Текст книги "Петр Великий. Прощание с Московией"

Автор книги: Роберт Масси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

* * *

Так пала Софья – первая женщина, властвовавшая в Москве. Заслуги ее как правительницы часто преувеличивают. Князь Борис Куракин погрешил против истины, сказав: «Никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было. И все ее государство пришло во время ее правления, чрез семь лет, в цвет великого богатства». Вместе с тем она не была, как ее рисуют некоторые поклонники Петра, просто-напросто последней правительницей старого покроя, реакционным камнем преткновения, загромождавшим тропу русской истории, прежде чем она превратилась в новую, гладкую и широкую першпективу Петровской эпохи. Правда заключается в том, что Софья, наделенная всеми необходимыми качествами, правила в целом успешно. Те семь лет, что она руководила государством, пришлись на переходный период русской истории. Два царя, Алексей и Федор, начали проводить в российской политике умеренные изменения и реформы. Софья не замедлила и не ускорила этого процесса, но позволила ему продолжаться и тем самым помогла подготовить почву для деятельности Петра. В свете того, что было начато при Алексее и продолжалось при Федоре и Софье, даже разительные петровские преобразования приобретают скорее эволюционный, чем революционный характер.

Софья была не столько выдающейся русской правительницей, сколько выдающейся русской женщиной. Веками русские женщины, низведенные до положения бессловесной домашней утвари, прятались в сумраке теремных покоев. Софья вышла на дневной свет и захватила бразды государственного правления. Плохо ли, хорошо ли она правила – сам факт, что она, в ее эпоху, сумела взять власть, уже обеспечивает ей место в истории. К несчастью, то, что Софья родилась женщиной, не только выделяло ее незаурядность, но в конце концов и погубило. Когда уже в царствование Петра наступил критический момент, москвичи все-таки не пошли за женщиной против законного государя.

Петр поместил Софью в Новодевичий, и ворота монастыря навсегда закрылись за ней. Но в следующем столетии роль женщин царского рода в России изменилась. Четыре монархини сменили Петра на престоле. Между теремными затворницами XVII века и этими полными жизни и энергии императрицами XVIII века – огромное расстояние. И большую часть этого пути в одиночку прошла регентша Софья. Сделанная из того же теста, что и эти императрицы, наделенная той же целеустремленностью и властолюбием, именно она указала им путь и проложила дорогу.

Сам Петр много лет спустя после ее свержения описывал Софью одному иностранцу как «принцессу, которую можно было бы считать как в телесном, так и в умственном отношении совершенством, если бы не ее безграничное честолюбие и ненасытная жажда власти». За сорок два года царствования Петра только один человек в России оспаривал его право на престол – Софья. Дважды, в 1682 и в 1689 годах, она мерилась с ним силами. Во время третьего и последнего посягательства на всемогущество Петра, стрелецкого восстания 1698 года, единственным противником, которого царь опасался, была Софья. К этому времени она провела в монастырском заточении девять лет, но Петр немедленно заподозрил, что за восстанием стоит именно она. Он считал ее единственным человеком, у кого достало бы силы мечтать о его свержении.

Да, Софья умела внушить страх Петру, имела дерзость бросить ему вызов и обладала силой духа, тревожащей его даже из-за стен монастыря. Но стоит ли удивляться? В конце концов, она была его сестра.

