Текст книги "Катриона"

Автор книги: Роберт Льюис Стивенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Стивенсон Роберт Луис
Катриона

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ПРОКУРОР

ГЛАВА I
НИЩИЙ В РАЗЗОЛОЧЕННОМ СЕДЛЕ

25 августа 1751 года около двух часов дня, я, Дэвид Бэлфур, вышел из банка Британского Льнопрядильного кредитного общества; рядом шел рассыльный с мешком денег, а важные коммерсанты, стоя в дверях, провожали меня поклонами. Всего два дня назад, и даже еще вчера утром, я ничем не отличался от нищего бродяги, ходил в лохмотьях, без единого шиллинга в кармане, товарищем моим был приговоренный к виселице изменник, а из-за преступления, о котором шла молва по всей стране, за мою голову была объявлена награда. Сегодня, получив наследство, я вступил в новую жизнь, я стал богатым землевладельцем, банковский рассыльный нес в мешке мои деньги, в кармане лежали рекомендательные письма, словом, как говорится, я вытянул из колоды счастливую карту.

Однако же две тучки омрачали мой сияющий небосклон. Первая – то, что мне предстояло выполнить чрезвычайно трудное и опасное дело; вторая – окружавший меня город. Высокие, темные дома, толчея и шум на многолюдных улицах – все это было для меня ново и непривычно после поросших вереском склонов, песчаного морского берега и тихих деревень – словом, всего, что я знал до сих пор. Особенно меня смущала уличная толпа. Сын Ранкилера был ниже и тоньше меня, его одежда выглядела на мне кургузой, и, конечно, мне в таком виде негоже было гордо выступать впереди рассыльного. Люди, конечно, подняли бы меня на смех и, пожалуй (что в моем положении было еще хуже), начали бы любопытствовать, кто я такой. Стало быть, мне следовало поскорее обзавестись собственной одеждой, а пока что шагать рядом с рассыльным, положив руку ему на плечо, как закадычному другу.

В одной из лавок Лакенбуса я оделся с ног до головы – не слишком роскошно, ибо мне вовсе не хотелось походить на нищего в раззолоченном седле, – но вполне прилично и солидно, так, чтобы слуги относились ко мне почтительно. Оттуда я направился к оружейнику, где приобрел плоскую шпагу, соответствовавшую моему новому положению. С оружием я чувствовал себя безопаснее, хотя, при моем неумении фехтовать, оно скорее представляло лишнюю опасность. Рассыльный, человек само собою опытный, одобрил мою одежду.

– Неброско, – сказал он, – все скромно и прилично. А рапира – ну, вам, конечно, положено ее носить, только на вашем месте я бы своими денежками распорядился поумнее. – И он посоветовал мне купить зимние панталоны у лавочницы в Каугейт-Бэк, которая приходилась "ему родственницей

– он особенно упирал на то, что они у нее «на редкость прочные».

Но у меня были другие, более неотложные дела. Меня окружал старый черный город, больше всего напоминавший кроличий садок, не только огромным количеством обитателей, но и сложным лабиринтом крытых проходов и тупичков. Вот уж поистине место, где ни один приезжий не сумеет разыскать друга, тем более, если тот тоже приезжий. Пусть даже ему посчастливится найти нужную улицу – эти высокие дома населены таким множеством людей, что можно потратить на поиски целый день, прежде чем найдешь нужную дверь. Поэтому здесь принято нанимать мальчишек, которых называют «бегунки»; такой «бегунок», как проводник или лоцман, приведет вас к цели, а когда вы закончите свое дело, проводит вас домой. Но эти «бегунки», которые постоянно занимаются подобного рода услугами и потому должны знать каждый дом и каждого жителя в городе, постепенно образовали некое общество шпионов; из рассказов мистера Кемпбелла я знал, что все они связаны друг с другом, что они проявляют к делам своих клиентов жгучее любопытство и стали глазами и пальцами полиции. В нынешнем моем положении было бы крайне неумно таскать за собой такую ищейку. Мне предстояло сделать три крайне необходимых, срочных визита: к моему родственнику Бэлфуру из Пилрига, к стряпчему Стюарту, эпинскому поверенному, и к Уильяму Гранту, эсквайру из Престонгрэнджа, Генеральному прокурору Шотландии. Визит к мистеру Бэлфуру особого риска не представлял; кроме того, Пилриг находился в загородной местности, и я отважился бы разыскать к нему путь без посторонней помощи, полагаясь на свои ноги и знание шотландского языка. Но что касается двух других – здесь дело обстояло иначе. Мало того, что посещение эпинского поверенного сейчас, когда все только и говорят об эпинском убийстве, само по себе опасно, – оно к тому же совершенно несовместимо с визитом к Генеральному прокурору. Даже в лучшем случае разговор с ним у меня будет нелегкий, и если я к нему явлюсь прямиком от эпинского поверенного, это вряд ли улучшит мои дела, а моего друга Алана может простонапросто погубить. Кроме того, все это выглядело так, будто я веду двойную игру, что было мне сильно не по душе. Поэтому я решил прежде всего разделаться с мистером Стюартом и всем, что относилось к якобитам, использовав для этой цели моего рассыльного как проводника. Но случилось так, что едва я успел сказать ему адрес, как начался дождь, хоть и не сильный, но довольно опасный для моего нового костюма, – и мы укрылись под навесом в начале какой-то улочки или переулка.

