Текст книги "Ложа чернокнижников"

Автор книги: Роберт Ирвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Увидев меня, они замолчали.

– Возвращаясь к тому, на чем мы остановились, Джулиан, – на все ваши вопросы есть ответ, – Я стоял в драматической позе в дверях и старался припомнить, в чем же заключался ответ, – Ах да, вы говорили, почему я не делаю операцию по изменению пола? Видите ли, Джулиан, дело в том, что я живу на студенческую стипендию. Я не могу оплатить дорогу до Марокко, не говоря уже об операции. Но прошу вас – дайте мне денег, и я поеду и сделаю операцию. Но, пожалуйста, не думайте, что я – неблагодарный попрошайка, который хочет за ваш счет сделать себе операцию по перемене пола, о которой все мы, хиппи, страстно мечтаем. После операции я вернусь и возвращу вам долг, работая на вас служанкой. От такого предложения вы вряд ли сможете отказаться, во всяком случае не теперь, когда так тяжело найти прислугу. Тем более, что тогда вы сможете вытащить ваш штык, чтобы я почистил его своим языком, сможете воспользоваться своим нравом сеньора, а потом, оттрахав меня до бесчувствия, вы возьмете меня потанцевать на зеленый лужок под звуки духового оркестра. Давайте, Джулиан, устроим это…

Я подождал, найдется ли у него, что ответить, но Джулиан только и сказал: «Я хочу умереть». (Уже второй раз за вечер. Может, если он повторит это трижды, добрая фея исполнит его желание.)

– Что вам сообщили по телефону, Non Omnis Moriar?

Фелтон был раздражен, но я подумал, что он, по крайней мере, мог бы предложить мне выпить. Так что я сам справился с графином, припоминая, что же мне сказали по телефону. Меня ожидал небольшой шок. Я думал, что это окажется обычное столовое вино, но это был крепкий портвейн.

– Сожалею, – сказал я наконец, – но мне только что сообщили о состоянии моей матери. Она очень плоха, и я должен поехать домой как можно скорее.

Я ожидал сочувствия, хотя бы для формы, но Фелтон только пожал плечами.

– Я должен ехать, – не сдавался я, – Чего бы вы от меня ни добивались, и будь я проклят, если я знаю, что это, но вы не имеете права ждать от меня бессловесного повиновения. Я еду сейчас же.

Я налил себе последний бокал – на посошок.

– Дверь там, – сказал Фелтон.

Я ринулся прочь из столовой, пролетел через холл, успел добежать до гравия перед ступеньками, и тут меня вырвало. В жизни человека бывают моменты озарения. Мгновения славы, имеющие таинственное, но безусловно возвышенное значение. Во время подобных непроизвольных явлений человек может даже ощутить, пусть смутно, приливы и отливы Судьбы. Именно такой миг озарения я и переживал сейчас. Я стоял на загаженной павлинами земле и смотрел вверх, на звезды, потом вниз, на свою блевотину, а затем снова на звезды. Моя блевотина – кусочки куропатки и овощей, сплошь розоватая от выпитого вина, была не менее прекрасна, чем звезды. И я почувствовал, что очистился. Я был по-прежнему пьян, но это было какое-то более чистое опьянение. Когда человека мутит, даже рвота – приятное ощущение, – это все равно что чихнуть, когда свербит в носу.

