Текст книги "Смертоносная зима"

Автор книги: Роберт Линн Асприн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Не вместе, нет. По отдельности – так, чтобы никто

Из нас не потерпел неудачу, а Роксана не одержала победу. Способен ли ты понять опасность сверхъестественного вокруг нас, опасность детей, которых ты приютил? Пути

Колдунов не очень-то совпадают с дорогами, которые избирают боги. Санктуарий переполнен силой.

– Переполнен силой? Если я должен защитить этих детей, я обойдусь без всяких колдунов. Тебя, Рэндала или Роксаны.

Ишад рассмеялась, и Молин увидел в ее глазах безумие смерти.

– Не о моей силе мы говорим. Моя сила рождена в самом Санктуарии – в его жизни и смерти.

– Особенно в смерти.

– Жрецы. Избирающие богов, неужто вы полагаете, что из-за того, что у вас есть покупатели на ваши души вы чем-то лучше тех, кто вынужден продавать свои по частям?

Ишад разгневалась, ее чернильные глаза угрожали поглотить Молина. Он неуверенно поднялся со стула, но, не мигая, выдержал ее взгляд.

– Сударыня, я ни в коей мере не являюсь торгующим душой колдуном, чародеем, некромантом или кем там еще. Ты говоришь об интересах и неудачах, словно тебе известно все про меня. Я служил Вашанке и Ранканской империи, теперь я служу его сыновьям…

Он запнулся, не желая высказывать вслух окончание фразы, которое уже сформировал мысленно.

Ишад смягчилась,

– И Санктуарию? – закончила она предложение. – Видишь, в конце концов, мы не такие уж и разные: я не выбирала Санктуарий, его выбрали для меня мои интересы. Мою жизнь усложняют враги и союзники. Каждый шаг, диктуемый моими интересами, заставляет меня двигаться дальше по тропе, на которую я не ступила бы по своей воле.

– Значит, ты поможешь мне вернуть в Санктуарий порядок?

– Порядок принесет свет во все затененные уголки. Нет, Факельщик, Несущий Свет, я не смогу помочь тебе вернуть порядок в Санктуарий. Змеи, будь то змеи Роксаны или Шупансеи, вне зоны моих интересов.

– Сударыня, мы оба используем черных птиц. Разве это делает из тебя жреца или из меня чародея? Разве означает это, что мы похожи на Роксану, обожающую черного орла, или на бейсибцев, почитающих белых птиц почти так же, как змей? Разве не сделала нас союзниками взаимная невольная забота об этой сточной яме?

– Мы можем стать больше чем союзниками, – улыбнулась Ишад, придвигаясь ближе, так что Молин почувствовал сладковатый аромат мускуса, окружающий ее.

Жреца обуял жуткий страх. Он выскочил из этого неземного дома, и долго еще звенел у него в ушах ее смех и прощальные слова.

– Когда встретишь Рэндала, спроси у него про Шамши и ведовскую кровь.

Стилчо исчез. Глаза жеребца были обведены белыми кольцами; мерцающий ведовской огонь цеплялся к седлу. Едва Молин вставил ноги в стремена, как конь стремительно помчался прочь из влажного тумана, желая поскорее возвратиться в знакомое тепло дворцовых конюшен; но Молин заставил его поскакать вдоль Набережной, мимо любопытных рыбаков, дожидающихся прилива, мимо соблазнов немногих шлюх, еще не разобранных этой ночью. Жрец приблизился к заброшенному храму Вашанки, пробрался сквозь штабеля камня и дров, предназначенных для перестройки старых илсигских поместий, окружающих Санктуарий.

Древний камень, огромный черный валун, глубоко вкопанный в землю и расколовшийся при аннигиляции Вашанки. Молин спешился и приблизился к камню.

Он не мог заставить себя ни произнести слова обращения к Вашанке, известного ему с детства, ни начать молиться, подобно простому почитателю, другому богу. Его беспокойство, отчаяние и беспомощность обнаженными устремились к той неведомой силе, которая, возможно, была расположена выслушать их.

– ОТКРОЙ ГЛАЗА, СМЕРТНЫЙ. ВОЗЗРИСЬ НА БУРЕВЕСТНИКА И ПАДИ НИЦ!

