Текст книги "Расчудесный Хуливуд"

Автор книги: Роберт Кемпбелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Глава двадцать пятая

За шесть часов он доехал до Джонсон-сити, и еще полчаса заняла поездка в аэропорт.

Всю дорогу Свистун продремал и проснулся, лишь когда они подрулили к самому залу вылета.

– Может, вам в мотель? – спросил Хок, увидев, что Свистун сидит не шевелясь и только озирается, как обычно поступают люди, когда им случается проснуться в неожиданном для себя месте.

– А где мы?

– В аэропорту. Но, может, вам лучше в мотель?

– Я что-то совершенно обалдел.

– Ну, я у вас спрашивал об этом два раза. Сначала на заправке и во второй раз – когда я остановился попить кофе.

– Но я ничего не слышал.

– Да, я понял. Ладно, проехали. Так что же, в мотель?

– А сколько времени займет перелет в Атланту?

– Дайте прикинуть. Три часа, может, и все четыре. Расписание все время меняется.

Хок развернулся на подъездной дорожке и подъехал к самому залу вылета.

– Пойдите помойтесь. А я вас подожду.

Свистун вышел из машины, немного поразмыслил, а затем побарабанил по стеклу со стороны пассажирского сиденья.

Хок, перегнувшись, открыл окошко.

– А с чего ты взял, что я не смоюсь, так и не расплатившись с тобой?

– У меня ваш багаж.

– Этот чемодан со всем своим содержимым стоит сущие гроши. Пройду сквозь заднюю дверь, возьму другое такси, да и поеду куда угодно.

– Видите там полицейского? – спросил Хок.

Повернувшись в указанном направлении, Свистун обнаружил, что дежурный полицейский смотрит в их сторону. Хок помахал ему рукой, и тот отсалютовал в ответ.

– Я уже предупредил Кулиджа, чтобы он присмотрел за вами.

Свистун ухмыльнулся.

– Шутишь?

Хок ухмыльнулся в ответ.

– Все равно не узнаете, пока не соберетесь от меня смыться.

Свистун покачал головой, обрадовавшись тому, что Хок такой башковитый парень, и отправился по малой нужде.

Вернувшись к машине, он сказал:

– В мотель заезжать не будем. Поспать мне там все равно не удастся. Ну, что там у тебя за дурные новости?

Хок передал ему клочок бумаги, на котором заранее вывел общую сумму. – Это по-честному?

Свистун порылся в бумажнике.

– По-честному. Но у меня нет таких денег. Чек примешь?

– На часть суммы. Но не на всю. Свистун отдал ему всю свою наличность.

– Только одолжи мне, пожалуйста, двадцатку, чтобы я смог доехать на автобусе из голливудского аэропорта в Голливуд.

Хок отдал ему двадцатку. Свистун выписал ему чек на двадцать долларов.

– Надеюсь, он не подписан именем Гэри Купера, – сказал таксист.

Свистун отдал чек, и Хок пристально вчитался в него.

– Это ваше настоящее имя?

– Настоящее.

Свистун забрал вещи с заднего сиденья, затем через открытое окошко попрощался с Хоком за руку.

– Хорошо с тобой работалось, Хок. Может быть, я сюда еще приеду. И тогда мы с тобой поохотимся или порыбачим.

– А вы когда-нибудь охотились? Или рыбачили?

– Нет. По-моему, нет.

– Тогда не давайте обещаний, которых вы не сдержите, и не тешьте себя мечтами, которые все равно останутся тщетными.

Свистун ухмыльнулся, покачал головой, пошел прочь, помахал рукою, не оборачиваясь, и подумал о том, что доморощенных философов вроде Боско можно встретить практически повсюду.

В здании аэропорта он поставил чемодан на пол, а сам уселся в пластиковое кресло. Попытался закрыть глаза, но, как выяснилось, он уже выспался. Взял местную газету и принялся читать о строительных работах и о расценках на сельскохозяйственную продукцию.

В аэропорту было совсем мало народу. Однако по мере того, как утро вступало в свои права, люди все прибывали и прибывали.