Глава 9
Гордон, Лефорт и Всепьянейший собор

Принято считать, что царствование Петра Великого длилось сорок два года, – началось в 1682 году, когда его короновали десятилетним мальчиком, и завершилось в 1725 году с его смертью в возрасте пятидесяти двух лет. Тем не менее, как мы уже видели, в первые семь лет юные цари, Петр и Иван, были отстранены от всех практических государственных дел, а реальное управление находилось в руках их сестры Софьи. Казалось бы, естественно предположить, что по-настоящему петровское царствование началось летом 1689 года, когда партия Петра отняла власть у правительницы и рослый молодой царь, чьему титулу больше ничто не угрожало, торжественно вступил в Москву, где его встречал коленопреклоненный народ. Однако, как ни странно, юный монарх-триумфатор тогда править не начал. Еще пять лет он совершенно не участвовал в управлении Россией, с радостью вернувшись к той беззаботной юношеской жизни, которую он себе создал еще до бегства в Троицу, – тут было и Преображенское, и Плещеево озеро, и солдаты, и корабли, но не было ни официальной рутины, ни ответственности. Он хотел только, чтобы его оставили в покое и не мешали наслаждаться свободой. Петр проявлял полное равнодушие к государственным делам и позднее признавался, что в эти годы у него на уме были одни развлечения. Таким образом, истинное начало царствования Петра нужно относить не к 1682 году, когда ему было десять лет, и не к 1689-му, когда ему было семнадцать, но к 1694 году – в это время ему исполнилось двадцать два года.

Пока же управление страной осуществляли те несколько человек, кто поддерживал Петра и направлял его в конфликте с регентшей. Номинально их возглавляла теперь уже сорокалетняя Наталья, которая, однако, не обладала Софьиной самостоятельностью и легко шла на поводу у своих советников-мужчин. Правой рукой царицы был патриарх Иоаким – консервативный церковник, жестокий враг всех иностранцев, полный решимости искоренить западную заразу, проникшую в Россию при Софье и Василии Голицыне. Дядя царя и Натальин брат, Лев Нарышкин, получил важнейший пост начальника Посольского приказа – фактически стал новым премьер-министром. Это был добродушнейший человек, хотя и недалекий, который тешился своей новой обязанностью – устраивать для иноземных послов ослепительные приемы и роскошные пиры, где угощение подавали на золотых и серебряных блюдах. Когда же дело доходило до переговоров с этими послами и вообще до отправления должностных функций, ему оказывал огромную и столь необходимую помощь один из немногих профессиональных русских дипломатов, Емельян Украинцев. На боярина Тихона Стрешнева, старого друга царя Алексея и официального опекуна Петра, было возложено ведение всех внутренних дел. Последним в правящем трио был Борис Голицын, который сумел удержаться, несмотря на подозрения, долго висевшие над ним из-за попыток смягчить падение двоюродного брата, Василия Голицына. В правительстве появлялись и другие известные имена: Урусов, Ромодановский, Троекуров, Прозоровский, Головкин, Долгорукий. Некоторые из выдвинувшихся при Софье, например Репнин и Виниус, сохранили свои посты. Борис Шереметев остался командовать южной армией, призванной сдерживать татар. И наконец, более трех десятков Лопухиных обоего пола, родственников молодой жены Петра, Евдокии, слетелись ко двору, чтобы, пользуясь ее положением, урвать что-нибудь и себе.

Россия от перемены властей только проиграла. Новым администраторам недоставало опыта и деловитости предшественников. За все пять лет не приняли ни одного важного закона, не сделали ничего для защиты Украины от опустошительных татарских набегов. При дворе царили раздоры, а в правительстве процветала продажность. Законность и порядок в стране ослабли. Вспыхнула всенародная ненависть к иностранцам: один из указов, принятый по настоянию патриарха, предписывал всем иезуитам в две недели покинуть страну. Другим указом велено было задерживать всех иностранцев на границе и тщательно выяснять, кто они такие и по какой надобности едут в Россию. Их ответы следовало посылать в Москву, а самих путешественников держать на границе, пока не придет разрешение на въезд от центральных властей. Одновременно главе Ямского приказа Андрею Виниусу приказали поручить подчиненным вскрывать и прочитывать все письма, пересекавшие границу. Патриарх даже хотел уничтожить протестантские церкви в Немецкой слободе, и остановил его только указ, предъявленный обитателями слободы, которым царь Алексей некогда разрешил строительство этих храмов. Ксенофобия достигла такого размаха, что на московской улице толпа схватила одного иностранца и сожгла заживо.