Чему бы ни верила Ишад, жрецы не часто видели своих богов. Так, Молин видел Вашанку лишь однажды: в тот самый ужасный миг, когда бог был повержен. Вашанка был вне себя от ярости поражения, но у него было человеческое лицо. Явление же, мерцающее над камнем, вышло из глубин Ада. Дрожащие колени Молина быстро достигли земли.

– Вашанка?

– СКРЫЛСЯ. Я УСЛЫШАЛ ТВОИ МОЛИТВЫ И ЖДАЛ ТЕБЯ.

Жрецы облачают молитвы верующих в форму, приемлемую богом. Каждый клан выработал свою литургию для того, чтобы держать бога и поклоняющихся ему на должном расстоянии – обоюдно. Личные молитвы повсеместно запрещались, чтобы не нарушался этот баланс. Молин попался на молитве настолько личной, что его сознание не ведало, какие страстные желания извлекли это головокружительное бытие из глубин, известных лишь посвященным. Он не имел ни малейшего представления, как его успокоить или избавиться от него, да и вообще, осуществимо ли это.

– Я в затруднении, о Буревестник. Я ищу путей, как вернуть власть Вашанки.

– ВАШАНКИ НЕ БЫЛО, НЕТ, И БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ. ПУСТЬ ОН НЕ ТРЕВОЖИТ ТЕБЯ. ТВОИ ПРОБЛЕМЫ ОДНОВРЕМЕННО И БОЛЬШЕ И МЕНЬШЕ.

– У меня лишь одна цель, о Буревестник: служить воплощению Вашанки.

– ИСПОЛЬЗУЙ НЕВИДИМКУ, ЖРЕЦ, ЧТОБЫ СЛУЖИТЬ ЭТОМУ ВОПЛОЩЕНИЮ ЭТО ТВОЯ МЕНЬШАЯ ПРОБЛЕМА. – Переливающееся облако, называющее себя Буревестником, вдохнуло самого себя. – ТЕРНОВЫЙ ШИП И БАЛЬЗАМ, КОТОРЫЙ ИЗЛЕЧИТ ОТ НЕГО, НАХОДЯТСЯ В ТВОЕМ ПРОШЛОМ, – прошептало оно, растворяясь в красноватом тумане рассвета.

Молин остался стоять на коленях, решив, что он, несомненно, обречен. Он еще не начал оправляться от намеков и двусмысленностей Ишад, а теперь и боги заговорили загадками. Используй невидимку; меньшие проблемы и большие проблемы, терновые шипы и бальзамы. Он все еще стоял на коленях, когда его похлопал по плечу Уэлгрин.

– Не думал найти вас здесь молящимся. Воин вздрогнул, когда Молин обернулся.

– Неужто я так сильно изменился за одну ночь? – спросил жрец.

– Вы провели здесь всю ночь? Морской воздух опасен для тех, кто не родился на берегу моря.

– А ложь опасна для тех, кто не родился во лжи. – Взяв руку Уэлгрина, он поднялся на ноги. – Нет, сначала я отправился домой к Ишад, к Белой Лошади. Она сказала, что наш своенравный колдун Рэндал попался в паутину нисийской стервы-ведьмы, чтобы служить, по словам некромантки, приманкой для Роксаниного возлюбленного. – Он взглянул на мечи, принесенные Уэлгрином. – Думаю, сегодня утром мы будем только говорить и немного пройдемся – чтобы я смог почувствовать свои ноги Хокса станет корить себя, если я вернусь хромая. Ночь была не слишком теплая…

Уэлгрин остановил его, подняв руку.

– Уйти от нее живым – уже одно только это стоит молитвы.

Молин отмахнулся от сочувствия, но необходимость исповедаться и излить душу стала нестерпимой, и Уэлгрин хоть и не совсем подходил для этой цели, должен был все услышать.

Я пришел сюда, не зная, что делать дальше, и мои мысли – не молитвы – вызвали нечто – бога, называющего себя Буревестником. Не знаю, может, это был лишь сон. И это нечто сказало, что я должен использовать невидимку, чтобы помочь Гискурасу и Артону, – и это моя меньшая проблема, сказало оно. Большая внутри меня. Бог ли, сон ли, я не вижу в этом никакого смысла.

Уэлгрин внезапно остановился.

