Текст книги "Волшебник Хуливуда"

Автор книги: Роберт Кемпбелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

– Я сказал, если он не против того, чтобы спать на диване. У нас с женой, знаете ли, тесновато.

– Вот поэтому он вас и пригласил.

– Да и зачем нам большая квартира, если нас всего двое, жена и я?

– И все же это было чрезвычайно любезно с вашей стороны.

– Что именно?

– Предложить Мэнни остановиться у вас. И диван, и родственные утешения.

– Диван удобный, – ответил Форстмен. – Раздвижной. Ничуть не хуже кровати.

– Ну, хорошо. А больше вы ни о чем не разговаривали?

– Нет, больше ни о чем. А вы опять имеете в виду что-то конкретное?

– Просто понадеялся на небольшую удачу.

– А что, собственно, так интересует вас во всей этой истории, мистер Уистлер?

– Вы же сами сказали, что каждый имеет право узнать истину, какой бы суровой она ни оказалась, верно?

– Верно.

– Ну вот, мистер Форстмен, я не вполне уверен в справедливости этих слов. Мне не кажется, будто вам хочется узнать что-нибудь из того, чего вы еще не знаете, да я и сам, знаете ли, абсолютно ни в чем не уверен.

– Что ж, на этом и договоримся. Форстмен вновь прочистил горло. Свистун дал отбой. Рука уже онемела из-за того, что он слишком долго держал телефонную трубку. Но, переложив трубку из одной руки в другую, он вернулся к прежнему занятию. Список необходимо было проверить от начала до конца.

Он сделал небольшой перерыв, раскрыл раздвижные двери, полюбовался каньоном, взглянул на фривей. Машины катились ровными сплошными рядами в обе стороны. Артерии города гнали кровь по двум направлениям сразу. Автомобилисты держались тихо, никто не гудел, лишь кое-кто, идя на обгон, осторожно выезжал из ряда и смотрел настороженно прямо перед собою. Все они терпеливы как овцы. Пока в один прекрасный или, наоборот, ужасный день какой-нибудь скромный клерк или коммивояжер не сойдет с ума и не вильнет с фривея на полном ходу в пропасть или не достанет из багажника карабин и начнет охотиться на людей с обочины.

– А ножа, значит, вы не приметили? – спросил Лаббок.

– Послушайте, это же так просто. Скользнул в глотку – и поди его разгляди.

Ее особенно злило, что они, допрашивая ее, разыгрывают всегдашний спектакль: меняют тему, внезапно задают одни и те же вопросы по второму и по третьему разу, задают их, едва заметно меняя формулировку, надеясь, что она себя так или иначе рано или поздно выдаст.

Лаббок кивнул, как будто согласившись с ее словами.

– А когда кто-нибудь из вашего персонала видел его живым в последний раз?

– Ранее, тем же утром. Сиделка подала ему утку, а потом зашла еще раз и обтерла его губкой.

– В какое время?

– На этот счет у нас точный график. В шесть утра.

– А раньше вы этого нам не рассказывали. Забыли, что ли?

– Страх обостряет память.

Ей хотелось, чтобы это прозвучало шуткой.

– И вот, значит, вы вошли в палату и увидели посетителя…

– Толстяк в нелепой спортивной куртке. И выглядел он как…

– И он стоял, залитый кровью Гоча.

– … и выглядел он как актер из старых фильмов. Как его там? Уолли…

– И вы велели ему снять куртку, рубашку и все остальное…

– Бири. Да, вот именно. Уоллес Бири. И у него был…

– … на чем могла оказаться зараженная кровь и…

– … стеклянный глаз.

– … вы вымыли его. И что произошло после этого?

– … и я как раз думала о стеклянном глазе, когда вошла эта любительница плясать голышом…

– Эй! – Джексон затеребил Лаббока за рукав. -Слышал? Стеклянный глаз, похож на Уолли Бири и в яркой спортивной куртке!

– Бывают ли такие совпадения? – спросил Лаббок. – Или нам наконец улыбнулась удача? – Это и надо выяснить, – сказал Джексон.

Свистун вернулся в комнату, закрыл раздвижные двери, загасив шум автомашин и прибоя, и проверил список до самого конца. А закончив, решил посчитать, что же у него получается.

