Текст книги "Лайла. Исследование морали"

Автор книги: Роберт М. Пирсиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

15

В каюте на носу яхты Федр откинул одеяло, сел на рундуке и медленно стянул с себя свитер и бельё.

Настоящая археологическая экспедиция, – подумал он. – Мусор да мусор.

Археолог, в действительности, и представляет собой высокообразованного мусорщика. В музеях вы видите великолепные вещи, но не знаете, что приходится вынести, чтобы найти их… Некоторые из этих древних руин, припомнил Федр, находились под городскими свалками.

Райгел мог бы теперь позлорадствовать. – Ну а сейчас что вы думаете? – сказал бы он. – Есть ли у Лайлы качество? Что вы ответите?

В иллюминаторе промелькнула и пропала вспышка света. Чей-то прожектор, а может и бакен. Федр подождал, не возникнет ли он а снова, но ничего не было.

Да, для него это был неудачный день. Странно, как у неё всё сместилось на школьные годы. Вот в чём дело. Это одна из школьных бед, когда ты отводишь девушку домой рано, не целуешь её на сон грядущий, а если снова зайдешь к ней попозже, то выясняется, что она собирается заняться чем-то другим.

Она действительно была той девушкой из трамвая.

А он в самом деле был тем парнем. Это был он. Парень, которому не достаётся эта девушка.

Что она там говорила насчет Грустного Сидора?… Большей частью он был очень тихим… Думалось, что он слушает тебя… а он и не думал. Он всегда размышлял о чем-то другом. Наверное о химии… Мне стало жалко его… Он многое знал, но не замечал того, что у него под носом. Он не понимал женщин потому, что не понимал никого… С ним невозможно было сблизиться. В каком-то плане он очень умён, а в других – очень глуп, понимаешь?…

Федр понимал, что она хотела сказать. И знал, кого она имела в виду.

Он медленно вытянул ноги под одеялом и вспомнил нечто, о чем не думал много лет.

Это было кино, которое он видел ещё когда был студентом химического факультета. Там была хорошенькая девушка, которую, как ему помнилось, играла Присцилла Лейн, у которой были любовные перипетии с красивым молодым человеком, героем фильма, которого играл, возможно, Ричард Пауэл. Ради комического эффекта у Присциллы была занюханная подружка, над которой все посмеивались, потому что знали, что несмотря всю свою дурь, они всё же не так глупы как она. И за это её обожали.

В одной из сцен эта подружка возвращается с танцев домой и встречает Присциллу и Ричарда, которые стоят взявшись за руки, с голубыми глазами, сияющие и прекрасные. Они спрашивают её: «Ну как танцы?»

И та ответила: «Ужасно. Все танцы я провела с профессором химии.»

Ему вспомнилось, как захихикала аудитория.

Тебе когда-нибудь приходилось танцевать с профессором химии? – спросила подружка. Аудитория засмеялась. – Ох, мои ноженьки! – простонала она.

Аудитория зашлась хохотом.

Смеялись все, кроме одного. Он сидел с горящим лицом, и по окончании кино у него было всё то же ошеломленное и подавленное чувство, которое он испытывал и сейчас, чувство неуместности и паралича. На время его поглотила эта структура, которая превращала его и всё, во что он верил, в нечто ненужное и комическое.

Это могло быть в тот вечер, когда он встретил Лайлу в трамвае…

… Та же улыбка. Именно это запомнилось ему больше всего. Да, это она. Лайла в трамвае. Лайла и сирень весной. Приглушенная улыбочка. Едва скрываемое презрение. И грусть: что бы он ни сделал и что бы ни сказал, улыбка у неё от этого не переменится.

Ему вспомнилось, как однажды ночью он стоял под огромным тополем, один-одинешенек, и слушал, как шелестят листья под лёгким ночным ветерком. Ночь была тёплая, и в воздухе пахло сиренью.

С такими мыслями он постепенно уснул снова.

