Текст книги "Остров сокровищ(сборник)"
Автор книги: Роберт Льюис Стивенсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Он поднялся на четвереньки и довольно проворно пополз по палубе, хотя его раненая нога, очевидно, сильно болела, так как при каждом движении он приглушенно стонал. В полминуты дополз он до шпигата, у которого лежал корабельный канат, сложенный кольцом, и вытащил оттуда длинный нож, или, вернее, короткий кинжал, по самую рукоятку окрашенный кровью. Он осмотрел его, выпятив нижнюю челюсть, потрогал рукой острие и, стремительно сунув его себе за пазуху, пополз на прежнее место у фальшборта.
Я узнал все, что мне было нужно. Израэль может двигаться, он вооружен. Раз он старался спровадить меня с палубы, значит, именно я буду его жертвой. Что он собирается делать после моей смерти– тащиться ли через весь остров от Северной бухты к лагерю пиратов на болоте или палить из пушки, призывая товарищей на помощь,– этого, конечно, я не знал.
Я мог доверять Хендсу в том, в чем наши интересы совпадали: мы оба хотели привести шхуну в безопасное место, откуда ее со временем можно было бы вывести без особого труда и риска. Пока это еще не сделано, жизнь моя в безопасности. Размышляя, я не терял времени: прокрался назад в каюту, надел башмаки, схватил бутылку вина и вернулся на палубу.
Хендс лежал, словно тюк, в том самом положении, в каком я его оставил. Глаза его были прищурены, будто он был так слаб, что не мог выносить слишком яркого света. Он поглядел на меня, привычным жестом отбил горлышко бутылки и разом выпил ее почти до дна, сказав, как обычно говорится:
– За твое здоровье!
Потом, передохнув, достал из кармана плитку жевательного табаку и попросил меня отрезать кусочек.
– Будь добр, отрежь,– сказал он,– а то у меня нет ножа, да и сил не хватит. Ах, Джим, Джим, я совсем развалился! Отрежь мне кусочек – видать, уж последний, который мне доведется пожевать в моей жизни. Долго я не протяну. Скоро, скоро мне быть на том свете…
– Ладно,– сказал я.– Отрежу. Но на вашем месте, чувствуя себя так плохо, я помолился бы перед смертью, как подобает христианину.
– Помолился? – спросил он.– О чем?
– Как о чем?– воскликнул я.– Вы не знаете, о чем вам молиться? Вы вот только что спрашивали меня насчет усопших. Вы изменили своему долгу. Вы всю жизнь прожили в грехе, во лжи и в крови. Вон у ног ваших лежит человек, только что убитый вами. И вы спрашиваете меня, о чем вам молиться! О милосердии господнем, мистер Хендс, вот о чем!
Я говорил горячее, чем следовало, так как думал о кровавом кинжале, спрятанном у него за пазухой, и о том, что он задумал убить меня. А он вновь приложился к бутылке и потом отвечал мне с необыкновенной торжественностью.
– Тридцать лет я плавал по морям,– сказал он.– Видел и плохое и хорошее – и штили, и штормы, и голод, и поножовщину, и мало ли что еще, но поверь мне: ни разу не видел я, чтобы добродетель приносила человеку хоть какую-нибудь пользу. Прав тот, кто ударит первый. Мертвые не кусаются. Вот и вся моя вера. Аминь!.. Послушай,– сказал он вдруг совсем другим голосом,– довольно болтать чепуху. Прилив поднялся уже высоко. Слушай мою команду, капитан Хокинс, и мы с тобой поставим шхуну в бухту, и дело с концом.
Действительно, нам оставалось пройти не больше двух миль. Но плавание было трудное. Вход в Северную бухту оказался не только узким и мелководным, но и очень извилистым. Понадобилось все наше внимание и умение. Но я был толковый исполнитель, а Хендс – превосходный командир. Мы так искусно лавировали, так ловко обходили все мели, что любо было смотреть.
Как только мы миновали оба мыса, нас со всех сторон окружила земля. Берега Северной бухты так же густо заросли лесом, как берега Южной. Но сама бухта была длиннее, уже и, по правде говоря, скорее напоминала устье реки, чем бухту. Прямо перед нами, в южном углу, мы увидели полусгнивший остов разбитого корабля. Это было большое трехмачтовое судно. Оно так долго простояло здесь, что водоросли облепили его со всех сторон. На палубе рос кустарник, густо усеянный яркими цветами. Зрелище было печальное, но оно доказало нам, что эта бухта вполне пригодна для нашей стоянки.
