Текст книги "Мы долгое эхо друг друга (сборник)"

Автор книги: Роберт Рождественский

Ностальгия

 
Ностальгия бывает по дому.
По Уралу, по Братску, по Дону.
По пустыням и скалам белесым,
невозможно прозрачным березам.
По степям, где метели тугие…
 
 
У меня
по тебе ностальгия.
По твоим просыпаньям тяжелым.
По глазам и плечам обнаженным.
По мгновеньям, когда ты со мною.
По ночному бессонному зною.
По слезам и словам невесомым.
По улыбкам
и даже по ссорам!
По губам, суховатым с морозца…
 
 
Я, решив с ностальгией бороться,
уезжаю.
Штурмую платформы.
Но зачем-то ору в телефоны!
Умоляю тебя:
          – Помоги мне!
Задыхаюсь от ностальгии!..
Ты молчишь.
Ты спасать меня медлишь…
Если вылечусь —
тут же заметишь.
 

«Как детство, ночь обнажена…»

 
Как детство, ночь обнажена.
Земля становится просторнее…
Моя щека обожжена
пронзительным:
          «Скажи мне что-нибудь!..»
 
 
«Скажи мне что-нибудь!..
          Скажи!
Скорей!
Пусть будут волны – до неба.
Заполони. Опустоши.
И все-таки скажи мне что-нибудь!..
 
 
Плати за то, что целовал,
словами – вечными, как прошлое…
Зачем учился ты словам?
Скажи мне что-нибудь хорошее…
 
 
За то, что ты не опроверг
все мужество мое нарочное,
за бабий век, недлинный век —
скажи мне что-нибудь хорошее…»
 
 
Святая и неосторожная,
чего ты просишь? Правды? Лжи?..
Но шепчет женщина: «Скажи!
Скажи мне что-нибудь хорошее…»
 

Радар сердца

 
У сердца
          есть радар.
Когда-то,
в ту весну
тебя я угадал.
Из тысячи.
Одну.
У сердца
          есть радар.
Поверил я в него…
Тебя я увидал
задолго до того,
как повстречались мы.
Задолго до теперь.
До длинной
          кутерьмы
находок и потерь…
Прожгло остаток сна,
почудилось:
«Гляди!
Ты видишь? —
          Вот она…»
И екнуло в груди.
Радар обозначал
твой смех.
Движенья рук.
И странную печаль.
И вкрадчивых подруг,
Я знал твоих гостей.
Застолья до утра.
Твой дом.
Твою постель.
Дрожь
твоего бедра.
Я знал,
          чем ты живешь.
Что ешь.
Куда идешь.
Я знал,
          чьи письма рвешь.
И от кого их ждешь.
Я знал,
          в чем ты права.
О чем мечтаешь ты.
Знал все твои слова.
И платья.
И цветы.
И абажур в окне.
И скверик на пути,
где предстояло мне
«люблю» —
произнести…
Все знал я до того,
как встретился с тобой…
Но до сих пор —
слепой!
Не знаю
          ничего.
 

Сердце в руках

 
Я видел, как по Праге,
с прохожими
          встречаясь,
нейлоновое платье
на плечиках качалось.
Качалось —
          незатейливое,
цвета румянца.
Качалось
отдельно,
чтобы не помяться.
Несла его
          девушка, —
как счастье, несла.
Девушка зардевшаяся
на танцы шла…
 
 
Но почему я вздрогнул
и холодок —
          по коже, —
весенняя дорога
похожа!
Похожа!
С цветов,
          зарей вымытых,
сбивая росу,
я на руках вытянутых
сердце несу…
 
 
Идти неудобно —
улицы
          круты…
Несу я сердце
          к дому,
в котором —
ты.
Какое это сердце —
тебе
          разглядеть.
Какое это сердце —
тебе
          владеть!..
Веришь или не веришь, —
возьми его,
          прошу…
 