Неопределенное время спустя на него нахлынули новые сны в виде рябящей воды. Вода плескалась над ним. Он лежит на дне океана на песчаном дне. Вода голубая, но такая прозрачная, что видны все бугорки и морщины на поверхности песка, как если бы воды не было вовсе. На дне росли темно-зелёные водоросли, колыхавшиеся в потоке воды как угри, стремящиеся вырваться из песка. Он видел те же потоки на своём теле. Они нежно и приятно ласкали его тело, и он чувствовал себя безмятежным. Легкие его давно уж прекратили сопротивляться, и всё теперь было так покойно. Он чувствовал, что ему здесь место. Это всегда было место для него.

Чуть выше водорослей в голубоватой воде плавали сотни молочно-розоватых и белых медуз. Вначале они, казалось, дрейфовали, но затем он присмотрелся и увидел, что они всасывают и выталкивают воду и двигаются как бы с определенной целью. Самые мелкие из них были настолько тонки и прозрачны, что разглядеть их можно было только по отражению в ряби воды, когда они проплывали между ним и темным пятном на поверхности. Пятно выглядело как лодка, которая со дна океана больше походила на космический корабль, зависший в небе. Он был из того, другого мира, откуда он появился сам. Теперь, когда он больше не чувствовал связи с ним, ему стало лучше.

Одно из этих забавных молочно-белых существ подплыло к нему и коснулось его тела, сначала руки, потом бока, чем слегка потревожило его. Играет ли оно с ним? Или же ему что-то нужно? Он попытался приподняться и отодвинуться, но понял, что не может. Он утратил способность двигаться. Существо гладило его и тыкалось в него, снова и снова, пока он постепенно не очнулся ото сна.

Было темно, и он почувствовал вновь это прикосновение. Чья-то рука. Он не шевелился. Ладонь гладила его руку, осторожно и настойчиво, затем стала шарить все дальше и дальше по телу. Когда рука подобралась достаточно близко к цели, та напружинилась в ожидании. Сонное ощущение беспомощности и неподвижности сохранялось, и он молча лежал, как лежал на дне океана, позволяя этому случиться с ним, как бы наблюдая за всем издалека, как будто он был зрителем какого-то древнего ритуала, который ему не полагалось ни видеть, ни понимать. Ладонь по-прежнему гладила и ласкала, нежно ухватилась, затем медленно в темноте тело Лайлы поднялось искользнуло на него, стало на колени и нежно и медленно опустилось, пока не охватило то, за чем оно появилось.

…Затем оно напряглось. Потом медленно поднялось и задержалось. Снова отпустило и опустилось. Вновь поднялось и напряглось, отпустило и опустилось снова. Опять и опять. С каждым разом все убыстряясь. С каждым разом все более настойчиво. Каждый раз всё более требовательно к тому, что нужно было получить.

С каждым запросом по его телу пробегала волна возбуждения. Они становились все сильнее и сильнее, вдруг его руки охватили ей бедра, и его тело задвигалось вместе с ней при каждом взлёте и падении. Мысли его увязли в этом океанском течении чувств и большом теле, подобном медузе, которое маячило над ним, двигаясь вверх и вниз, вверх и вниз, всё так же сжимаясь и отпуская, снова и снова. Он чувствовал громадные волны эмоций, которыми ничто уже не управляло. Он чувствовал, что вот-вот наступит взрыв…

Вот уже ПОЧТИ наступил…

Затем … её тело вдруг напряглось и сжалось на нём, она вскрикнула, всё его существо исторглось в неё, а разум отлетел куда-то в небытие.

… Когда рассудок вернулся, он почувствовал, как её мышцы постепенно расслабились и бедра у неё снова стали мягкими.

Она долго не шевелилась.

Затем ему на щеку упала слеза. Он удивился.

– Я делаю так только с теми, кого очень люблю, – прошептал её голос.

