Текст книги "Истории таверны «Распутный единорог»"

Автор книги: Роберт Линн Асприн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

Когда, наконец, он увидел перед собой Оружейную лавку, нога уже почти не беспокоила его. Неприятная пульсация прекратилась, осталось только небольшое онемение. «Все это, конечно, пройдет бесследно, как всегда заживают любые мои раны», – он с ненавистью подумал об этом.

Широкими шагами он подошел к входу в лавку в тот момент, когда свет утренней зари будто обагрил кровью улицы и переулки Санктуария.

Он толкнул дверь и она широко распахнулась. Как презирал он все это противостояние сил небесных, а также и себя самого за то, что пришлось пустить в ход свои сверхъестественные способности.

– Послушай меня, Вашанка! С меня довольно! Убери эту забегаловку отсюда!

Ответа не последовало. Все и вся вокруг было погружено в туманную неопределенность, в кромешную тьму неизвестности, порождающей день и ночь и вечное движение в природе.

Не было теперь здесь он оружия, на которое он хотел бы взглянуть, ни прилавка, ни хозяина, ни шумной толпы покупателей. У него было свое собственное. Закон для покупателя один: одно тело; одна душа; одна мимолетная жизнь.

Он пробирался сквозь туман, напоминавший ему его коня серебристой масти. Широко шагал он по длинному коридору, в конце которого маячил свет, розовый и алый, как благие начинания, как тот железный меч, который вложил в его руку бог Вашанка. Его пугала двойственность его натуры; человек не задумывается всерьез о том, каким проклятием оборачивается для него право выбора. Он такой, какой он есть, сосуд, вместилище своего бога. Однако тело у него собственное, и именно это бренное тело страдало от боли. И душа у него была его собственная, и в душе у него царили тоска и мрак, напоминающие о сумрачном прахе смерти, смерти, с которой ему постоянно приходилось иметь дело.

– Где же ты, Вашанка, Повелитель насилия, разбоя и кровопролитий?

– Здесь я… – отозвался голос где-то в глубинах его существа.

Но Темпус не собирался прислушиваться к каким-то там внутренним голосам. Ему нужна была очная ставка.

– Явись ко мне во плоти, ты, разбойник!

– Я уже сделал это; одна душа; одно тело; одна жизнь – в любой сфере.

– Я – это не ты! – стиснув зубы, крикнул Темпус, просто мечтая о том, чтобы почувствовать у себя под ногами что-то потверже.

– Да, конечно! Но иногда, время от времени, Я есть ты! – произнесла некая фигура в ореоле сияющего нимба, идущая прямо к нему поверх облаков с золотистыми краями. Сам бог Вашанка, такой величественный, с волосами медвяного цвета и высоким, без единой морщинки челом!

– О нет, не надо…

– Ты пожелал узреть меня, так смотри же на меня, раб мой!

– Слишком уж близко, насильник! Слишком, слишком уж большое сходство между нами! Перестань же мучить меня, о мой бог! Позволь возложить вину за все на твои плечи, позволь мне не быть тобой!..

– Столько лет прошло, а ты все еще пытаешься обмануть себя!

– Именно. Так же, впрочем, как и ты, надеясь таким манером добиться почитания и поклонения. О неистовый Бог мой! Нельзя у них на глазах поджаривать их любимых магов: эти люди целиком и полностью находятся во власти чародеев. Ты только запугиваешь их таким образом, и не можешь рассчитывать на то, что после этого они пойдут за тобой! Оружием не завоюешь их любовь и расположение, им чужда воинственность! Это обычные воры, разбойники, проститутки. Ты на многое замахнулся, но мало чего достиг.

– Говоря о проститутках, ты имеешь в виду мою сестру? А ну, посмотри на меня!

Темпус не смел ослушаться. Он смотрел на эту устроенную для него демонстрацию Вашанки, и с тоской вспоминал, как не смог недавно проявить нежность к женщине, и о том, что все, на что он способен – это война. Перед его мысленным взором бесконечной чередой проносились военные баталии, наступления и штурмы войск, утопающих в море крови. Он думал о сожительнице Бога-Громовержца, собственной его сестре, которая, вынужденная стать вечной его наложницей, изнывала на своем ложе в тоске и отчаянии от сознания того, что насильником является ее родной брат.