Двадцать восемь номеров в электронной памяти. Две ячейки пусты. Двадцать шесть заполнены. Пять неправильных соединений. Общее число сокращается до двадцати одного.

Восемь утилитарных номеров. Три закусочные, в которых торгуют на вынос, кинотеатр, аптека, фотостудия, винный магазин и книжная лавка. Переговорил он со всеми, кроме фотостудии. Остается тринадцать номеров. Один из них церковь. Другой – Эба Форстмена. Один – Джорджа Игрока. Остается десять. Два номера помечены именем «Майк», два – «Джейн», по одному для Бобби Л. и Бобби Д., и у обоих (или у обеих?) чрезвычайно сексуальные голоса по автоответчику, один – Диана, голос на автоответчике усталый и грустный, один – Пуч, которого в это время не оказалось ни дома, ни на работе; Джет – черномазый ловчила, дай пятерку – заработаешь десятку; и наконец куда-то запропастившийся Килрой.

Он проработал весь список еще раз – и не открыл для себя ничего нового. Выждал час – и вновь принялся прозваниваться по телефонам из списка.

– Что еще за любительница разгуливать голышом? – спросил Лаббок.

– Диана Кордей. – Мэри, уставившись на него, заерзала в кресле, словно не сама села в него, а ее в него заточили. Все начиналось по-новой. Теперь на смену страху и раздражению пришел гнев. Именно этого они и добиваются, и она прекрасно понимает это, вот что бесит. Играют в «злого» следователя и «доброго» следователя. Тот, кого зовут Лаббоком и кто воспользовался ее туалетом, все время делает подлые предположения – и пугающие, и оскорбительные одновременно, – а второй держится паинькой, то и дело сглаживая возникающие недоразумения. – Она была знакома с пациентом. И я сразу же разрешила ей отправиться домой. Она у нас – добровольная помощница, и это зрелище потрясло ее.

– Так они были знакомы?

Лаббок походил на кота, играющего с мышью.

– Немного знакомы. Но никакого романа или чего-нибудь в этом роде.

– Вы это знаете наверняка, не так ли? – спросил Лаббок.

– Так она мне рассказывала.

– Ну, и как, она на такое способна?

– На что?

– Вы же слышали о том, как люди помогают безнадежным больным уйти, – сказал Лаббок.

Вот оно, подумала Мэри, вот в чем он ее подозревает, и смотрит при этом на нее своими поросячьими глазками.

– Да ведь на такое способен кто угодно. Буквально кто угодно. Главное, чтобы работал в больнице и хорошо относился к больному, – продолжил Лаббок.

Говорит "кто угодно", а в виду имеет меня, подумала Мэри.

– Нет-нет. – Она отчаянно затрясла головой. -Такого не было и быть не могло.

– И вы в этом абсолютно уверены? – с мягкой насмешкой спросил Джексон.

– Когда вы увидели, что у Гоча в палате есть посетитель, и когда вы увидели, что Гоч мертв, и когда вы узнали, что этот посетитель, похожий на Уолли Бири, даже не приходится покойному родственником, почему вы не вызвали полицию немедленно? – спросил Лаббок.

– Я же не знала, из-за чего умер мистер Гоч. Выглядело это естественной смертью: кровоизлияние в легких, и так далее. Я же не знала, что ему перерезали горло.

– Но посетитель, весь залитый кровью…

– Он и сам был в ужасе. Он сказал, что наклонился расслышать то, что вроде бы собрался сказать Кении Гоч – или ему показалось, будто тот хочет что-то сказать, – и тут мистера Гоча вырвало на него. Кровь была у него на щеках и на шее. Я его вымыла.

– А почему вы не велели ему задержаться?

– Я не подумала, что это может иметь какой-то смысл. Но даже если бы я об этом подумала, как, по-вашему, я могла бы задержать его?

– Могли вызвать службу безопасности.

– У нас в службе пожилой мужчина и мальчик, и у обоих пистолеты без права ношения оружия. В наши дни охранникам не больно-то много платят.

Джексон, хлопнув себя по колену, поднялся с места. Лаббок еще какое-то время понаблюдал за Мэри, а затем тоже встал.