В зал вошли мужчина и женщина с пятью детьми. На мужчине был комбинезон, куртку он держал переброшенной через руку. Женщина, худощавая и стройная, пожалуй, лет на десять моложе его; кожа у нее на щеках и на руках казалась тугой и гладкой, как яблоко. Неплохая фигура, если допустить, что этих детишек произвела на свет именно она. Но она уже чуть сутулилась и мышцы живота были слабыми, а это означало, что пройдет еще совсем немного времени – и она непременно превратится в старую клячу.

Мальчик и девочка были постарше остальных детей – на вид им было лет по двенадцать-тринадцать, тогда как трое других – сплошь девочки – казались погодками четырех, пяти и шести лет. Шестилетний перерыв между старшей двойкой и младшей тройкой.

Они сели в ряд кресел прямо напротив Свистуна. Первые несколько мгновений все пятеро детей сидели тихо, как мыши, под охраной отца с одной стороны и матери с другой. Родители казались овчарками, стерегущими стадо. Дети мрачно и без особого интереса глазели на Свистуна.

Теперь Свистун видел, что женщина является матерью всех пятерых. У всех был ее несколько заостренный носик, ее бледно-голубые глаза. Двое старших были темноволосы, а младшая троица белокура. Теперь, когда все семейство уселось прямо перед Свистуном, ему стало ясно, что старшие дети от первого брака, а младшие – от нынешнего.

Дополнительным подтверждением этому могло послужить и то, в каком порядке они все расселись. Младшие – жались к папочке. Одна из малышек отчаянно теребила его за рукав. Другая – самая маленькая – какое-то время спустя забралась к нему на колени и принялась нашептывать ему что-то на ухо. Он был воплощенные любовь и терпение.

Двое старших уселись рядом с матерью. Девочка скромно огладила юбку на коленях. Мальчик сидел нахохлившись, как и положено тинейджеру.

Отец в конце концов уступил просьбам младшенькой и полез в карман. Достал два доллара и вручил их старшей девочке.

– Купи детям коки, Филлис, и себе тоже, если хочешь.

– Она по пятьдесят центов бутылка.

– У Билли собственные карманные деньги. Мать явно расстроилась и даже что-то такое пробормотала, но Билли не произнес ни слова. Лишь смерил отчима презрительным взглядом.

Филлис взяла на руки самую младшую, наклонилась к другой и забормотала:

– Ширли, пойдешь рядом со мной, поняла? Я не собираюсь гоняться за тобой по всему залу.

Она явно решила поиграть в дочки-матери.

Мать меж тем полезла в кошелек, и ее муж напрягся. Мальчик затаил дыхание. Какое-то время казалось, будто она даст сыну деньги на коку, в которых отказал ему отчим. Какое-то время казалось, будто она раз и навсегда порвет с мужчиной, который женился на ней, невзирая на то, что у нее уже было двое детей, да так и не сумел наладить нормальные взаимоотношения с пасынком.

Но она, передумав, убрала кошелек. Мальчик горько усмехнулся, встал и отправился к стеклянной стене, из-за которой ему стали видны самолеты на взлетно-посадочной полосе. Женщина тоже поднялась с места и отправилась в туалет.

Мужчина встретился взглядом со Свистуном и решил не отводить глаз. Свистуну было ясно, что вся эта ситуация смущает и огорчает многодетного отца. Но как прикажешь воспитывать мальчика, который не доводится тебе родным сыном?

– Сын моей жены от первого брака, – сказал мужчина, словно Свистун обратился к нему с вопросом. – Осиротел, когда еще был совсем маленьким. Нелегко ему пришлось.

Нелегко пришлось и мне, пока я не примирился с его существованием.

Этого мужчина не сказал, но было ясно, что он имеет в виду именно это.

Свистун подумал о мальчике, которого он пытался разыскать. Интересно, как все сложится, если они с Фэй возобновят отношения и начнут все сначала, а с ними при этом окажется мальчик и его надо будет растить и воспитывать, хотя он и не будет Свистуну родным сыном.

– Дети в таком возрасте бывают очень трудными, – сказал Свистун.

Мужчина кивнул, словно они с незнакомцем только что уладили какое-то недоразумение.