Казалось, он исходил откуда-то помимо её тела, возвышавшегося над ним, от кого-то, кто был тоже как бы посторонним наблюдателем всей этой сцены.

Затем Лайла легла рядом, вытянулась во всю длину и обвила его руками, как бы собираясь владеть им всегда.

Они долго лежали вместе. Она держала его в объятьях, но мысли его начали свободно откатываться как волны отлива, сдержать который не может ничто.

Некоторое время спустя послышалось ровное дыхание, и он понял, что она спит.

* * *

Где-то между сном и пробуждением есть такая зона, где в уме возникают видения старых активных подсознательных миров. Он только что прошел сквозь эту зону и на мгновенье увидел то, что забудется, если снова уснуть. Но оно также забудется, если проснуться окончательно.

Впервые он оказался в таком пассивном положении. Раньше у него были свои мысли на этот счет, собственный натиск, плотские желания. А при такой пассивности как бы приоткрывалось нечто.

Ему почудилось, что он, возможно, и не имеет никакого отношения к тому, что произошло. Он постарался удержаться в таком состоянии, полусонном, полубодрствующем.

В иллюминаторе снова мигнул свет. Может быть, фары машины с берега. Лайла перевернулась под одеялом и положила руку себе на лицо, так что её ладонь раскрылась в направлении к нему. Затем она снова замерла. Он положил свою руку рядом. Они одинаковы. То, что побудило её придти и проделать это, также делало обе руки одинаковыми. Они были как листья деревьев и знали столько же о том, откуда они произошли, сколько знают листья.

Может, в этом и дело. Это было именно то, другое, что и совершало происходящее, а вовсе не Лайла и не сам он.

Свет фар исчез, и в слабеющем изображении её ладони ему почудилось что-то другое. Чуть выше кисти на руке у неё были длинные шрамы, один из них был по диагонали к остальным. Он подумал, а не делала ли она что-то с собой.

Он повернулся и потрогал пальцем её кисть. Да, это были шрамы, но они уже сгладились. Должно быть это случилось давно. Это мог быть, конечно, след от автомобильной аварии или какая-нибудь другая травма, но что-то твердило ему, что это не так. Больше похоже на следы прошлой внутренней войны с тем, что привело её сегодня сюда – некоей громадной борьбы между разумом умственным и разумом физическим.

Если это так, то победили клетки. Возможно они достаточно кровоточили и выбросили инфекцию, затем вспухли и замедлили ток крови, закупорились и затем медленно с присущей им разумностью, независимо от разума Лайлы, они вспомнили, какими они были до того, как их разрезали, и снова аккуратно соединились. У них был собственный разум и своя воля. Умом Лайла попыталась умереть, а в физическом плане она хотела выжить.

Так оно всегда и бывает. Хотя умом понимаешь, что жить незачем, но тем не менее продолжаешь, так как разум клеток не видит причин к тому, чтобы умирать.

Тем самым объясняется то, что случилось сегодня. Первый разум там в каюте невзлюбил его и всё еще не любит. А второй разум заставил её прийти сюда и заняться любовью. И первая Лайла не имеет к этому никакого отношения.

Клеточные структуры занимались любовью миллионы лет и не откажутся от этого из-за вновь появившихся недавно соображений, которые почти ничего не понимают в том, что происходит на свете. Клетки стремятся к бессмертию. Они знают, что их дни сочтены. Вот почему они приходят в такое беспокойство.

Они так стары. Они стали проводить различие между телом слева и телом справа более миллиарда лет тому назад. Еще до появления сознания. Конечно же они не обращают внимания на умственные структуры. В их масштабе времени разум – нечто эфемерное, что появилось несколько мгновений назад и возможно исчезнет ещё через несколько мгновений.

Вот это он увидал и пытался удержать теперь, это слияние умственных и биологических структур, которые не дремлют, сознают присутствие другого и находятся с ним в противоречии.