И все же, как ни старался патриарх, был в России человек, чьих наклонностей он изменить не мог. Удручал Иоакима не кто иной, как сам Петр, много времени проводивший в Немецкой слободе, среди тех самых иностранцев, которых патриарх боялся как чумы. Впрочем, пока был жив Иоаким, Петр еще вел себя сдержанно. 10 марта 1690 года царь пригласил генерала Гордона ко двору на обед по случаю рождения сына, царевича Алексея. Гордон принял приглашение, но вмешался патриарх, неистово воспротивившийся появлению иноземца на праздновании в честь наследника российского престола. Взбешенный Петр все же уступил, приглашение отменили, но на следующий день он позвал Гордона в гости в свой загородный дом, обедал с ним, а затем вернулся вместе с шотландцем в Москву и по дороге беседовал с ним у всех на глазах.

Противоречие разрешилось само собой неделю спустя: 17 марта Иоаким внезапно умер. Он оставил завещание, в котором убеждал царя избегать общения с еретиками – и с протестантами, и с католиками, – гнать их всех из России, а самому отказаться от иноземных одежд и обычаев. Особенно он пекся о том, чтобы Петр не назначал иностранцев на официальные должности в государстве и армии, дабы они не командовали православными. Первое, что сделал Петр после похорон Иоакима, – заказал себе у немцев новый костюм, а через неделю впервые сам отправился на обед к Гордону, в Немецкую слободу.

Выбор нового патриарха зависел от разрешения спора, затеянного самим Иоакимом: либерализм или консерватизм, терпимость к иностранцам или яростная защита исконного православия? Образованная часть духовенства, пользовавшаяся поддержкой Петра, выдвигала митрополита Псковского Маркела, ученого церковника, который бывал за границей и говорил на нескольких языках, но царица Наталья, боярская верхушка, монашество и почти все низшее духовенство стояли за более консервативного Адриана, митрополита Казанского. Внутри церкви разгорелась борьба, и сторонники Адриана стали обвинять Маркела, что он уж больно учен, что католикам при нем будет лучше, чем православным, и что он сам уже впал в ересь. После пятимесячных словопрений выбрали Адриана – по словам разочарованного Патрика Гордона, за «невежество и недалекость».

Петр был уязвлен этой неудачей. Через семь лет он с горечью и негодованием описывал избрание Адриана в гостях у одного иностранца.

«Царь сказал нам, – передавал этот человек, – что, когда патриарх Московский умер, он задумал поставить на его место образованного священника, повидавшего мир, говорившего по-латыни, по-итальянски и по-французски. Но русские наперебой одолевали его просьбами не ставить над ними такого человека по трем причинам: во-первых, потому, что он говорил на варварских языках; во-вторых, из-за того, что у него была недостаточно длинная для патриарха борода; и, в-третьих, потому, что его кучер сидел на козлах, а не верхом на лошади, как полагалось».

* * *

Но на деле, независимо от указки или желания любого патриарха, Запад уже прочно утвердился всего в трех милях от Кремля. Под Москвой, по пути из города в Преображенское, стоял особняком удивительный западноевропейский городок, известный как Немецкая слобода. Посетители, бродившие по его широким, обсаженным деревьями улицам, вдоль двух– и трехэтажных кирпичных домов с большими, как принято было в Европе, окнами или по нарядным площадям с фонтанами[47]47
  Масштабы и импозантность Немецкой слободы – скромного и достаточно тесного поселения – преувеличены автором. – Примеч. ред.


[Закрыть], едва могли поверить, что находятся в середине России. Позади солидных особняков, украшенных колоннами и карнизами, лежали искусно разбитые европейские сады с павильонами и прудами. По улицам катили экипажи, сделанные в Париже или Лондоне. Только маковки московских церквей, видневшиеся вдалеке, за полями, напоминали приезжим, что они за тысячу миль от дома.