Все в этом городе было для меня диковинно, и я из любопытства прошел несколько шагов по улочке. Узкая булыжная мостовая круто спускалась вниз. По обе стороны на спуске вырастали огромные, высокие дома, и каждый их этаж выступал над другим. Вверху виднелась лишь узенькая полоска неба. Судя по тому, что мне удалось подглядеть в окнах, и по солидному виду входивших и выходивших господ, я понял, что в домах обитает не простой люд, и вся эта улица заворожила меня, как сказка.

Я рассматривал ее, широко открыв глаза, как вдруг позади раздался быстрый мерный топот и звяканье стали. Мигом обернувшись, я увидел отряд вооруженных солдат, а среди них высокого человека в плаще. Он шел, чуть склонив голову, словно кого-то украдкой приветствуя учтивым поклоном; он даже слегка взмахнул рукой на ходу, и при этом на его красивом лице было хитрое выражение. Мне казалось, что он глядит в мою сторону, но наши глаза так и не встретились. Процессия подошла к двери, которую распахнул слуга в нарядной ливрее; два молодых солдата повели пленника в дом, а остальные со своими кремневыми ружьями остались стоять у входа.

В городах любое уличное происшествие мгновенно собирает толпу зевак и ребятишек. Так было и сейчас, но затем толпа быстро растаяла и осталось только трое. Среди них была девушка, одетая, как леди, на шарфе вокруг ее шляпки я узнал цвета Драммондов; но ее товарищи, вернее сказать, спутники, были в лохмотьях, как все шотландские слуги – таких я видел немало во время своих странствий по горному краю. Все трое озабоченно о чем-то говорили на гэльском языке, который был приятен для моего слуха, так как напомнил об Алане; и хотя дождь уже прошел и мой рассыльный поторапливал меня продолжать путь, я подошел ближе к разговаривавшим, чтобы лучше слышать. Девушка резко выговаривала слугам, те оправдывались и лебезили пред ней, и мне стало ясно, что она принадлежит к семье вождя какого-то клана. Все трое рылись у себя в карманах – насколько я мог понять, им удалось наскрести всего полфартинга, и я усмехнулся: как видно, все уроженцы гор одинаковы – у них много достоинства и пустые кошельки.

Девушка случайно обернулась, и я увидел ее лицо.

Нет на свете большего чуда, чем то, как женский образ проникает в сердце мужчины и оставляет в нем неизгладимый отпечаток, и он даже не понимает, почему; ему просто кажется, что именно этого ему до сих пор и недоставало. У девушки были прекрасные, яркие, как звезды, глаза, и, конечно, эти глаза сделали свое дело, но яснее всего мне запомнились ее чуть приоткрытые губы. Впрочем, не знаю, что меня больше всего поразило, но я уставился на нее, как болван. Для нее было неожиданностью, что кто-то стоит совсем рядом, и она задержала на мне удивленный взгляд, быть может, чуть дольше, чем позволяли приличия.