Я шагал по лужайке и мысленно продолжал спор о хиппи – выдумывал все новые сокрушительные аргументы в свою пользу. Люди вроде Джулиана говорят так, будто это хиппи правят страной и все, что в ней происходит, – происходит на Карнаби-стрит или на Кингз-роуд. Но Англией, в которой я живу, правят не длинноволосые юнцы, отдающие распоряжения из Арт-Лабораторий или студий звукозаписи. Этой страной управляют сидящие в больших офисах пожилые или давно взрослые люди. Британией шестидесятых, так же как и Британией пятидесятых и Британией сороковых, управляют директора компаний, генералы, епископы, члены парламента, управляющие банков и ректоры колледжей, и если в Британии шестидесятых что-то не так, то это их, а не моя вина и не вина Битлз. Мне бы хотелось, чтобы на улицах было полно молодых людей в ярких, цветастых рубашках. На самом деле Англия – на удивление старомодная и зажатая страна. Надо проехать бог весть сколько миль, чтобы услышать звуки ситара или купить комикс с доктором Стрейнджем, но зато рекламу крема для бритья, чая и сигарет можно увидеть где угодно. Здесь как будто постоянно моросит дождь. Если революции хиппи суждено свершиться, то пусть это случится поскорее.

Что случится скорее? Пусть скорее налетит буря с Востока, а впереди бури движется расхристанная, по-цыгански пестрая, шумная толпа хиппи, приплясывающих рядом со своими повозками под ритмичную дробь восточных барабанов. Их знамена украшены тантрическими знаками. На их лицах татуировки, призывающие к отмене сексуального рабства. Хиппи выступили в поход против твердынь христианства. Колеса их повозок сокрушают тела их соратников, которых алкоголь и наркотики сделали бесчувственными к ударам судьбы, и хотя многие из них погибали подобным образом, это не столь важно, потому что имя им – легион и все больше и больше их поднимается, чтобы присоединиться к крестовому походу вечных детей. Среди них юноши, одетые девушками, и девушки, одетые юношами, и много и тех и других, которые вообще ни во что не одеты. Это не обыкновенное шествие; это бесконечная праздничная процессия, движущаяся сквозь облака ладана и бабочек. Грозные всадники расчищают путь странствующим посланникам радости, и смеющиеся люди по цепочке передают друг другу вино, наркотики, свечи, искусственные члены, обмениваются поцелуями, не переставая танцевать. Их души и тела свободны. Лица хиппи раскраснелись, их глаза сияют, на них приятно смотреть, потому что они молоды. Их бунт инстинктивен, его не постичь разумом – они будто орды саранчи, обрушившиеся на западную цивилизацию. Они надвигаются в своих широкополых шляпах, индийских шалях и ковбойских сапогах, и хотя они еще далеко, до меня доносятся их крики: «Долой церковь и короля!», я слышу позвякивание их колокольчиков, а за всем этим – пульсирующий глухой ритм танца Ямы, Бога Смерти. Так пусть же они явятся, дикие орды с Востока, а вслед за ними хлынут угрюмые дожди. Сияющий Люцифер приветствует свой народ.

Последний абзац – довольно странный. Он как-то сам собой, медленно и тягуче, вышел из-под моей шариковой ручки. Это вовсе не то, о чем я думал тогда ночью на лужайке. Скорее это похоже на автоматическое письмо. Надо быть начеку, чтобы снова не удариться в этот витиеватый стиль.

Какой такой витиеватый стиль? К черту стиль! Да здравствует шоу чудиков! Существует такой тип прозы, и это легко себе представить, чьи медленные каденции подходят и для исследования таких диковин, как малопонятные погребальные обряды древней Англии, и для мрачных отступлений, сопровождающих такие исследования. Точно так же нет никаких сомнений, что извращенные забавы, которым предавался Тиберий с эфебами, лучше всего описывать языком, вуалирующим непристойность ироническим перифразом. Долгие плавно затухающие аккорды лучше всего передадут агонию жертв императорского любострастия, равно как и упокоение самого императора. Ибо это стиль, чей привкус формализованных намеков способствует разврату, повествуя о пороке с изяществом и не нарушая приличий. Его словно высеченные из мрамора фразы надежно защищены от любой критики. Любители утонченного письма, соблазненные языковой изощренностью, возможно, встретят овацией навеянные опиумом фантазии о детской проституции в лондонских трущобах или философские рассуждения о природе адюльтера, практиковавшегося александрийскими гуляками-космополитами. Барочные пассажи с их выверенными антитезами дополняются внутренними отзвуками, симметриями и параллелями. Так смерть может превратиться в игру слов, а преступление – служить поводом для маскарада. Хитроумные двусмысленности намекают на совращение невинности или на осквернение могил, вместе с тем отрицая, что речь идет о чем-то серьезном. Слова как снег, падающий на бесплодную землю, лишенный нравственного содержания. Пунктуация подобна дыханию, и в таком отрывке вы можете уловить дыхание самого Дьявола.