Во времена Петра этот процветающий островок заграницы был сравнительно молод. Прежнее поселение для иностранцев, которое Иван Грозный основал в самом городе, было разорено во времена Смуты. После восшествия на престол первого Романова в 1613 году иностранцы селились где могли, по всему городу. Это раздражало московских консерваторов, не желавших, чтобы иноземцы поганили их святой православный город, и во время восстания 1648 года ватаги стрельцов нет-нет да и громили дома каких-нибудь иностранцев. В 1652 году царь Алексей объявил, что чужеземцам запрещается селиться и открывать церкви в священных стенах Москвы, но позволил основать новое поселение, Немецкую слободу, на берегах Яузы, где всем иностранным офицерам, инженерам, художникам, докторам, аптекарям, купцам, учителям и другим наемным специалистам на русской службе выделялись земельные участки в зависимости от их звания.

Первоначально колония состояла главным образом из немцев-протестантов, но к середине XVII века там появились многочисленные голландцы, англичане и шотландцы. Шотландцы, в большинстве своем католики-роялисты, бежавшие от Оливера Кромвеля, получали гарантированное убежище, невзирая на их религию, потому что царь Алексей был страшно разгневан казнью короля Карла I. Среди известных шотландских якобитов Немецкой слободы были Гордон, Драммонд, Гамильтон, Далзиел, Кроуфорд, Грэхем и Лесли. В 1685 году Людовик XIV отменил Нантский эдикт и тем положил конец терпимому отношению к протестантам во Франции. Правительница Софья и Василий Голицын разрешили изрядному числу французских беженцев-гугенотов, спасавшихся от новых преследований, приехать в Россию. В результате к тому времени, как подрос Петр, Немецкая слобода представляла собой разноплеменное поселение, где насчитывалось три тысячи западноевропейцев, причем роялисты здесь соседствовали с республиканцами, протестанты с католиками, а их национальные, политические и религиозные разногласия сами собой смягчались, ведь все они жили теперь вдали от родины, в изгнании.

Замкнутое существование в обособленном пригороде помогало им сохранять обычаи и традиции Запада. Обитатели слободы одевались по-иноземному, читали иноземные книги, молились в своих лютеранских и кальвинистских церквах (католикам храмов строить не позволили, но священники могли служить мессу в частных домах), говорили на своих языках сами учили детей. Они поддерживали постоянную переписку с домом. Один из самых почтенных иностранцев, голландский резидент ван Келлер, обменивался письмами с Гаагой каждые восемь дней и держал Немецкую слободу в курсе всех свежих новостей о событиях за российскими пределами. Генерал Патрик Гордон с нетерпением ждал научных отчетов Лондонского королевского общества. Английские дамы получали томики стихов, тончайший фарфор и душистое мыло прямо из Лондона. Кроме того, присутствие среди обитателей слободы некоторого числа актеров, музыкантов и искателей приключений придавало ее жизни известную пикантность и разнообразие – они создали театр, устраивали концерты, балы и пикники, затевали любовные интриги и дуэли, чем развлекали и забавляли всю слободу.

Конечно, этот иноземный остров, центр более передовой цивилизации, не мог остаться вовсе нетронутым русским морем, его окружавшим. К домам и садам Немецкой слободы примыкали царские земли Сокольников и Преображенского, и со временем, несмотря на запреты патриарха, те из русских, кто был посмелее и жаждал новых знаний и умных бесед, начали вращаться среди иностранцев, живших всего в нескольких шагах. Через них иноземные нравы проникали в русскую жизнь. Вскоре русские, прежде смеявшиеся над «травоядными» иностранцами, тоже принялись есть салаты. Стал распространяться обычай курить и нюхать табак, хотя патриарх предал его анафеме. Некоторые из русских даже начали, подобно Василию Голицыну, подстригать волосы и бороды и вступать в беседы с иезуитами.