По своей деревенской простоте я подумал, что она поражена моей новой одеждой; я вспыхнул до корней волос, и, должно быть, выступившую на моем лице краску она истолковала по-своему, так как тут же отвела своих слуг подальше, и я уже не мог расслышать продолжения их спора.

Мне и раньше нравились девушки, правда, не настолько сильно и не с первого взгляда, но я всегда был заслонен скорее отступать, чем идти напролом, так как очень боялся женских насмешек. Казалось бы, сейчас я тем более должен был по своему обыкновению отступать: ведь я встретил эту юную леди на улице, она, по-видимому, провожала арестованного, и с нею были два довольно неказистых оборванца. Но тут было особое обстоятельство: девушка, несомненно, заподозрила, что я хочу подслушать ее секреты, а сейчас, когда у меня была новая одежда и новая шпага, когда на меня, наконец, свалилась удача, я не мог отнестись к этому спокойно. Человек, попавший из грязи в князи, не хотел терпеть подобного унижения, тем более от этой юной леди.

Я последовал за ними и снял перед ней свою новую шляпу, стараясь проделать это как можно изящнее.

– Сударыня, – сказал я, – справедливости ради я должен вам объяснить, что не понимаю по-гэльски. Не отрицаю, я прислушивался, но это потому, что у меня есть друзья в горной Шотландии и слышать этот язык пне приятно, но что касается ваших личных дел, то, говори вы по-гречески, я понял бы столько же.

Она с надменным видом слегка присела.

– Что же тут дурного? – произнесла она с милым акцентом, похожим на английский (но гораздо приятнее). – Даже кошка может смотреть на короля.

– У меня и в мыслях не было вас обидеть, – сказал я. – Я не приучен к городскому обхождению; до нынешнего дня я еще никогда не входил в ворота Эдинбурга. Считайте меня деревенщиной, – так оно и есть, и лучше уж я предупрежу вас сразу, не дожидаясь, пока вы сами в этом убедитесь.

– Да, правда, здесь не принято заговаривать с незнакомыми на улице, – ответила она. – Но если вы из деревни, тогда это простительно. Я ведь тоже выросла в деревне, я, как видите, из горного края и очень тоскую по родным местам.

– Еще и недели нет, как я перешел границу, – сказал я. – Меньше недели назад я был на склонах Бэлкиддера.

– Бэлкиддера? – воскликнула она. – Неужели вы были в Бэлкиддере? От одного этого звука у меня радуется сердце. Быть может, вы пробыли там долго и встречались с кем-нибудь из наших друзей или родичей?

– Я жил у честнейшего, доброго человека по имени Дункан Ду Макларен,

– ответил я.

– О, я знаю Дункана, и вы совершенно правы! – воскликнула она. – Он честный человек, и жена его – тоже честная женщина.

– Да, – подтвердил я, – они очень славные люди, а местность там прекрасная.

– Лучше не найти на всем свете! – воскликнула она. – Я люблю каждый запах тех мест и каждую травинку на той земле.

Я был бесконечно тронут воодушевлением девушки.

– Жаль, что я не привез вам оттуда веточки вереска, – сказал я. – И хотя я поступил нехорошо, заговорив с вами на улице, но раз уж у нас нашлись общие знакомые, окажите мне милость и не забывайте меня. Зовут меня Дэвидом Бэлфуром. Сегодня у меня счастливый день – я стал владельцем поместья, а совсем еще недавно находился в смертельной опасности. Прошу вас, запомните мое имя в память о Бэлкиддере, а я запомню ваше в память о моем счастливом дне.

– Мое имя нельзя назвать вслух, – очень надменно ответила она. – Уже больше ста лет никто его не произносит, разве только нечаянно. У меня нет имени, как у Мирного народца – эльфов. Я ношу имя Катрионы Драммонд.

Теперь-то я понял, кто передо мной. Во всей обширной Шотландии не было другого запрещенного имени, кроме имени Макгрегоров. Однако мне и в голову не пришло спасаться от этого опасного знакомства, и я нырнул в пучину еще глубже.

– Мне случилось встретиться с человеком, который находится в таком же положении, – сказал я, – и думается мне, он один из ваших друзей. Зовут его Робин Ойг.