Вашанка засмеялся.

Темпус же со злостью проворчал нечто нечленораздельное.

– Тебе следовало бы отнестись к этому более терпимо!

– Никогда! – взревел Темпус. Затем послышалось: – О Господи! Покинь эти места! Авторитет твой, и тем более мой, среди этих смертных никак не повышается! Замысел твой оказался порочным с самого начала. Вернись к себе на небеса и подожди. Я построю храм твой без твоей навязчивой опеки и помощи. Ты просто утратил чувство меры. Обитатели Санктуария не станут поклоняться тому, кто превращает их город в поле сражений.

– Темпус, не выводи меня из терпения! Ты знаешь, что у меня куча собственных проблем. Постоянно мне приходится выкручиваться. А ты только и знаешь, что скулить и поносить своего Бога, и продолжается это бесконечно, и я устал от этого, я изнемогаю от одиночества!

– И поэтому ты лишил меня любимого коня!

Темпус совершенно вышел из себя и… порвал с Вашанкой неимоверным усилием воли, на которое он только оказался способным, оторвал и освободил свою душу от зеркального отражения души своего бога. Круто развернувшись, он решительно зашагал в обратном направлении. Он слышал призывы бога за своей спиной, но оборачиваться не стал. Он старался наступать на свои собственные следы, оставленные им недавно, когда он пробирался сквозь толщу облаков, и чем дальше он, постепенно теряя силы, продвигался, тем плотнее становились эти облака.

Неопределенная полутьма, в которой он оказался, сменилась нежной тихой зарей, предвещавшей наступление утра в легких розовых и сиреневых тонах, которое напоминало ему утро в Санктуарии. А потом в нос ему ударил резкий запах гниющей рыбы и другие зловония гавани, и он понял, что прогулка его подошла к концу. Он заторопился и ускорил шаг, пока, споткнувшись о какой-то корень, не растянулся прямо посередине небольшой грязной лужи.

Послышался язвительный смешок, но, взглянув на небо, он подумал, что не стоит, пожалуй, обращать на это внимание, что Вашанка, возможно и не собирался его наказывать.

И вот уже справа от него все та же таверна «Единорог», а слева – как ни в чем не бывало на своем прежнем месте многоквартирный дом. А прямо перед ним – дворцовый евнух с посланием к нему от Китти, пожелавшего обсудить с ним вопрос о том, что же можно предпринять в отношении оружейной лавки, откуда ни возьмись, появившейся рядом с «Единорогом».

– Передай Кадакитису, – с трудом поднимаясь на ноги, сказал Темпус, – что я скоро буду! Как ты сам видишь… – При этих словах Темпус повел рукой вокруг, показывая, что никакой лавки здесь нет и в помине, да и вряд ли могла она когда-нибудь здесь оказаться. – …здесь нет даже ничего похожего. Поэтому вопрос снят, и нет никакой необходимости заниматься этим делом. Только я, цербер, стою здесь, дико уставший и злой, и мечтаю лишь о том, чтобы вы все оставили меня в покое!

Синюшный евнух широко улыбнулся, демонстрируя великолепные серебряные зубы.

– Да, конечно, господин мой, – успокоительным тоном сказал он мужчине с волосами медвяного цвета. – Я позабочусь о том, чтобы так и было.

Темпус сделал вид, что не заметил протянутую ему евнухом розовую лапку, а также откровенную усмешечку, означавшую, что этот всплеск его, Темпуса, дурного настроения не задел всерьез самолюбие евнуха. Проклятый Риггли!

И после того, как этот толстозадый торжественно удалился, Темпус решил, что лучшее из того, что он может сейчас сделать, это зайти в «Распутный Единорог», спокойно сесть там, нюхнуть своего наркотика, да подождать, пока не перестанет болеть и ныть его нога. На это должно уйти не больше одного часа, если только, конечно, Вашанка не разозлился на него больше, чем он того заслуживает. В таком случае один час может обернуться парой дней.