 
Я позвоню у двери
и сердце положу…
А ты опять рассердишься, —
есть из-за чего.
А ты не примешь
          сердца,
сердца моего…
Я это знаю, знаю —
и все же иду…
 
 
Улица
          сквозная
пророчит беду.
А людям удивительно:
человек идет
и на руках
          вытянутых
сердце
несет…
 

Радиус действия

 
Мне все труднее
          пишется.
Мне все сложнее
          видится.
Мгновеньями летят года, —
хоть смейся,
хоть реви…
И я из дома убежал,
          чтоб наконец-то вырваться
из радиуса действия
обыденной любви.
Я был самонадеян.
          Сел в самолет.
                     Обрадовался.
От молчаливой женщины
решительно уехал.
Но все равно остался
          в знакомом очень
радиусе.
Слова ее,
глаза ее
во мне звучали
          эхом.
Невероятный радиус!
Как от него
          избавиться?
Непостижимый радиус!
Нет никакого сладу.
И я на этом радиусе —
          как на булавке
                     бабочка…
И больно мне,
и весело,
и тяжело,
и сладко…
О, радиусы действия!
          Радиусы действия!
Они – во мне,
они – в любом,
и никакой
          межи!
Есть радиусы действия
          у гнева и у дерзости.
Есть радиусы действия
          у правды и у лжи.
Есть радиусы действия
          у подлости и злобы —
глухие,
затаенные,
сулящие беду…
Есть радиусы действия
          единственного слова.
А я всю жизнь ищу его.
И, может быть,
          найду.
А может,
мне
          не суждено…
Летят неразделенные
года!
Но, вопреки всему,
я счастлив
          оттого,
что есть на свете женщина,
судьбой приговоренная
жить
          в радиусе действия
сердца моего!..
 

Аленушка!!! Миленькая моя!!!

Аленушка!!! Миленькая моя!!!

А почему бы тебе не получить от меня письмо и из Кишинева?

Из столицы. Из города, в который мы вчера приехали. Между прочим, очень неплохого города.

Во-первых, он зеленый, как дьявол! И чистенький. И весь какой-то игрушечный. Чем-то очень похожий на Бухарест или Будапешт. Только не на центральные улицы этих городов, а на околоцентральные.

Из Одессы мчались на машине. Такс. ЗИМ. Доехали за два с половиной часа. Чуть-чуть устали. Долго рядились насчет гостиницы. Не хотели впускать нас. Нема мест. Проходит республиканский съезд учителей. И вся гостиница забита дядями и тетями с поучительно-снисходительным выражением лиц.

Вчера же осчастливили местных владельцев телевизоров. Появились на экранах. Читали стихи. Я, как и в Одессе, читал «Саган» и «Варну». Студия маленькая, помещается в бывшем гараже. Жара там такая, какая примерно была бы, если бы в центре пустыни Сахары какой-нибудь чудак развел костер и сел около него. Греться. В разгар лета. В полдень. Пока я прочел стихи, с меня сошло одна тысяча семьсот сорок восемь потов. Всем операторам студии я бы немедленно выдал звание Героев Советского Союза. Это ж не работа. Это ж адовы муки. Пекло. Но сейчас уже строится здоровенный домище. Будет новая студия. С января.

Сегодня у нас свободный день. Препремся осматривать местные достопримечательности. Домик Пушкина. Домик Щусева. И все такое прочее.

А завтра – конференция. Опять битых два часа слушать высказывания местных мыслителей. Опять нашего заслуженного фельетониста Л. Лиходеева окружит толпа гавриков, и каждый будет тянуть его за рукав. И говорить: «Знаете, у меня засорилась уборная…», «А у нас в квартире соседка стерва… Нельзя ли про все про это фельетончик тиснуть… Тема пропадает…».

Кстати, печатаю я на машинке прославленного фельетониста. Во живет, буржуй! Даже машинистку с собой таскает!!

А как ты там, хорошая моя?

Скучаешь? Я – очень!!

