Текст книги "Отлив"

Автор книги: Роберт Льюис Стивенсон

Соавторы: Ллойд Осборн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Геррик попробовал сопротивляться – и уступил; с трудом выдавил из себя какие-то избитые слова благодарности, потом отошел к стене надстройки и прислонился к ней, пытаясь совладать с волнением.

Дядюшка Нед последовал за ним и стал уговаривать его лечь.

– Бесполезно, Дядюшка Нед,– ответил Геррик.– Мне все равно не заснуть. Я потрясен вашей добротой.

– Аи нет, больше не звал моя Дядюшка Нед!– воскликнул старик.– Нет, моя длугое имя! Мое имя Тавита', все лавно как Тавита, цаль Излаиля. Почему он думал – гавайский имя? Моя думать: они ничего не понимать, все лавно как Вайзамана.

Впервые за все время была упомянута фамилия покойного капитана, и Геррик воспользовался случаем. (Читатель будет избавлен от неуклюжего наречия Дядюшки Неда и узнает на менее затруднительном английском языке суть рассказа.)

Судно едва миновало Золотые Ворота, как капитан с помощником вступили на путь пьянства, который не прервала даже болезнь и который завершился смертью. Шли дни и недели, а они все не встречали ни земли, ни кораблей, и туземцы, видя себя затерянными среди необозримого океана со своими безумными командирами, испили до дна чашу страха.

Наконец они приблизились к невысокому острову, зашли в залив, и Уайзман с Уишертом высадились на берег.

Там была большая деревня, очень красивая деревня, и много канаков, но все какие-то озабоченные. Из глубины деревни с разных сторон до Тавиты доносились туземные причитания.

– Мой не слыхал на остлове говолить,– сказал Тавита,– мой слыхал плакать. Мой подумал: хм, тут умилал много-много.

Но до Уайзмана и Уишерта не дошел смысл этого первобытного плача. Сытые, пьяные, они беспечно и весело шагали в глубь острова, обнимали девушек, у которых не хватало сил их оттолкнуть, подхватывали пьяными голосами похоронный плач и наконец, приняв какой-то жест за приглашение, вошли в хижину, где застали много людей, сидевших в полном молчании. Они, пригнувшись, ступили под навес, разгоряченные, смеющиеся,– и через минуту показались снова, побледневшие, приумолкшие. И когда толпа расступилась, чтобы пропустить их, Тавита успел заметить в глубоком сумраке жилища, как больной поднял с подстилки голову, показав обезображенное болезнью лицо.

Т а в и т а – искаженное имя Давид, царь Иудейский. (Прим. пер.)

Трагически беспечная парочка стрелой бросилась к шлюпке, вопя, подгоняя Тавиту; изо всех сил работая веслами, они доплыли до судна, подняли якорь, бранясь и раздавая удары, поставили все паруса и до захода солнца Снова очутились в море – снова пьяные. Еще неделя – и обоих их предали пучине.

Геррик осведомился, где лежит остров, и Тавита ответил, что, насколько он понял из разговоров тамошних жителей, когда они вместе шли с берега в деревню, это, должно быть, один из островков Туамото. Предположение было вполне вероятно, так как Опасный Архипелаг в этом году был весь, с востока на запад, охвачен опустошительной оспой. Геррику только показалось странным, что они взяли из Сиднея такой курс.

Потом он вспомнил про пьянство.

– А они удивились, когда вдруг увидели остров?– спросил он.

– Вайзамана говолил: "Челт, откуда это?"

– Ах так, ну да,– проговорил Геррик.– Я думаю, они сами не знали, где находятся.

– Мой тоже так думай,– подтвердил Дядюшка Нед.– Мой думай, никто не знай. Эта лучше,– добавил он, показывая на каюткомпанию, где спал пьяный капитан.– Все влемя смотлеть солнце.