– Погляди,– сказал Хендс,– вон хорошее местечко, чтобы причалить к берегу. Чистый, гладкий песок, никакой волны, кругом лес, цветы цветут на том корабле, как в саду.
– А шхуна не застрянет на мели, если мы причалим к берегу? – спросил я.
– С мели ее нетрудно будет снять,– ответил он.– Во время отлива протяни канат на тот берег, оберни его вокруг одной из тех больших сосен, конец тащи сюда назад и намотай на шпиль. Потом жди прилива. Когда придет прилив, вся команда разом хватается за канат и тянет. И шхуна сама сойдет с мели, как молодая красавица. А теперь, сынок, не зевай. Мы возле самой мели, а шхуна идет слишком быстро. Правее немного… так… прямо, правей, чуть-чуть левей… прямо… прямо!
Он отдавал приказания, которые я торопливо и четко исполнял… Внезапно он крикнул:
– Приводи к ветру, друг сердечный!
Я изо всей силы налег на руль.«Испаньола» круто повернулась и стремительно подошла к берегу, заросшему низким лесом.
Я был так увлечен всеми этими маневрами, что совсем позабыл о своем намерении внимательно следить за боцманом. Меня интересовало только одно: когда шхуна днищем коснется песка. Я забыл, какая мне угрожает опасность, и, перегнувшись через правый фальшборт, смотрел, как под носом пенится вода. Так и пропал бы я ни за что ни про что, если бы внезапное беспокойство не заставило меня обернуться. Быть может, я услышал шорох или краем глаза заметил движущуюся тень, быть может, во мне проснулся какой-то инстинкт, вроде кошачьего, но только, обернувшись, я увидел Хендса уже совсем недалеко от меня с кинжалом в правой руке.
Наши взгляды встретились, и мы оба громко закричали. Я закричал от ужаса. Он, как рассвирепевший бык, заревел от ярости и кинулся вперед, на меня. Я отскочил к носу и выпустил из рук румпель, который сразу выпрямился. Этот румпель спас мне жизнь: он ударил Хендса в грудь, и Хендс остановился.
Прежде чем Хендс успел опомниться, я выскочил из того угла, в который он меня загнал. Теперь в моем распоряжении была вся палуба, и я мог увертываться от него сколько угодно. Перед грот-мачтой я остановился, вынул из кармана пистолет, прицелился и нажал собачку. Хендс шел прямо на меня. Курок щелкнул, но выстрела не последовало. Оказалось, что порох на затравке подмочен. Я проклял себя за свою небрежность. Почему я не перезарядил свое оружие? Ведь времени у меня было достаточно! Тогда я не стоял бы безоружный, как овца перед мясником.
Несмотря на свою рану, Хендс двигался удивительно быстро. Седоватые волосы упали на его красное от бешенства и усилий лицо. У меня не было времени доставать свой второй пистолет. Кроме того, я был уверен, что и от него мало толку. Одно было ясно: мне надо не прямо отступать, а увертываться от Хендса, а то он загонит меня на нос, как недавно загнал на корму. Если это удастся ему, все девять или десять вершков окровавленного кинжала вонзятся в мое тело. Я обхватил руками грот-мачту, которая была достаточно толста, и ждал, напрягая каждый мускул.
Увидев, что я собираюсь увертываться, Хендс остановился. Несколько секунд он притворялся, что сейчас кинется на меня то справа, то слева. И я чуть-
чуть поворачивался то влево, то вправо. Борьба была похожа на игру, в которую я столько раз играл дома среди скал близ бухты Черного Холма. Но конечно, во время игры у меня сердце никогда не стучало так дико. И все же легче было играть в эту игру мальчишке, чем старому моряку с глубокой раной в бедре. Я несколько осмелел и стал даже раздумывать, чем кончится наша игра. «Конечно,– думал я,– я могу продержаться долго, но рано или поздно он все же прикончит меня…»
Пока мы стояли друг против друга, «Испаньола» внезапно врезалась в песок. От толчка она сильно накренилась на левый бок. Палуба встала под углом в сорок пять градусов, через шпигаты хлынул поток воды, образовав на палубе возле фальшборта широкую лужу.