– Думаю, на сегодня все, – сказал Джексон. -Только, пожалуйста, никуда не уезжайте из города. Возможно, нам потребуется допросить вас еще раз.

Она встала проводить их. Точнее, ей не терпелось выпроводить их из своего дома.

– И еще одно, – уже в дверях сказал Лаббок, вручая ей свою визитную карточку. – Кто-нибудь зайдет в хоспис проведать Гоча или начнет крутиться, задавая о нем вопросы, немедленно позвоните по этому телефону – и нас с напарником разыщут в любое время дня и ночи.

Она вновь кивнула, подумав при этом о Свистуне. И решила ничего не рассказывать о нем этим сыщикам.

– А вы думаете, что тот посетитель убил Кении Гоча? – спросила она напоследок.

– А вы-то сами как думаете? – ответил Джексон.

По третьему разу Свистун прослушал записанные на автоответчик голоса Бобби Л., Бобби Д. и усталой Дианы и решил, что это профессионалки, так сказать, коллеги и приятельницы Кении по работе на панели, которым он всегда мог позвонить, как, впрочем, и они ему, чтобы в разговоре найти утешение и лекарство от бессонницы.

С третьего раза взял трубку Пуч. Отвечая на вопрос Свистуна, он сказал, что зовут его на самом деле Уильямом Манделем. Голос у него был как у мальчика. Он не колеблясь сообщил, что отлично знал Кении, но затем они расстались. Он ничего не слышал о Кении восемь, а то и девять месяцев. Свистуну показалось, что мальчик надеется на его посредничество, чтобы помириться с Кении. Когда Свистун сообщил ему о смерти Кении, Уильям повесил трубку, даже не дав ему задать следующий вопрос.

Вышел он теперь и на Джета.

Тот оказался подозрительным и недоверчивым малым. Из него Свистуну не удалось выдавить ни подлинного имени, ни домашнего адреса.

– Кении сказал, что ты его связной.

– В каком смысле связной? – удивился Джет.

– Ну, знаешь, малость того, малость этого.

– Слушай, брат, не наводи тень на плетень!

– Ну, сам понимаешь.

– Нет, не понимаю. Не понимаю и понимать не хочу. Но я понимаю, как вести себя с теми, кто ходит вокруг да около. Ты слыхивал о провокациях? Слыхивал о тайных агентах?

И сразу же после этого он бросил трубку.

Свистун невольно подумал о том, не заразился ли сугубо полицейской манерой вести допрос, да и просто беседовать с людьми, столько времени провозившись как с представителями силовых структур, так и со всякими подозрительными личностями. И чуткий человек сразу же понимает, что в разговоре имеет дело с сыщиком, пусть и с частным сыщиком.

Таков, значит, общий итог. Пригоршня телефонных номеров – все знакомые Кении на момент его смерти, да, должно быть, и все, какими он успел обзавестись за годы, проведенные в Хуливуде. И если бы речь шла об истинных друзьях, то таким их количеством не могли бы похвастаться и многие кинозвезды. Беда, однако же, заключалась в том, что в список из двадцати шести номеров наверняка входили не только друзья, но и враги.

Свистун взял две чистые карточки и составил список людей, на которых ему не удалось выйти и с трех попыток. Во всех этих случаях с ним беседовал автоответчик или никто не снимал трубку. Два (или две?) Бобби, Диана, Джейн, Майк и Килрой.

У Килроя наконец сработал автоответчик. Профессора сравнительного религиеведения гуманитарного факультета лос-анджелесского университета Джона Килроя не оказалось дома.

На вторую карточку он нанес имена тех, с кем ему имело смысл потолковать с глазу на глаз. Джордж Игрок, отец Мичем, Джет – если его удастся изловить – и усталая Диана. Интуиция плюс расположение имен в памяти аппарата – вот что помогло ему составить этот список. Черт побери, раньше или позже поговорить придется все равно со всеми. Не так-то их на самом деле много.

– Что-нибудь ценное раздобыл? – спросил Джексон.

– Перерыл всю ванную и провел три минуты в спальне. Обычная женская ерунда – и кое-что необычное.

– А что необычное?