Напуганный такой мрачной перспективой, он решил сменить тему размышлений. Но легче ему от этого не стало. Он не мог себе даже представить, где будет он теперь искать коня взамен того, которого потерял. И совершенно не мог почему-то вспомнить тот момент, когда все, что осталось от Оружейной лавки бога Вашанки, вместе с самим воспоминанием о ней, растаяло, как дым, и исчезло в лучах восходящего солнца.

Эндрю ОФФУТ
ЗАЛОЖНИК ТЕНЕЙ

Она была более чем привлекательна, и шла с горделиво поднятой головой и осознанием своей женственности. На ее оголенной руке поблескивал браслет, и, казалось, горел тем блеском, каким боги одаряют новое отполированное золото. Она отлично смотрелась бы среди ярких огней, освещающих танцующие водяные брызги фонтана, искры которого превращаются в миллионы бриллиантов, а при небольшой рефракции – других драгоценных разноцветных камней.

Но здесь, у рыбного рынка не было фонтана, и свет немногочисленных фонарей был неярок. Она была не из этого мира. Глупо было с ее стороны находиться здесь и ходить без сопровождения, в эту позднюю ночь. Да, это было глупо. За глупость полагалось наказание, глупость не вознаграждалась.

Наблюдательный вор ценил глупость других. Она готова была вознаградить его. Он жил за счет собственного ума и глупости других людей. Он уже собирался приступить к работе. Даже с учетом заниженной цены, которую он получил бы у менялы, этот браслет в виде змейки хорошо обеспечил бы его. Он смог бы избавить его… наверное, на месяц от необходимости выполнять такую неприятную работу, как эта – таиться, выжидать.

Хоть она и принадлежала к категории женщин, на которых мужчины смотрят похотливо, у него вовсе не было желания овладеть ею. Он даже не рассматривал ее в этом плане. Его похоть не была плотской. Затаившийся вор не был насильником. Он был бизнесменом. Ему также не нравилось убивать и редко приходилось этим заниматься. Через арку, в темноте которой он затаился, она вышла на северную часть улицы.

– Пока, Прэкси, еще раз спасибо тебе за пиво, – сказал он, ни к кому не обращаясь, и сделал шаг вперед к бордюру тротуара. Он находился за спиной у своей добычи, в десяти-двенадцати шагах. «Бог мой, я шагаю, сегодня вечером я не в состоянии скакать на лошади!» Он еще чуть приотстал.

Легкомысленно усмехаясь, он следовал за ней. За добычей.

Она дошла до угла пустынной улицы и повернула на Улицу Запахов. Ходить по обеим сторонам Серпантина! Она была глупа. Эта дурочка не задумывалась о своем изящном браслете. Она даже не относилась к нему с должным уважением. Не понимала, как нужно его беречь. В тот момент, когда она завернула за угол, вор сошел с тротуара на грунтовую мостовую, присел на миг на корточки, чтобы стянуть туфли с ног, и бросился бежать.

На перекрестке он остановился, будто уперся в стену, и бросил на дорогу туфли. Надел их. Кивнул по-пьяному учтиво в сторону обогнувшей Зловонную Улицу пары, неряшливо одетой медяка на три и с «драгоценностями»

– на четыре. Ступил на бордюр, заметив, что они едва ли обращали на кого-то внимание, кроме как друг на друга. Здорово. Улица Запахов была пуста, насколько он мог видеть. За исключением его добычи.

– Уф, – мучительно промычал он. – Леди, – негромко позвал он. – Миледи? – Промямлил, но не чересчур громко. Пять шагов вперед, она остановилась и обернулась. – П-помогите, – произнес он, прижимая правую руку к животу.

Как глупо с ее стороны, что она здесь одна в ночное время. Ладно. Она возвращается! Она проявила внимание к нему, его правая рука чуть-чуть двинулась влево, в ней оказался нож с плоским лезвием, а левая сжала ее правое запястье, на котором не было браслета. Острие ножа уперлось в узел ее дорогого пояса небесно-голубого цвета.

– Не кричите. Это… нож. Я хорошо им владею, но предпочитаю не убивать. Если меня к этому не вынуждают, ясно? Все, что мне нужно, так это милая маленькая змейка, которая у вас на руке.