– Невидимку? А Рэндал – наживка для возлюбленного Роксаны, так?

– По словам Ишад.

– Все сходится, Молин, – возбужденно воскликнул белокурый воин, впервые за все время знакомства, называя своего начальника по имени. – В казарме наемников видели Нико.

– Нико? Пасынка Никодемуса? Я однажды встречался с ним – он был тогда вместе с Темпусом. Что, и Темпус вернулся? – У Молина просветлело лицо.

– Никто не видел его. Но Нико – если слухи верны, именно он возлюбленный Роксаны. И что более важно: это он Невидимка. Его боевое прозвище Стелс.

Факельщик оперся на жеребца. Обычай брать прозвища не ограничивался одними пасынками. Он сам стал Факельщиком ночью при осаде Валтостина и, в отличие от большинства, сделал боевое прозвище частью своего мирского имени.

– Найди его. Устрой встречу. Если понадобится, предложи ему все, что он пожелает. – Молин вскочил в седло, стряхивая боль и усталость.

– Ага. – Поймав поводья жеребца, Уэлгрин посмотрел Молину прямо в глаза. – Оно сказало, это ваше меньшее затруднение. Хокса говорит, вы едите столько, что не хватило бы для того, чтобы прокормить одного из ваших проклятых воронов, и спите в грязи под столом. Вы – единственный во дворце, кого уважают мои люди – единственный, кого уважаю я, – и не подобает вам быть своим «большим» затруднением.

Вздохнув, Молин вынужден был спокойно принять сговор между военачальником и писцом

– Мои большие затруднения, было сказано, лежат в моем прошлом. И тебе придется позволить мне самому бороться с ними.

Они молча отъехали от храма, Уэлгрин держат свою кобылу подальше от жеребца. Капитан покусал губы, почесал голову, выказывая все признаки принятия неприятного решения, и только потом подскакал к Молину

– Вам нужно сходить к Иллире, – бесстрастно заявил он.

– Да хранит меня небо – зачем?

– Она хороша в розыске пропавшего.

– Да, это так, готов признать, но я отнял у нее сына. И вряд ли Иллира захочет оказать мне услугу. Лучше уж спросить прямо у Артона, – сказал Молин, решив, что это неплохая идея.

– Нет, лучше у Иллиры. Она сделает все – ведь Артон в ваших руках.

– Ее муж-кузнец растопит мною печь. Если даже она и простила меня, уж он-то – точно нет.

– Я сломаю несколько колес и пришлю Траша сказать, что в казарме нужен кузнец для починки кое-какого железа. У вас будет время.

У жреца не было желания говорить с прорицательницей, как не было желания вытаскивать на свет свои забытые воспоминания. В последнее время мысли о собственном происхождении, о чем прежде он никогда не задумывался, постоянно одолевали его, и Молин надеялся, что теперь, когда он установил прочную связь между Никодемусом, Рэндалом, Роксаной и будущими воплощениями бога, они должны исчезнуть,

– Посмотрим, – уклончиво ответил он, не желая обидеть своего единственного действенного помощника. Может быть, после праздника Середины Зимы. А пока ищи Нико. И укрепляй баррикады вокруг бейсибского лагеря Ишад хоть и была честной, но вела собственную игру.

Уэлгрин удалился.

***

Двух дней и отвратительной ночи, наполненной кошмарными сновидениями, оказалось достаточно для того, чтобы Молин пересмотрел свое мнение насчет посещения прорицательницы. Увидев, что Уэлгрин поломал кое-что из снаряжения на конюшне, он направился на базар, выбрав путь, который вряд ли бы привел к встрече с Даброу, мужем Иллиры.

Подмастерье кузнеца узнал его и провел в комнату для гаданий к Иллире

– Что привело вас ко мне? – спросила С'данзо, тасуя карты и втайне от жреца проверив прикрепленные под столом ножны с кинжалом. – Надеюсь, с Артоном все в порядке?

– Да, все отлично – растет очень быстро. Муж простил тебя?

– Да – но теперь он во всем винит вас. Вы поступили мудро, придя в его отсутствие. И поступите еще мудрее, если уйдете до его возвращения.

– Уэлгрин сказал, что ты можешь помочь мне.