– Не может быть! – воскликнула девушка. – Вы видели Роба?

– Я провел с ним под одной кровлей целую ночь.

– Он ночная птица, – сказала девушка.

– Там были волынки, – добавил я, – и вы можете легко догадаться, что время пролетело незаметно.

– Мне кажется, что вы нам, во всяком случае, не враг, – сказала она.

– Тот, кого только что провели здесь красные мундиры, – его брат и мой отец.

– Неужели? – воскликнул я. – Стало быть, вы дочь Джемса Мора?

– Да, и притом единственная дочь, – ответила девушка, – дочь узника; а я почти забыла об этом и целый час болтаю с незнакомцем!

Тут к ней обратился один из слуг и на языке, который ему казался английским, спросил, как же все-таки «ей» (он имел в виду себя) раздобыть «хоть шепотку нюхального табаку». Я пригляделся к нему: это был рыжий, кривоногий малый небольшого роста, с огромной головой, которого мне, к несчастью, пришлось потом узнать поближе.

– Не будет сегодня табаку, Нийл, – возразила девушка. – Как ты достанешь «щепотку» без денег? Пусть это послужит тебе уроком, в другой раз не будешь разиней; я уверена, что Джемс Мор будет не очень доволен Нийлом.

– Мисс Драммонд, – вмешался я, – сегодня, как я сказал, у меня счастливый день. Вон там рассыльный из банка, у него мои деньги. Вспомните, я ведь пользовался гостеприимством Бэлкиддера, вашей родины.

– Но ведь не мои родственники оказывали вам гостеприимство, – возразила она.

– Ну и что же, – ответил я, – зато я в долгу у вашего дядюшки за пение его волынки. А кроме того, я предложил себя вам в друзья, а вы были столь рассеянны, что не отказались вовремя.

– Будь это большая сумма, – сказала девушка, – это, вероятно, сделало бы вам честь. Но я объясню вам, что произошло. Джемс Мор сидит в тюрьме, закованный в кандалы, но в последнее время его каждый день водят сюда, к Генеральному прокурору…

– К – прокурору? – воскликнул я. – Значит, это…

– Это дом Генерального прокурора Гранта из Престонгрэнджа, – сказала она. – Сюда то и дело приводят моего отца, а с какой целью, я совсем не знаю, но мне кажется, что для него забрезжила надежда. Они не разрешают мне видеть его, а ему – писать мне; вот мы и ждем здесь, на Кингз-стрит, когда его проведут мимо, и стараемся сунуть ему то немножко нюхательного табаку, то еще что-нибудь. И вот этот злосчастный Нийл, сын Дункана, потерял – мой четырехпенсовик, отложенный на покупку табака, и теперь Джемс Мор уйдет ни с чем, будет думать, что дочь о нем позабыла.

Я вынул из кармана шестипенсовик, дал его Нийлу и велел сбегать за табаком.

– Эта монетка пришла со мной из Бэлкиддера, – сказал я девушке.

– А! – отозвалась она. – Вы друг Грегоров.

– Не стану вас обманывать, – сказал я. – О Грегорах я знаю очень мало, и еще меньше – о Джемсе Море и о его деяниях, но за то время, что я стою на этой улице, я узнал кое-что о вас; и если вы скажете «друг мисс Катрионы», я постараюсь, чтобы вы об этом не пожалели.

– Я и остальные – неразделимы, – сказала Катриона.

– Я постараюсь стать другом и для них.

– Но брать деньги от незнакомого человека! – воскликнула она. – Что вы обо мне подумаете?

– Ничего не подумаю, кроме того, что вы хорошая дочь, – сказал я.

– Я, разумеется, верну вам долг. Где вы остановились?

– По правде говоря, еще нигде, я всего три часа в этом городе, – ответил я. – Но скажите, где живете вы, и я осмелюсь сам явиться за своими, – шестью пенсами.

– Я могу положиться на ваше слово?

– Вам нечего опасаться, что я не сдержу его.

– Иначе Джемс Мор не позволил бы мне взять деньги, – сказала она. – Я живу за деревней Дин, на северном берегу реки, у миссис Драммонд-Огилви из Аллардайса, она мой ближайший друг и будет рада поблагодарить вас.