– Ой! – Глаза ее расширились, она втянула в себя живот, отстраняясь от острого, угрюмого серебряного лезвия в форме листка и нескольких дюймов длины. – Это… это подарок…

– И я приму его как подарок. Хорошо, очень хорошо, что вы не стали визжать. Я ужас как не люблю втыкать нож в живот хорошеньких женщин. Это неприятно и может принести этой части города дурную славу. Не люблю также закалывать их ножом в спину. Вы мне верите?

– Да, – голос ее прозвучал как писк.

– Хорошо, – он отпустил ее запястье и протянул вперед руку ладонью вверх. – Тогда давайте браслет. Я не настолько груб, чтобы срывать такую хорошенькую побрякушку с нежного запястья хорошенькой женщины.

Глядя на него, как завороженная, она сделала шаг назад. Он подбросил нож, поймав его за кончик лезвия. Его левая рука все еще оставалась протянутой вперед в ожидании подарка. Правая как бы взвешивала нож, готовая бросить его, и женщина быстро расстегнула браслет. Она ведет себя лучше, чем он мог себе представить, подумал он простодушно и с благодарностью: глаза змейки оказались дивными топазами! Ну хорошо, он, так и быть, оставит ей ее дорогой пояс.

Она не бросила браслет в его ладонь, а осторожно положила. Прекрасное, твердое, холодное золото, удивительно тяжелое. Только чуть-чуть согретое запястьем красновато-коричневого цвета. Прекрасно, прекрасно. Ее взгляд метнулся, глаза блеснули в страхе, когда он подбросил нож и поймал его за обтянутую кожей тыльную часть лезвия. Метательный нож был лишен рукоятки, чтобы уравновесить тупой конец и тяжелое лезвие.

– Видите? – сказал он, оскаливая зубы. – Я не хочу вашей крови, понимаете? Только эту безделушку.

Браслет холодил его ладонь, и когда он зашевелился, вор инстинктивно дернул руку. Но как ни был он скор, он был лишь человеком – браслет неожиданно превратился в живую змею, которая вонзила свои ядовитые зубы в толстый палец его руки. Это было больно. Ох, как это было больно.

Вместе с криком боли улыбка сошла с лица вора. Но он успел заметить, что женщина улыбнулась, и с внутренним ужасом поднял нож, чтобы пронзить им мерзкую тварь, которая поймала его в ловушку.

Вернее сделал попытку поднять нож, пытаясь стряхнуть с огнем горящей руки приникшую змею. Но у него ничего не вышло. Почти мгновенно от укуса этой волшебной змеи одеревенели все кости и суставы его тела, и оцепеневший вор по имени Гэт упал замертво.

Его жертва, все еще улыбаясь, присела на корточки, чтобы вернуть себе свою собственность. Она дрожала от возбуждения, когда накинула холодный жесткий золотой браслет на запястье. Глаза браслета-змейки, холодные, твердые камни, мерцали. Дрожь пробежала по телу женщины. Ее глаза заблестели и заискрились.

– О-о-ох, – пробормотала она, вздрагивая всем телом, зардевшись от возбуждения и восторга. – Эта милая безделушка из того симпатичного магазина стоит всех тех серебряных монет, которые я за нее заплатила. Я по-настоящему рада, что он умер. Те из нас, кто купил себе такое божественное оружие, теперь в безопасности. – Она дрожала, внутри ее клокотало возбуждение, сердце неистово колотилось от того, что она лицом к лицу столкнулась с опасностью и совершила убийство. Она поглаживала браслет как любовника.

Женщина направилась домой с гордо поднятой головой, волнение не проходило, и ей вовсе не понравилось, когда муж накинулся на нее, браня за столь позднее возвращение, и схватил за левое запястье. Глаза его широко раскрылись, он напрягся всем телом и упал замертво. Ее это ужаснуло. Она намеревалась убивать только незнакомцев, потому что испытывала восторг от этого, только тех, кто того заслуживал.

Наверняка, где-то улыбнулся бог Вашанка.

– В этом проклятом городе все спуталось, он гудит, как разворошенный улей, думаю, тебе пришлось уже с этим столкнуться, – сказал смуглый молодой человек. (А был ли он молодым человеком? Умудренный опытом улицы, жестокий, с нависшими над глазами веками, он носил с собой кожи, как придворный носит драгоценные камни. Волосы у него были чернее смоли, а глаза расположены почти над носом, так что обликом он напоминал хищную птицу).