– Следовало бы догадаться, когда за Даброу пришел воин. У меня не было видений гискуремов с тех пор, как вы забрали Артона во дворец, и я не стану заглядывать в ваше будущее, жрец.

– Во дворце кузнеца ждет работа и щедрая плата за нее. Твой брат говорит, что ты способна отыскивать потерянное.

Отложив карты в сторону, Иллира поставила подсвечник на середину стола.

– Если вы опишете, что потеряли… Садитесь.

– Это не «что», – объяснил Молин, садясь на стул напротив. – У меня… у самого… было видение: предостережение, что нечто из моего прошлого способно вызвать большую беду. Иллира, однажды ты сказала, что С'данзо видят не только будущее, но и прошлое. Можешь ли ты найти мою… – Он запнулся, осознав немыслимость своей просьбы. – Можешь ли ты показать мне мою мать?

– Значит, она умерла?

– При моем рождении.

– У детей часто появляются такие желания, – сочувственно произнесла Иллира и, уставившись в пустоту, стала ждать вдохновения. – Дайте мне руку.

Гадалка посыпала разноцветными порошками и полила маслом ладонь, изображая на каждом слое простой узор. Ладони у Молина вспотели, и женщине пришлось крепко стиснуть его пальцы, чтобы удержать руку, которую он испуганно потянул к себе.

– Больно не будет, – заверила С'данзо и, движение настолько неожиданным, что жрец не успел ему помешать, вывернула его запястье и поднесла ладонь к пламени свечи.

Действительно, больно не было. Порошки выделили дурманящий аромат, не только предохранивший от ожога, но и стеревший из головы жреца все мысли. Когда Иллира освободила его руку и загасила свечу, утро уже прошло. Выражение ее лица было непроницаемым.

– Ты что-нибудь увидела?

– Увидела, но многого не поняла. А С'данзо никогда не раскрывают того, что не могут понять. Больше того, я даже не хочу понимать это. Поэтому слушай, но вопросы оставь при себе, я все равно отвечать не стану. Ваша мать была рабыней в храме. Я не видела ее до того, как она попала в рабство, и увидела лишь потому, что ее постоянно держали одурманенной. У нее вырвали язык: иерархи боялись ее. Ее изнасиловал ваш отец, и она зачала без радости. И сама пожелала себе смерти.

Факельщик провел пальцами по бороде. Определенно, С'данзо растревожило увиденное: рабство, увечье, изнасилование, смерть при родах. Жрец задумался над тем что это могло означать.

– Ты видела ее? Видела так, как видят глаза смертных? – спросил он, затаив дыхание. Иллира медленно выдохнула.

– Она не похожа на прочих женщин, господин иерарх. У нее нет волос – вместо них корона из черных перьев голове и руки, похожие на крылья.

Молин отчетливо представил себе этот образ: ведьма-ниси. Старейшины храма сделали такое, что он даже не мог представить себе возможным; предостережение Буревестника и нашептывания Ишад обрели, наконец, смысл, от которого его бросило в холодный пот. Жрецы осмелились примешать к божественной крови кровь ведьмы. Молин широко раскрыл рот.

– Больше никаких вопросов, жрец, – предупредила Иллира.

Вытащив из кошелька свежеотчеканенную золотую монету, Факельщик положил ее на стол.

– Мне больше не нужны никакие ответы, сударыня, – сказал он и вышел на солнечный свет.

Различия между жрецами и представителями различных видов магии было более чем философским. Однако обе стороны согласились, что смертной оболочке человека нельзя безопасно доверить способность соединения знаний жрецов и традиционной магии. И если вдруг такое происходило и само это сочетание не уничтожало душу несчастного, колдуны и жрецы объединяли свои усилия, чтобы сделать это.

И все же Молин знал, что Иллира увидела правду. Обрывки воспоминаний встали на свои места: детство, когда его потихоньку удаляли от старших священников; молодость, когда, исполняя свои дерзкие замыслы, он полагался лишь на собственные инстинкты, а не на руководство Вашанки; зрелые годы, когда иерархи, сговорившись, сослали его в этот забытый уголок; настоящее, когда он объединился с колдунами и богами, чувствуя на своих плечах ответственность за судьбу Санктуария.