Чувство отлива. При отливе эта клеточная сексуальная деятельность в интеллектуальном планетак вульгарна и постыдна, но при возврате прилива вульгарность как по волшебству превращается в высококачественную притягательность и происходит какое-то помутнение разума из-за каких-то других сил, в этом есть какой-то ужас. Отстранённый, независимый и внимательный разум вдруг грубо отодвигается в сторону другим разумом, который сильнее его. Затем происходят странные вещи, которые разум опять считает вульгарными и постыдными, когда прибой поворачивается вспять.

Он прислушался к ровному дыханию тела рядом с собой. Сумеречная зона уже прошла. Разум стал преобладать, пробуждаясь всё больше и больше, размышляя о том, что видел.

Это укладывалось в уровни независимости и противостояния эволюции, которые выделяются в Метафизике Качества. Язык умственного разума не может сказать непосредственно клеткам ничего. Они не понимают его. Язык клеток тоже не может сообщить ничего непосредственно разуму. Это совершенно раздельные структуры. В данный момент, во сне, «Лайла» существует точно так же, как существует программа в выключенном компьютере. Разум её клеток выключил Лайлу на ночь, точно так же как выключатель отключает программу компьютера.

Унаследованный нами язык лишь только запутывает всё это. Мы говорим «моё» тело, «твоё» тело, «её» тело и «его» тело, но ведь это не так. Как если бы программа ФОРТРАН заявила: «это мой компьютер». «Тело слева» и «тело справа» – вот как надо говорить. Это декартово «Я», этот автономный гомункулус, сидящий позади наших глазных яблок, и выглядывающий оттуда, чтобы судить о мировых делах, совершенно смехотворен. Этот самозванный редактор действительности – просто-напросто фикция, которая рассыпается при ближайшем рассмотрении. Декартово «Я» – программная действительность, а не действительность аппаратуры. Тело слева и тело справа – лишь текущие версии одной и той же программы, то же самое «Я», которое не принадлежит ни одной из них. «Я» – это лишь один из форматов программы.

Поговорим о пришельцах с других планет. Программа на основе «Я» и «Мы» и есть этот странник. «Мы» появилось всего лишь несколько тысяч лет тому назад. И тела, которые приобрело «Мы», существовали в десять раз дольше до появления «Мы». А клетки, Боже мой, клетки существуют в тысячи раз дольше.

Бедные, глупые тела, в которые вторглись «Мы», – подумал он. – Время от времени, вчера и сегодня, они нарушают всю программу и идут своим путём, а «Мы» остаёмся в недоумении: как это всё могло случиться. Вот это и произошло только что.

Озадачены и несколько напуганы тем, что делают эти тела без их разрешения. Вся эта сексуальная мораль Райгела – не просто социальные кодексы. Это также часть чувства ужаса от этих клеток, в которые вторглись «Мы» и странные структуры Качества, существовавшие до того, как появились «Мы».

Эти клетки выделяют пот, слизь и прочее. Они отрыгивают и кровоточат, сношаются и портят воздух, мочатся и испражняются, рыгают и, напрягаясь, выделяют новые тела, похожие на себя, покрытые кровью и плацентной слизью. А те растут, нажимаются и выделяют новые тела, снова и снова.

«Мы», действительность программного обеспечения, считаем факты аппаратной природы настолько неприглядными, что облекаем их эвфемизмами, одеждой, туалетами и медицинской тайной. Но то, что «Мы» прикрываем, для клеток и является чистым качеством. Клетки и достигли такой развитой степени эволюции посредством сношения и порчи воздуха, испражнений и слива мочи. В этом Качество! В особенности сексуальные функции. С точки зрения клеток – секс это чисто Динамическое Качество, высшее благо из всех!

Так что, когда Федр говорил Райгелу, что у Лайлы есть Качество, он говорил правду. Оно есть у неё. Та самая привлекательность, которую так осуждают с точки зрения морали, и породила самих осуждающих.