Глава двадцать шестая

Вечеринка по случаю окончания съемок представляет собой голливудский ритуал.

При запуске каждой картины собирается целая орава самого разношерстного люда: одни хорошо знакомы между собой, другим доводилось поучаствовать в совместных съемках разок-другой, третьи знать друг друга не знают… И все они сходятся воедино на тридцать, на шестьдесят, а то и (по обстоятельствам) на девяносто дней, вынужденные работать в экстремальных условиях по десять, по двенадцать, по четырнадцать часов ежесуточно. Они превращаются в большую семью, вынужденно живущую в одной тесной каморке, у них не остается друг от друга никаких секретов.

Поначалу все это обставлялось весьма церемонно. В местном ресторане устраивались званые ужины, звезды экрана вручали подарки и сувениры техническому персоналу; технический персонал устраивал складчину, чтобы подарить звездам и режиссеру что-нибудь ценное. Одним словом, все изображали из себя одно счастливое семейство.

Потом дело пошло попроще, особенно – применительно к фильмам категории «б». Банкет устраивали прямо на съемочной площадке, любые более или менее гладкие поверхности застилали бумажными скатертями, буфет с горячими закусками заказывали из ресторана, а такелажники то и дело отправлялись в ближайший магазин за очередными порциями спиртного.

Как на детской вечеринке, когда мальчики держатся одной группой, а девочки – другой, пока эти группы не перемешают насильно, технический персонал толпился одной компанией, отпуская грязные шуточки и высказывая нелицеприятные мнения о качестве игры и о самом процессе съемок. "Младшие партнеры" ясно давали понять друг другу, что справились бы с делом ничуть не хуже «старших». За исключением, понятно, парикмахеров и гримеров, которые предпочитали лизать задницу звездам, потому что от благоволения последних зависела их собственная карьера. И за исключением художников по костюмам и представителей родственных профессий, которые вообще не относили себя к техническому персоналу, не сомневаясь в том, что являются истинными художниками. Режиссер переходил от одной группы к другой, строя из себя одинаково ласкового и подчеркнуто справедливого отца.

Из всей этой благостной картины решительным образом выпадал разве что продюсер. Каждый из участников съемок не сомневался в том, что продюсер его тем или иным способом употребил, шла ли при этом речь о скверном питании или о плохом размещении в гостинице, о недоплате или о незаконных вычетах из гонорара. Поскольку Хобби был одновременно и режиссером, и продюсером собственных картин, ему удавалось избежать тяготеющего над продюсерской братией проклятия. Ни актеры, ни технический персонал не смели подкалывать человека, который только что перестал быть для них родным отцом на съемочной площадке, а вместе с тем, скорее всего, и остался им должен жалованье за последнюю съемочную неделю.

В наши дни вечеринки по случаю окончания съемок, хотя и проходят по-прежнему на съемочной площадке, вернули себе часть былой роскоши и великолепия. Изысканные напитки и яства, специально приглашенные на вечер официантки в супермини, строго одетые бармены за импровизированной стойкой.

Кое-кому из наиболее привилегированных участников съемочной группы разрешается приглашать на такую вечеринку личных гостей. Впрочем, появилась и еще одна новинка: отныне и актеры, и технический персонал являются на банкет в шелковых куртках с вышитым на них названием фильма или телесериала. Это теперь фирменный знак – фирменный знак успеха и уважения. И в то же самое время – хорошо продуманная рекламная акция.

И вот собираются человек сорок, они толпятся стоя, рассаживаются по высоким стульям или стоят, привалившись к какой-нибудь детали макета, – и все в черных шелковых куртках, на которых вышиты слова "Ведьмы, у которых течка" (а ведь именно так называется только что законченный фильм Пола Хобби). И еще человек сорок в своей профессиональной одежде – или же в одежде, позволяющей угадать их профессию. И наконец, еще сорок, шикарно разодевшихся по такому случаю. И все трутся локтями, трутся задами, все стараются встать или усесться повыигрышней, чтобы – не исключено – прямо здесь получить новое обещание, новое предложение, новую роль.