И люблю тебя до чертиков в глазах. И мечтаю о середине месяца. Когда я увижу тебя. Сам.

Собственными глазами! И собственными руками!!!!

Как там у вас погода? Правда, что есть такая штука – снег? И что он холодный? И что, когда его возьмешь в руку, он тает? Чудно все это! А мы, понимаешь, ходим в рубашечках, и нам еще – представь себе, жарко! Во. 20 градусов, как одна копейка.

Пиши мне, ластынька моя. Любимая моя солдатка! Недолго тебе осталось тянуть свою вдовью лямку. Скоро, очень скоро «я к тебе приеду поездом…».

Целуй Катюшку. Передавай всем персональные приветы. Пиши мне. Люблю тебя. И целую сильно. Р-Р-Р

Перед расставанием

 
Я к тебе приеду поездом,
так, чтобы не знала ты.
На снегу весеннем
          пористом
проторчу до темноты.
В дверь звонить не стану бешено,
а, когда вокруг темно, —
я тихонечко и бережно
стукну в низкое окно.
Ты в окошко глянешь боязно,
я сильнее постучу…
 
 
Нет!
Я не поеду поездом!
Самолетом прилечу.
Да!
Конечно!
И немедленно,
ошалев от маяты,
позвоню из Шереметьева
и в ответ услышу:
«Ты?!
Где?
Откуда?
Что ж ты мучаешь?!
Как приехал?!
Не пойму…»
И тогда
          машину лучшую
я до города возьму.
Полетит дорога по лесу,
упадет к ногам твоим…
Мне остался час
до поезда,
а мы
          о встрече говорим.
 

Ночью

 
Как тихо в мире!
Как тепло…
А если
в этой тишине
ты —
          мне
                   назло,
себе
назло —
устала
думать обо мне!
И номер набрала рывком.
И молча отворила дверь…
 
 
Я, может, даже не знаком
с ним —
          постучавшимся теперь.
А если и знаком,
так что ж:
он – чуткий.
У него —
          душа…
И вот
в ладони ты идешь
к нему,
белея и дрожа!
 
 
Не понимаешь ничего…
А простыни —
          как тонкий дым…
И называешь
ты
его —
забывшись —
именем моим!
И падаешь, полужива.
И задыхаешься от слез.
И шепчешь жаркие слова.
Все те.
Все самые.
Всерьез!
А сумрак —
          будто воспален.
И очень пьяно
          голове…
 
 
Телефонистка – о своем:
«Алло!
Кого позвать в Москве?..»
«Кто подойдет…»
Наверно, ты.
А если он, тогда…
Тогда
пусть вычеркнется навсегда
твой телефон!..
 
 
Из темноты
приходит медленная боль.
А я уже над ней смеюсь!
Смешно,
что я вот так
          с тобой
то ссорюсь,
то опять мирюсь!
И мысли пробую смягчить,
весь —
          в ожидании грозы…
 
 
Как долго телефон молчит!
Как громко
          тикают
часы!
 

Оттуда

 
На том
          материке
твоя звезда горит.
На том
          материке
ты тоже —
материк!..
Постукивает дождь
по синеве окна.
А ты глядишь на дочь.
А ты сидишь одна.
Прохладно, как в лесу
в предутренней тиши…
Тебя я знаю всю.
(Не слушайте,
ханжи!)
 
 
Ты,
          как знакомый дом,
не требуешь
похвал.
Открыта,
          как ладонь,
Понятна,
          как букварь…
Но так уж суждено:
и раз,
          и два подряд
взглянула ты,
и взгляд, —
как белое
пятно!..
 