Влияние этих связей было взаимным, и многие иностранцы постепенно обрусели. Женщин из Европы в слободе было мало, и приезжие женились на русских, усваивали русский язык и позволяли крестить детей по православному обряду. Но все же большинство, в силу вынужденной замкнутости в Немецкой слободе, сохраняли западный образ жизни, язык и веру. Женитьбы русских мужчин на иноземках оставались редкостью, поскольку немногие из западных женщин решались выходить за русских – боялись оказаться в униженном положении русских жен. Но и здесь постепенно происходили перемены. Госпожа Гамильтон вышла за Артамона Матвеева и уверенно распоряжалась в том доме, где царь Алексей встретил Наталью Нарышкину. По мере того как русские дворяне усваивали обычаи Запада, они все чаще женились на иностранках, смешанных браков становилось все больше, и эта практика процветала до самого конца Российской империи в 1917 году. С тех пор как царевич Алексей, сын Петра, женился на европейской принцессе, все русские цари, достигая брачного возраста, сами или с посторонней помощью выбирали невест на Западе.

* * *

С детских лет Немецкая слобода вызывала у Петра жгучее любопытство. Проезжая мимо, он видел с дороги красивые кирпичные дома и тенистые сады. Позже он познакомился с Тиммерманом и Брантом, с офицерами-иностранцами, надзиравшими за строительством его потешных крепостей и за артиллерийскими стрельбами, но до смерти патриарха Иоакима в 1690 году контакты Петра с иноземным пригородом оставались ограниченными. Когда же старый церковник умер, Петр так зачастил туда, что можно было подумать, будто он и вовсе там поселился.

В Немецкой слободе юный царь нашел пьянящее сочетание доброго вина, увлекательной беседы и товарищества. Обычно, коротая вместе вечер, русские просто пили до тех пор, пока все не засыпали или не кончалась выпивка. Иностранцы тоже пили изрядно, но в клубах табачного дыма, перекрывая стук пивных кружек, шел разговор о том, что делается на свете, о монархах и государственных мужах, ученых и воинах. Петра волновали эти беседы. Когда Немецкой слободы достигла весть о победе английского флота над французским при мысе Ла-Хуг в 1694 году[48]48
  Битва при мысе Лa-Хуг, или Барфлер, произошла в конце мая 1692 года. – Примеч. ред.


[Закрыть], он пришел в восторг. Он попросил, чтобы ему дали текст реляции, тут же велел ее перевести, после чего принялся скакать и кричать от радости и приказал артиллерии салютовать в честь английского короля Вильгельма III. Этими долгими вечерами он немало наслушался и советов, касающихся России: нужно чаще проводить учения в армии, ужесточить дисциплину, регулярно платить солдатам, наладить торговлю с Востоком, используя для этого вместо Черного моря, контролируемого Османской Турцией, Каспий и Волгу.

Как только обитатели слободы поняли, что этот долговязый юный монарх к ним расположен, они стали всюду наперебой приглашать его. Его просили участвовать в свадьбах, крестинах и других семейных торжествах. Ни один купец не выдавал дочь замуж и не крестил сына, не позвав на пир царя. Петр часто выступал в роли крестного отца и держал над купелью детей католиков и лютеран. Он был шафером на многочисленных венчаниях и с увлечением отплясывал на свадьбах лихой деревенский танец под названием «гроссфатер».

В обществе, где воины-шотландцы были смешаны с голландскими купцами и немецкими инженерами, Петр, конечно, встречал немало людей, чьи идеи захватывали его. Одним из них был Андрей Виниус, полурусский-полуголландец средних лет, принадлежащий одновременно к обеим культурам. Отец Виниуса был голландский инженер и коммерсант, который при царе Михаиле основал в Туле, к югу от Москвы, железоделательный завод, обеспечивший ему солидное состояние. Андрей Виниус был воспитан в православии. Так как он владел голландским и русским языками, то служил вначале в Посольском приказе, потом возглавил Ямской приказ. Он писал книги по географии, говорил на латыни и изучал римскую мифологию. У него Петр начал учиться голландскому и нахватался кое-каких сведений из латыни. В письмах к Виниусу царь подписывался «Petrus» и упоминал о своих «Нептуновых и Марсовых потехах» и о празднествах «в честь Бахуса».