Мы оба потеряли равновесие и покатились,почти обнявшись, прямо к шпигатам. Мертвец в красном колпаке, с раскинутыми, как прежде, руками, тяжело покатился туда же. Я с такой силой ударился головой о ногу боцмана, что зубы у меня лязгнули. Но, несмотря на ушиб, мне первому удалось вскочить– на Хендса навалился мертвец.
Внезапный крен корабля сделал дальнейшую беготню по палубе невозможной. Нужно изобрести другой способ спасения, изобрести, не теряя ни секунды, потому что мой враг сейчас кинется на меня. С быстротою молнии я уцепился за ванты бизань-мачты, полез вверх и ни разу не перевел дыхания, пока не уселся на салинге¹.
[¹Салинг – верхняя перекладина на мачте, состоящей из двух частей.]
Моя стремительность спасла меня: подо мной, на расстоянии полуфута от моих ног, блеснул кинжал. Раздосадованный неудачей, Израэль Хендс смотрел на меня снизу с широко открытым от изумления и досады ртом.
Я получил небольшую передышку. Не теряя времени, я вновь зарядил пистолет. Затем для большей верности я перезарядил и второй пистолет.
Хендс наблюдал за мной с бессильной злостью. Он начал понимать, что положение его значительно ухудшилось. После некоторого размышления он с трудом ухватился за ванты и, держа кинжал в зубах, медленно пополз вверх, с громкими стонами волоча за собой раненую ногу. Я успел перезарядить оба пистолета, прежде чем он продвинулся на треть отделявшего нас расстояния. И тогда, держа по пистолету в руке, я заговорил с ним.
– Еще один шаг, мистер Хендс,– сказал я,– и я вышибу из вас мозги!Мертвые, как вам известно, не кусаются,– прибавил я, усмехаясь.
Он сразу остановился. По лицу его я заметил, что он что-то обдумывает. Но думал он так тяжело и так медленно, что я, радуясь своей безопасности, громко расхохотался. Наконец, несколько раз проглотив слюну, он заговорил. На лице его по-прежнему было выражение полнейшей растерянности. Он вынул изо рта мешающий ему говорить нож, но с места не двинулся.
– Джим,– сказал он,– мы оба натворили много лишнего, и ты и я. И нам нужно заключить перемирие. Я бы прикончил тебя, если бы не этот толчок. Но мне никогда не везет, никогда! Делать нечего, мне, старому моряку, придется уступить тебе, корабельному юнге.
Я упивался его словами и радостно посмеивался, гордый, словно петух, взлетевший на забор, но вдруг он взмахнул правой рукой. Что-то просвистело в воздухе, как стрела. Я почувствовал удар и резкую боль. Плечо мое было пригвождено к мачте. От ужасной боли и от неожиданности – не знаю, обдуманно ли или бессознательно,– я, не целясь, нажал оба курка. Мои пистолеты выстрелили и выпали у меня из рук. Но они упали не одни: с приглушенным криком боцман выпустил ванты и вниз головой полетел прямо в воду.
ГЛАВА XXVII
«Пиастры!»
Судно накренилось так сильно, что мачты повисли прямо над водой. Я сидел на салинге, как на насесте, и подо мной была вода залива. Хендс, взобравшийся не так высоко, как я, находился ближе к палубе и упал в воду между мной и фальшбортом. Всего один раз вынырнул он на поверхность в окровавленной пене и погрузился навеки. Когда вода успокоилась, я увидел его. Он лежал, скорчившись, на чистом, светлом песке в тени судна. Две рыбки проплыли над его телом. Иногда благодаря колебанию воды казалось, что он шевелится и пытается встать. Впрочем, он был вдвойне мертвецом: и прострелен пулей, и захлебнулся в воде. Он стал пищей для рыб на том самом месте, где собирался прикончить меня.
Я чувствовал тошноту, головокружение, испуг. Горячие струйки крови текли у меня по спине и груди. Кинжал, пригвоздивший мое плечо к мачте, жег меня, как раскаленное железо. Но не боль страшила меня– такую боль я мог бы вынести без стона,– меня ужасала мысль, что я могу сорваться с салинга в эту спокойную зеленую воду, туда, где лежит мертвый боцман.