– Действительно, проклятый город, – проговорил человек с более светлым цветом кожи, неуклюже-высокий, старше первого, но не старый, он почти улыбался. – Ты даже не представляешь, насколько близок к истине, Шедоуспан.

В тускло-серой тьме их никто не слышал, и никто не подслушивал других. Хитрость этого места в том и состояла, чтобы тебя не подслушивали. А была она в том, чтобы говорить тише любого другого. Скверная таверна с плохой репутацией в дурном районе никчемного города под названием «Распутный Единорог» была на редкость тихим местом.

– Зови меня просто Ганс и оставь свой отеческий тон, – сказал смуглый молодой человек. – Мне не нужен отец. У меня он был, и с меня довольно. Потом был Каджет-Клятвенник. Каджет рассказал мне все, что я… все, что знал.

Второй человек слушал, выражение «отеческий тон» обычно означало «покровительственный» и будоражило этого жестокого молодого по характеру юношу по имени Шедоуспан. Он аж весь напрягся. Другой не улыбался. Как сказать ему, сколько таких Гансов он уже знавал в течение долгих лет?

– Послушай. Помнишь, однажды ночью я убил двоих, – Ганс не понизил голос, делая это признание, он и так говорил тихо. Словно и тон его был сумеречным.

– Не людей, Ганс. Голубых дьяволов. Бандитов Джабала. Они не люди.

– Они были людьми, Темпус. Все они были людьми. Равно как я и даже Кадакитис, Принц-губернатор.

– Китти.

– Я так его не зову, – сурово сказал Ганс. Затем добавил: – Вот в тебе-то я не уверен, Темпус. Ты человек?

– Я человек, – сказал Темпус со вздохом, который, казалось, донесся из глубины десятилетий. – Сегодня вечером я просил, чтобы ты называл меня Тейлз. Продолжай, Ганс. Ты убил двоих, помогая мне. Кстати, ты действительно мне помогал? Или в тот вечер ты вертелся вокруг моей лошади в надежде добыть кое-что для себя?

– Я редко пользуюсь наркотиками и употребляю мало алкоголя.

– Я не о том спрашиваю, – сказал Темпус, не утруждая себя опровержением.

Темные глаза глянули прямо в глаза Темпуса, что произвело на него сильное впечатление.

– Да. Именно поэтому я был там, Т-Тейлз. А почему не Тейлиз?

– Раз все сейчас заполнено богами, почему бы не Тейлз? Спасибо, Ганс. Я ценю твою честность. Мы можем…

– Честность? – Мимо их маленького круглого столика проходил человек, когда-то хорошо сложенный, теперь же его живот нависал над широким поясом и выпирал далеко вперед. – Мне что-то послышалось о честности Ганса? Ганса? – Его смех был одновременно натянутым и искренним.

Худой юноша по имени Шедоуспан повернул голову.

– Не хочешь ли, чтобы я продырявил тебе живот и выпустил из него пар, Эбохорр?

– Или, может, ты хочешь заработать еще один фонарь, Эбохорр? – спросил сосед Ганса по столику.

Эбохорр поспешно удалился куда-то, бормоча что-то себе под нос. Худые, быстрые руки Ганса по-прежнему лежали на столе.

– Ты с ним знаком, Тейлз?

– Нет.

– Ты слышал, как я назвал его по имени и сразу повторил его за мной.

– Да.

– Ты шустрый, Тейлз. Слишком… быстро реагируешь, – Ганс ударил по крышке стола. – В последнее время я встречаю слишком большое количество шустрых людей. Острых, как…

– Лезвие ножа, – сказал Темпус, завершая сожаление о слишком-слишком шустрых молодых людях. – Ты сказал, что ждал, когда я выйду из дома свиданий, Ганс, потому что знал, что я несу кое-что ценное. И что бандиты Джабала напали… на меня… и ты прикончил двоих.

– Да, я говорил об этом, – Ганс сделал вид, что по-настоящему заинтересовался своей кружкой коричнево-оранжевого цвета из Сэрапринза. – Скольких убил ты, Тейлз?

– О, боже. Не спрашивай.

– Многих?