Хобби стоит у одного из импровизированных баров с бокалом в руке и вполуха слушает вздор, который несут ему его агент и адвокат, Конски и Джибна, а сам глядит поверх их голов и удивляется, куда запропастилась Шарон. Она пообещала ему приехать, пусть только на полчаса. Неужели точно так же будет обстоять дело и после того, как они поженятся? Каждый засранец будет для нее важнее, чем нуждающийся в ее присутствии муж? Особенно – по окончании изнурительных и чрезвычайно нервных съемок.

Если уж монсиньор Мойнихен сумел выкроить часок, чтобы продемонстрировать свое благорасположение, если уж Поросенок Дули смог на это время отвлечься от охоты на очередную жертву, если уж эта проблядь Ева Шойрен – поганейшая баба, конечно, но зато как изумительно работает у нее голова – оставила все дела, чтобы поднять бокал и поздравить старого друга, то какого хера Шарон и пальцем не шевельнула?

И поскольку Хобби не слушал того, что ему говорили, и беспрестанно оглядывался по сторонам, он и оказался первым, кто заметил появление на вечеринке Дюйма Янгера. Впрочем, оказаться в этом плане первым было сравнительно нетрудно, потому что изо всех собравшихся узнать Янгера, кроме самого Хобби, могли только Боливия и Ева Шойрен.

Он нашел взглядом Боливию и показал ему глазами на выход. Боливия посмотрел в указанном направлении и тоже увидел Янгера. И тут же решительно покачала головой и устремился прочь, давая тем самым понять режиссеру, что не желает впутываться в это дело.

– Ну, и пошел на хуй, – вполголоса пробормотал Хобби.

Конски и Джибна слишком увлеклись собственными разглагольствованиями, чтобы обратить внимание на что бы то ни было.

Откуда ни возьмись, появилась Ева. Она словно бы материализовалась из сигаретного дыма и оказалась рядом с режиссером.

Конски и Джибна невольно отпрянули.

– Надеюсь, никто не испортит нам праздника, – шепнула она на ухо Хобби.

– Какого хера ему надо? Какого хера он сюда приволокся? – пробормотал тот.

– Лучше подойти и спросить.

Хобби, выбросив вперед руку и широко улыбнувшись, двинулся вперед.

Ева сумела опередить его. Она чмокнула Янгера в щеку.

Он заморгал, как будто это проявление дружеских чувств застигло его врасплох.

– Ну, и как же ты об этом узнал? – радостно воскликнул Хобби. – Как ты допер, что я устраиваю сегодня банкет по случаю окончания картины?

– Порасспросил кое-кого, – ответил Янгер. -По части сплетен этот городишко все равно что Рысца Собачья.

– Рысца Собачья. Какая прелесть!

Хобби произнес это так, словно Янгер был провинциальным комиком, отрабатывающим заранее оплаченный выход на публику.

– Я пришел поблагодарить тебя за заботу о моих жене и сыне, – сказал Янгер.

– Да, я пытался помочь им. Тебе известно, что я пытался. Но она как сквозь землю провалилась.

– И от меня тоже.

– Горько слышать это, старина. Действительно горько.

Хобби все еще держал руку Янгера в своей – жест был содран им у президента Линдона Джонсона в ходе предвыборной поездки. Благорасположение струилось у него из кончиков пальцев.

– Вы, мистер Хобби, единственный, кто проявил ко мне хоть какое-нибудь участие.

Хобби обнял его за плечи, бросив при этом на Еву взгляд, означающий: я был прав, а ты ошибалась. Этот мудак ни хрена не помнит. Безмозглый горец, припершийся сюда поблагодарить благодетеля.

Ева с другого боку обняла Янгера за талию. И так они повели его к столу с напитками и закусками.

– Ладно, не хочу слушать никаких «спасибо», – с улыбкой, призванной продемонстрировать собственную щедрость и беззаботность, сказал Хобби.

– Нет, мне хочется сказать «спасибо». В тюрьме у меня хватило времени обо всем подумать.

Хобби несколько поднапрягся. Действительно ли в словах Янгера прозвучала нотка сарказма – или это ему только почудилось? Легкий намек на то, что все это подобострастие – не более чем игра?