Последний косвенный намек довершил представившуюся Геррику картину жизни и смерти их предшественников,– их долгое, грязное и тупое ублажение своей плоти, пока они совершали свое последнее плавание неизвестно куда. У Геррика не было ясной и твердой веры в грядущую жизнь, мысль об адских муках его смешила, однако ему, как и всем людям, смерть нераскаявшегося грешника казалась ужасной. Ему делалось худо от созданной его воображением картины, а когда он сравнил ее с драмой, в которой сам участвовал, и подумал о роке, как бы нависшем над шхуной, на него напал почти суеверный страх. Но, странное дело, он не дрогнул. Он, доказавший свою непригодность в стольких случаях, теперь, очутившись не на своем месте, под бременем обязанностей, в которых ничего не смыслил, без помощи и, можно сказать, без моральной поддержки, пока что вел себя безупречно. Даже унизительное обращение с ним и страшные перспективы, открывшиеся этой ночью, казалось, только придали ему стойкости и укрепили его. Он продал свою честь, и он поклялся себе, что все это не напрасно. "Не моя будет вина, если все провалится",– повторял он. И в душе он удивлялся самому себе. Несомненно, его поддерживал гнев, а также сознание, что это последний шанс, что корабли сожжены, двери все, кроме одной, заперты, – сознание, которое служит столь сильным укрепляющим средством для людей просто слабых и столь безнадежно подавляет трусов.

Некоторое время плавание шло, в общем, неплохо. Они миновали, не меняя галса, Факараву. Благодаря тому что дул неизменно свежий ветер и все время в южном направлении, они благополучно проскользнули между Ранака и Ратиу и несколько дней плыли к нордост тень ост пол к осту с подветренной стороны Такуме и Гонден, но не подошли ни к одному острову. Приблизительно на 14° южной широты, между 134° и 135° западной долготы, наступило мертвое затишье, и море сделалось довольно бурным. Капитан отказался убрать паруса; руль закрепили, вахтенных не выставляли, и три дня "Фараллону" качало и болтало почти на одном месте. На четвертое утро, незадолго до рассвета подул бриз, и быстро начало свежеть. Капитан накануне крепко выпил и, когда его разбудили, был еще нетрезв. Когда же в половине девятого он впервые показался на палубе, стало ясно, что за завтраком он опять много пил. Геррик уклонился от его взгляда и с негодованием уступил палубу человеку, который был, мягко говоря, под хмельком.

Сидя в кают-компании, Геррик по громким командам капитана и по ответным крикам матросов, которые стояли у снастей, понял, что на судне ставят все паруса; он бросил недоеденный завтрак, опять поднялся на палубу и увидел, что грота и кливер марсели подняты, а оба вахтенные и кок поставлены к стакселю. "Фараллона" шла теперь далеко от берега.

Небо потемнело от мчащейся мутной пелены, а с наветренной стороны быстро приближался зловещий шквал, который чернел и разрастался на глазах.

Все внутри у Геррика задрожало от страха. Он воочию увидел смерть, а если и не смерть, то верное крушение. Даже если бы "Фараллона" и вынесла близящийся шквал, то наверняка потеряла бы мачты. На этом предприятие их потерпело бы крах, а сами они оказались бы в плену у явных улик своего преступления.

Величина опасности и собственная тревога заставили его молчать. Гордость, гнев, стыд бушевали в нем, не находя себе выхода; он стиснул зубы и крепко сложил на груди руки. Капитан с остекленевшими глазами и налитым кровью лицом сидел в шлюпке с наветренного борта, выкрикивал команды и ругательства; между колен он зажал бутылку, в руке держал недопитый стакан. Он сидел спиной к шквалу и был главным образом поглощен намерением поставить паруса. Когда это было выполнено, когда огромная трапеция паруса начала забирать ветер и подветренный планшир оказался вровень с пеной, он лениво рассмеялся, опрокинул в рот стакан, растянулся в шлюпке посреди бочонков и ящиков и вытащил книжку.

Геррик не спускал с него глаз и постепенно накалялся. Он взглянул туда, где шквал уже выбелил поверхность воды, возвещая о своем приближении особенным зловещим звуком. Он взглянул на рулевого и увидел, что тот вцепился в спицы с помертвевшим лицом. Он увидел, как матросы разбегаются по своим местам, не дожидаясь команды. И словно что-то взорвалось у него внутри. Бурный гнев, так долго сдерживаемый, так давно раздиравший его втайне, внезапно прорвался наружу и потряс его, как буря парус. Он шагнул к капитану и тяжело ударил его по плечу.

– Ты, скотина,– сказал он дрогнувшим голосом,– оглянись назад!

– Что такое?– завопил пьяница, подскакивая и опрокидывая шампанское.