Поговорим о неблагодарности. Эти тела так и остались бы кучкой тупых бактерий, если бы не сексуальное качество. Когда мутация была единственным средством генетических изменений, жизнь практически стояла на месте в течение трех миллиардов лет почти безо всяких изменений. Именно сексуальный отбор продвинул их вперёд и превратил в животных и растения, существующие сегодня. У бактерии нет выбора в отношении своего потомства, а пчеломатке приходится выбирать из тысяч трутней. И этот выбор Динамичен. В своём сексуальном отборе Лайла Динамически выбирает того, кого она намерена воспроизвести в будущем. Если он возбуждает в ней чувство Качества, то она соединяется с ним, чтобы увековечить его в следующем поколении, и он продолжает жить. Но если он не в состоянии убедить её в своём Качестве, если он болен, искалечен или не удовлетворяет её по каким-то другим причинам, она отказывается соединяться с ним, и его недостатки не передаются дальше.

Теперь Федр проснулся по настоящему. Он почувствовал, что находится где-то у истоков. Было ли то, что он видел сегодня ночью, тем же, что он отметил в трамвае, тем, что беспокоило его все эти годы? Он долго размышлял и постепенно пришёл к выводу, что, возможно, это так и есть.

А Лайла – судья. То есть та, кто была с ним этой ночью: судья с опытом в миллионы лет, и в глазах этого судьи он не представлял собой ничего особенного. Тут сгодился бы почти любой, и большинство даже оказалось бы лучше его. Чуть позже он подумал, может поэтому знаменитая «Улыбка Джоконды» из Лувра, как и улыбка Лайлы в трамвае, тревожит зрителей так много лет. Эта тайная улыбка судьи, которого свергли и подавили ради блага социального прогресса, но который тайком и в частности, всё-таки судит.

«Грустный Сидор». Так она называла их. В нем нет интеллектуального смысла, но тем не менее он преисполнен какого-то смысла. Это значит, что в глазах этого биологического судьи вся его интеллектуальность – есть некое уродство. Она отвергала его. Ей хотелось совсем другого. Так же как структуры разума испытывают отвращение к физиологии, биологической структуре, так и биологическим структурам Лайлы ненавистны структуры интеллекта. Они не любят его. Он им противен.

Федр вспомнил о Уильяме Джеймсе Сидисе, чудо-ребёнке, который умел читать на пяти языках в возрасте пяти лет. Познакомившись однажды с высказыванием Сидиса об индейцах, Федр затем полностью прочитал его биографию и выяснил, что еще будучи подростком тот заявил, что отказывается от секса до конца своих дней. Получалось так, что для того, чтобы вести удовлетворительную интеллектуальную жизнь, он чувствовал, что ему надо отказаться от социального и биологического гнёта, от всего, кроме совершенно необходимого. Обет, который давали древние жрецы и аскеты, когда-то считался высшей формой морали, но во время «ревущих двадцатых» годов двадцатого века появился новый стандарт морали, и когда журналисты узнали о обете Сидиса, то стали безжалостно высмеивать его. Тогда и начался период затворничества, который продолжался до конца его жизни.

«Что лучше, быть мудрым или привлекательным для дам?» Этот вопрос дебатировался провансальскими поэтами ещё в тринадцатом веке. Сидис выбрал мудрость, но Федру казалось, что есть какой-то путь, на котором можно обрести и то, и другое.

Вопрос вроде бы подразумевает тупость женщин, и феминистка могла бы повернуть его так и спросить? «Что лучше, обладать мудростью или быть привлекательным для мужчин!». Это, практически, лейтмотив всего феминистского движения. Хотя и феминистки и провансальские поэты-мужчины вроде бы осуждали противоположный пол, они, в действительности, осуждали одно и то же: не мужчин и не женщин, а статический биологический антагонизм социальному и интеллектуальному качеству.