Ну вот, опять! Моя рука издевается надо мной и пишет все, что ей вздумается. Но теперь против ее воли я принуждаю ее нацарапать строчку: «Если твоя правая рука искушает тебя, отруби ее». Устрашившись библейской кары, моя рука снова послушно пишет то, что хочу я.

Нет. Прошлой ночью я не думал о Дикой Орде с Востока и не слышал дыхания Дьявола. Разделавшись с бредом, который нес Джулиан, я стал думать о звонке отца и о своей умирающей матери. Ночью покинуть этот глухой уголок было невозможно. Кроме всего прочего, я был слишком пьян. Завтра уже воскресенье. Предпринять путешествие из глуши херефордширских лесов в Кембридж на общественном транспорте в воскресное утро будет крайне утомительно, если вообще возможно. Чтобы быть до конца честным, я должен признаться, что и сама мысль – сидеть с умирающей ворчливой старой женщиной – показалась мне совсем не привлекательной. К тому же у меня были основания кое в чем сомневаться. Папа рассердился, что в эти выходные я не приехал, как обещал, и он мог выдумать этот кризис, чтобы я все-таки приехал. Он пытался потребовать с меня мою долю участия. Если я уступлю в первый раз, за первой проверкой последуют все новые. Моя мать была эмоциональной препоной, а на пути чародея препон быть не должно. Больше всего я нуждался в том, чтобы привыкнуть подчиняться своим истинным желаниям.

Поразмыслив над этим, я вдруг понял, что Фелтон сказал бы мне в точности то же самое, но теперь ему незачем это было делать, потому что в голове у меня словно сидел свой собственный Фелтон. Мысли о смерти, о том, что мне придется трястись до Кембриджа на автобусе, не говоря уже о Фелтоне, который никак не выходил у меня из головы, окончательно нарушили мое возвышенно озаренное состояние. Оно исчезло без следа, и я вернулся в дом.

Я нашел их в курительной комнате. Фелтон листал дневник Джулиана совсем так же, как мой. В нем было что-то насчет недавней попытки Джулиана избежать надзора дворецкого Данна. Это должно было быть интересно. Поэтому я вытянулся в шезлонге, сгорая от нетерпения услышать отрывки из дневника Джулиана вместо сказки на ночь. К сожалению, я тотчас же уснул. Понятия не имею, как в конце концов я очутился в своей спальне.

4 июня, воскресенье

Меня разбудили доносившиеся с лужайки крики павлинов. Все это великолепно, но теперь до меня дошло, что Мэддиском-холл это нечто вроде лечебницы для душевнобольных с единственным пациентом – Джулианом. Само собой, завтрак не подавали, пока не прошла служба, посвященная Айвассу. Поэтому я валялся в постели, заполняя дневник и обдумывая сказанное вчера. В какой-то степени Джулиан был прав, когда он говорил о сегодняшней поп-музыке, хотя сказать, что в ней поется «только о совокуплениях и больше ни о чем» – это уж чересчур. Но песни в подавляющем большинстве действительно о любви и едва ли о чем-то другом, кроме любви. В общем и целом, канон поп-песни представляет собой эдакую энциклопедию современной любви: одиночество без любви, любовь с первого взгляда, заигрывания, робость, первое свидание и первый поцелуй – все вплоть до разрыва, попыток помириться и, наконец, воспоминаний о потерянной любви много лет спустя. Запоминающиеся слова и ритмы поп-музыки учат нас, как вести себя в период ухаживания, что говорить и чувствовать. Стихи комментируют наши сердечные порывы.