– Ты погубил "Морской скиталец" из-за того, что был горьким пьяницей. Сейчас ты погубишь "Фараллону". Ты утонешь точно так же, как те, кого ты утопил, и будешь проклят. Твои дочери пойдут на панель, и твои сыновья станут ворами, как их отец.

На секунду капитан совершенно оторопел от этих слов и побледнел.

– Бог ты мой!-воскликнул он, уставившись на Герри-ка, как на привидение.– Бог ты мой, Геррик!

– Да оглянись же скорее!– повторил его обвинитель. Несчастный пьяница, почти протрезвев, повиновался и в тот же миг вскочил на ноги.

– Стаксель долой! – заревел он.

Матросы давно с нетерпением ожидали этой команды. Большой парус быстро спустился вниз и наполовину перевалился за борт в мчавшуюся пену.

– Марсафалы отдать! Стаксель так оставить!-опять прокричал он.

Но не успел он договорить, как шквал с воем обрушился сплошной лавиной ветра и дождя на "Фараллону", она содрогнулась от удара и замерла, как мертвая. Разум покинул Геррика: он с ликованием вцепился в наветренные снасти, он покончил счеты с жизнью и теперь упивался свободой; он упивался дикими звуками ветра и оглушающей атакой дождя; он упивался возможностью умереть сейчас, среди бешеной сумятицы стихий.

А тем временем капитан, стоя на шкафуте по колени в воде (так низко Сидела шхуна), кромсал фока шкот карманным ножом. Это был вопрос секунд, так как "Фараллона" уже наглоталась ринувшейся в наступление воды. Но руки капитана опередили стихию: фока гик порвал последние волокна шкота и рухнул в подветренную сторону. "Фараллона" прыгнула к ветру и выпрямилась, а носовой и пяточный фалы, которые давно были отпущены, побежали в тот же миг.

Еще минут десять шхуна неслась под напором шквала, но теперь капитан уже владел собой и кораблем, и опасность была позади. И вдруг шквал умчался, ветер упал, солнце, опять засияло над потрепанной шхуной. Капитан, закрепив фока гик и поставив двоих матросов к помпе, двинулся на корму – трезвый, немного бледный, а в зубах у него все еще торчала изжеванная сигара, как застал его шквал. Геррик последовал за ним; недавней силы чувств как не бывало, но он понимал, что предстоит сцена, и с готовностью, даже с нетерпением ждал ее, чтобы скорее покончить со всем этим.

Капитан, дойдя до конца надстройки, обернулся и, столкнувшись с Герриком лицом к лицу, отвел глаза.

– Мы потеряли два марселя и стаксель,– пробормотал он.Слава богу еще, что мачты целы. Вы небось думаете, что без верхних парусов еще лучше.

– Я не это думаю,– сказал Геррик неестественно тихим голосом, который, однако, вызвал смятение в душе капитана.

– Я знаю!– закричал он, вытянув руку.– Знаю, что вы думаете. Незачем говорить это сейчас. Я трезв.

– И все-таки я должен сказать,– возразил Геррик.

– Не надо, Геррик, вы уже достаточно сказали,– упрашивал Дэвис.– Вы уже сказали такие слова, которых я не стерпел бы ни от кого, кроме вас. Я один знаю, насколько это верно.

– Я должен вам заявить, капитан Браун,– продолжал Геррик,– что я слагаю с себя должность помощника. Можете заковать меня, застрелить, если хотите: сопротивляться я не буду, я только отказываюсь каким бы то ни было образом помогать или подчиняться вам. Предлагаю назначить на мое место мистера Хьюиша. Из него получится достойный первый офицер, под стать капитану, сэр.Геррик улыбнулся, поклонился и повернулся, чтобы идти.

– Куда вы, Геррик?– закричал капитан, удерживая его за плечо.

– Переселиться к матросам, сэр,– ответил Геррик все с той же улыбкой.– Я достаточно долго прожил здесь с вами, джентльмены.

– Вы зря так поступаете,– сказал Дэвис.– Не бросайте меня так сразу, я ведь ничего плохого не сделал – только пил. Старая история, дружище! Но раз уж я протрезвел, вы теперь увидите...умолял он.

– Извините, но у меня больше нет желания вас видеть,ответил Геррик.

Капитан застонал.