– Тогда я буду у вас, как только позволят мне дела, – сказал я; и, спохватившись, что совсем забыл об Алане, поспешил проститься с нею.

Но, продолжая свой путь, я невольно подумал, что для столь краткого знакомства мы вели себя слишком непринужденно и что истинно благовоспитанная девушка должна была бы держаться несколько застенчивее. Кажется, от этих далеко не рыцарских мыслей меня отвлек рассыльный.

– Я-то думал, у вас есть голова на плечах, – начал он, презрительно скривив губы. – Эдак вы далеко не уйдете. Коли нет ума, денежки быстро на ветер летят. А вы, как я погляжу, большой любезник! – воскликнул он.

– Из молодых да ранний! Ловите потаскушек.

– Как ты смеешь так говорить о молодой леди!.. – начал было я.

– Леди! – фыркнул, тот. – Господи помилуй, какая такая леди? Вон ту вы зовете леди? Таких леди в городе хоть пруд пруди. Леди! Сразу видно, что город вам в новинку!

Я вспыхнул от гнева.

– Эй ты, – крикнул я, – веди меня, куда ведено, и держи свой скверный язык за зубами!

Он повиновался лишь отчасти, он больше не обращался ко мне, зато на редкость неприятным голосом и немилосердно фальшивя затянул песню, звучавшую, как наглый намек:

Красотка наша Мэлли Ли по улице гуляет,

Чепец слетел, ей хоть бы что, лишь глазками стреляет.

А мы налево, мы направо, мы за ней пошли,

Все полюбезничать хотят с красоткой Мэлли Ли!

ГЛАВА II
СТРЯПЧИЙ ИЗ ГОРНОГО КРАЯ

К жилищу мистера Чарлза Стюарта, стряпчего, вела лестница, длиннее которой, наверно, не выкладывал ни один каменщик в мире – в ней было, маршей пятнадцать, не меньше. Наконец, я добрался до двери, и, когда открывший мне – клерк сказал, что хозяин у себя, я, еле переводя дух, отослал рассыльного прочь.

– Убирайся на все четыре стороны, – сказал я, отогал у него мешок с деньгами и вслед за клерком вошел в дверь.

В первой комнате была контора; здесь у стола, заваленного деловыми бумагами, стоял стул клерка. Во второй, смежной, комнате, небольшой человечек с подвижным лицом сосредоточенно читал какой-то документ; он сразу поднял на меня глаза и держал палец на недочитанной строчке, словно намереваясь выставить меня вон и снова продолжить чтение. Мне это не

– слишком исправилось, и еще меньше понравилось то, что клерку, по-видимому, было очень удобно подслушивать наш разговор.

– Вы мистер Чарлз Стюарт, стряпчий? – спросил я.

– Он самый, – ответил стряпчий, – а вы, позвольте узнать, кто такой?

– Имя мое вам ничего не скажет, – ответил я, – но я покажу вам памятку от друга, которого вы хорошо знаете. Вы его хорошо знаете, – повторил я, понизив голос, – но, быть может, при нынешних обстоятельствах не так уж стремитесь получать от него, вести. И дела, о которых я должен с вами поговорить, секретного свойства. Одним словом, я хотел бы знать, что нас с вами никто не слышит.

Ничего не ответив, он поднялся, с досадой бросил на стол недочитанную бумагу, отослал клерка с каким-то поручением и запер за ним входную дверь.

– Ну, сэр, – сказал он, возвратясь, – выкладывайте, с чем пришли, и ничего не бойтесь. Но прежде я вам скажу, что уже предчувствую нырнет – нести! – воскликнул он. – Заранее знаю, либо вы сами один из Стюартов, либо кто-то из Стюартов вас послал. Это – славное имя, и грешно было бы сыну моего отца относиться к нему неуважительно. Но когда я его слышу, меня кидает в дрожь.

– Мое имя – Бэлфур, – сказал я. – Дэвид Бэлфур из Шоса. А кто меня прислал, об этом вам скажет вот что. – И я показал ему серебряную пуговицу.

– Спрячьте ее в карман, сэр! – закричал он. – Не нужно называть никаких имен. Чертов шалопай, узнаю я эту его пуговицу! Пусть ею дьявол любуется! Где он сейчас, этот головорез?