– Настои на травах с причудливыми названиями, причем в огромном количестве. Какие-то корешки. Кристаллы, талисманы, амулеты…

– Ну, и что в этом особенного? В любой лавчонке можно накупить такой ерунды целый короб.

– Она, не забывай, медицинский работник, – возразил Лаббок. – Так к чему ей вся эта хреномун-дия?

– А может, она ведьма? – в шутку сказал Джексон.

Лаббок шутку не принял.

– И книги с крайне странными картинками и символами. Как ты думаешь, не подключить ли к Делу Эссекса?

– На мой взгляд, сам Сатана внедрил Эссекса в лос-анджелесскую полицию. Культами, видите ли, он занимается! Тоталитарными сектами! А у нас с тобой самое обыкновенное убийство.

– А с чего ты взял, что оно самое обыкновенное?

– Да ради всего святого, человека убили. Давай все по порядку.

– Ладно, Эссексу пока ничего говорить не будем, – согласился Лаббок. – Только я все равно ничего не понимаю. Она же медицинский работник.

– Ты что, совсем невежа? А откуда, по-твоему, взялись ведьмы? Они лечили людей травами и притираниями.

– А еще летали на метле. Как тебе кажется, сиделка Бакет летает на метле или нет?

– Думаю, нет.

– Ну, шило-то в жопе у нее есть, это точно.

Глава восемнадцатая

Майк Риальто всегда боялся темноты. Причем нельзя было сказать, будто он боится ночи, – но только пока кругом остается достаточное количество огней. В таком огромном городе, как Лос-Анджелес, где ночное небо залито огненным маревом, он чувствовал себя отлично. А вот оставшись в запертом помещении – даже в собственной квартире, – начинал нервничать после заката. И даже поздние телешоу не избавляли его от страха.

Когда он не занимался всегдашним сводничеством и поиском молодых дарований, способных сверкать разве что на панели, и не выслеживал сутками напролет, уличая в неверности, чьего-нибудь мужа или чью-то жену, его можно было увидеть на автобусной остановке в Сансете, в Голливуде, в Мелроузе или в Санта-Монике. Он сидел на скамье, приветствуя взмахом руки ночных бабочек и вышедших на охоту за ними гуляк и подкрепляя тем самым собственную репутацию чудака, одного из самых главных чудаков во всем Хуливуде.

Рассказывали, что Ричард Никсон в ходе своей первой предвыборной кампании проехал в лимузине с машинами сопровождения мимо одной из этих остановок, разглядел Риальто и поинтересовался, кто он такой, в ответ на что получил самые исчерпывающие объяснения.

Никсон велел водителю развернуться, подъехал к остановке, открыл окошко лимузина и спросил:

– Как поживаешь, Майк?

Риальто уставился единственным целым глазом на незнакомца с подозрительно знакомой физиономией, встал со скамьи, сошел на дорогу, приблизился к машине и сунул голову в окошко.

– Все у тебя в порядке, Майк? – спросил Никсон, которого явно позабавило замешательство случайного человека, столкнувшегося со столь важной шишкой; кандидат в президенты ожидал в ответ на свои слова бурного взрыва восторга.

– Вот что я тебе скажу, Дик, – как ни в чем не бывало возразил Риальто. – Интересно, почему это ты мне никогда не звонишь?

Никсон, рассказывают, чуть не обмочился от смеха.

Все это свидетельствует о живости ума, присущей Риальто, но ничего не говорит о его страхе перед темнотой. Прямо-таки детском страхе, но тем не менее.

Но после панического ужаса, пережитого им при встрече с Кении Гочем, племянником Эба Фор-стмена, он просто-напросто повалился бы на кушетку, даже не зажигая в спальне света, и уснул. Кроме того, его чудовищно раздражал стеклянный глаз; глазница из-за чертовой штуковины постоянно слезилась, и лицо приходилось то и дело вытирать носовым платком. Надо было вынуть глаз и дать глазнице отдохнуть. Ничто другое не помогло бы.

Поэтому он рванулся к старому «кадиллаку» и помчался домой – и пропади оно все пропадом!

Чтобы почувствовать запах крысы, вовсе не обязательно быть котом.

Канаан сидел у себя дома и смотрел "Человека, у которого была тысяча лиц" по одному из независимых местных каналов. Смотрел вполглаза.