Он огляделся по сторонам в поисках Боливии. Ему хотелось подсказать старому другу взглядом, что тот не имеет права покидать его. Если уж им не удастся открутиться от того, что произошло пятнадцать лет назад, то и Боливии сухим из воды не выйти. Он ведь виноват в случившемся ничуть не меньше, чем они. И был тогда столь же одурманен, яростен и безумен, как Ева и сам Хобби. Он ведь прижимал несчастную жертву к плоской каменной плите, на которой вершилось жертвоприношение, и разок-другой даже пырнул ее собственным ножом.

– Поглядите-ка, с кем милуется и обнимается наш Пол, – обратившись к монсиньору Мойнихену, сказал Джибна.

– А кто это?

– Это Убийца из Лягушачьего пруда. Его только что досрочно освободили после пятнадцатилетнего заключения.

Хобби увидел, что люди, которых он только что оставил у стойки, наблюдают сейчас за ним и за Янгером. Их губы шевелились, они уже строили какие-то догадки и предположения.

Он увидел, как заморгал Поросенок Дули.

– Пошли выпьем чего-нибудь, – затеребил Хобби Янгера.

И все же в самой походке выпущенного на свободу арестанта ему почудилась ничем не объяснимая важность.

– Давненько я не пропускал стаканчика виски, – сказал Янгер.

– Тогда нальем тебе сразу тройной.

– Мне бы какая-нибудь работа не помешала, – как бы для затравки сказал Янгер.

Прозвучало это вполне невинно, но Хобби расслышал в этих словах довольно зловещую угрозу.

– Поговорим и об этом.

– И не такая дурацкая работа в одном из твоих домов, какую ты давал мне раньше!

Янгер произнес это несколько повышенным голосом. Он с трудом сдерживался. Стоило бы Хобби отказаться, и он вцепился бы режиссеру в глотку.

– Я ж тебе сказал, мы об этом поговорим.

– И не такую работу, которую я делал для тебя, когда потерял свой нож.

Вот оно как. Это уже угроза. Янгер зашел со старшего козыря. Р1 теперь Хобби не мог делать вид, будто ничего не понимает.

– Что еще за нож?

– Знаешь, я тогда так напился, что потерял кучу вещей, и так и не знаю, куда они все подевались. Но у меня было время подумать и вспомнить. Пятнадцать лет. Всего я, конечно, вспомнить не смог, а вот про нож для резки линолеума вспомнил…

Глава двадцать седьмая

Это был маленький невзрачный домик в длинном ряду маленьких невзрачных домиков.

Большинство людей, проживающих в этом районе, были бы не в состоянии купить себе дом, если бы уже не владели им. Они платили низкий процент за дома, купленные ими лет двадцать назад по цене от пятнадцати до тридцати тысяч долларов. Сейчас эти дома стоили на бумаге от ста пятидесяти до ста семидесяти пяти тысяч, а их владельцы кое-как сводили концы с концами.

На передней двери имелся гигантский – размером с суповую тарелку – забранный решеткой глазок. Когда эти дома только строились, подобные глазки были всего лишь архитектурной деталью, а вовсе не средством обезопасить себя от грабителей.

Свистун позвонил в колокольчик и застыл на месте. Он услышал шум шагов – сперва по ковру, потом по паркету, потом вновь по ковру. Глазок открылся. Лицо женщины, появившееся в нем, было похоже на монашеское – призрачно спокойное и внутренне собранное.

– Слушаю вас.

– Миссис Шарлотта Дживерн?

– Мисс.

– Моя фамилия Уистлер.

– Слушаю вас.

– С вами живет мальчик?

Ее лицо побелело. И без того белое, оно побелело еще сильнее.

Теперь он узнал ее и понял, почему ее лицо на фотографии у Кэт Тренчер показалось ему таким знакомым.

Пятнадцать лет назад она сидела на свидетельской скамье, руками в перчатках теребя сумочку, лежащую у нее на коленях; женщина неприметной наружности с мышино-каштановыми волосами, слегка кудрявившимися на висках. Поверх только что сделанного перманента она носила небольшую шляпку с еще меньшей – и не понятно, что скрывавшей, – вуалеткой. Выглядела она путешественницей во времени, прибывшей в зал суда откуда-то из середины тридцатых. Словно внезапный порыв ветра сдул эту деревенскую женщину с места и принес в большой город.