Революция хиппи – это любовь, плюс песни, плюс электрификация.

Джулиан прав и в том, что хиппи – существа феминизированные. То же можно сказать и о поп-музыке. Вспомните песню «I’m а Воу» группы Ху. Но быть женственным – это ведь хорошо, разве нет? Что касается пола… если реинкарнация, как уверяет мистер Козмик, действительно существует, то мне непонятно, почему больше половины людей предпочли перевоплотиться в образе женщин, а не мужчин?

Служба Айвассу состоялась в бывшей часовне рядом с домом. Вместо бывшего здесь когда-то христианского алтаря стоит статуя Аримана. Змеи обвивают сведенное судорогой тело Аримана. На службу приехало несколько местных членов Ложи. Большинство магических ритуалов, в которых я до сих пор участвовал, были ужасно скучные. (Какой дурак сказал, что дьявольская музыка – самая мелодичная? Уж точно он не знаком с обрядами кроулианской магии. Ему стоит послушать «Вперед, Воины Христовы», например, или «Иерусалим».) Службу скрасило только бегство козла до того, как Фелтон успел поднести бритву к его глотке. После этого Джулиан, стоя рядом со статуей Аримана, продолжал напевно выкрикивать имена астральных слуг Айвасса, а остальные гонялись между скамейками за козлом. Наконец Гренвилль регбистским броском кинулся на козла, схватил его за задние ноги и держал, пока Фелтон не ухватился за повод. Козлу с налитыми кровью глазами – воплощению пагубного сглаза – перерезали горло и посвятили это грядущему Освящению Девственницы, что бы это ни значило, а потом, как и в прошлые разы, мы все пили кровь принесенной в жертву твари.

Козлиная кровь на завтрак – это не очень-то приятно. К счастью, после этого в доме нам подали настоящий завтрак. Кеджери – блюдо из рыбы, риса и яиц – и черный пудинг я пробовал впервые. Удовольствие мне слегка подпортил Фелтон, подошедший сзади и заметивший, что моя бедная старая мать, вероятно, гораздо скорее поправится без моего прислуживания у ее кровати.

После завтрака Фелтон с Джулианом провели меня по дому и окружающим его землям. Джулиан проделал это без всякого энтузиазма. Он скорее походил на скучающего агента по недвижимости, показывающего место бесперспективному клиенту. Усадьба была большая, но меня ничего особенно не заинтересовало – кроме того, что все окна верхнего этажа были зарешечены. Наш обход закончился в оружейной. Джулиан попросил мистера Данна отпереть один из шкафов, Фелтон и Гренвилль присоединились к нам, и мы всей компанией отправились за теннисные корты пострелять по тарелочкам. Потом подали обед. После обеда Фелтон тайком сунул мне несколько монет на чаевые дворецкому, и мы все пошли собирать вещи. Я спустился в холл первым, где нас ждал Джулиан, выглядевший таким же подавленным и раздраженным, как в нашу первую встречу. Я протянул ему руку и приготовился произнести несколько слов условной благодарности за его гостеприимство. Однако вместо этого он поблагодарил меня, хотя и несколько равнодушно.

– Полагаю, что мне следует быть вам благодарным. Вы – тот, кто принесет мне свободу, – сказал он, но не пожал моей протянутой руки.

(Джулиану явно противен мой вид. Вот еще один человек, который, как и Элис, ненавидит меня до глубины души. Странное это чувство – испытывать на себе чью-то ненависть. Возможно, Салли теперь тоже присоединилась к питероненавистникам. Не хотелось бы так думать. Но я все равно буду думать об этом – точно так же, как думаю о перилах, утыканных бритвенными лезвиями.)