– Вы помните, что сказали про моих детей?– вырвалось у него.

– Наизусть. Хотите, чтобы я вам повторил еще раз?спросил Геррик.

– Нет!– воскликнул капитан, зажимая ладонями уши.– Не заставляйте меня убить человека, который мне дорог! Геррик, если вы хоть раз увидите меня со стаканом вина до того, как мы сойдем на берег, разрешаю вам всадить в меня пулю. Я даже прошу вас об этом! Вы – единственный на судне, кого жаль потерять. Думаете, я не знаю этого? Думаете, я вас предал? Я всегда понимал, что вы правы; пьяный или трезвый – понимал. Чего вы хотите? Клятвы? Вы же умный человек, вы должны понять, что я говорю серьезно.

– Вы хотите сказать, что не будете больше пьянствовать?– спросил Геррик.– Ни вы, ни Хьюиш? Что вы не будете воровать мою долю прибыли и пить шампанское, за которое я продал свою честь? Что вы будете выполнять свои обязанности, и стоять вахту, и станете бдительным, и будете делать вашу часть работы на корабле, а не взваливать ее всю целиком на плечи неопытного человека и делать из себя посмешище для туземных матросов? Это вы хотите сказать? Если да, то извольте сказать это определенно.

– Вы говорите так, что джентльмену это трудно проглотить,сказал капитан.– Не хотите же вы заставить меня признать, что я стыжусь самого себя? Поверьте мне на этот раз: я выполню все без обмана, вот вам моя рука.

– Хорошо, на этот раз я попробую,– сказал Геррик.– Но если вы снова меня обманете...

– Ни слова больше! – прервал Дэвис.– Ни слова, дружище! Вы и так много наговорили. У вас злой язык, Геррик, когда вы рассержены. Просто порадуйтесь, что мы опять друзья, как я радуюсь, и перестаньте меня колоть все время в больное место. Я постараюсь, чтоб вы в этом не раскаялись. Сегодня мы были на волосок от смерти – можете не говорить, по чьей вине,– и наверно, от ада тоже на волосок. Мы оба попали в скверную передрягу и должны быть потерпеливее друг к другу.

Он говорил бессвязно, но казалось, что он делает это нарочно, просто ходит вокруг да около, не решаясь в чем-то признаться, или же в страхе оттягивает время, чтобы не дать Геррику сказать еще что-нибудь неприятное. Но Геррик выпустил уже весь яд; он был по природе своей человек добрый, и теперь, торжествуя победу, начинал испытывать жалость. Он произнес несколько ободряющих слов, желая закончить разговор, и предложил пойти переодеться.

– Погодите еще немного,– остановил его Дэвис.– Сперва я хочу вам объяснить еще одну вещь. Помните, что вы сказали про моих детей? Я хочу объяснить, почему это меня так садануло, и, мне думается, вы пожалеете о своих словах. Это насчет моей крошки Эйды. Не следовало вам так говорить, хотя я, конечно, понимаю, что вы не знали. Она... видите ли, она умерла.

– Что вы, Дэвис!-воскликнул Геррик.– Да вы десяток раз о ней говорили как о живой! Проветрите голову, старина!

Это все вино.

– Нет, сэр,– сказал Дэвис.– Она умерла. От какой-то желудочной болезни. Я тогда плавал на бриге "Орегон". Она похоронена в Портленде, штат Мэн. "Эйда, пяти лет, единственная дочь капитана Джона Дэвиса и его жены Марии". Я вез для нее куклу. Я даже не вынул этой куклы из бумаги, Геррик; она пошла ко дну вместе с "Морским скитальцем" в тот самый день, когда я был проклят.

Глаза капитана были устремлены на горизонт, он говорил с необычной для него мягкостью, но с полным самообладанием, и Геррик глядел на него с чувством, близким к страху.

– Не думайте, что я спятил,– продолжал Дэвис.– У меня ровно столько здравого смысла, сколько нужно. Но мне кажется, что человек в несчастье делается как ребенок. И это у меня как будто детская игра. Я никак не мог посмотреть правде в глаза, вот я и придумал притворяться. И прямо вас предупреждаю: как только мы окончим наш разговор, так я снова начну притворяться. Так что, видите, на панель она пойти не может,– добавил он,– не смогла даже выздороветь и получить свою куклу!