Я с такой силой обеими руками вцепился в салинг,что стало больно ногтям. Я закрыл глаза, чтобы не видеть опасности. Мало-помалу голова моя прояснилась, сердце стало биться спокойнее, и ко мне вернулось самообладание.
Прежде всего я попытался вытащить кинжал. Однако либо он слишком глубоко вонзился в мачту, либо нервы мои были слишком расстроены, но я с содроганием отказался от попыток вытащить его. И, как ни странно, именно этот приступ дрожи помог мне. Кинжал задел меня только чуть-чуть, зацепив лишь клочок кожи, и, когда я задрожал, кожа порвалась. Кровь потекла сильнее прежнего, но зато я стал свободен. Впрочем, мой камзол и рубашка все еще были пригвождены к мачте.
Рванувшись, я освободился совсем. На палубу я вернулся по вантам правого борта. Никакая сила не заставила бы меня спуститься по тем самым вантам, с которых только что сорвался Израэль.
Я сошел в каюту и попытался перевязать себе рану. Она причиняла мне сильную боль и все еще кровоточила. Но рана была неглубока и неопасна и не мешала мне двигать рукой. Я осмотрелся вокруг. Теперь корабль принадлежал мне одному, и я стал подумывать, как бы избавиться от последнего пассажира – от мертвого О'Брайена.
Я уже говорил, что он скатился к самому фальшборту. Он лежал там, как страшная, неуклюжая кукла. Огромная кукла, такого же роста, как живой человек, но лишенная всех красок и обаяния жизни. Справиться с ним мне было нетрудно, к тому же за время моих трагических приключений я уже привык к мертвецам и почти перестал их бояться. Я поднял его за пояс, как мешок с отрубями, и одним взмахом швырнул за борт. Он упал с громким всплеском. Красный колпак слетел у него с головы и поплыл. Когда муть улеглась, я отчетливо увидел их обоих: О'Брайена и Израэля. Они лежали рядом. Вода, двигаясь, покачивала их. О'Брайен, несмотря на свою молодость, был совершенно плешив. Он лежал, положив плешивую голову на колени своего убийцы. Быстрые рыбки проносились над ними обоими.
Я остался на корабле один. Только что начался отлив. Солнце стояло уже так низко, что тени сосен западного берега пересекли бухту и достигли палубы. Подул вечерний бриз, и, хотя с востока бухту защищал холм с двумя вершинами, снасти начали гудеть, а паруса раскачиваться и хлопать.
Я увидел, что судну грозит опасность. Быстро убрал я кливера и опустил их на палубу. Но опустить грот было куда труднее. Когда шхуна накренилась, гик перекинулся за борт, и конец его с двумя-тремя футами паруса оказался даже под водой. От этого положение стало еще опаснее. Но задача была столь трудная, что я ни к чему не решился прикоснуться. Наконец я вынул нож и перерезал фалы¹. Гафель² сразу опустился, и большое брюхо повисшего паруса поплыло по водяной поверхности. Как я ни бился, я не мог ничего сделать с ниралом³. Это было выше моих сил. Ну что же, приходилось кинуть «Испаньолу» на произвол судьбы. Я ведь и сам был кинут на произвол судьбы.
[¹Фал – снасть, при помощи которой поднимают паруса.]
[²Гафель – перекладина, к которой прикрепляется верхний край паруса.]
[³Нирал – снасть для спуска парусов.]
Тем временем бухту окутали сумерки. Последние солнечные лучи, пробившись через лесную прогалину, сияли на цветущем уборе разбитого трехмачтовика, как драгоценные камни. Становилось холодно. Вода, увлекаемая отливом, уходила, и шхуна все больше ложилась на борт.
Я пробрался на нос и глянул вниз. Под носом было очень мелко, и я, на всякий случай обеими руками уцепившись за конец, осторожно перелез через борт. Вода едва доходила мне до пояса. Песок был плотный, изрытый волнами, и я бодро вышел на берег, оставив «Испаньолу» лежать на боку и полоскать свой парус в воде. Солнце зашло, и в соснах шумел ветер.