Однако никакое облегчение от постижения прошлого не могло компенсировать беспокойство, зароненное Иллирой. Молин полагался на свою интуицию, привык полностью доверять ей, но то, что он называл интуицией, на самом деле было наследством, полученным с кровью матери. Он не просто ощущал разницу между возможным и невозможным – он четко проводил границу между этими понятиями. И что совсем плохо, теперь, когда он узнал о своем наследстве, оно могло в любой момент прорваться наружу, уничтожив его и все, что от него зависело.

Молин брел под холодным солнечным светом, ища спасения и сознавая, что его бессознательные поиски являются проявлением силы, которой он опасался. И все же рассудок не предал его; его жреческая часть была способна принять путь, подсказанный интуицией: Рэндал, колдун, ставший пасынком. Освобождение волшебника станет побочным результатом других замыслов Молина, и, освободив его, жрец с большой долей вероятности сможет рассчитывать на сведения, которые даст ему отвергнутый чародей.

***

Уэлгрину потребовалось около трех дней, чтобы найти Никодемуса. Официальные источники отрицали тот факт, что пасынок находится в городе. Но чуткие уши в тавернах и подворотнях ловили сплетни-Нико променял свою душу на жизнь Рэндала – но колдун не появился; Нико принял сторону Ишад – но Стратон отрицал это с настойчивостью, похоже, искренней; Нико искал забытья на дне бокала в «Держи пиво» – это, наконец, оказалось правдой.

– Его просто трясет от пьянства, и он действительно похож на человека, связавшегося с ведьмами, – доложил Уэлгрин, когда они с Молином вернулись, чтобы обсудить план дальнейших действий.

Жрец задумался, на кого похож он сам; известие о том, что в его жилах течет кровь ведьмы, никоим образом не способствовало спокойствию его души.

– Попробуем предложить ему услугу за услугу. Когда ты сможешь привести его ко мне?

– Нико очень странный – даже для сына шлюхи Не думаю, что он согласится на встречу. Нельзя забывать и того, что он обучался в Бандаре. Даже мертвецки пьяным стоит ему прикоснуться к тебе – и через два дня ты покойник.

– Тогда нужно захватить его врасплох. Я подготовлю экипаж, мы посадим в него детей. Привезем их к «Держи пиво». Я верю Буревестнику. Как только Стелс увидит детей, наша проблема будет решена.

Уэлгрин покачал головой.

– Я в этом не участвую. Если не принимать во внимание взимание налогов, «Держи пиво» не место для моих воинов. Вам лучше отправиться туда со своими жрецами.

– С моими жрецами? – расхохотался Молин. – С моими жрецами, Уэлгрин? Да мне служит горстка послушников и старцев – единственные, кто не ушел в «Край Земли» вслед за Рашаном. Мое положение в Бейсибской империи прочнее, чем в своей собственной.

– Тогда возьмите воинов-бейсибцев – пора им начинать отрабатывать свой постой в этом городе. Мы обливаемся потом, защищая их.

– Ладно, что-нибудь придумаю. Дай мне знать, когда Нико будет на месте.

Вот почему Молину пришлось обратиться к роду Бурек, отобрав шестерых воинов, чей вкус к приключениям, возможно, превосходил их рассудительность. Он еще обрисовывал план действия, когда Хокса доложил, что нанятый экипаж готов. Обоих детей и Сейладху, танцовщицу, подняли с постелей. Бейсибские храбрецы сменили пестрые шелка на строгие одеяния жрецов Вашанки, только когда настала пора выезжать из дворца.

Как и следовало ожидать, Нико оказался пьян. Слишком пьян, испугался Молин, чтобы от него была какая-то польза. Жрец наградил его увесистым пинком, который обычно гарантированно поднимал любого пасынка, если он находился в сознании. От вина язык у Нико заплетался, он стал что-то мямлить о колдовстве и смерти, речь его была даже менее понятной, чем у Артона. Ходили слухи, что Роксана похитила у Нико мужское достоинство и привязала к себе пасынка паутиной патологической чувственности. Молин, понаблюдав за ним, понял, что ведьма-ниси украла нечто более важное: зрелость. По кивку жреца бейсибцы потащили безвольного Нико к экипажу.

Оставив их, Молин только теперь обратил свое внимание на перепуганного человечка, которого чересчур настойчиво допрашивали бейсибцы.