 
Ты
          тоже
           материк!
Разбуженная глубь…
Я вечный твой
          должник.
Я вечный твой
Колумб.
Мне
          вновь ночей не спать,
ворчать на холода.
Мне снова
          отплывать
неведомо куда.
Надеяться, и ждать,
и волноваться зря.
И, вглядываясь
          в даль,
вовсю вопить:
 
 
«Земля!!»
Намеренно грубя,
от счастья
          разомлеть.
И вновь открыть
тебя!
Открыть,
          как умереть.
Блуждать
          без сна и компаса
в краях
твоей земли…
 
 
И никогда
          не кончатся
открытия мои.
 

Без тебя

 
Хотя б во сне давай увидимся с тобой.
Пусть хоть во сне
          твой голос зазвучит…
В окно —
          не то дождем,
                   не то крупой
с утра заладило.
И вот стучит, стучит…
Как ты необходима мне теперь!
Увидеть бы.
Запомнить все подряд…
За стенкою о чем-то говорят.
Не слышу.
          Но, наверно, – о тебе!..
Наверное,
          я у тебя в долгу,
любовь, наверно, плохо берегу:
хочу услышать голос —
                   не могу!
лицо пытаюсь вспомнить —
                   не могу!..
 
 
…Давай увидимся с тобой хотя б во сне!
Ты только скажешь, как ты там.
                               И все.
И я проснусь.
И легче станет мне…
Наверно, завтра
          почта принесет
письмо твое.
 
 
А что мне делать c ним?
Ты слышишь?
Ты должна понять меня —
хоть авиа,
          хоть самым скоростным,
а все равно пройдет четыре дня.
Четыре дня!
А что за эти дни
случилось —
          разве в письмах я прочту?!
Как эхо от грозы, придут они…
 
 
Давай увидимся с тобой —
                     я очень жду —
хотя б во сне!
А то я не стерплю,
в ночь выбегу
          без шапки,
                   без пальто…
Увидимся давай с тобой,
                              а то…
А то тебя сильней я полюблю.
 

Ревность

 
Игру нашли смешную,
и не проходит
          дня —
ревнуешь,
ревнуешь,
ревнуешь ты меня.
К едва знакомым девушкам,
к танцам под баян,
к аллеям опустевшим,
к морю,
          к друзьям.
Ревнуешь к любому,
к серьезу,
          к пустякам.
Ревнуешь к волейболу,
ревнуешь к стихам…
 
 
Я устаю от ревности,
я сам себе
          смешон.
Я ревностью,
как крепостью,
снова окружен…
Глаза твои
          колются.
В словах моих
          злость…
«Когда все это кончится?!
Надоело!
Брось!!»
 
 
Я начинаю фразу
в зыбкой тишине.
Но почему-то
страшно
не тебе,
          а мне.
Смолкаю запутанно
и молча курю.
Тревожно, испуганно
на тебя смотрю…
 
 
А вдруг ты перестанешь
совсем ревновать!
Оставишь,
          отстанешь,
скажешь:
наплевать!
Рухнут стены крепости, —
зови
          не зови, —
станет меньше
          ревности
и меньше
любви…
Этим всем замотан, —
у страха в плену, —
я говорю:
«Чего там…
Ладно уж…
Ревнуй…»
 

Стихи, написанные восьмого марта

 
Все равно что за снегом идти
                                в Африку,
а за новою книжкой стихов —
                                в мебельный
и уныло просить
                    со слезой в голосе
адрес Господа Бога
                    в бюро справочном,
все равно что ругать океан
                    с берега
за его невниманье
                    к твоей личности,
все равно что подснежник искать
                                 осенью
и, вздыхая, поминки справлять
                                 загодя,
все равно что костер разводить
                                 в комнате,
а гнедого коня
                    в гараже требовать,
и упорно пытаться обнять
                    облако,
и картошку варить
                    в ледяной проруби,
все равно что на суше
                    учить плаванью,
а увесистый камень
                    считать яблоком,
все равно что от курицы
                    ждать лебедя —
так однажды
решить,
           будто ты
                    полностью
разбираешься
в женском
характере!
 