Итак, морские мои похождения кончились. И кончились несомненной удачей: шхуна вырвана из рук бандитов, и мы можем хоть сейчас отправиться на ней в океан. Я мечтал поскорее вернуться домой, в нашу крепость, и похвастать своими подвигами. Вероятно, меня слегка пожурят за самовольную отлучку, но захват «Испаньолы» – разительный довод в мою пользу, и даже сам капитан Смоллетт должен будет признать, что я недаром потратил время.
Размышляя таким образом, в прекрасном состоянии духа, я пустился в путь с таким расчетом, чтобы выйти к частоколу, за которым, как я полагал, меня поджидали друзья. Я хорошо помнил, что самая восточная из речушек, впадающих в бухту капитана Кидда, начинается у двуглавого холма. И я свернул налево, к этому холму, рассчитывая перейти речку в самом узком месте. Лес был довольно редкий. Шагая по косогору, я вскоре обогнул край холма и перешел речку вброд.
Это было как раз то место, где я встретил Бена Ганна. Я стал пробираться осторожнее, зорко посматривая по сторонам. Стало почти совсем темно. Пройдя через расселину между двумя вершинами холма, я увидел на фоне неба колеблющийся отблеск костра. Я решил, что, вероятно, Бен Ганн готовит себе на пылающем костре ужин, и в глубине души подивился его неосторожности. Если этот отблеск вижу я, его может увидеть и Сильвер из своего лагеря на болоте.
Ночь становилась все темнее. Я с трудом находил дорогу. Двуглавый холм позади и вершина Подзорной Трубы справа служили мне единственными вехами, но очертания их все больше расплывались во мраке. Тускло мерцали редкие звезды. В темноте я натыкался на кусты и сваливался в песчаные ямы.
Вдруг стало немного светлее. Я глянул вверх. Бледное сияние озарило вершину Подзорной Трубы. Внизу, сквозь чащу деревьев, я увидел что-то большое, серебряное и понял, что это взошла луна.
Идти стало гораздо легче, и я ускорил шаг. По временам я даже бежал – так не терпелось мне поскорее добраться до частокола. Но, вступив в рощу, окружающую нашу крепость, я вспомнил об осторожности и пошел немного медленнее. Печально кончились бы мои похождения, если бы я, принятый по ошибке за врага, был застрелен своими друзьями.
Луна плыла все выше и выше. Все лесные полянки были залиты ее светом. Но прямо перед собой между деревьями я заметил какое-то сияние, совсем не похожее на лунное. Оно было горячее, красное, а по временам как будто становилось темнее. Очевидно, это тлели уголья потухающего костра.
Что же там такое, черт возьми?
Наконец я добрался до опушки. Западный край частокола был озарен луной. Весь остальной частокол и самый дом находились во мраке, кое-где прорезанном длинными серебристыми полосами. А за домом догорал громадный костер. Его багряные отсветы ярко выделялись среди нежных и бледных отсветов луны. Нигде ни души. Ни звука. Только ветер шумит в ветвях.
Я остановился, удивленный и, пожалуй, немного испуганный. Мы никогда не разводили больших костров. По приказанию капитана мы всегда берегли топливо. И я стал опасаться, не случилось ли чего-нибудь с моими друзьями, пока меня не было здесь.
Я пробрался к восточному краю укрепления, все время держась в тени, и перелез через частокол в том месте, где темнота была гуще всего.
Чтобы не поднимать тревоги, я опустился на четвереньки и беззвучно пополз к углу дома. И вдруг облегченно вздохнул. Я терпеть не могу храпа; меня мучат люди, которые храпят во сне. Но на этот раз громкий и мирный храп моих друзей показался мне музыкой. Он успокоил меня, как успокаивает на море восхитительный ночной крик вахтенного: «Все в порядке!»
Одно мне было ясно: с часовыми у них дело поставлено из рук вон скверно. Если бы вместо меня к ним подкрадывался сейчас Сильвер со своей шайкой, ни один из них не увидел бы рассвета. «Вероятно,– думал я,– все это оттого, что капитан ранен». И опять я упрекнул себя за то, что покинул друзей в такой опасности, когда им некого даже поставить на страже.