В машине, на обратном пути в Лондон, Фелтон как бы невзначай спросил меня:

– Ты что, действительно хочешь быть хиппи, Питер?

– Нет. Этот спор вышел сам собой. Просто Джулиан вывел меня из себя, вот и все.

– Хорошо, Ложе не нужны хиппи и прочее отребье. Как раз наоборот, ей нужны люди, занимающие влиятельные посты. Ложа готова идти на большие жертвы и долго ждать, пока ее избранники не займут нужные места. Нам не нужны изгои, Питер. Мы хотим, чтобы у тебя была работа, семья и дети.

Потом так же невзначай:

– Как тебе Джулиан?

– Ну…

– Ладно, не надо, – рассмеялся Фелтон, заметив мои колебания, – скоро я сам об этом узнаю из твоего дневника.

– По правде сказать, он мне не очень понравился, да и я ему, похоже, тоже.

– Возможно, ты переменишь мнение, когда узнаешь, что он решил сделать тебя своим наследником. Дом, имение, деньги – все это отойдет тебе.

Неужели Фелтон с Гренвиллем решили меня разыграть? Мне совсем не показалось, что Джулиан видит во мне желанного сына, которого у него нет. Но все равно это был хороший повод пофантазировать, и я расслабленно откинулся на сиденье и стал воображать, каково это – унаследовать дом Джулиана. Забавно было бы превратить это место в колонию хиппи, где всем прислуживали бы лакеи и горничные. Мы могли бы развлекаться с горничными, пока дворецкие с нашего разрешения обслуживали бы девчонок. А потом слуги разносили бы посткоитальные мастырки на серебряных подносах. Летом на лужайках ставили бы большие навесы для рок-концертов. Богатства и возможности высшего общества тратятся впустую; только хиппи на самом деле знают, как извлечь сок удовольствия до последней капли… Потом мне припомнилось замечание Джулиана о том, что я – «избранный»; отталкиваясь от этого, я принялся воображать себя в роли Мессии-хиппи. В этом есть что-то утонченно апокалиптическое, разве нет? Я буду играть на гитаре, как Дилан, исцелять недужных и возвращать мертвецов к жизни.

После этого мои мысли обратились к разнице между хиппи и битником. Роберт Дрейперс считает себя битником. Поэтому он и ходит в своих черных свитерах. Кроме этого, он читает наводящих тоску экзистенциалистов и утверждает, что ему приходится страдать от nausee и Angst[8]8
  «Тошнота» и «страх» (экзистенциалистские термины, введенные соответственно Ж.-П. Сартром и С. Кьеркегором).


[Закрыть] и разных прочих штук с иностранными названиями. Он действительно «битник» в том смысле, что жизнь его явно побила. Тогда как меня гораздо больше интересуют хиппи. Битники, как правило, не употребляют наркотиков. Как-то я видел фотографию самого типичного битника, Джека Керуака. У него была короткая стрижка, он стоял в клетчатой рубашке на крыльце родного дома и пил пиво из бутылки. Будто проходил прослушивание на роль в сериале «Семь невест для семи братьев». Я хочу сказать – до какой степени можно быть цивилом?

Я вдруг вздрогнул от мысли – события последних дней (переезд, разрыв с Салли, телефонные звонки отца и выходные, проведенные за городом) меня совершенно заставили забыть о том, что завтра мне нужно ехать на конференцию по социологии в Лидс. Пару недель назад я даже приготовил доклад на тему «Когнитивные диссонансы в детских игровых фантазиях» и должен выступить с ним в понедельник днем. Я сказал об этом Фелтону. Я подумал, что, возможно, он запретит мне ехать и на конференцию, но он не возражал.

