». Однажды, увидев как гигантский водяной клоп пожирает лягушку, Энни Диллард допустила, что «породившая нас Вселенная – это монстр, которому все равно, живы мы или мертвы». Гёте пошел еще дальше, назвав Вселенную «ужасающим монстром, вечно пожирающим своих детей». Кант, Ницще и Торо называли природу не матерью, а «приемной матерью», намекая на злодейку из немецкого фольклора.

Английский писатель Олдос Хаксли пришел к этой мысли на острове Борнео. Он очень требовательно относился к своему жилью и до смерти боялся каннибалов, поэтому всегда предпочитал идти по «проторенной дорожке». Но однажды, в одиннадцати милях от Сандакана, мощенная дорога, по которой шел Хаксли, внезапно оборвалась, и ему пришлось идти через джунгли. «Внутри кита Ионы вряд ли было более жарко, темно или влажно», – писал он. В надвигавшихся сумерках он вздрагивал даже от крика птиц, поскольку не сомневался, что это страшные аборигены перекрикиваются между собой. «С чувством глубочайшего облегчения я выбрался из зеленой утробы джунглей и залез в ожидавшую меня машину… Я благодарил Бога за паровые катки и Генри Форда».

Опираясь на пережитый опыт, Хаксли обрушился с нападками на романтичную любовь к дикой природе. Культ природы, писал он, это «современное, искусственное и довольно сомнительное изобретение утонченных умов». Байрон и Вордсворт могли воспевать природу только потому, что английская глубинка была давным-давно «порабощена» человеком. В тропиках, отметил Хаксли, где леса пропитаны ядом и опутаны лианами, поэтов-романтиков нет. Обитатели тропиков знали что-то такое, чего не знали англичане. «Природа, – писал Хаксли, – всегда чужда, бесчеловечна и иногда демонична». Он имел в виду буквально всегда: гуляя по тихим лесах Вестермейна, романтики приписывали природе гуманизм и по своей наивности не понимали, что она в любой момент способна ударом молнии или внезапным заморозком равнодушно забрать их жизни. Проведя три дня в еловых и пихтовых зарослях, я был склонен с согласиться с Хаксли.

Когда дождь закончился, я стряхнул воду с навеса, собрал вещи и начал ходить, чтобы согреться. Я поймал себя на мысли, что по-новому, даже с восхищением смотрю на ели и пихты, которые совершенно не пострадали от непогоды. Эти кривые сформированные ветром и прочно укоренившиеся в земле деревья идеально вписались в свою нишу, тогда как я был плохо экипированным, потерянным и неприспособленным к окружающей среде вечным странником.

Через три часа, пережив ряд злоключений (я напрасно спускался в ущелье и едва не угодил в водопад), я все-таки вышел к конечной точке своего маршрута – собранной из камней пирамиде, которая обозначала начало тропы, ведущей обратно в Снаг-Харбор. Я хохотал и кричал от счастья. Думаю, те же чувства испытывал Хаксли, когда увидел своего водителя. Тропа, пусть и тернистая, в конце концов вывела меня к людям. Вырвавшись из хаоса, я вскоре позабыл пережитый ужас, заново влюбился в дикую природу и снова захотел обойти всю планету пешком.

* * *

На Ньюфаундленде я оказался вовсе не для того, чтобы бороться с деревьями. Сам по себе поход имел второстепенное значение; я пошел в него для разнообразия.

У меня была другая, гораздо более загадочная и недостижимая цель – далёкое прошлое. На каменистой южной оконечности острова я планировал посмотреть на самые древние следы животных на Земле.

Эти следы появились примерно 565 миллионов лет назад. Окаменевшие и едва различимые, не более сантиметра в ширину, они чем-то напоминали мне смазанные отпечатки пальцев, случайно оставленные на не успевшем высохнуть глиняном горшке. Я много читал про них и очень хотел к ним прикоснуться. Я очень надеялся, что, увидев их вблизи, смогу найти ответ на давно мучавшие меня вопросы: почему мы, все животные, предпочли движение величавой неподвижности деревьев? Почему нас так и тянет сорваться с насиженного места и отправиться туда, где нас никто не ждет? Почему нас манит всё неизвестное?

* * *

Старейшие в мире следы ископаемых животных были открыты в 2008 году оксфордским исследователем Алексом Лю (Alex Liu). Он вместе с помощником искал новые окаменелости на скалах знаменитого мыса Мистейкен-Поинт, где богатые окаменелостями пласты очень хорошо видны со стороны Атлантического океана. В ходе осмотра Лю обратил внимание на небольшой выступ аргиллита, покрытого красной пленкой. Это была ржавчина – оксид железного колчедана, который часто встречается в местных докембрийских отложениях. Ученые спустились со скалы, чтобы изучить выступ. Внизу Лю увидел то, на что другие палеонтологи почему-то никогда не обращали внимания: серию извилистых дорожек, которые, как считается, были оставлены организмами эдиакарской биоты – самыми первыми известными нам многоклеточными животными.

Представители эдиакарской фауны, вымершие примерно 541 миллион лет назад, были очень странными существами. Мягкотелые, в основном сидячие, лишенные рта и ануса организмы могли иметь форму диска, стеганного матраса или листа папоротника, а один из них часто описывается как мешок с грязью.

Мы имеем очень смутное представление о них. Палеонтологи не знают, какого цвета они были, как долго жили, как размножались и чем питались. Мы не знаем, почему и зачем они начали ползать – возможно они искали пищу, спасались от загадочных хищников или делали что-то совершенно другое. Несмотря на все неопределенности, открытые Лю дорожки бесспорно доказывают, что 565 миллионов лет на Земле произошло беспрецедентное по своей важности событие – живое существо вздрогнуло, набухло, потянулось вперед, сжалось и очень медленно начало двигаться по морскому дну, оставляя за собой первую тропу на планете.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "Следы и тропы. Путешествие по дорогам жизни"