Я сказал, что мне неизвестно, где Алан, но у него есть надежное (так он, по крайней мере, считал) убежище, где так в ветреной стороне; там он будет скрываться, пока ему не добудут корабль. Я рассказал также, где и как с ним можно встречаться.

– Я так и знал, что рано или поздно меня вздернут на виселицу из-за моих родственничков, – воскликнул стряпчий, – и, как видно, этот день настал! Добыть ему корабль – слыхали? А кто будет платить? Он рехнулся, этот малый?

– Об этом позабочусь я, мистер Стюарт, – сказал я. – В этом мешке немалые деньги, а если не хватит, найдется и еще.

– Мне незачем спрашивать, каковы ваши политические убеждения.

– Спрашивать незачем, – улыбнулся я. – Я виг до мозга костей.

– Погодите, погодите, – сказал мистер Стюарт. – Как это так? Вы виг? Тогда почему же вы явились ко мне с пуговицей Алана? И что это за странная затея, мистер виг? Он осужденный мятежник, убийца, голова которого оценена в двести фунтов, и вы просите меня вмешаться в его дела, а потом объявляете, что вы виг! Что-то не попадались мне такие виги, хотя знавал я их немало!

– Да, он осужденный мятежник, – сказал я, – и это тем прискорбнее, что он мой друг. Могу только пожалеть, что у него не было наставников получше. Алана, на беду его, обвиняют в убийстве, это верно, но обвиняют несправедливо.

– От вас первого это слышу, – сказал Стюарт.

– Скоро услышите не только от меня. Алан Брек невиновен, и Джемс тоже.

– Ну! – отмахнулся он. – Эти двое всегда заодно. Если один чист, значит, и другой не может быть замаран.

Я вкратце рассказал ему о том, как я познакомился с Аланом, как случайно оказался свидетелем эпинского убийства, о том, что приключилось с нами в вересковых пустошах во время бегства, и о том, как я стал владельцем поместья.

– Итак, сэр, – продолжал я, – зная все эти события, вы поймете, каким образом я стал причастен к делим ваших родичей и друзей. Хотелось бы только, ради нашего общего блага, чтобы эти дела были не столь запутанными и кровавыми. И теперь, как вы понимаете, у меня есть некоторые поручения, с которыми неудобно обращаться к первому попавшемуся адвокату. Мне ничего не остается, как спросить вас, согласны ли вы вести эти дела.

– Не скажу, чтобы я горел таким желанием, но раз вы пришли с пуговицей Алана, мне, пожалуй, выбирать не приходится. Каковы же ваши поручения?

– Прежде всего тайком вывезти Алана из этой страны, – сказал я. – Но этого, наверное, я мог бы и не повторять.

– Да уж вряд ли я могу это забыть.

– Затем, я должен немного денег Клуни. Мне едва ли удастся найти оказию, но для вас это, вероятно, не составит труда. Всего долгу два фунта пять шиллингов и три четверти пенса в английской валюте.

Он записал это.

– В Ардгуре есть некий мистер Хендерленд, проповедник и миссионер, которому мне хотелось бы послать нюхательного табаку; и так как вы, я полагаю, сообщаетесь со своими друзьями в Эпине (это ведь рядом!), то, без сомнения, это дело вам будет так же нетрудно исполнить, как и первое.

– Сколько нужно табаку? – спросил он.

– Пожалуй, два фунта.

– Два, – повторил он.

– Затем, там, в Лаймкилнсе, есть девушка, Элисон Хэсти, – сказал я. – Та самая, что помогла нам с Аланом переправиться через Форт. Мне думается, если бы я мог подарить ей хорошее воскресное платье, сообразное ее положению, то это облегчило бы мою совесть, так как, честно говоря, оба мы обязаны ей жизнью.

– Я рад убедиться, что вы экономны, мистер Бэлфур, – сказал стряпчий, записывая.

– Не годится проматывать деньги, едва успев разбогатеть, – сказал я.