Ресницы у нее были короткими и бесцветными, брови, исходно тяжелые, были выщипаны и не оттеняли ее светлых глаз. Выглядела она грустно и загадочнно, слегка смахивая на щенка спаниеля.

К тому времени, как она присягнула говорить правду и только правду и назвала свое имя – Шарлотта Дживерн, – большинство присутствующих в зале суда уже успели забыть ее фигуру и походку.

Перед глазами у всех было только цветастое, уже не модное платье.

Она проходила по делу свидетельницей – четвертой из целой серии женщин, призванных продемонстрировать абсолютную власть, которой Дэниэль Янгер обладал над женщинами любого возраста и общественного положения.

И вот она стоит перед ним, и ее лицо ровным счетом ничего не выражает.

– Нет здесь никакого мальчика.

– Вы говорите о Джоне Янгере из Рысцы Собачьей, штат Кентукки. И вы утверждаете, что он здесь не живет?

Если бы она не была природно бледна, то сейчас можно было бы сказать, что она покраснела.

– Можно мне войти? – спросил Свистун.

– Не понимаю, зачем вам это. Он повертел головой.

– У вас любопытные соседи?

Она отперла дверь и отступила на шаг, давая ему пройти в маленький холл, дверь из которого, как он предположил, вела на кухню.

– Сюда, – пригласила она его в маленькую гостиную. – Прошу вас.

Она жестом предложила ему сесть в потертое кресло с подлокотниками. Ее движения были сугубо механическими: как будто дурная актриса исполняет роль домашней прислуги.

Подождав, пока Свистун не усядется, она и сама села в точно такое же кресло.

Сейчас ему вспомнились фрагменты ее показаний, вопросы адвоката и прокурора и ее ответы на них. Вспомнились не четко, не слово в слово, но все же – все самое главное.

Слушая тогда ее рассказ о том, как Янгер соблазнил и обманул ее, как уговорил продать дом, оставить службу и уехать с ним из Нового Орлеана в Калифорнию, причем даже не пообещав ей ни жениться, ни соединить с нею судьбу на более или менее продолжительный срок, – слушая все это, Свистун поневоле удивлялся, почему Янгер со всеми своими специфическими способностями не женился на деньгах, не создал сеть работающих на него проституток или хотя бы не получил какого-нибудь образования с тем, чтобы превратиться в одного из подлинных плейбоев западного мира. Но задаваться таким вопросом, внушил он себе, – все равно что любопытствовать, почему красивые девушки становятся проститутками, тогда как и теоретически, и практически известно, что красоту можно продать куда выгодней и почетней.

Он подумал так же, что талант Янгера похож на его собственный, – только к Янгеру женщин тянет с непреодолимой силой, тогда как к Свистуну их тянет лишь пооткровенничать. Так или иначе, если уж есть у тебя природный дар, ты не больно-то задумываешься над выгодными возможностями его использования. Иначе дар ослабнет или вовсе исчезнет: стоит грациозному танцовщику задуматься над тем, как бы не повредить ноги, и он утратит талант к танцу.

Когда Шарлотта Дживерн с плотно поджатыми губами поклялась на Библии, то она сделала это с такой неистовостью, что всем в зале стало ясно: она воспитана в страхе Божьем или же уверовала совсем недавно.

На вопросы она отвечала с заметным акцентом уроженки Юга. Однако без обычной южной певучести – сухо и ровно, разве что с некими истерическими обертонами в верхнем регистре, как будто была готова вот-вот расплакаться от страха или от гнева. В ее манерах проскальзывала трогательная безыскусность.

Стороны толковали о ценах, тратах и тому подобное. У нее спросили, имелась ли у нее собственная квартира в Новом Орлеане, и она ответила: нет, это был дом. Она продала его, потому что так захотелось Янгеру. И отдала ему все деньги, чтобы им было на что жить в Калифорнии. А когда у нее спросили, почему же она так безропотно на все это пошла, Шарлотта сказала:

– Потому что Дюйм Янгер как Сатана, женщине перед ним устоять невозможно.