Федр почувствовал слабое покачивание яхты.

Его собственным клеткам уже надоели все эти умствования. Для одного дня более, чем достаточно. Даже слишком, и они стали отключать его. Завтра, когда они проголодаются, он понадобится им снова, они снова включат его, чтобы найти себе пищу, но теперь они просто истирали его. Он чувствовал себя как Хэл, компьютер 2001 года, когда его внутренние структуры замедляли ход. «Дейзи… Дейзи… дай мне свой… ответ… истинный».

Лайла, Лайла, где твой настоящий ответ?

Какой странный-странный был этот день.

Федр снова ощутил тело Лайлы рядом с собой и легкое покачивание яхты. За весь день это было единственное хорошее, что случилось с ними, то, как их тела перестали обращать внимание на социальные и интеллектуальные различия и действовали так, как если бы этих «людей», «обладавших» ими, не было совсем. Они ведь так долго занимаются этим делом жизни.

Теперь, успокоившись, он заметил, что судно не просто покачивается, а как бы находится под влиянием течения, очень слабого, медленного подъема и падения, сопровождающего волны. Он предположил, что это может быть прилив из океана. А может и нет. Они всё ещё достаточно далеко от океана. И всё же, возможно. – подумал он. Если приливы доходят даже до Трой, то и это течение может быть здесь.

Может быть…

Он стал выжидать следующего подъема и опускания, думая о них, а некоторое время спустя перестал думать вовсе.

Часть вторая

16

Толстяку показалось забавно то, как появилась Лайла. Он сказал, что она вошла «как бубновая дама» и «пожелала узнать, где можно найти г-на Джеймисона». Толстяк так хорошо имитирует кого угодно.

Он сообщил, что ничего ей не сказал, но выслушал то, что ему говорили. Она сказала, что «сейчас направляется во Флориду, чтобы провести там сезон». Также сообщила, что едет туда «на яхте с одним джентльменом, а зашла сюда, чтобы справиться о старых знакомых».

Когда Толстяк закончил, Джейми рассмеялся.

Если она там с джентльменом, то зачем же тогда ей нужен я? – удивился он.

Скучает, наверное.

Ей что-то нужно.

Тут только один способ выяснить это, – заключил Толстяк.

Итак, на следующий день они пошли туда, где она собиралась с ним встретиться. Её там не оказалось, так что они сели подождать. Затем она вошла в двери. Грустная. И выглядела она действительно старой. А ведь когда-то была просто милашкой. И потолстела. Пьёт слишком много пива. Пиво она любила всегда. Надо бы ей поосторожнее с ним. Лайла заметила их и подошла к столику. Джейми поднялся и раскинул объятья: «И ты проделала весь этот путь, чтобы просто встретиться со мной? Ну это уж слишком. Слишком!»

Затем он заметил, что она не одна, а с ней пришёл какой-то мужчина. Он встретился с ним взглядом и весь сразу напрягся…Он обнял Лайлу, не упуская из вида незнакомца. Он был совершенно седой… как снег, а глаза холодные, совсем холодные… Возникло ощущение, что смотришь в холодильник… или в морг… От него исходили дурные волны… И пока они с Лайлой обнимались, мужчина наблюдал за ними…

И какого черта она привела его сюда? Толстяк промолчал. Он ведь сто раз твердил ей не приводить с собой клиентов. Таково правило. В чём же дело теперь?

Мужчина протянул руку для рукопожатия.

Джейми пожал.

То же самое с Толстяком.

Толстяк тоже пожал.

Это капитан, – представила Лайла.

Рад познакомиться, капитан, – произнёс Джейми.

Капитан вроде бы хочет присесть.

Присаживается.

Капитан просто лучится улыбкой, милее человека и не бывает. Но не на тех напал. Он хочет угостить всех присутствующих. Все пьют. Все улыбаются. Все сидят и мило болтают до посинения, если уж на то пошло. Но им этого не хочется.