Снег

 
Этой ночью
          первый снег летел в окно.
Этим утром
          снег идти не перестал…
Так идет он,
будто кто-то озорно,
как бутылку,
все окрестности взболтал.
И не знает снег,
          куда лететь ему,
где найти ему
          местечко для жилья.
И забыл он, где земля,
зачем земля,
почему трава и зелень почему.
То идет он сверху вниз,
то снизу вверх —
озабоченный,
          растерянный,
                     чудной…
Я прекрасно понимаю
          первый снег,
потому что так же было и со мной.
Время встало.
А потом пошло назад!
Все часы на свете
          канули во тьму.
И забыл я, что сказать.
Зачем сказать.
Почему смеяться,
плакать почему.
Шла за осенью
          весна,
потом —
          зима.
Позабыл я все слова,
все имена.
Позабыл я даже то,
          как ты нужна, —
ты об этом мне напомнила
сама.
Очень гордая,
          сама пришла ко мне,
равнодушие обидное стерпя.
 
 
На твоих ресницах
          тает первый снег…
Что б я делал,
если б не было тебя?!
 

«Наверно, ученый меня б опроверг…»

 
Наверно,
          ученый меня б опроверг.
Но я,
отвергая мудреные толки,
верю:
если погиб человек,
от него продолжают идти биотоки.
Они пронзают
          толщи глубин.
И где-то у очень дальнего моря
та,
          которую он любил, —
вздрогнет
и на часы посмотрит…
Но это —
          о нем и о ней.
А про нас?..
Летят биотоки над Обью,
          над Волгой.
Деревья вспыхивают,
накренясь,
от этой громадины тысячевольтной.
Не спи!
          Я хочу так.
Не спи!
Не моги!..
Ведь что-то случилось!
                   Случилось!
                          Я знаю…
Понять не могу лишь,
                   друзья иль враги —
твои, —
я их так отличаю, —
сигналы.
Я их, как свиданье с тобой,
                   тороплю.
Летят они!
Ты их исправить
не можешь!..
 
 
И если значат они:
«Не люблю…» —
ты вздрогнешь.
И на часы посмотришь.
 

«Зря браслетами не бряцай…»

 
Зря
          браслетами не бряцай.
Я их слышал.
Я не взгляну…
Знаешь,
          как языческий царь
объявлял другому
войну?
Говорил он:
– Иду
          на Вы!
Лик мой страшен,
и гнев —
          глубок.
Одному из нас —
видит Бог! —
не сносить в бою головы…
 
 
Я не царь.
А на Вы
          иду!
Неприкаян и обречен,
на озноб иду.
На беду.
Не раздумывая
          ни о чем.
Будет филин ухать в бору.
будет изморозь по утрам.
Будет зарево не к добру.
Строки рваные
телеграмм.
Встреч оборванных
          немоте,
ревность
и сигаретный чад.
И заброшенная верста,
где олени в двери стучат…
Будет ветер сухим, как плеть.
Будут набережные пусты.
Я заставлю
камень гореть
и сожгу за собой
          мосты!
Высшей мерой меня суди.
Высшей правдой себя суди,
Почтальона, как жизни,
                    жди.
Почтальона, как смерти,
                    жди…
 
 
Я стою у темной Невы,
у воды
          густой и слепой…
Говорю я:
– Иду
          на Вы! —
Объявляю тебе
любовь!
 

«Если разозлишься на меня…»

 
Если разозлишься на меня
так,
что скажешь:
          «Кончено!» —
сполохи полярного огня
вспыхнут озабоченно.
Подползут, чтоб вымолить
                     «прости!» —
дальние,
незваные, —
железнодорожные пути
и пути трамвайные.
 
 
Если разозлишься на меня —
полдень переломится.
Горькими
          иголками
                    звеня,
лес
тебе поклонится.
Степь
          не даст зазеленеть росткам,
сделается вязкою.
Горы упадут
          к твоим ногам,
ледниками звякая.
 