А на самом деле он видел изуродованное тельце маленькой Сары. Видел осторожную переглядку между Боско и Свистуном, когда он подошел к столику, а они солгали ему, будто говорят о какой-то ерунде. Он не столько подслушал их разговор, сколько включилась в автоматическом режиме его интуиция опытного сыщика.

Он слышал вопли и стенания своего брата и золовки, пока Свистун рассказывал о том, как Майк Риальто сообщил ему что-то про Кении Гоча – про того парня, который надевал алые платья, носил сандалии из крокодиловой кожи и называл себя Гар-риэт Ларю.

Нет, Свистуну все равно не удалось бы ничего скрыть от него. Да он и не стал бы ничего скрывать, кроме новых сведений об убийстве маленькой племянницы самого Канаана. А в последнем случае непременно постарался бы не бередить старую рану. Значит, он, Канаан, обо всем узнал, хотя ему вроде бы ничего не сказали. И теперь ему требуется только подтверждение. Требуется получить ту же самую информацию из первоисточника.

Еще часок он позволит себе отдохнуть, а затем отправится на поиски Майка Риальто по круглосуточным кофейням и по скамьям на автобусных остановках. И выяснит, на чем поскользнулся этот поганец в крови мертвеца.

Он знал многое из того, о чем не подозревало большинство полицейских, видящих вроде бы то же самое, что и он. В мире существовала такая вещь, как Зло, и Зло жило в мире под сотней разных имен, самым распространенным из которых был Сатана, а во власти у Сатаны находились мириады дьяволов и демонов, – а тот из них, что убил его маленькую племянницу, был в этих мириадах далеко не последним по счету.

Он закашлялся, затем кашель перешел в спазмы, ему пришлось отхаркнуться себе в ладонь. Он встал и, не выключая телевизора, прошел на кухню. Снял с полки еврейскую поминальную повязку, наложил ее себе на лоб, закрепил черной резинкой. Затем повязал другую на руку – так подсказывала ему не столько вера, сколько традиция.

Прикоснулся к вискам кончиками пальцев обеих рук и принялся раскачиваться из стороны в сторону, представляя себе, будто он находится у Стены Плача в Иерусалиме.

Когда Риальто поднялся по лестнице к себе на второй этаж и, миновав площадку, оказался перед дверью в собственную квартиру, у него не хватило остроты реакции, чтобы броситься в бегство.

Из тени коридора выступили Эрни Лаббок и Марти Джексон.

– Ну-ка, поглядим, – сказал Лаббок. – Никак, одноглазый зассыха домой наведался. Но к чему тебе уборная? Ты ведь ссышься прямо из глаза.

– Подойди поближе и я вытру ссаку о твой галстук, – ответил Риальто.

– На обмен любезностями нет времени, – сказал Лаббок. – Впусти нас. Надо же наконец укрыться от ветра.

– Нет никакого ветра, – возразил Риальто.

– Сейчас уши тебе прочистим – и сразу начнется, – сказал Джексон.

Подражают комическим парочкам с телевидения, подумал Риальто. Что ж, дело привычное. Он вставил ключ в скважину.

Лаббок и Джексон, оттерев его плечами, ввалились в квартиру первыми. Походили они сейчас на двух слонов. Лаббок застыл посредине гостиной, а Джексон наскоро осмотрелся в квартире, сунув нос и в кухню, и в ванную.

– Вот, значит, как живет городское дно, – сказал он.

Риальто следил за ними. В руке у него был ключ – и он жалел о том, что это не нож и не пистолет. Как бы ему хотелось избавиться от этих ублюдков – избавиться раньше, чем они возьмутся за него как следует.

– В ногах правды нет, Майк.

Произнеся это, Джексон сел на диван и бесцеремонно развалился на нем. Лаббок тут же занял единственное кресло, оставил на выбор хозяина несколько одинаковых стульев с жесткой спинкой. Стулья окружали журнальный столик у окна. На столике стояла пишущая машинка и в беспорядке лежали перепечатанные и недопечатанные отчеты.

– Над чем-нибудь работаешь или только малолетками торгуешь? – спросил Джексон столь же непринужденно, как если бы осведомился о том, как поживает матушка собеседника.