– Что он сделал? – вмешался жрец.

– Нарисовал картину.

– Это не преступление, Дженник, даже если она не удовлетворяет вашим эстетическим требованиям.

Приблизившись на шаг, он узнал художника, раскрывшего заговор убийц несколько лет назад.

– Ты – Лало, не так ли?

– Это не преступление, как вы и сказали, господин иерарх, – это не преступление. Я художник, я рисую портреты, рисую лица людей, чтобы поддерживать форму, – так воины тренируется на площадке для занятий.

Однако, несомненно, художник-илсиг боялся, что все же совершил преступление.

– Покажи свою картину, – приказал Молин.

Лало попытался вырваться из рук бейсибцев. но был недостаточно быстр. Пальцы Молина сомкнулись на шее художника. Втроем – Молин, Лало и портрет – они подошли к висящему на экипаже фонарю как раз в тот момент, когда оттуда вывалился протрезвевший трясущийся Нико.

– Никодемус, – сказал Молин, изучая незаконченное смятое полотно, приколотое кнопками к обломанной доске, – посмотри на это.

Живописец изобразил Нико, но не пьяного наемника в кабаке с побеленными стенами. Нет, центральная фигура картины была облачена в древние доспехи и смотрела вперед с большей жизнью и волей, чем обладал сейчас пасынок. И все же не это было самым странным в картине.

Лало запечатлел на ней еще две фигуры, ни одна из которых, ни разу не ступала ногой в «Держи пиво». Одним, выглядывающим из-за плеча юноши, был мужчина со светящимися голубыми глазами и медвяными волосами: таким Молину запомнился Вашанка за мгновение до того, как исчез в бездне между двумя пространствами. Второй была женщина, чей едва намеченный контур странным образом выделялся на черном фоне, затмевая и человека, и бога. Лало прервали, но Молин узнал ведьму-нисибиси, такой была его мать, такой была и Роксана.

Он, все еще разглядывая картину, когда Нико отпустил живописца-илсига. Пасынок заговорил о Гискурасе и Артоне так, словно он один понимал их суть. Дети, заявил Нико, должны получить воспитание в Бандаре – острове в месяце плавания от Санктуария. Когда Молин поинтересовался, как именно предполагается перевезти двух Детей Бури, чье настроение уже движет камни, через просторы изменчивого океана, пасынок ответил весьма туманно.

– Ну, хорошо, они никуда не поедут до тех пор, пока мой напарник Рэндал, которого, как я слышал, захватила Роксана – не вернется ко мне целым и невредимым. Тогда я найду Темпуса и спрошу, что нужно делать, если он, конечно, пожелает ответить, с ребенком-богом, которого вы так бесцеремонно наслали на этот город, у которого и так предостаточно бед. Но в любом случае его решение нисколько не поможет вам. Вы поняли, что я хотел сказать?

Молин понял. И ощутил покалывание внизу спины. Ведовская кровь прихлынула к глазам и кончикам его пальцев. Он увидел Никодемуса так, как его видела Роксана: его маат, его сила и чувства были выставлены напоказ, словно на званом обеде императора – и жрец ощутил голод своей ведовской половины.

Нико, не замечая мучений Молина, продолжал излагать свои требования: Молин должен достать доспехи Ашкелона в Гильдии магов, и тогда Нико вместе с отрядом воинов-жрецов возьмет приступом жилище Роксаны.

– Ты уверен, что этого будет достаточно? – спросил жрец, чей голос сделали сладостно-саркастическим аппетиты ведовской крови.

– Нет. Я освобожу Рэндала, а ваши жрецы должны будут освободить меня. Я вступлюсь за Роксану, выйду один против ваших людей – один против всех, – и вы устроите так, что захватите меня, не причинив вреда, но сделать это нужно правдоподобно. Роксана никак не должна заподозрить, что я сотрудничаю с вами. Она должна думать, что это только ваши с ней дела: сила жречества против ведовства.

– Мы сделаем все, как надо, – уверил жрец.

– Да, и еще. Это должно произойти в полночь перед праздником Середины Зимы – ровно в полночь. Учтите это. Когда имеешь дело с Царицей Смерти, главное – точность.

Молин кивнул, едва сдерживая смешок, его лицо покрылось непроницаемой маской послушания.