– Да, многих.

– Но на тебе нет шрамов.

Темпус выглядел обиженным.

– На мне нет шрамов, – сказал он, как бы обращаясь к своим крупным рукам, лежавшим на столе. Бронзового цвета, они выглядели более честными, чем руки Шедоуспана. Вдруг какая-то мысль его осенила, он глянул вверх, на лице одновременно отразились откровенность и недоверие. – Ганс? В этот вечер ты спас мне жизнь. Я спас твою, но начать надо с того, что все-таки они охотились за мной. Ганс? Скольких человек ты убил?

Тот смотрел в сторону. Волосы цвета воронова крыла, нос как у молодого сокола. Профиль точеный, будто высеченный вручную точнее, чем очерчивает его лезвие брадобрея, состоящий весь из твердейших минералов. Пара глаз цвета оникса, таких же твердых, как и сам камень. Он редко отводил глаза и Темпус это знал. Он работал вне дворца и имел доступ к конфиденциальным сообщениям, одно из которых не дошло даже до Принца-губернатора. И не дойдет, потому что не существует больше. Темпус уже имел дело с этим заложником Подветренной и ее теней. И находился он здесь, в этой тускло освещенной таверне, где собралось человеческое отребье, чтобы вновь встретиться с ним.

Глядя в сторону, Ганс сказал:

– Ты не должен никому говорить.

Темпус знал, что ему ответить:

– Ты обижаешь меня.

Кивок Ганса был так же неприметен, как тонкое лезвие одного из его ножей (сколько их у него на бедре – пять? Или носил еще и шестой? Темпус в этом сомневался – не выдержал бы ремень).

Наконец Ганс ответил:

– Двоих.

Только этих двоих. Темпус кивнул головой, вздохнул, сильно подался назад, так, чтобы только не опрокинуть скамью. Черт побери. Кто бы мог подумать? Слава, которой он пользовался, этот смуглый, мрачный, жуткий (для других, но не для человека, который сейчас называл себя Темпусом) юноша из трущоб, бесспорно, давала ему право полагать, что он поднялся очень высоко в иерархии воров. Темпус знал, что в драках он ранил одного или двух человек и не отрицал этого. Теперь Шедоуспан сказал, что он никогда раньше не убивал! Со стороны такого, как он, это было признанием. Он проливал кровь из-за меня, размышлял Темпус, его преследовала надоедливая мысль: «Ладно, он не первый. Однажды и я начал с первых двух. Интересно, кто они были и откуда?» (Но он знал, он знал. Человек такого не забывает. Темпус был старше, чем о нем думали другие, но не был столь старым и утомленным жизнью, каким считал себя сам или полагал, что считает). В этот момент ему захотелось протянуть руку и прикоснуться к человеку намного моложе себя. Но он, естественно, этого не сделал.

– Что ты думаешь об этом? – спросил он.

Ганс по-прежнему смотрел внимательно на какой-то предмет. Как могло дитя пустыни с такими длинными-предлинными ресницами и с таким чувственным, почти красивым ртом выглядеть таким сумрачным и злым?

– Я кончил.

– Это подтверждает, что ты человек и тот, кто ты есть. Что ты думаешь об этом?

Ганс посмотрел ему в глаза. Через некоторое время пожал плечами.

– Да, – Темпус вздохнул, кивнул головой. Он осушил свою кружку. Высоко поднял правую руку и оглядел таверну. Вновь прибывший ночной гость кивнул головой. Не глядя на него, Темпус опустил руку и посмотрел на Ганса.

– Я понимаю, – сказал он.

– Ладно. Некоторое время назад я сказал Принцу, что убивать – дело Принца, а не вора. И вот теперь убил я.

– Прекрасные слова ты сказал отпрыску королевской власти! Если бы ты сейчас не был так серьезно настроен, я мог бы громко расхохотаться. От меня нечего ждать слов благодарности об убийствах, друг мой. Это случается. Я не просил, чтобы ты мне помогал или чтобы ждал меня. Больше ты этого делать не будешь.

– Таким способом нет, – Ганс откинулся назад, а этот, как там его звали, Культяпка, поставил перед ними на стол две новые наполненные доверху кружки. – Я считаю, все началось тогда, когда Борн… умер, и ты пришел в Мир Воров.