– Сутенерства мне не пришьете, – ответил Риальто тоном официанта, объявляющего, что в меню нету омлета с трюфелями.

– Ты соврешь, недорого возьмешь, верно? Ты ведь человек хладнокровный. Поглядеть только, как расселся перед нами! Врет – и не краснеет, – сказал Джексон.

Лаббок подхватил тему:

– Нам прекрасно известно, что ты мошенник, вымогатель и сутенер.

– И все это разом, – добавил его напарник.

– Но мы не знали, что у тебя хватит наглости стать наемным убийцей.

– Ну и ну, – пробормотал Риальто с изумлением и напускной веселостью.

– Ты что, не слышишь меня? – спросил Джексон.

– Я что-то услышал про наемных убийц, но решил, что ослышался.

– Понимаю, как тебя огорчает подобное обвинение, – начал Джексон.

– Тебя, старого сводника, – добавил Лаббок.

– … поскольку ты решил, что никто тебя даже не заподозрит, – продолжил Джексон.

– Кто тебя, мудака, надоумил сменить ремесло? – поинтересовался Лаббок.

– Решил на старости лет заделаться киллером, – завершил "обвинительное заключение" Джексон.

Риальто судорожно дернулся; тошнота поднялась из глубины живота и подступила к горлу, грозя задушить его или, поднявшись еще выше, выплеснуться наружу из пустой глазницы. Он закашлялся и самым тщательным образом прочистил горло.

– Ну, вы меня и ошарашили, – сказал он. – Я следил за вашими рассуждениями, да только где мне за вами угнаться? Значит, я, по-вашему, наемный убийца? Угостите меня той травкой, которой вы накурились.

– А Кении Гоча ты знаешь? – спросил Джексон.

– Я бы так не сказал.

– А ты навестил его в хосписе сегодня утром?

– Заскочил ненадолго.

– Выходит, ты его знаешь.

– Мы с ним ни разу не обменялись и парой слов.

– Ради всего святого! Этот парень облевал тебя своей кровью! Неужели это нельзя назвать знакомством?

– Мне показалось, будто он хочет что-то сказать. Вот я к нему и наклонился.

– И что же он сказал?

– Ничего.

– А чего это тебя туда понесло, Майк? – спросил Лаббок, перехватывая инициативу допроса.

– Я пообещал родственнику Кении Гоча – его кузену, да нет, так, седьмая вода на киселе, – что навещу его. С моей стороны это было актом христианского милосердия.

– Этот парень умирал от СПИДа, – сказал Джексон.

– От саркомы, – уточнил Лаббок.

– Что ж, это его, как я понимаю, и прикончило, – сказал Риальто.

– Нет, Риальто, прикончило его не это. Его прикончили лезвием. Хирурги называют это лезвие валь-вулотомом, – объяснил Джексон. Он погрозил Риальто указательным пальцем. – Его держат двумя пальчиками, чтобы проникнуть в самые укромные местечки. И острый он, как бритва, которой подбриваются поблядушки.

– А теперь такими штуковинами вообще не пользуются, – добавил Лаббок. – Антикварные изделия. Ты собираешь антиквариат, а, Майк?

– Ради Бога, откуда мне знать про эту чертову штуковину? – Риальто понимал, что голос его стал визгливым, что в нем послышались нотки страха, да и под мышками у него уже все вспотело. -Я этой штуковиной и пользоваться-то не умею.

Джексон молниеносно вскочил с дивана. Пронесся по комнате, как вихрь, выдвигая один за другим ящики, открывая полки и хватая с них все, что подвернется под руку. Он промчался на кухню, собрал в две полные пригоршни домашние инструменты Риальто и всевозможные кухонные ножи, вернулся в гостиную и вывалил все на столик под самым носом у хозяина.

Садовые ножницы, отвертка, пассатижи, кухонные ножи, машинка для очистки яблок, штопор и еще пара-тройка предметов.