Геррик робко положил руку ему на плечо.

– Не надо!– вскричал Дэвис, отпрянув назад.– Не видите разве, я и так совсем разбит? Пошли, пошли, дружище, можете мне поверить до конца. Пошли, наденем что-нибудь сухое.

Они вошли в каюту и застали там Хьюиша, который на

коленях взламывал ящик с шампанским.

– Эй, стоп!-закричал капитан.– Чтоб больше этого не было! Больше пьянства на судне не будет!

– Трезвенником сделались, что ли?-отозвался Хыоиш.– Я не против. По-моему, самое время, а? Сдается мне, что вы чуть второй корабль не потопили к черту.– Он достал бутылку и начал преспокойно отковыривать проволоку острием штопора.

– Слышите, что я сказал?– рявкнул Дэвис.

– Надо думать, слышу. Вы орете громко,– ответил Хьюиш.– Но только мне наплевать.

Геррик потянул капитана за рукав.

– Пусть его...– сказал он.– На сегодня нам уже довольно.

– Ладно, пускай пьет,– согласился капитан.– Все равно в последний.

Проволока уже была снята, бечевка перерезана, головка из позолоченной бумаги сорвана, и Хьюиш с кружкой в руке ждал обычного взрыва. Взрыва не последовало. Он раскачал пробку большим пальцем – никакого результата. Наконец он взял штопор и вытащил пробку. Она вылезла легко и почти беззвучно.

– Надо же!– сказал Хьюиш.– Бутылка-то порченая. Он налил немного в кружку – вино было бесцветное и без пузырьков. Он понюхал его, потом попробовал.

– Вот так номер,– сказал он.– Да это вода!

Если бы посреди океана внезапно прозвучал трубный глас, то и тогда трое в кают-компании не могли быть сильнее ошеломлены. Кружка обошла всех троих, каждый попробовал, понюхал, каждый воззрился на бутылку с роскошной золотой головкой, как, вероятно, Крузо воззрился на следы в песке. И у всех одновременно родилось одно общее мрачное предчувствие. Разница между бутылкой с шампанским и бутылкой с водой невелика, но между судном, груженным шампанским, и судном, груженным водой, лежит огромная дистанция от богатства до разорения.

Откупорили вторую бутылку. В каюте стояло наготове два ящика; их притащили и попробовали. Тот же результат: содержимое было бесцветным, безвкусным и безжизненным, как дождь на дне рыбачьей лодки, вытянутой на берег.

– Мать честная!– сказал Хыоиш.

– Погодите, попробуем из трюма,– проговорил капитан, вытирая лоб тыльной стороной руки, и все трое, мрачные, тяжело ступая, вышли из каюты.

Всю команду вызвали на палубу, двоих канаков отправили в трюм, третьего поставили к талям, а Дэвис с топором в руке встал у комингсов.

– А как же матросы? Ведь они будут знать,– прошептал Геррик.

– Черт с ними!– ответил Дэвис.– Не до того. Важно знать нам.

На палубу подняли три ящика и по очереди проверили. Из каждой бутылки, по мере того как капитан разбивал их топором, шипя и пенясь, бежало шампанское.

– Из глубины давайте! Слышите?– крикнул Дэвис в трюм канакам.

Эта команда явилась сигналом к новому пагубному повороту в событиях. Подымали наверх ящик за ящиком, разбивали бутылку за бутылкой – оттуда текла вода и только вода. Еще глубже, и вот они дошли до слоя, где даже не было попытки обмануть, где ящики уже были без клейма, бутылки без проволоки и без обертки, где мошенничество стало явным и откровенным.

– Хватит валять дурака!-сказал Дэвис.– Дядюшка, сложи ящики в трюм, а битую посуду свали за борт. Пошли,– обратился он к своим спутникам и повел их назад, в кают-компанию.

ГЛАВА 6. КОМПАНЬОНЫ

Они уселись по сторонам стола. Впервые они собрались за ним все вместе, но сейчас, перед лицом общей катастрофы, они и думать забыли о взаимной неприязни, о былых разногласиях.

– Джентльмены,– начал капитан, выдержав паузу, как заправский председатель, открывающий собрание,– нас надули.

Хьюиш расхохотался.