 
Если разозлишься на меня,
выдохшись
и выстрадав,
звезды в небе
          среди бела дня
будто слезы
выступят.
Будут повторять:
          «Ты не права!..»
ветер —
дымной прядкою,
тучи —
          громом,
шелестом —
          трава,
и дрожаньем —
радуга.
Будут миру
          предвещать беду
черные ущелья…
 
 
А сначала
          я к тебе
                   приду.
Сам.
Просить прощения.
 

«Так вышло. Луна непонятною краской…»

 
Так вышло.
Луна непонятною краской
                    обочины выкрасила…
Нас выжгло!
Нас —
         будто из поезда полночью —
                             выбросило.
По пояс —
холодного снега в кювете.
                    В сугробах – полмира!..
А поезд
проносится мимо…
           проносится мимо,
                    проносится мимо.
Постой!
Но ведь только минута прошла,
                    как мы ехали в нем и смеялись.
С его теснотой
и нежданною грустью
                    смирялись.
Глупили!
В чужие печали и беды
                    бесстрашно влезали.
Мы были
самими собой.
          А теперь мы – не сами.
Теперь,
вспоминая себя,
         оглушенно и тяжко молчим мы.
Тебе
я кажусь незнакомым,
                    далеким,
                             едва различимым…
Пустынная полночь.
Ладони в ожогах метельного дыма.
А поезд
проносится мимо,
            проносится мимо,
                    проносится мимо…
Летит он – снарядом!
И тащит куда-то не наши обиды,
                    не наши болезни и счастья.
Ты – рядом.
А как достучаться?
           А как дотянуться?
                    А как до тебя докричаться?..
 
 
Под снегом великим,
над временем тысячеверстным
безмолвные
крики
висят,
          зацепившись за звезды.
Мне их не избавить
от каждого прошлого дня
          и от каждого мига…
 
 
А память
проносится мимо,
проносится мимо,
проносится мимо…
 

До твоего прихода
(Поэма)

Алене

 
Теперь я знаю:
                      ты
                              идешь по лестнице.
Вошла в подъезд.
Все остальное —
                      ложь.
Идешь
          как по рассыпанной поленнице,
как по горячим угольям
идешь.
Земля,
          замедли плавное вращение!
Лесные птицы,
          кончите галдеж!..
Зачем идешь?
Прощать?
Просить прощения?
Сама еще не знаешь.
                      Но —
                               идешь!
 

1. КОГДА УЕЗЖАЛ…

 
Позабылись дожди,
                      отдыхают ветра…
Пора.
И вокзал обернется, —
                      руки в бока, —
пока!
На перроне озябшем
                      нет ни души…
Пиши.
Мы с тобою одни на планете пустой.
Постой…
Я тебя дожидался,
                      звал,
                               повторял,
терял.
И висела над нами,
                      будто звезда,
беда.
Так уходят года,
                      так дрожат у виска
века.
По тебе и по мне
                      грохочет состав.
Оставь!
Это – губы твои,
                      движенье ресниц, —
не снись!
На рассвете косом,
                      в оголтелой ночи
молчи.
Разомкни свои руки,
                      перекрести.
Прости!
И спокойно, —
                      впервые за долгие дни, —
усни.
 
 
…А ты идешь наверх.
                      Костром.
                            Порывом.
Вот
            задохнулась.
Вздрогнули зрачки.
Передвигаешь руку по перилам,
как будто тянешь сети
из реки.
Твоя река
            сейчас наверх стремится.
А что в сетях?..
                      Нет времени…
                                 Потом…
Стучит
эмалированная миска
в соседкиной авоське
                                о бидон.
Соседка что-то говорит печально.
Все жалуется…
Деньги…
Сыновья…
И ты ей даже что-то отвечаешь,
хотя тебя
           еще не слышу я.
 