Джейми рассказывать было нечего. Все смотрели на него, как будто бы ему есть что сказать, но он ничего не рассказал.

Толстяк стал их расспрашивать. Он спросил капитана, откуда он, куда направляются и всё в том же роде. Он также спросил, что у них за судно, большое ли оно, какая у него скорость хода. Джейми и не предполагал, что Толстяк может быть таким разговорчивым.

Капитан просто сидел с холодным взглядом и аккуратно отвечал на вопросы. В некотором роде как следователь. «Осторожней, Пышка, ничего не разбалтывай» – подумал Джейми.

Лайла всё время посматривала на Джейми, ожидая, что тот заговорит. Затем поинтересовалась: «А чем ты нынче занимаешься, Джеймисон?»

Джеймисон!?? Она никогда так его раньше не называла. И что это за тон? Он задумался над этим, затем произнес: «Не знаю, мисс Лайла». Он заговорил так, чтобы подразнить её немного. – Да, пожалуй, ничего особенного. – Он заговорил так, как будто бы только что приехал из Алабамы.

Ну уж совсем ничего?

Ага. С каждым годом лень всё больше одолевает меня. Не хочется делать ничего такого, что делать не совсем обязательно. Бросил всё, что не нужно позарез.

Говоря это, он глянул на капитана. Капитан лишь улыбался. Джейми от этого стало легче. Если он следователь, то должен понимать, в чем дело.

У нас тут есть к вам одно предложение, – продолжала Лайла, – может оно вас заинтересует?

Вот как? – удивился Джейми, – давайте послушаем.

Лайла как-то странно посмотрела на него, как бы предвидя результат. Она сказала: «Капитану посоветовали для океанского плаванья нанять ещё одного члена экипажа и мы надеялись, что ты мог бы пойти с нами. Я говорила ему, что ты отличный парень».

Джейми заметил, как она подмигнула. Улыбнулся, затем рассмеялся.

И чего ты смеёшься, – спросила Лайла.

Ты ничуть не изменилась. Чумная Лайла! Вечно придумаешь какую-нибудь чушь. И ты приехала в такую даль, чтобы просто поговорить со мной? Для того лишь?

Да, – ответила она и уставилась на него. Углы губ у неё опустились, как если бы он совершенно обескуражил её. А что тут такого?

Ох, Лайла, – промолвил он. – Далеконько же ты заехала.

Он стал разглядывать их. Интересно, откуда это они такие, что решили придти сюда и вести с ним такие разговоры.

Поинтересовался: «То есть хотите, чтобы вы с капитаном посиживали на вашей роскошной яхте, попивая коктейли и любуясь на закат, а я бы стоял рядом и прислуживал вам?»

Нет, не так, – возразила Лайла.

Да за кого вы меня принимаете? – вскипел Джейми. Он разозлился от того, что пришлось тащиться сюда лишь затем, чтобы выслушать такое. И ещё прикидываются, что делают ему одолжение.

Он повернулся к капитану: «Вы только за этим сюда и приехали? Чтобы найти себе дешёвого негра, который ишачил бы на вас?

Капитан сделал вид, что ничего и не слышал. Как будто об стенку горох. – Не я ведь придумал это, – ответил он.

Так зачем же вы сюда явились?

Не знаю, – задумался капитан. – Я и пришёл сюда, чтобы выяснить.

Капитан встал: «У меня назначена встреча». – Он взял свою куртку. – Я заплачу по счету. – Он совсем обескураженно посмотрел на Лайлу. – Увидимся позже, – и вышел.

Лайла выглядела испуганно.

Что ты задумала, Лайла? – спросил Джейми.

– Ты же сказал, что ничем не занят, – возразила она. – Чего ты набросился на него? Он же тебе ничего такого не сделал.

Ты же знаешь, о чем он думает, – заметил Джейми.