– Ничего не скажешь, проделка первостатейная! А Дэвис-то, Дэвис думал, это он всех провел! Украли груз сырой водицы! Ой, не могу!– И он закорчился от смеха.

Капитан выдавил из себя слабое подобие улыбки.

– Опять старуха судьба,– сказал он Геррику,– но на сей раз она, сдается, вошла-таки в дверь.

Геррик только покачал головой.

– Ах ты господи, вот отмочил! – не унимался Хьюиш.– Вот бы смеху было, случись такая штука с кем-нибудь другим! А дальше что с этой проклятой шхуной делать? Ну и дела!

– В этом вся загвоздка,– сказал Дэвис.– Одно ясно: незачем везти это дурацкое стекло в Перу. Нет, сэр, мы в капкане.

– Мать честная, а купец?– крикнул Хьюиш.– Купец, который делал погрузку? Он получит новость с почтовой бригантиной и, само собой, решит, что мы идем прямо в Сидней.

– Да, купцу будет худо,– сказал капитан.– Кстати, понятно теперь, почему команда – канаки. Если хочешь потерять судно, то лучшей команды, чем канаки, и искать нечего. Но одно непонятно зачем шхуну завели в воды Таити?

– Да чтобы потерять ее, младенец!– сказал Хьюиш.

– Много вы понимаете,– возразил капитан.– Никому не охота терять шхуну вот так, ее нужно терять, когда она идет своим курсом, каналья вы этакий! Вы что ж, думаете, у страховой компании не хватит ума, чтобы вылезти сухой из воды?

– Так и быть,– проговорил Геррик,– кажется, я могу вам сказать, почему ее занесло так далеко к востоку. Я знаю от Дядюшки Неда. Видимо, эти двое несчастных, Уайзман и Уишерт, с самого начала, как упились шампанским, так и умерли пьяными...

Капитан опустил глаза.

– Они валялись на койках или сидели в этой самой проклятой каюте,– продолжал Геррик с возрастающим волнением,– и насасывались этой мерзости. Когда их одолела болезнь и начала трепать лихорадка, они стали пить еще больше. Они валялись тут, скуля и воя, пьяные, умирающие. Они понятия не имели, где находится судно, им было наплевать. Они, видно, даже не измеряли высоту солнца.

– Не измеряли высоту?-воскликнул капитан, поднимая голову.– Дух святой! Ну и компания!

– Да какое, к черту, это имеет значение? – вмешался Хьюиш.– Нам-то что за дело до Уайзмана и того, другого?

– Очень большое,– ответил капитан.– Мы как-никак их наследники.

– Да, наследство нам досталось хоть куда,заметил Геррик.

– Не скажите,– возразил Дэвис.– На мой взгляд, могло быть и хуже. Конечно, с грузом было бы иное дело, сейчас наличных за него не выручишь. Но я вам берусь разъяснить, на что можно рассчитывать теперь. Сдается мне, что нам удастся выжать из купца во Фриско все его доллары до последнего.

– Погодите,– остановил его Хьюиш.– Дайте сообразить, как же это получается, господин судья?

– Слушайте, дети мои,– продолжал капитан, который заметно обрел свою прежнюю самоуверенность.– Уайзману и Уишерту должны были заплатить за то, чтоб они бросили старую шхуну вместе с грузом. Ну, так и мы тоже собираемся ее бросить, и я считаю своим личным долгом добиться, чтобы нам тоже заплатили. Сколько должны были получить У. и У.? Этого мне не угадать. Но У. и У. замешаны в этой истории, они сознательно участвовали в мошенничестве. Мы же действуем честно, мы случайно ввязались в эту историю, так что купцу придется выложить секрет, и уж я постараюсь, чтоб он выложил его честь по чести. Нет, сэр! Все-таки из "Фараллоны" еще можно кое-что вытянуть,

– Валяйте, кэп!-прокричал Хьюиш.– Ату! Вперед! Не сдаваться! Вот это нюх на деньги! Будь я проклят, но такой оборот мне нравится еще больше.

– А я не понимаю,– проговорил Геррик.– Прошу простить меня, но я не понимаю.