2. КОГДА ПРИСЛУШИВАЛСЯ…

 
Слухи,
           слухи,
                      слухи,
                                слухи, —
то начальники,
то слуги.
Слухи-горы,
                      слухи-льдины
налезают на меня.
Нету дыма,
           нету дыма,
нету дыма
без огня.
Для веселья,
                      для разлуки,
на глазах и на устах —
снова слухи,
                      слухи,
                                слухи
просто
и не просто так.
Прокляты,
необходимы —
среди ночи,
           среди дня.
Нету дыма,
           нету дыма,
нету дыма
без огня.
Слухи-отдых,
           слухи-опыт
без особенных затей,
существует
           тихий омут.
Как
всадить в него
чертей?..
Кто поверить надоумил,
слухи-карты разложив?
Я —
по слухам —
дважды умер.
Дудки!
Оба раза
           жив…
То внушительно,
                   то наспех,
то наградой,
           то бедой, —
будто капли,
будто айсберг:
половина —
           под водой.
Слухи сбоку,
слухи с тыла,
завлекая и маня.
Нету дыма,
           нету дыма,
нету дыма
без огня.
…Слышали:
на школьнице
                    женился академик!..
Слышали:
в Госбанке
           для зарплаты нету денег!..
 
 
Слышали:
поэт свалял
           такого дурака!..
Слышали:
она ему
           наставила
           рога!..
 

3. КОГДА СМЕЯЛСЯ…

 
Рога так рога.
Я приглажу патлы.
В подушку поплачу.
                      В тетрадку поною.
И буду сдавать
драгоценные панты
каждой весною.
                      Каждой весною.
Платите валютой!
Зелененьким хрустом.
Фигура у кассы
           глаза намозолит.
По средам
с лицом
           независимо-грустным
я буду, вздыхая,
купюры мусолить.
«Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!..»
…А если на миг
           отодвинуть веселье,
пятнадцатый век
мою голову сдавит.
Я —
           только гонец.
Я скачу с донесеньем.
Король растревожен.
Король заседает…
Врываюсь в покой
           тугодумов лобастых
и, рухнув плашмя
на подстилку из меха,
булькая кровью
(стрела меж лопаток),
хриплю,
будто школьник по буквам:
«Из..
ме…
на…»
 
 
«Калинка, калинка,
калинка моя!
В саду ягода малинка,
малинка моя!
Ах, люли-люли!..»
Эх, людилюди…
 
 
…А ты идешь по лестнице,
идешь по лестнице.
Шагаешь,
           как по лезвию,
через нелепицы.
И мечешься,
и маешься,
мечтая,
каясь…
Нет!
           Ты не подымаешься, —
я сам
спускаюсь!
Романы обездарены,
отпели трубы…
О, сколько нас —
                      «подаренных» —
идет
друг к другу!..
Мы,
           окрыляясь тостами,
царим
над столиками.
Читаем книжки – толстые,
а пишем – тоненькие.
Твердим
           о чистой совести,
вздыхаем
мудро…
А сами
           неосознанно
идем
к кому-то…
 