– И найдите мне место, где я смогу спрятаться после акции. Пожалуй, подойдет то, где вы будете держать этих детей и их мать. Пора начинать обучение.

Молину потребовались все силы, чтобы смолчать. Что бы не давал человеку маат, но только не чувство юмора. Буревестник слишком полагался на этого пьяного наемника, вкладывая пророчества в его уста. Болтовня Нико пленила Буревестника в Санктуарии, словно муху в паутине. Молин уже чувствовал, как в его голове теснятся близкие и дальние планы. Успех неизбежен, но, к сожалению, был во всем этом один неприятный момент: Молин станет личным врагом Роксаны, а что она предпримет узнав, кто мать жреца, не мог предположить даже Бог Бури.

Нико вновь опьянел. Пытаясь вернуться в «Держи пиво», он наткнулся на экипаж, продолжая бормотать приказы. Бейсибцы хотели было притащить его назад, но Молин махнул рукой:

– Нет, Дженник, пусть идет. Он будет готов, когда понадобится нам снова; такие всегда ведут себя подобным образом.

– Но, Факельщик, – возразил Дженник, – он просит солнце, луну и звезды и не предлагает ничего взамен. Это не та сделка, которую вы описывали во дворце

– Но и не та, какой ее считает он.

Ведовской голод исчез вместе с пасынком. Молин схватился за дверь экипажа, чтобы не рухнуть на землю Дверь распахнулась, Дженник бросился вперед, и у Молина едва хватило духа, чтобы залезть внутрь и сесть напротив детей.

– Во дворец, – приказал он.

Экипаж загремел по неровной мостовой, и Молин закрыл глаза. У него дрожали колени: он был настолько возбужден, что затаил дыхание, чтобы не расхохотаться в истерике. Он прочувствовал мощь ведовской силы, и, хотя она ужаснула его, он совладал с ней. Он купался в чудесах и простоте замыслов, разворачивавшихся в голове, когда под мышкой у него задвигалась картина Лало. С дрожью жрец открыл глаза и отдернул ее от испачканных сладким рук Гискураса. Глаза ребенка горели ярче фонарей

– Хочу.

– Нет, – слабо произнес Молин, сознавая, что да Буревестник не в силах предвидеть желаний Детей Бури.

– Хочу.

Сейлалха, мать Гикураса, попыталась отвлечь его, малыш с силой взрослого мужчины отпихнул ее в угол глаза наполнились страхом, а глаза ребенка – яростью. Факельщик услышал раскаты грома и понял, что это не плод его воображения.

– Курас – нет, – вмешался Артон, беря названого брата за руку. Дети некоторое время смотрели друг на друга, и постепенно свет в глазах Гискураса угас. Вздохнув Молин расслабился, но вдруг понял, что свет перешел в глаза Аргона.

– Он уже наш, отчим. Нам не нужно забирать его, – произнес темноглазый ребенок тоном одновременно утешающим и угрожающим.

Остаток пути они проделали молча: Сейлалха забилась в угол, дети отдались своим мыслям, а Молин изучал тройной портрет.

До праздника Середины Зимы оставалось два чахоточных дня. Молин с удовлетворением констатировал, что его планы нельзя расстроить, и с раздражением пришел к выводу, что пришедшие в действие силы были столь могущественны, что он мог повлиять на них не больше любого другого.

К заходу солнца Факельщик перестал реагировать на водоворот совпадений, окружающих каждый его шаг. Он приложил все свои силы, чтобы помешать Гильдии магов подарить заколдованные доспехи Ашкелона Шупансее в благодарность за позволение вмешиваться в погоду во время праздника. А бейса неожиданно предложила доспехи ему со словами: «Ведь у нас нет Бога Бури и воинов-жрецов, достойных носить их», так что Молин даже задумался, а стоит ли принимать такой подарок. Но в конце концов с благодарностью принял дары – включая позволение именовать Дженника и его друзей-крепышей личной почетной гвардией.

Потом Молин один – не считая портрета Лало – удалился в свою молельню, ожидать, как повернется судьба, зная, что никаких сюрпризов не будет до тех пор, пока в полночь Рэндал не войдет в эту дверь; а потом сюрпризов хватит всем: и богам, и жрецам, и ведьмам, и воинам, и колдунам.