Там же, в Немецкой слободе, Петр встретил еще двоих иностранцев, совсем не похожих друг на друга ни происхождением, ни характером, которые заняли в его жизни еще более важное место. Это были суровый шотландский наемный солдат, генерал Патрик Гордон, и неотразимо обаятельный швейцарский авантюрист Франц Лефорт.

Патрик Гордон родился в 1635 году в родовом поместье Охлекрис, близ Абердина на севере Шотландии. Он происходил из прославленной семьи пылких приверженцев католической веры, состоявшей в родстве с первым герцогом Гордоном и с графами Эрролским и Абердинским. Гражданская война в Англии исковеркала жизнь Гордона. Его семья принадлежала к числу стойких роялистов, а когда Оливер Кромвель обезглавил короля Карла I, он заодно превратил в ничто состояние и привилегии всех преданных сторонников Стюартов, так что с этих пор шотландскому мальчику-католику нечего было и мечтать о поступлении в университет или об успешной карьере на военном или гражданском поприще, и в шестнадцать лет Патрик отправился искать счастья на чужбине. Проучившись два года в иезуитском колледже в Пруссии, он сбежал в Гамбург и присоединился к группе шотландских офицеров, завербованных в шведскую армию. Гордон честно служил королю Швеции и не раз отличился, но, взятый в плен поляками, без колебаний перешел на их сторону. Это было обычным делом для наемных солдат удачи: периодическая смена хозяина не считалась зазорной ни у них самих, ни у правительств, их нанимавших. Через несколько месяцев Гордон опять попал в плен, и шведы склонили его вернуться к ним. Еще позднее его вновь взяли в плен, и он еще раз присоединился к полякам. Прежде чем ему исполнилось двадцать пять, Патрик Гордон успел четырежды сменить флаг.

В 1660 году династия Стюартов была реставрирована, на английский престол вступил новый король Карл II, и Гордон собрался было домой. Однако, прежде чем он отплыл, один русский дипломат, находившийся в Европе, сделал ему блестящее предложение – послужить три года в русской армии, начав в чине майора. Гордон согласился, но, добравшись до Москвы, обнаружил, что срок, оговоренный в его контракте, просто фикция: его, как ценного специалиста, никто не собирался отпускать. Когда он подал прошение об увольнении, ему пригрозили, что отправят в Сибирь как польского шпиона и католика. Временно примирившись со своей участью, он стал привыкать к московскому житью. Он быстро понял, что лучший способ продвинуться по службе – жениться на русской; женился, появилась семья. Шли годы, Гордон служил царю Алексею, царю Федору, Софье, воевал с поляками, турками, татарами и башкирами. Он дослужился до генерала, дважды побывал в Англии и Шотландии, правда московские власти задержали в России его жену и детей, чтобы наверняка обеспечить возвращение этого необычайно ценного для них иностранца. В 1686 году Яков II лично просил Софью отпустить Гордона с русской службы, чтобы он мог вернуться домой. Царственному просителю было отказано, и некоторое время правительница и Василий Голицын так гневались на генерала, что опять вспомнили об опале и Сибири. Тогда король Яков написал снова, сообщив о намерении назначить Гордона своим послом в Москве. Это назначение правительница также отклонила на том основании, что генерал Гордон не мог выполнять обязанности посла, ибо по-прежнему служил в русской армии и, более того, как раз собирался выступить в поход на татар. Итак, в 1689 году пятидесятичетырехлетний Гордон был всеми уважаем, невероятно богат (его жалованье достигало тысячи рублей в год – для сравнения: лютеранскому пастору платили всего шестьдесят) и являлся старшим по чину офицером среди иностранцев Немецкой слободы. Вот почему, когда он, будучи главой офицерского корпуса, сел на коня и отправился в Троицкий монастырь к Петру, надеждам Софьи был нанесен последний удар.