4. КОГДА ЛЮБИЛ…

 
Люб-
(Воздуха!
           Воздуха!
                      Самую малость бы!
                                      Самую-самую…)
лю!
(Хочешь, —
          уедем куда-нибудь
                      заново,
                      замертво,
                      за море?..)
Люб-
(Богово – богу,
          а женское – женщине
                      сказано,
                      воздано.)
лю!
(Ты покоренная.
           Ты непокорная…
                      Воздуха!
                      Воздуха!)
Люб-
(Руки разбросаны.
            Губы закушены.
                      Волосы скомканы.)
лю!
(Стены расходятся.
            Звезды, качаясь,
                      врываются в комнаты.)
Люб-
(В загнанном мире
            кто-то рождается,
            что-то предвидится…)
лю!
(Где-то
            законы,
            запреты,
            заставы,
            заносы,
            правительства…)
Люб-
(Врут очевидцы,
            сонно глядят океаны остывшие.)
лю!
(Охай, бесстрашная!
            Падай, наивная!
                       Смейся, бесстыжая!)
Люб-
(Пусть эти сумерки
            станут проклятием
            или ошибкою…)
лю!
(Бейся в руках моих
            каждым изгибом
            и каждою жилкою!)
Люб-
(Радостно всхлипывай,
            плачь и выскальзывай,
            вздрагивай,
            жалуйся!..)
лю!
(Хочешь – уедем?
            Сегодня? —
                      пожалуйста.
            Завтра? —
                      пожалуйста!)
Люб-
(Царствуй, рабыня!
            Бесчинствуй, учитель!
            Неистовствуй, женщина!)
лю!
(Вот и глаза твои.
            Жалкие,
            долгие
            и сумасшедшие!..)
Люб-
(Чертовы горы уставились в небо
                     темными бивнями.)
лю!
(Только люби меня!
            Слышишь,
                     люби меня!
            Знаешь,
                     люби меня!)
Люб-
(Чтоб навсегда!
            Чтоб отсюда – до гибели…
                     Вот оно…
                     Вот оно…)
лю!
(Мы никогда,
            никогда не расстанемся…
                     Воздуха…
                     Воздуха!..)
 
 
…А лестница
            выше.
А двери —
            похожей.
Я знаю,
            я вижу,
я чувствую
            кожей, —
шагаешь
            по далям,
шагаешь
            по датам.
Недавним
            и давним.
Святым
            и бездарным.
 

5. КОГДА ОТЧАЯЛСЯ…

 
Кукушка:
            «Ку-ку!
Живи на земле…»
А палец —
            к курку.
А горло —
            к петле.
А небо —
            к дождю
(галоши надень)…
Сгибаясь,
            тащу
две тыщи недель.
Две тыщи суббот
(взвали,
если жив).
Следы
            от зубов
своих
            и чужих.
Все отблески
                     гроз
на глади
            стола.
И тихий вопрос:
«Зачем ты
была?..»
Несу на горбу, —
не сгинув
едва, —
чужую
            судьбу,
слепые
            слова.
 
 
Кукушка:
            «Ку-ку!
Останься.
Прошу…»
А я
            не могу.
А я
            ухожу.
Цветы в изголовье,
и тень на лице.
И ночь
            на изломе.
И пуля
в конце.
 
 
…А ты все время —
                      вверх,
все ближе,
            ближе.
Из-под закрытых век
тебя я вижу.
Идешь,
            как инвалид,
ступаешь ватно.
И кто заговорит, —
уже
            не важно.
Не важно,
            кто начнет,
а кто продолжит.
Себя
            перешагнет.
Жизнь
подытожит.
Взойдет на перевал.
Вернет,
отчаясь,
затасканным
            словам
первоначальность.
 

6. КОГДА ВЫЖИЛ…

 
Что я?!
            Что это я?!
                      Да что я?!
В воспаленном:
«то…
иль не то?..»
Выбрал
            самое распростое.
Проще пива.
Глупей лото…
Расплываюсь
            в слезливом трансе.
Вопли кончены.
Не берет…
Вы
            орите!
А я
наорался
на десяток годов
            вперед.
По озерной метельной глади
прет
весенних недель
                      орда.
Все будильники мира,
                      гряньте!
И замолкните
навсегда.
Лишним криком
                      эпоха скомкана,
смята
грохотом календаря…
Да отсохнет
            язык
                      у колокола,
если он трезвонит
зазря!..
Реки движутся
            в каменных шорах,
дни уходят в небытие…
Крик
            устал.
Да здравствует
шепот
двух людей:
его
и ее.
 
 
…Застыла у дверей.
Теперь
            помедли.
Невыносимой тишине поверь.
Вчера меж нами
                      были
                              километры.
Сегодня —
только тоненькая дверь.
Подмигивают фонари спросонок.
Над зимней ночью
                      взмахи снежных крыл.
Нам очень скоро сорок.
Очень сорок…
 
 
Войди в свой дом.
Я двери отворил.