– Мир Воров?

Последовало почти изумленное пожатие плечами.

– Ну то, что мы называем Санктуарием. Некоторые из нас. Теперь во всем городе суматоха и беспорядок, и я думаю, ты имеешь к этому отношение.

– Кажется, ты это сказал.

– Ты меня отвлек, Тейлз. Этот магазин или склад или что там такое. Он… рухнул? Извергся, как вулкан? Что-то в этом роде. Потом Принц…

– Ты на самом деле относился к нему с уважением, правда?

– Я на него не работаю, – подчеркнул он, а Темпус работал. – Он завладел… оружием богов? Продал это место или попытался это сделать. Церберы платили людям за те вещи, которые те покупали там, или еще за что-то! Вещи! Новое богатство в городе, но некоторые из этих вещей уже были украдены, теперь их выкупают у воров. Люди смеются, имея дело с новым менялой – дворцом!

Меняла, Темпус знал это, означает на жаргоне скупщика краденого в этом городе. Бог мой, Вашанка, ты, и в этом Городе?!

– Два корабля стоят сейчас в гавани, – продолжал Ганс, – под охраной. Я знаю, что это за вещи, мрачные колдовские орудия. Их грузят на борт. А что потом? В море и прямиком на дно?

– Самое место для них, – сказал Темпус, медленно поворачивая свою покрытую глазурью фаянсовую кружку. Она была разрисована волнистыми ярко-желтыми полосками. – Поверь мне. В этих вещах заключено слишком много силы.

– И в это время кое-кто из клана чародеев пытался первым наложить на них руку.

Темпус знал и это. За последние двадцать часов трое из бандитов были уничтожены, если только еще один или двое не были убиты сегодня вечером местной стражей или церберами.

– Конечно, союз попытается защитите своих членов. Независимо от обстоятельств. Союз – бездумное существо.

– Ты мне хорошо заплатил, справедливо, за то, что я добыл тебе бриллиантовые заколки, которые та женщина носит в волосах. Я сделал это, а теперь они опять у нее. Ты вернул их ей?

САЙМА. БРИЛЛИАНТОВЫЕ ЗАКОЛКИ САЙМЫ В ЕЕ ПРЕКРАСНОЙ КОПНЕ ВОЛОС.

– Да. А разве я это сделал?

– Сделал. В Санктуарии происходят странные вещи. Эти голубые дьяволы попытались использовать против тебя и меня какое-то колдовское оружие. На днях бедняга-вор попытался украсть женский браслет, там, в центре, не важно на какой улице. Женщине не следовало там находиться. Браслет превратился в змею и убил его. Не знаю, что она с ним сделала. Но он мертв, и говорят, он весит вдвое больше, чем когда был живым.

– Это называют остекленением тела. Мы заполучили это сегодня утром. А когда, друг мой, происходили странные вещи в Санктуарии?

– Ты уже дважды так назвал меня, – в словах Ганса прозвучали обвинительные нотки.

– Да, действительно. Но я именно это и имею в виду.

Гансу явно стало не по себе.

– Я Ганс. Я был… учеником у Каджета-Клятвенника. Принц Китти-Кэт велел его повесить. Я Заложник теней. Я прорвался во дворец и из-за меня погиб один цербер. Нет у меня друзей.

«И ты еще не позволяешь себе называть Принца „Китти“, когда думаешь о твоем умерщвленном учителе, верно? И не ищешь своего отца, да? Разве ты не знаешь, что все люди делают это, и что у меня есть свой отец – Вашанка? Ах, Ганс, как ты стараешься казаться загадочным и хладнокровным, а на самом деле в тебя можно глядеться почти так же, как в миску с дождевой водой, пролившейся с неба!»

Темпус сделал движение рукой.

– Не стоит говорить об этом. Можешь просто велеть мне не быть твоим другом. И чтобы я не называл тебя так.

Обоих укрыла тишина, словно упавшее боевое знамя, и в глазах Ганса мелькнуло что-то беззащитное. Когда наступило время что-то сказать, он понял, что слишком поздно.

Именно тишина и была ответом Темпуса.