– Знаете что, Геррик,– сказал Дэвис,– я так или иначе хотел с вами поговорить по другому поводу, так пусть и Хьюиш заодно послушает. С пьянством покончено, и мы прямо просим у вас прощения. Мы должны поблагодарить вас за все, что вы для нас делали, пока мы вели себя как свиньи. Вот увидите, в дальнейшем я как следует примусь за свои обязанности. Что касается вина, которое, согласен, мы у вас украли, то я все проверю, и вам будут возмещены убытки. С этим все в порядке. Но вот про что я хочу сказать. Старая игра была опасной. Играть в новую так же безопасно, как держать пекарню. Мы просто ставим "Фараллону" по ветру и идем себе, пока не минуем с подветренной стороны наш порт отправления и пока не окажемся достаточно близко к любому другому месту, где есть американский консул. Тут "Фараллону" – на дно, прощай наша "Фараллона"! Сутки или около того болтаемся в шлюпке, а потом консул переправляет нас за счет дядюшки Сэма во Фриско. И если купец не выложит денежки немедленно, то тогда он будет иметь дело со мной!

– Но я думал...– начал Геррик и не выдержал:-Нет, нет, давайте лучше поплывем в Перу!

– Ну, если вам полезен тамошний климат, я ничего не имею против!-ответил капитан.– Но за каким еще чертом вам туда понадобилось, не возьму в толк. С нашим грузом там делать нечего. Я что-то не слыхал, чтобы пустые бутылки считали где бы то ни было добрым товаром, а уж в Перу и подавно, готов прозакладывать последний цент. И всегда-то было сомнительно, удастся ли нам продать шхуну, я никогда на это не рассчитывал, а теперь и вовсе уверен, что она гроша ломаного не стоит. Не знаю уж, какой в ней изъян, но только чую, что-то есть, иначе она не была бы сейчас здесь с таким товаром в трюме. Опять же, если мы ее потеряем и высадимся в Перу, что нас ожидает? О нашей потере мы объявить не можем,– спрашивается, как мы очутились в Перу? В этом случае купец не имеет права дотрагиваться до страховых денег, скорее всего, он обанкротится. А вас устраивает сидеть на мели в Каллао?

– Зато там не выдают преступников,– заметил Геррик,– никто нас оттуда не выставит.

– А между прочим, сын мой, мы мечтаем, чтобы нас выставили,– возразил капитан.– Ведь какова наша цель? Мы хотим, чтобы консул выставил нас в Сан-Франциско, прямехонько к дверям купца. По моим расчетам, Самоа должен оказаться подходящим деловым центром. Пассаты нас туда загонят, Штаты там имеют консула, и оттуда во Фриско хо

дят пароходы, так что мы тайком съездим обратно и навестим купца.

– Самоа? – переспросил Геррик.– Да мы туда будем добираться целую вечность.

– Ну да, с попутным-то ветром! – отвечал капитан.

– С лагом возиться не надо, так? – вставил Хьюиш.

– Не надо, сэр,– подтвердил Дэвис.– "Маловетрие и противные ветры, шквалы и затишья. Навигационное счисление: пять миль. Обсервации не было'. Откачка производилась". Да еще внести показания барометра и термометра за прошлогодний рейс. "В жизни не видывал такого плавания",– говорите вы консулу. "Я уж боялся, что не хватит..." – Капитан вдруг оборвал фразу.– Слушайте,– сказал он и снова остановился.– Извините меня, Геррик,– добавил он с откровенным смущением,– а вы следили за расходованием продуктов?

– Если бы меня предупредили, я следил бы и за этим тоже, в меру моих скромных способностей,– ответил Геррик.– А так кок брал что хотел.

Дэвис повесил голову.

– Видите ли, я взял маловато, когда снаряжал шхуну,произнес он наконец.– Главное для меня было убраться подальше от Папеэте, пока консул не передумал. Пойду-ка наведу ревизию.

Он поднялся из-за стола и исчез с лампой в кладовой на корме.

– Вот и еще одна прореха,– заметил Хьюиш.

– Любезный,– сказал Геррик с внезапной вспышкой враждебности,– ваша вахта не кончена; кажется, вам сейчас стоять у штурвала.

– Всё разыгрываете важную персону, голубок? – сказал Хьюиш.– "Отойдите от нактоуза. Кажется, вам стоять у штурвала, любезный"... Ха!

Он демонстративно зажег сигару и – руки в карманах – вышел на шкафут.