– А тебе ничего особенного уметь и не надо. Попрактиковаться с любым из этих предметов, которые найдешь в каждом доме, и хорош. А потом зайти в больничный киоск, купить лезвие, завернуть его в носовой платок, отправиться в хоспис, подняться в палату, наклониться над больным, достать лезвие и направить его вот сюда… – Он побарабанил Риальто по животу, потом по груди, где безумными ударами стучало сердце, а потом – по основанию шеи… – Или сюда. Нажать. И перерезать сонную артерию.

– В аккурат сюда…

Джексон все обстукивал и обстукивал Риальто, тот моргал, в ноздри ему набивался запах собственного пота, здоровый глаз болел, а из-под стеклянного вытекали слезы.

– Послушайте, – вяло запротестовал Риальто.

– В наручники мерзавца!

Джексон с отвращением отвернулся от него.

– Сперва предъявим обвинение, – сказал Лаббок.

– Просто не могу себе представить, зачем они это сделали, – сказал Рааб, положив «дипломат» себе на колени и щелкнув замками.

– Сделали что?

Дженни Миллхолм смахнула прядку со лба.

Сегодня она нанесла на лицо безупречный макияж, накрасила губы матовой помадой и оттенила ее яркой, «нарисовала» глаза и вообще придала себе вид, который она сама, вне всякого сомнения, считает обольстительным, подумал Рааб.

– Сфабриковали ваши снимки.

И он осторожно выложил на столик крупные, восемь на десять дюймов, фотографии.

Она подалась вперед, прижав локти к бокам и скрестив руки на животе под грудью, благодаря чему грудь поднялась выше положенного и стало видно, что лифчика на ней нет. Она внимательно всмотрелась в фотографии, никак не комментируя увиденное; дышала она теперь однако же все тяжелее и чаще; шею, грудь и щеки у нее залила краска.

– Какая гадость, – выдохнула она в конце концов, как будто выплевывая изо рта нечто и впрямь отвратительное.

– Ну вот, – невозмутимо произнес он. – Вы оказались правы. Кто-то действительно отретушировал сделанные мной снимки. И на этом не остановился.

– Приделали к моему лицу тела старых жаб.

Он с наигранным вниманием обратился к фотографиям, как будто ей сейчас открылось нечто, чего он до сих пор не заметил.

– Тела ведьм, это вы хотите сказать?

– Я в таких вещах не разбираюсь.

Он огляделся по сторонам, посмотрел на разрисованный череп, на картины с призраками, демонами и чудовищно торчащими фаллосами.

– Но вы ведь наверняка об этом читали? Ведьмы. Колдуны. И все в таком роде.

– Конечно, читала. Да и кто про это не читал? Но я никогда не изучала этого.

– Тогда, судя по вашим работам, вы обладаете потрясающим проникновением в суть данной темы.

Она отодвинула от себя фотографии, слегка нахмурилась, не понимая, что может означать этот комплимент. Двусмысленный и на редкость опасный комплимент.

– А как вам удалось раздобыть эти снимки?

– Когда мне нужно, я умею проявлять необходимую настойчивость. Я потребовал, чтобы мне выдали все материалы, имеющие хоть какое-нибудь отношение к вам. Я дал технику понять, чтобы он не нарывался на неприятности.

– Но кому придет в голову обойтись так с моими снимками? Этот человек должен знать меня, не так ли?

– Должно быть, что-то в фотографиях вызвало у него такие ассоциации. Возможно, ваши картины на заднем плане.

Он от души веселился. Так просто манипулировать человеком, который заранее убежден в том, что против него существует заговор. Достаточно слушать его внимательно и исподволь навязывать его фантазиям нужный тебе сценарий, но все же без излишней назойливости, чтобы ему не пришло в голову, что ты на самом деле втайне над ним потешаешься.

Он подумал о том, убедила ли она себя окончательно, что он является заказчиком или посредником при давнишнем похищении детей из деревни в окрестностях Чихуахуа. Рассказывая ему о похищении и о смерти сына, она взглянула на него вполне однозначно. И если теперь, опознав его, она решила с ним расправиться, то интересно, хватит ли у нее смелости привести в исполнение план, который она, несомненно, вынашивала на протяжении десяти последних лет? А еще он подумал: интересно, оказался ли ее сын одним из мальчиков, убитых и оставленных на обочине похитителями, вынужденными спасаться от индейцев, или же он попал в число немногих уцелевших – и проданных затем, чтобы все предприятие не обернулось сплошными убытками?