– Да, – сказал Темпус, умышленно меняя тему разговора. – То, о чем поет этот, как его – Факельщик – правда. Вашанка пришел и предъявил претензии на Санктуарий. Теперь его имя запечатлено на дворце. Сам храм Ильса обращен в булыжники. Вашанка создал оружейную мастерскую из ничего и…

– И бога-торговца наркотиками?

– Я сам не очень-то задумывался о тактике, – сказал Темпус в надежде, что Вашанка услышит его, но тут же отметил, что молодой человек весьма насмешлив. – И Оружейная лавка уничтожила волшебство, которое послал Принц, чтобы одолеть его. Вашанку нельзя одолеть.

Ганс бросил быстрый взгляд на него.

– Если ты, друг мой, произнесешь это еще раз или два в Санктуарии, твое тело будет оплакивать потерю головы.

Светловолосый человек уставился на него.

– И ты этому веришь?

Ганс пропустил замечание мимо ушей и стал прислушиваться к потоку других разговоров, что велись в таверне. Потоку тревожному, как тревожно состояние вора, когда он выскакивает в окно, а разговоры были такими же тайными и мрачными, как он сам. Он снова отвлекся от них, как бы вышел из потока, но все же продолжал плыть вместе с ним.

– И как ты думаешь, сколько подобных вещей еще осталось?

– Много. Две, может четыре? Кто знает? Наша работа состоит в том, чтобы собрать их все.

– Наша?

– Работа церберов.

– Кто же этот твой бородатый друг, Ганс?

Тот, кто произнес эти слова, стоял около стола и был лишь ненамного старше Ганса и казался таким же самоуверенным. Он был старше годами, но он не извлек пользы из этой разницы в возрасте, и никогда не станет таким, как Ганс. Застенчивый, он пытался глубоко упрятать свою застенчивость. А какой же он прекрасный вор! Почти такой же ненавязчивый, каким может быть рой пчел.

Ганс уставился на Темпуса, его красно-бронзовое от загара лицо, медово-золотистого цвета волосы, длинные-длинные ноги, гладкие, как оленьей кожи лосины. Ганс не сводил глаз с цербера, а его темная рука незаметно двигалась, чтобы сомкнуться на черном напульснике другого молодого человека.

– Так какого цвета, ты говоришь, его борода, Этавал?

Этавал двинул рукой и почувствовал, что запястье его сжато, как в тисках. Высокомерие и дерзкая самоуверенность слетели с него быстрее, чем уличная девица улепетывает от мужчины, оказавшегося бедняком. Темпус заметил, как Этавал сглотнул слюну – признак волнения или же притворства. Темпус видел это тысячу, а, может, даже миллион раз. Какая разница? Он размышлял о непостоянстве всего, даже тогда, когда этот мальчишка Этавал выжидал время.

– Ты что, ослеп, Шедоуспан? Или думаешь, что ослеп я, или проверяешь его и меня? – Этавал издал грубый короткий смешок и похлопал себя по груди другой рукой, потом сказал: – Он же черен, как вот это. – Он самоуверенно похлопал себя по черным кожаным штанам.

Темпус слегка наклонился вперед, уперся локтями в стол, его широкие плечи бойца на мечах ссутулились, он продолжал прямо смотреть на Ганса. В его глаза. Лицо его казалось открытым. У него не было бороды.

– Такого же цвета, как его борода? – сказал Ганс, его голос прозвучал скрипуче, как старая кожаная упряжь. Глаза его блестели.

Этавал сглотнул слюну.

– Волосы… – Он снова сглотнул слюну, переведя взгляд с Ганса на Темпуса и обратно. – Да… он твой друг, Ганс. Я пойду, ладно? Ты можешь посмеяться по поводу его… головы, если хочешь, я не буду. Жаль, что я задержался тут и не был вежливым.

Не отводя взгляда от Ганса, Темпус произнес:

– Все в порядке, Этавал. Мое имя Тейлз, и я не обидчив. Я уже много лет как без волос.

Ганс разглядывал Темпуса, светловолосого Темпуса. Рука его разжалась. Этавал отдернул руку с такой скоростью, что ударил себя в живот. Он не притворялся любезным, бросив сумрачный взгляд ка Ганса, он в угрюмом молчании задумался о чем-то.