Она сидела сейчас в гостиной точно так же, как пятнадцать лет назад сидела в зале суда, и платье на ней было точно такое же.

Свистун понимал, что платье не может оказаться тем же самым, и тем не менее сходство было разительным.

Во всем ее теле чувствовалась какая-то напряженность, как будто она постоянно подавляла себя, чтобы не создавать сексуальной провокации.

– Мне вспомнился тот давнишний суд, – сказал Свистун.

– А вы там были?

– Да.

– Тогда вам известно, какие я дала показания. Но знали бы вы, как я раскаиваюсь в том, что оговорила этого человека!

– Оговорили?

– Дюйм никуда не уходил с этой девицей в роковую ночь.

– С какой девицей?

– С той, что, голая до пояса, работала за стойкой.

– А откуда вам это известно?

– Потому что я тою ночью его искала.

– Вы виделись с ним и после того, как он женился?

– Ну, конечно.

Она произнесла это неохотно, причем слегка вздернула подбородок.

– Его жена была беременна.

– Поэтому-то он ко мне и вернулся. Она не могла… – Смешавшись, она резко отвернулась. – Полагаю, вас это не касается.

– Уж не хотите ли вы сказать, что вы приехали в колонию Малибу, пришли к «Бадди» и…

– Он должен был приехать ко мне тем вечером, а поскольку не приехал, то я сама отправилась на поиски. Это правда.

– А откуда вы знали, где искать?

– Потому что не так уж много было мест, где ему нравилось бывать, а тогда он как раз должен был сделать что-то для одного кинорежиссера.

– Ну, и как же вы поступили?

Увидела, как он выходит из салуна, забрала его и повезла домой.

– К вам домой?

– Нет, к нему домой.

– А почему вы это сделали?

– Он был настолько пьян, что даже не понимал, кто я такая. Мне было противно. Нельзя же все терпеть.

– И что еще? – В каком смысле?

– Наверняка должно быть что-то еще. Иначе с какой бы стати вы дали против него показания на суде? Почему вы позволили упечь его на пятнадцать лет, когда от вас требовалось только одно: показать, что во время убийства официантки он был с вами?

На мгновение она вроде бы испугалась, словно ожидая, что Свистун сейчас покарает ее за тогдашнее лжесвидетельство. Потом искоса посмотрела на него.

– Да и кто бы мне поверил? Вы ведь знаете, что они из меня сделали!

Она переменила позу, закинула ногу на ногу. Ее поведение и даже внешность, казалось, претерпели внезапную перемену: словно она была акробаткой или фокусницей, умеющей, едва пошевелив губами, изменить размер собственной груди или форму бедер. Сместившись в кресле всего на дюйм, она как будто изловчилась показать себя ему голой, хотя ее платье по-прежнему оставалось лишь несколько выше коленей.

– И, кроме того, на нем же были и два других убийства. И те были по-настоящему чудовищны!

– Но если бы защите удалось поставить под сомнение одно из убийств, тем самым были бы поставлены под сомнение и оба другие.

Сказанное им явно не понравилось Шарлотте. Это только усугубляло ее чувство вины.

– А кто вы, собственно говоря, такой? – спросила она.

– Я друг бывшей жены Дюйма Янгера. Мне безразлично, виновен был Янгер или не виновен. Я разыскиваю мальчика.

– Хотите что-нибудь выпить? – спросила она. -Впрочем, у меня нет ничего крепкого. Только пиво.

– Я бы, если вы не против, выпил кофе.

– Сейчас сварю.

Она поднялась с места и вышла из комнаты.

На кофейном столике лежал большой альбом с фотографиями. Свистун взял его и принялся перелистывать.

Его внимание привлек цветной снимок восемь на десять дюймов: женщина с платиновыми волосами, ярко накрашенным ртом, длинными черными ресницами, густым театральным гримом и с мушкой на губе.

Он не сразу сообразил, что это Шарлотта Дживерн. Потом вспомнил, чем именно она зарабатывала себе на жизнь в Новом Орлеане и в других местах; эти обстоятельства получили огласку на суде. Ее на сей счет весьма бесцеремонно допрашивали.