А еще он подумал: интересно, понимает ли она, что находится на грани безумия или, может быть, уже зашла за эту грань, потрясенная потерей сына.

– И все же я ничего не понимаю, – сказала она.

– Вот как? Я хочу сказать, у вас же такая замечательная интуиция. Вы уверены, что никогда не экспериментировали с колдовством? Понятно, не здесь, а в Мексике.

– Я абсолютно уверена в том, что даже не понимаю, о чем вы тут толкуете, – возразила она, так закатив при этом глаза, что он понял: дамочке ни в коему случае не хочется, чтобы он поверил ей на слово.

– Спиритизм, – подсказал он.

– Что?

Она даже чуть отпрянула от него. – Заговоры, проклятия. Шулерское масло, которое игроки втирают себе под мышки. Эссенция, контролирующая сознание. Свечи чанго, предназначенные для дурных дел.

Она рассмеялась. Но смех ее походил на шипение.

– Может быть, вы кого-нибудь оскорбили. Не исключено, что это связано с расписанными вами черепами. А вдруг вы нарушили какое-нибудь страшное табу? Город кишмя-кишит въехавшими сюда нелегально мексиканскими иммигрантами. Кто-нибудь мог опознать вас как ту самую женщину, которая принимала черепа из рук у его врагов. Какой-нибудь родственник мог отправиться к колдуну – и ему велели принести ваши фотографии. Техник в фотолаборатории латиноамериканского происхождения. Все сходится. Понимаете, куда я клоню?

– Куда?

– Не проверили ли вы насчет волос из гребешка и обрезков ногтей? Вы уверены, что их у вас не крадут?

– Вы меня пугаете.

– Прошу прощения. Но я просто ищу логичное объяснение.

– Насколько мне самой известно, я никогда никого не оскорбляла. Да и живу в полном одиночестве.

– Тогда, возможно, вас пытаются шантажировать. Возможно, они узнали о том, что вы богатая женщина.

При упоминании о деньгах ее глаза сузились, а губы задрожали.

Рааб давным-давно понял, что упоминание о деньгах применительно к богачам, достанься им эти деньги по наследству, будь они заработаны честно или нечестно, моментально взламывает самую продуманную линию обороны.

– А насчет богатства, это что, секрет? – с самым невинным видом осведомился он.

– Я этого не рекламирую.

– Нет ничего проще, чем выяснить это, обратившись к финансовой истории того или иного человека.

– И вы в моем случае так и поступили?

– Нет. Но если бы мы с вами решили стать партнерами в каком-нибудь деле, требующем серьезных обоюдных инвестиций, я наверняка проверил бы вашу историю, а вы наверняка проверили бы мою.

– Но у меня нет никаких партнеров.

– Ну, конечно, нет. Я просто говорю, что лично я мог бы заинтересоваться чужим финансовым положением по такой причине. А у кого-нибудь другого может и причина найтись другая.

Она смахнула прядь волос.

– Ненавижу эти картины.

Она взмахнула рукой так, словно вдруг вознамерилась сорвать их со стен и вышвырнуть.

– Я вас не упрекаю. Не сомневаюсь в том, что ваше тело не имеет ничего общего с тем, как оно представлено на фотографиях. Не сомневаюсь…

– Ничего общего!

– … что у вас красивое, сильное, здоровое тело.

– Ну, насчет красоты я не уверена.

– Вам надо быть уверенной. Вы же художница.

– Допустим.

– Я тоже художник, и я в этом не сомневаюсь. Изгиб ваших рук, изящество пальцев, округлость груди…

Она смахнула прядку волос со лба, рассерженная происшедшим и взволнованная происходящим.

– Надеюсь, я вас ничем не обидел, – сказал Рааб. – Я просто подумал, что, если уж имеет смысл потолковать о человеческом теле, то кому же, как не художникам, этим заняться?

Он был гладок как стекло, сладок как мед, его слова раскатывались по комнате драгоценными камешками, он ее, вне всякого сомнения, соблазнял.

– Ну, не знаю, – сказала она.

– Каковы, по-вашему, три самые интересные и самые важные темы для разговора?