Я подошел к двери и заглянул внутрь. Там было так темно, что я ничего не мог рассмотреть. Кроме храпа, слышался еще какой-то странный звук: не то хлопанье крыльев, не то постукивание. Вытянув вперед руки, я вошел в дом. «Я лягу на свое обычное место,– подумал я, улыбнувшись,– а утром потешусь, глядя на их удивленные лица».
Я споткнулся о чью-то ногу. Спящий перевернулся на другой бок, простонал, но не проснулся.
И тогда в темноте внезапно раздался резкий крик: «Пиастры! Пиастры! Пиастры! Пиастры! Пиастры!» И так дальше, без передышки, без всякого изменения голоса, как заведенные часы.
Это Капитан Флинт, зеленый попугай Сильвера! Это он хлопал крыльями и стучал клювом, долбя обломок древесной коры. Вот кто охранял спящих лучше всякого часового, вот кто своим однообразным, надоедливым криком возвестил о моем появлении!
У меня не было времени скрыться. Услышав резкий, звонкий крик попугая, спящие проснулись и вскочили. Я услышал голос Сильвера. Он выругался и закричал:
– Кто идет?
Я бросился бежать, но налетел на кого-то, отпрянул и попал в руки другого. Тот крепко схватил меня.
– Ну-ка, Дик, принеси сюда факел,– сказал Сильвер.
Один разбойник выбежал из дома и вернулся с горящей головней.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
КАПИТАН СИЛЬВЕР
ГЛАВА XXVIII
В лагере врагов
Багровый свет головни озарил внутренность дома, и все самые худшие мои опасения подтвердились. Пираты овладели блокгаузом и всеми нашими запасами. И бочонок с коньяком, и свинина, и мешки с сухарями находились на прежних местах. К ужасу моему, я не заметил ни одного пленника. Очевидно, все друзья мои погибли. Сердце мое сжалось от горя. Почему я не погиб вместе с ними!..
Только шестеро пиратов остались в живых, и они все были тут передо мною. Пятеро, с красными, опухшими лицами, пробудившись от пьяного сна, быстро вскочили на ноги. Шестой только приподнялся на локте. Он был мертвенно-бледен. Голова его была перевязана окровавленной тряпкой. Значит, он ранен, и ранен недавно. Я вспомнил, что во время схватки мы подстрелили одного из пиратов, который затем скрылся в лесу. Вероятно, это он и был.
Попугай сидел на плече у Долговязого Джона и чистил клювом перья. Сам Сильвер был бледнее и угрюмее, чем прежде. На нем все еще красовался нарядный кафтан, в котором он приходил к нам для переговоров, но теперь кафтан этот был перепачкан глиной и изодран шипами колючих кустов.
– Эге,– сказал он,– да это Джим Хокинс, черт меня подери! Зашел в гости, а? Заходи, заходи, это очень мило с твоей стороны.
Он уселся на бочонок с бренди и стал набивать табаком свою трубку.
– Дай-ка мне огонька, Дик,– попросил он. И, закурив, добавил: – Спасибо, друг. Воткни-ка факел между поленьями. А вы, джентльмены, ложитесь, не стесняйтесь. Вы вовсе не обязаны стоять перед мистером Хокинсом навытяжку. Уж он извинит нас, накажи меня бог! Итак, Джим,– продолжал он, затянувшись,– ты здесь. Какой приятный сюрприз для бедного старого Джона! Я с первого взгляда увидел, что ты ловкий малый, но теперь я вижу, что ты прямо герой.
Разумеется, я ни слова не сказал в ответ. Они поставили меня у самой стены, и я стоял прямо, стараясь как можно спокойнее глядеть Сильверу в лицо. Но в сердце моем было отчаяние.
Сильвер невозмутимо затянулся раза два и заговорил снова.
– Раз уж ты забрел к нам в гости, Джим,– сказал он,– я расскажу тебе, что у меня на уме. Ты мне всегда был по сердцу, потому что ты не робкого десятка. Глядя на тебя, я вспоминаю то время, когда и я был такой же молодой и красивый. Я всегда хотел, чтобы ты перешел к нам, получил свою долю сокровищ и умер в роскоши, богатым джентльменом. И вот, сынок, ты пришел наконец. Капитан Смоллетт– хороший моряк, я это всегда утверждал, но уж очень требователен насчет дисциплины. «Долг прежде всего»,– говорит он, и совершенно прав. Так что от него тебе лучше держаться подальше. Доктор тоже недоволен тобой. «Неблагодарный негодяй»,– называл он тебя. Словом, к своим тебе уже нельзя воротиться, они тебя не желают принять. И если ты не хочешь создавать третью команду, тебе придется присоединиться к капитану Сильверу.