На следующем крупноформатном снимке Шарлотта была запечатлена во весь рост: голое тело в каких-то крошечных серебристых перышках. Были и другие снимки, на которых ее наряд оказывался еще более призрачным. А на одной фотографии она была полностью обнажена, если не считать пары туфель на каблуке-шпильке.

Имелись здесь и несколько рекламных листовок, призывающих не пропустить выступление Беб Ребобзы в бурлеск-клубе на Бассейной.

Услышав дробь ее каблучков по паркету, он поспешил закрыть альбом.

Она внесла поднос с уже наполненными кофейными чашками, с кувшинчиком молока и с полудюжиной пакетов сахарина.

– Может, вам нравится послаще, но настоящего сахара у меня нет.

Она села, надорвала один пакет, высыпала его содержимое себе в чашку, добавила молока, перемешала серебряной ложечкой, отложила ее в сторону и поднесла чашку к губам.

– Вам известно, где сейчас сын Янгера? – спросил Свистун.

– Понятия не имею, – резко ответила она.

– Ваша сестра рассказывает, что она приехала в Рысцу Собачью и забрала мальчика у старика Янгера, а потом ее муж, Босли, повез вас и мальчика в Калифорнию.

– Это правда.

– Босли домой так и не вернулся.

– Да уж, к моей сестрице. Так вы ее видели?

– Значит, Босли отвез вас и мальчика в Калифорнию, а домой не вернулся.

– Я его не съела.

– Кого?

– Босли.

– А что насчет мальчика?

– Его тоже. – Вид у нее вновь стал испуганный. -Он убежал от меня.

Свистун придвинулся к ней вплотную, посмотрел с максимальным сочувствием, какое ему удалось изобразить на лице.

– А зачем вы вообще в это впутались?

– Он меня по-прежнему волновал. Янгер и все, что с ним связано. Жена его с ребенком возиться не захотела. Спихнула его на этого страшного старика. Я решила забрать мальчишку и позаботиться о нем до тех пор, пока Дюйма не выпустят.

– Чтобы таким образом привязать к себе Дюйма?

Она кивнула, на глазах у нее заблестели слезы. Раз или два покачала головой, потом взглянула на фотоальбом и ухватилась за него только ради того, чтобы сменить тему.

– Как вам мои фотографии?

– Извините. Они лежали здесь. Я и понятия не имел, что это что-то интимное.

– Никаких извинений! Я держу их, чтобы время от времени вспоминать о том, какою я когда-то была.

– В это время с вами и познакомился Янгер?

– В стриптиз-шоу? Да. Это было именно то, что ему требовалось. Он и понятия не имел, что я на самом деле другая.

Она выронила чашку, а та, соскользнув с блюдца, упала ей на колени; кофе, пролившись, залил подол. Кувшинчик она тоже выронила – и тот стукнулся о ее колено, а потом упал на ковер.

– Он превратил меня в потаскуху, – сказала она, аффектируя, утрируя и как бы выплевывая последнее слово.

Она отвернулась от него, развернувшись всем телом, словно ей хотелось убежать.

– Он околдовал меня.

– Тогда чего ради вы не порвали с ним отношения?

– Все мы уповаем на Господа. Я собиралась отдать ему его сына после того, как его выпустят из тюрьмы, понимаете? Я хотела показать ему, что он прощен и что нам всем дарован во Христе второй шанс. Мы бы вместе с ним умылись в крови жертвенного агнца.

Она воздела обе руки, широко растопырила пальцы.

– Я утопала в скверне, но меня вынесло на берег. Я была осуждена на адские муки, а теперь я спасена. Я была мертвой, а теперь я заново родилась на свет. И больше не грешу. И больше не грешу.

Свистун отставил чашку и встал из кресла.

– Я была дряхлой смоквой, только и ждущей того, чтобы ее свалили, – запричитала женщина. -Я была старухой и не ждала ничего, кроме смерти. А теперь я новорожденное дитя, только что явленное миру. И я больше не грешу. И я больше не грешу.