– А теперь будьте добры подсчитать расходы и прибавить то, что вы возьмете за труды. Мне хотелось бы знать, останутся ли у меня карманные деньги. Не потому, что мне жаль отдать все, чтобы спасти Алана, и не потому, что больше у меня ничего нет, но, взяв такую сумму в первый день, мне кажется, было бы неловко назавтра просить еще. Только, пожалуйста, проверьте, хватит ли на все этих денег, – добавил я, – потому что у меня нет никакого желания встречаться с вами снова.

– Отлично, мне приятно убедиться, что вы еще и осмотрительны, – сказал стряпчий. – Но не рискованно ли с вашей стороны доверять мне такую значительную сумму?

Он произнес это с нескрываемой насмешкой.

– Что ж, придется рискнуть, – ответил я. – Ах, да, я должен просить вас еще об одной услуге: посоветуйте, где мне поселиться, у меня ведь нет здесь крыши над головой. Только нужно устроить так, будто я нашел это жилище случайно; не дай бог, если Генеральный прокурор заподозрит, что мы знакомы.

– Пусть успокоится ваш неугомонный дух, – сказал стряпчий. – Я никогда не произнесу вашего имени, сэр, а прокурору надо глубоко посочувствовать: он, бедняга, даже не знает о вашем существовании.

Я понял, что с этим человеком надо говорить по-другому.

– Значит, для него скоро настанет счастливый день, – сказал я, – ибо хочет он того или нет, но завтра, когда я явлюсь к нему, он узнает о моем существовании.

– Когда вы к нему явитесь? – поразился мистер Стюарт. – Кто из нас сошел с ума, я или вы? Зачем вы пойдете к прокурору?

– Да просто затем, чтобы сдаться ему, – ответил я.

– Мистер Бэлфур! – воскликнул стряпчий. – Вы смеетесь надо мной?

– Нисколько, сэр, – сказал я, – хотя мне кажется, что вы позволили себе такую вольность по отношению ко мне. Но вы должны усвоить раз и навсегда, что мне не до шуток.

– Мне также, – сказал Стюарт. – И вы тоже должны усвоить, как вы изволили выразиться, что мне все меньше и меньше нравится ваше поведение. Вы пришли ко мне с целым ворохом прожектов, тем самым вовлекая меня в разного рода сомнительные дела и заставляя вступать в общение с разными весьма подозрительными личностями. А затем заявляете, что прямо из моей конторы идете с повинной к Генеральному прокурору! Ни пуговица Алана, ни две его пуговицы, ни сам Алан целиком не вынудят меня впутываться в ваши дела.

– Я бы на вашем месте не стал так горячиться, – сказал я. – Наверное, можно избежать того, что вам так не по душе. Но я не вижу иного способа, кроме как явиться к Генеральному прокурору; если вы придумаете что-либо другое, то, скажу откровенно, у меня гора свалится с плеч, ибо я побаиваюсь, что переговоры с его светлостью повредят моему здоровью. Для меня ясно одно: я как свидетель должен рассказать то, что знаю; Я надеюсь спасти честь Алана, если от нее еще что-то осталось, и голову Джемса – а тут медлить нельзя.

Стряпчий секунду помолчал.

– Послушайте, милейший, – сказал он затем, – вам ни за что не позволят дать такие показания.

– Это мы еще посмотрим, – ответил я. – Я могу быть упрямым, если захочу.

– Неслыханный болван! – закричал Стюарт. – Да ведь им нужен Джемс! Они хотят повесить Джемса, – Алана тоже, если он попадется им в руки, но Джемса уж непременно! Попробуйте-ка подступиться к прокурору с таким делом и увидите, он сумеет быстро заткнуть вам рот.

– Я лучшего мнения о Генеральном прокуроре, – возразил я.

– Да что там прокурор! – воскликнул он. – Кемпбеллы – вот кто сила, милейший! Они накинутся на вас всем кланом, и на прокурора, беднягу, тоже. Просто поразительно, как вы сами этого не понимаете. Если они не заставят вас замолчать добром, то пойдут на любую подлость. Они засадят вас на скамью подсудимых, неужели вы не понимаете? – кричал он, тыча пальцем в мое колено.

– Да, – сказал я. – Не далее, как сегодня утром, мне то же самое сказал другой стряпчий.

– Кто же это? – спросил Стюарт. – Как видно, он человек дельный.