Ну, не так еще плохо: значит, мои друзья живы. И хотя я готов был поверить утверждению Сильвера, что они сердиты на меня за мое дезертирство, я очень обрадовался.
– Я уж не говорю о том, что ты в нашей власти,– продолжал Сильвер,– ты сам это видишь. Я люблю разумные доводы. Я никогда не видел никакой пользы в угрозах. Если тебе нравится у нас, становись в наши ряды добровольно. Но если не нравится, Джим, ты можешь свободно сказать «нет». Свободно, ничего не боясь. Видишь, я говорю с тобой справедливо, честь по чести.
– Вы хотите, чтобы я отвечал? – спросил я дрожащим голосом.
В его насмешливой болтовне я чувствовал смертельную угрозу. Щеки мои пылали, сердце отчаянно колотилось.
– Никто тебя не принуждает, дружок,– сказал Сильвер.– Обдумай хорошенько. Торопиться нам некуда, ведь в твоем обществе никогда не соскучишься.
– Ну что же,– сказал я, несколько осмелев,– раз вы хотите, чтобы я решил, на чью сторону мне перейти, вы должны объяснить мне, что тут у вас происходит. Почему вы здесь и где мои друзья?
– Что происходит?– угрюмо повторил один из пиратов.– Много бы я дал, чтобы понять, что тут у нас происходит.
– Заткнись, пока тебя не спрашивают!– сердито оборвал его Сильвер и затем с прежней учтивостью снова обратился ко мне.– Вчера утром, мистер Хокинс,– сказал он,– к нам явился доктор Ливси с белым флагом. «Вас предали, капитан Сильвер,– сказал он,– корабль ушел». Пока мы пили ром и пели песни, мы прозевали корабль. Я этого не отрицаю. Никто из нас не глядел за кораблем. Мы выбежали на берег, и, клянусь громом, наш старый корабль исчез. Мы просто чуть не повалились на месте. «Что ж,– сказал доктор,– давайте заключать договор». Мы заключили договор– я да он,– и вот мы получили ваши припасы, ваш бренди, вашу крепость, дрова, которые вы так предусмотрительно нарубили, всю, так сказать, вашу оснастку, от салинга до кильсона¹. А сами они ушли. И где они теперь, я не знаю.– Он снова спокойно затянулся.– А чтобы ты не возомнил, что и тебя включили в договор,– продолжал он,– так вот последние слова доктора. «Сколько вас уходит?» – спросил я. «Четверо,– ответил он.– Четверо, и один из них раненый. А где этот проклятый мальчишка, не знаю и знать не желаю,– сказал он.– Мы им сыты по горло». Вот его собственные слова.
[¹Кильсон – брус на дне корабля, идущий параллельно килю.]
– Это все? – спросил я.
– Все, что тебе следует знать, сынок,– ответил Сильвер.
– А теперь я должен выбирать?
– Да, теперь ты должен выбирать,– сказал Сильвер.
– Ладно,– сказал я.– Я не так глуп и знаю, что меня ждет. Делайте со мной что хотите, мне все равно. С тех пор как я встретился с вами, я привык смотреть смерти в лицо. Но прежде я хочу вам кое о чем рассказать,—продолжал я, все больше волнуясь.– Положение ваше скверное; корабль вы потеряли, сокровища вы потеряли, людей своих потеряли. Ваше дело пропащее. И если вы хотите знать, кто все это сделал, знайте: все это сделал я, и больше никто. Я сидел в бочке из-под яблок в ту ночь, когда мы подплывали к острову, и я слышал все, что говорили вы, Джон, и ты, Дик Джонсон, и что говорил Хендс, который теперь на дне моря. И все, что я подслушал, я в тот же час рассказал. Это я перерезал у шхуны якорный канат, это я убил людей, которых вы оставили на борту, это я отвел шхуну в такое потайное место, где вы никогда не найдете ее. Вы в дураках, а не я, с самого начала все карты были в моих руках, и я боюсь вас не больше, чем мухи. Можете убить меня или пощадить, как вам угодно. Но я скажу еще кое-что, и хватит. Если вы пощадите меня, я забуду все прошлое и, когда вас будут судить за пиратство, попытаюсь спасти вас от петли. Теперь ваш черед выбирать. Моя смерть не принесет вам никакой пользы. Если же вы оставите меня в живых, я постараюсь, чтобы вы не попали на виселицу.