Ты же ничего о нём не знаешь, – заговорила Лайла. – Он очень милый человек и настоящий джентльмен.

Ну раз уж ты водишься с таким милым джентельменом, то зачем ты привела его сюда? Если уж тебе удалось снюхаться с таким милым стариканом, то уж и держись за него, потому что нигде тебе больше такого не обломится.

Я же просто хотела сделать тебе любезность.

И что же это за любезность.

– Ты только подумай, – продолжала Лайла. – Что может получиться, если мы отправимся с ним в плаванье во Флориду? Ты что, думаешь он будет жить вечно?

Джейми многозначительно посмотрел на толстяка, ты слышал? Пышка ответил ему тем же взглядом.

То есть ты хочешь, чтобы я был рядом, на случай, если он случайно свалится за борт, или что-нибудь ещё? – спросил Джейми.

Да.

Джейми снова глянул на Толстяка и потупил взор. Он покачал головой и рассмеялся. Затем снова задумался.

Потом он посмотрел на неё. «Иногда я думаю, что я плохой человек, Лайла. А затем является некто вроде тебя и показывает, насколько же я дрянной.»

Они поговорили о прошлом. – Милли уехала и никто не знает куда. Минди вышла замуж, – сообщил он ей. – Всё пошло насмарку. Ты даже не представляешь себе, как всё стало плохо.

Но она не слушала. Ей хотелось разговаривать только о Флориде.

Когда она ушла, Толстяк спросил: «Как давно ты с ней знаком?»

– Давно уж, – отозвался Джейми. – Была когда-то хорошенькой. Но всегда любила спорить. Теперь же годится лишь вот для таких старых пердунов. Это в её духе. С ним. Она бросила меня, а ведь я не сделал ей ничего плохого. Теперь же ей лучше держаться подальше от меня.

– Как они мне надоели, – продолжал Джейми. – Давным-давно я думал, что в них всё. Ну знаешь, крупные деньги, большие машины, ослепительные улыбки и прекрасные наряды. Ну знаешь? Накладные плечики. Я думал, что это оно и есть. Затем я стал понимать, что в них действительно происходит, зачем им всё это: деньги, яхты, меха, накладные плечики и всё прочее.

И зачем?

– Зачем? Затем что, если они потеряют большие деньги, у них не остаётся ничего. За всеми этими деньгами ничего нет! Никого! Никого нет дома.

Так оно и есть, – продолжал Джейми. – Именно этим они и занимаются днём и ночью. Стараются скрыть это. То, что нам известно. Они думают, что дурачат вас, но никого они не дурачат.

Они знают, что в нас есть нечто, чего у них нет. Потому-то они являются сюда и пытаются отобрать у нас это. Но никак не могут сообразить, что же это такое. И оттого сходят с ума. Что у нас есть такого, чего они не могут у нас отнять?

Толстяк поинтересовался, далеко ли можно ходить на той яхте.

– Ты слыхал, что она говорила? – спросил он. – На той яхте можно отправиться до самой Южной Америки.

Толстяк также заметил, что знает на Лонг-Айленде одного мужика, который покупает суда и не задаёт при этом вопросов.

Как ты думаешь, сколько может стоить такая яхта? – поинтересовался он.

– Да уж, хорошо бы иметь такую яхту, – продолжал он. – Поехать во Флориду. Во Флориде столько всего хорошего.

Всё, что угодно, – размечтался он. – Ты знаком с Белфордом? Он ходит там на остров Эндрюс и получает хорошие новости. Так можно заработать хорошие деньги. Если бы ты оказался на той яхте, то мог бы упрятать хорошие новости так, что никто их и не найдёт, а вернувшись назад, вновь раскопать их. Никто ничего и не пронюхал бы.

Толстяк заулыбался: «А если бы и пронюхали, то этому дружку Лайлы даже светила бы тюрьма.».

Джейми ничего не ответил Толстяку. Но задумался.