Капитан вернулся подозрительно скоро; даже не взглянув на Геррика, он снова кликнул Хьюиша и уселся за стол.

– Так вот,– неловко начал он,– я проверил запасы на глазок.– Он помолчал, как бы выжидая, не поможет ли ему ктонибудь, но, так как двое других молча и с явной тревогой смотрели на него во все глаза, он еще более неуклюже продолжал:– Так вот, ни черта не выйдет. И это наверняка. Мне жаль не меньше вашего и даже еще больше, но игра проиграна. До Самоа нам не дотянуть, до Перу и то вряд ли.

– Не пойму, чего вы там мелете? – грубо спросил Хьюиш.

1 Обсервация – наблюдение за планетами. (Прим. пер.)

– Сам ничего не пойму,– ответил капитан.– Я взял мало запасов, признаюсь, но что тут творилось – убей, не понимаю! Точно дьявол постарался. Должно быть, наш кок величайшая бестия. Всего двенадцать дней, шутка сказать! С ума сойти можно. Я честно признаюсь в одном: я, видно, плохо рассчитал с мукой. Но остальное... Черт побери! Вовек не пойму! На этом грошовом судне больше расходуется, чем на атлантическом лайнере.– Он украдкой взглянул на товарищей, но, не прочтя ничего хорошего на их помрачневших лицах, счел за благо прибегнуть к ярости.– Ну, погоди, доберусь я до этого кока! – взревел он и ударил кулаком по столу.– Я поговорю с сукиным сыном так, как с ним еще никто не говорил. Я возьму его на мушку, я...

– Вы его пальцем не тронете,– проговорил Геррик.– Вина целиком ваша, и вы это прекрасно знаете. Если вы даете туземцу свободный доступ в кладовую, сами знаете, к чему это может привести. Я не позволю мучить беднягу.

Трудно сказать, как реагировал бы Дэвис на этот вызов, только в эту минуту его отвлек на себя новый противник.

– Н-да,– протянул Хьюиш,– дельный из вас капитан, нечего сказать. Никудышный вы капитан, вот что! Нечего мне зубы заговаривать, Джон Дэвис, я вас теперь раскусил, от вас проку не больше, чем от паршивого чучела! Ах, вы "ничего не понимаете", да? Ах, "убейте меня, не знаю", да? Скажите, какой младенец! А кто вопил и требовал, что ни день, новые консервы? Сколько раз я своими ушами слышал, как вы отсылали обед целиком обратно и заставляли кока выплескивать его в помойную лохань? А завтрак? Мать честная! Завтраку наготовлено на десятерых, а вы орете: еще, еще! А теперь вы сами не понимаете? Провалиться мне, если этого мало, чтобы послать протест господу богу! Будьте осторожней, Джон Дэвис, не троньте меня, я могу укусить.

Дэвис сидел как пришибленный. Можно было бы даже предположить, что он не слышит, если бы голос клерка не разносился по кораблю, точно крик баклана среди береговых утесов.

– Хватит, Хьюиш,– остановил его Геррик.

– А-а, переметнулись? Ладно же, надутый, брезгливый сноб! Берите его сторону, давайте! Двое на одного. Но только Джон Дэвис пускай бережется! Он сшиб меня тогда, в первый вечер на шхуне, а я этого еще никому не спускал. Пусть становится на коленки и просит у меня прощения. Вот мое последнее слово.

– Да, я на стороне капитана,– сказал Геррик.– Значит, нас двое против одного, оба люди крепкие, и команда будет за меня. Надеюсь, смерть моя близка, но я совсем не против, если сперва мне придется прикончить вас. Я даже хочу этого: я бы убил вас без малейших угрызений совести. Берегись, берегись, мерзкий пакостник!

Злоба, с которой он произнес эти слова, была так поразительна сама по себе и так неожиданна именно в его устах, что Хьюиш вытаращил глаза, и даже униженный Дэвис поднял голову и уставился на своего защитника. Что же касается Геррика, то волнения и разочарования этого дня сделали его совершенно бесстрашным; он испытывал странный подъем, возбуждение; голова казалась пустой, глаза жгло, в горле пересохло; миролюбивый и безобидный человек, если не считать, что от слабохарактерных людей можно ожидать чего угодно, Геррик в этот миг был одинаково готов убить или быть убитым.