Я ответил, что мне неудобно называть его имя: это почтенный старый виг, который не желает вмешиваться в подобные дела.

– По-моему, весь мир уже замешан в это дело! – воскликнул Стюарт. – Но что же он вам сказал?

Я пересказал ему свой разговор с Ранкилером перед домом в Шосе.

– Ну да, и вас повесят, – сказал стряпчий. – Будете болтаться на виселице рядом с Джемсом Стюартом. Это вам на роду написано.

– Надеюсь, меня ждет лучший удел, – сказал я, – но спорить не стану: здесь есть известный риск.

– Риск! – Стряпчий хмыкнул и опять помолчал. – Следовало бы поблагодарить вас за преданность моим друзьям, которых вы так ретиво защищаете,

– произнес он, – если только у вас хватит сил устоять. Но предупреждаю, вы ходите по краю пропасти. И я хоть и сам из рода Стюартов, но я не желал бы очутиться на вашем месте даже ради всех Стюартов, живших на земле со времен праотца Ноя. Риск? Да, рисковать я готов сколько угодно, но сидеть на скамье подсудимых перед кемпбелловскими присяжными и кемпбелловским судьей, на кемпбелловской земле, из-за кемпбелловской распри… думайте обо мне что хотите, Бэлфур, но это свыше моих сил!

– Должно быть, мы просто по-разному смотрим на вещи, – сказал я. – Мои убеждения внушил мне отец.

– Да будет ему земля пухом! Сын не посрамит его имени, – сказал стряпчий. – И все же, не судите меня слишком строго. Я в чрезвычайно трудном положении. Видите ли, сэр, вы заявляете, что вы виг; а я сам не знаю, кто я. Но уж, конечно, не виг; я не могу быть всего лишь вигом. Но

– пусть это останется между нами – и другая партия, быть может, мне не очень по душе.

– Неужели это так? – воскликнул я. – От человека с вашим умом я другого и не ждал!

– Хо! Не пытайтесь ко мне подольститься. Умные люди есть и на той и на другой стороне. Я лично не испытываю особого желания обижать короля Георга; а что до короля Иакова, благослови его господь, то по мне он вполне хорош и за морем. Я стряпчий, понимаете, мне бы только книги да бутылочку чернил, хорошую защитительную речь, хорошо составленную бумагу, да стаканчик вина в здании парламента с другими стряпчими, да, пожалуй, субботним вечером партию в гольф. И при чем тут вы, с вашими горскими пледами и палашами?

– Да, – сказал я, – вы, пожалуй, мало похожи на дикого горца.

– Мало? – удивился он. – Да ничуть, милейший мой! И все же я родился в горах, и когда клан играет на волынке, кто должен плясать, как не я? Мой клан и мое имя – вот что главное. Меня, как и вас, тоже учил этому отец, и хорошими же делами я занимаюсь! Измены и изменники, переправка их сюда и отсюда, и французские рекруты, пропади они пропадом, и переправка этих рекрутов, и их иски – ох, уж эти иски! Вот сейчас я веду дело молодого Ардшила, моего двоюродного брата; он претендует на поместье на основании брачного контракта, а именье-то конфискованное! Я говорил им, что это вздор, но им хоть бы что! И вот я пыжился, как мог, перед другим адвокатом, которому это дело так же не нравится, как и мне, потому что это чистая погибель для нас обоих – это непочтенно, это пятно на нашем добром имени, вроде хозяйского тавра на коровьей шкуре! Но что я могу поделать? Я принадлежу к роду Стюартов и должен лезть из кожи вон ради своей родни и своего клана. А тут не далее как вчера одного из Стюартов бросили в Замок. За что? Я знаю, за что: акт семьсот тридцать шестого года, вербовка рекрутов для короля Людовика. И вот увидите, он кликнет меня себе в адвокаты, и на моем имени будет еще одно пятно! Честно вам скажу: знай я хоть одно слово по-древнееврейски, я бы плюнул на все и пошел в священники!

– Да, положение у вас трудное, – согласился я.

– Трудней трудного! – воскликнул он. – И потому я гляжу на вас с невольным уважением – вы ведь не Стюарт, но с головой увязли в делах Стюартов. А ради чего, я не знаю; разве только из чувства долга?