Неудивительно, что Гордон – отважный, немало повидавший в странствиях, закаленный в боях, умевший хранить верность и вместе с тем всегда бывший себе на уме – притягивал Петра. Удивительнее то, что восемнадцатилетний Петр притягивал Гордона. Разумеется, Петр был царь, но служил же Гордон и другим государям, не питая к ним особого расположения. Просто в Петре старый воин обрел толкового, в рот ему смотрящего ученика и, выступая как бы неофициальным наставником в военном деле, учил Петра всем его тонкостям. За пять лет, прошедших после падения Софьи, Гордон из генерала, служившего по найму, сделался другом Петра.

Как оказалось, эта дружба сыграла в судьбе Гордона решающую роль. Став близким другом и советником юного монарха, он отказался от мечты вернуться доживать свой век в Шотландию и смирился с мыслью, что умрет в России. Так и случилось: в 1699 году старый солдат скончался, и Петр, стоявший у его смертного одра, закрыл ему глаза.

В 1690 году, вскоре после свержения Софьи, Петр подружился с другим иностранцем, совершенно не похожим на Гордона – с веселым и общительным солдатом фортуны, швейцарцем Францем Лефортом. На ближайшие десять лет Лефорту предстояло стать неизменным собутыльником и сердечным другом Петра. В 1690 году, когда Петру было восемнадцать, Францу Лефорту исполнилось тридцать четыре года. Ростом он был почти с Петра, но сложен покрепче узкоплечего царя; лицо имел красивое, с крупным, четко очерченным носом и умными, выразительными глазами. На портрете, написанном несколько лет спустя, он изображен на фоне петровских кораблей. Лефорт чисто выбрит, на шее у него небрежно повязанный платок, пышные локоны парика ниспадают на латы тонкой работы с гербом Петра – двуглавым орлом, увенчанным короной.

Франц Лефорт родился в 1656 году в Женеве, в семье богатого коммерсанта, и благодаря природному обаянию и остроумию очень быстро вошел в полное любезности и дружелюбия женевское общество. Вкус к веселой жизни быстро подавил в нем всякое желание заняться по примеру отца торговлей, и когда его отправили в Марсель поработать в конторе у одного купца, это ввергло его в такую тоску, что он сбежал в Голландию с намерением примкнуть к армии протестантов, сражавшейся против Людовика XIV. Там этот юный, всего лишь девятнадцати лет от роду, искатель приключений услышал о сказочных возможностях, открывающихся для иностранцев в России, и отплыл в Архангельск. Попав в Россию в 1675 году, он не смог устроиться на службу и два года прожил без дела в Немецкой слободе. Он никогда не впадал в уныние, всех покоряя своей неукротимой веселостью, и в конце концов карьера его наладилась. Лефорт стал капитаном русской армии, женился на кузине генерала Гордона и был замечен князем Василием Голицыным. Он дважды ходил с Голицыным в поход на Крым, но когда Гордон уводил офицеров-иностранцев от Софьи к Петру, в Троицу, Лефорт был в первых рядах. Вскоре после падения правительницы тридцатичетырехлетний Лефорт имел уже такой вес, что был произведен в генерал-майоры.