Я умолк. Я задыхался. К моему изумлению, никто из них даже не двинулся с места. Они глядели на меня, как бараны. Не дождавшись ответа, я продолжал:
– Мне сдается, мистер Сильвер, что вы здесь самый главный. И если мне доведется погибнуть, расскажите доктору, что я умер не бесславною смертью.
– Буду иметь это в виду,– сказал Сильвер таким странным тоном, что я не мог понять, насмехается он надо мной или ему пришлось по душе мое мужество.
– Не забудьте…– крикнул старый моряк с темным от загара лицом, по имени Морган, тот самый, которого я видел в таверне Долговязого Джона в Бристольском порту,– не забудьте, что это он опознал тогда Черного Пса!
– Это еще не все,– добавил Сильвер.– Он, клянусь громом, тот самый мальчишка, который вытащил карту из сундука Билли Бонса. Наконец-то Джим Хокинс попал нам в руки!
– Пустить ему кровь! – крикнул Морган и выругался. И, выхватив нож, он вскочил с такой легкостью, будто ему было двадцать лет.
– На место! – крикнул Сильвер.– Кто ты такой, Том Морган? Быть может, ты думаешь, что ты здесь капитан? Клянусь, я научу тебя слушаться. Только посмей мне перечить! За последние тридцать лет всякий, кто становился у меня на дороге, попадал либо на рею, либо за борт, рыбам на закуску. Да! Запомни, Том Морган: не было еще человека, который остался бы жить на земле после того, как не поладил со мной.
Том замолк, но остальные продолжали ворчать.
– Том верно говорит,– сказал один.
– Довольно было надо мной командиров,– прибавил другой,– и, клянусь виселицей, Джон Сильвер, я не позволю тебе мною помыкать.
– Джентльмены, кто из вас хочет потолковать со мной по душам? – проревел Сильвер.
Он сидел на бочонке и теперь подался вперед. В правой руке у него тлела трубка.
– Ну, чего же вам надо? Говорите прямо. Или вы онемели? Выходи, кто хочет, я жду. Я не для того прожил столько лет на земле, чтобы какой-нибудь пьяный индюк становился мне поперек дороги. Вы знаете наш обычай. Вы считаете себя джентльменами удачи. Ну что же, выходите, я готов. Пусть тот, у кого хватит духу, вынет свой кортик, и я, хоть и на костыле, увижу, какого цвета у него потроха, прежде чем погаснет эта трубка!
Никто не двинулся. Никто не ответил ни слова.
– Вот так вы всегда,– продолжал Сильвер, сунув трубку в рот.– Молодцы, нечего сказать! Не слишком-то храбры в бою. Или вы не способны понять простую человеческую речь? Ведь я здесь капитан, я выбран вами. Я ваш капитан, потому что любому из вас до меня– добрая морская миля. Вы не хотите драться со мной, как подобает джентльменам удачи. Тогда, клянусь громом, вы должны меня слушаться! Мне по сердцу этот мальчишка. Я такого мальца еще не видывал. Он вдвое больше похож на мужчину, чем крысы вроде вас. Так слушайте: кто тронет его, будет иметь дело со мной.
Наступило долгое молчание.
Я, выпрямившись, стоял у стены. Сердце мое все еще стучало, как молот, но у меня зародилась надежда. Сильвер сидел, скрестив руки и прислонившись к стене. Он сосал трубку и был спокоен, как в церкви, и только краем глаза зорко следил за своей буйной командой. Пираты отошли в дальний угол и начали перешептываться. Их бормотание звучало у меня в ушах, словно шум реки. Иногда они оборачивались, и багряный свет головни падал на их взволнованные лица. Однако поглядывали они не на меня, а на Сильвера.