Петр пленился этим бесконечно обаятельным светским повесой. Блестящий, искрометный, он казался юному Петру совершенно неотразимым. Лефорт не отличался глубиной, зато был находчив и говорлив. В его речах слышалось дыхание Запада, привкус иной, европейской жизни, нравов, культуры. Лефорт не знал себе равных в застолье и на бальных паркетах. Он был выдающийся мастер устраивать банкеты, ужины, балы – с музыкой, вином и танцами и с непременным участием дам. С 1690 года Лефорт не расставался с Петром; они обедали вместе два-три раза в неделю и виделись ежедневно. Искренний, открытый, щедрый нрав Лефорта внушал Петру все большую привязанность. Если от Гордона Петр получал мудрый совет и здравое суждение, то Лефорт дарил веселость, дружбу, сочувствие и понимание. Петр смягчался и отдыхал в лучах его расположения, и когда царь вдруг разъярялся на кого-нибудь или на что-нибудь и начинал буквально на всех кидаться и все крушить, один Лефорт решался к нему приблизиться – сгребал Петра в мощные объятия и держал, пока тот не успокаивался.

Успех Лефорта не в последнюю очередь объяснялся его бескорыстием. При всей любви к роскоши и дорогостоящим удовольствиям, он никогда не был алчен и не стремился обеспечить себя на черный день – за это свойство Петр ценил его еще больше и следил, чтобы все нужды Лефорта удовлетворялись с лихвой. Долги Лефорта платила казна; ему были предоставлены дворец и средства на его содержание; с головокружительной быстротой его произвели в чин полного генерала, затем адмирала и посла. Всего важнее для Петра было то, что Лефорту искренне нравилось жить в России. Он наведался в родную Женеву, украшенный громкими титулами и имея при себе царскую грамоту, в которой Петр лично заверял отцов города, что их соотечественник пользуется великим почетом и уважением у него, российского государя. В отличие от Гордона, Лефорт никогда не мечтал вернуться на родину. «Мое сердце, – говорил он соотечественникам-швейцарцам, – осталось в Москве».

Попав в дом Лефорта, Петр как будто очутился на другой планете. Здесь было все – остроумие, обаяние, гостеприимство, увеселение, отдых и, как правило, волнующее присутствие женщин. Иногда это были почтенные жены и хорошенькие дочки иностранных купцов и военных, в западных нарядах по последней моде. Но чаще – веселые, разбитные молодки, которым поручено было следить, чтобы никто из мужчин не заскучал; этих пышнотелых красоток не смущали казарменные шутки и вольные прикосновения грубых мужских рук. Раньше Петру были знакомы лишь чопорные, как деревяшки, существа женского пола, взращенные в теремах, и он с восторгом ринулся в этот новый мир. Под руководством Лефорта он довольно скоро уже и сам сидел окутанный табачным дымом перед кружкой пива, с трубкой в зубах, обхватив за талию хихикающую девицу. Материнские увещевания, укоры патриарха, слезы жены – все было забыто.

Не много времени понадобилось, чтобы Петр остановил взгляд на одной из красоток. Анна Монс, немочка с льняными волосами, была дочерью виноторговца из Вестфалии. Репутация Анны была малость запятнана – Лефорт уже успел покорить ее. По описанию Александра Гордона, зятя упомянутого генерала, она была «чрезвычайно хороша», и когда Петр выказал интерес к ее светлым волосам, бойкому смеху и блестящим глазкам, Лефорт с готовностью уступил царю свой трофей. Как раз такая разбитная красавица и была нужна Петру: она могла и тост поддержать, и за словом в карман не лезла. Анна Монс стала его любовницей.

Легкомыслие и смешливость Анны не были ширмой, за которой скрывалось богатое внутреннее содержание, а нежность ее к Петру сильно подогревалась корыстолюбием. Она дарила свое расположение в обмен на знаки его внимания, и Петр осыпал ее драгоценностями, подарил ей загородный дворец и имение. Презрев протокол, он появлялся с ней в обществе русских бояр и иностранных дипломатов. Анна, естественно, начала надеяться на большее. Она знала, что жену свою Петр на дух не переносит, и постепенно внушила себе, что в один прекрасный день сменит царицу на престоле. Петру тоже приходила в голову такая мысль, но он не нашел необходимости в браке – его вполне устраивала и связь; так она и тянулась двенадцать лет.