Мы вернулись в Лондон позже, чем должны были. В Лондоне мы сначала высадили Гренвилля в Кенсингтоне, а потом поехали в Ложу. Мы пропустили ужин, но Гривз оставил нам на кухне сэндвичи. Я еще не успел дожевать последний кусок, но Фелтон уже торопил меня поскорее принять ванну. Если я собираюсь выехать завтра пораньше, то мне лучше принять ванну сейчас. Спорить было бессмысленно, и я пошел наверх, забрался в ванну и, лежа в ней, стал думать о своем докладе и событиях двух предыдущих дней. Дневник я собирался писать в постели.

Я шел к себе в комнату в пижаме по темному коридору и тут услышал нечто такое, от чего у меня по всему телу забегали мурашки и я похолодел с головы до пят. Это был женский голос, исполнявший оперную арию. Звук шел из моей комнаты и с моего проигрывателя, но я не ставил никаких пластинок и вообще я не поклонник оперы. Я распахнул дверь. Хотя, когда я уходил в ванную, я оставил в комнате свет, сейчас здесь было совершенно темно. Я стоял в нерешительности, собираясь обратиться в бегство, но тут чиркнула спичка и кто-то зажег свечу. На моей кровати сидела Лора и держала в руке свечу. Она улыбалась.

– «Voi che sapete». Ты, сведущий в любви. Это Моцарт, Питер. Любовь есть Закон. Любовь подчиняется Воле.

Ее голос был чистым, как звон колокольчика. На ней была шелковая блузка и твидовая юбка. Она похлопала по одеялу, приглашая меня сесть рядом. Я так и сделал, и теперь мы сидели совсем близко, не глядя друг на друга.

– Питер, я хочу сыграть с тобой в игру под названием «представь себе». Представь себе, что я – девственница и хочу, чтобы ты меня соблазнил, – Она помолчала, а потом сформулировала свою мысль по-другому, – Или, скорее, мне хочется, чтобы ты убедил меня, что я хочу быть соблазненной.

Я слышал ее дыхание. Оно было напряженным. Чего от меня хотели? Впрочем, даже не важно, чего от меня хотели, важно, чего хотел я сам. Я внимательно посмотрел на Лору: она была намного старше меня, но отнюдь еще не старуха. Думаю, ей было чуть за сорок, и она была по-своему привлекательной. Не глядя на Лору, я нерешительно положил руку на ее обтянутое чулком колено. Она резко скинула ее.

– Только не надо меня сразу лапать! Поговори со мной. Убеди меня, что ты меня любишь и что я должна переспать с тобой.

– Но я вас не люблю, и игра «представь себе» мне не нравится, – сказал я, – Извините, Лора, ничего личного, но мне не нужны ваши уроки секса. Мне хватает полового опыта.

– Не будь таким грубым, Питер. Элементарная вежливость требует, чтобы ты был любезен с женщиной, которая тебя старше и предлагает тебе переспать с ней, если, конечно, ты все сделаешь правильно. Я уверена, что тебе не нужны уроки секса. Дело не в этом. Возможно, мы ошибаемся, но мы подозреваем, что ты мало сведущ в науке ухаживания, в том, как заставить женщину почувствовать себя особенной.

(Наука ухаживания? Очнись!)

– Нас не интересует, как ты обходишься со своими пташками. Вопрос в том, умеешь ли ты ухаживать за уважающей себя невинной девушкой или, попросту говоря, соблазнить девственницу. У тебя есть такой опыт?

– Ну, в общем, должен признать, я не коллекционирую девственниц. И вообще. Это глупо. Чего вы от меня хотите?

– Ты должен понять, что я – девственница и что в первый раз я буду бояться. Тебе нужно будет внушить мне уверенность, что все будет хорошо. Кроме того, тебе нужно будет убедить меня, что ты относишься ко мне серьезно, что для тебя это не какая-то случайная связь, а что ты действительно любишь меня. Скажи мне, что я прекрасна. Скажи, что меня не разочарует мой первый любовный опыт. Пообещай жениться на мне. Пообещай все что угодно.

– Все это такой бред. Я не могу.

– Не трусь, Питер, – Она ободряюще придвинулась ко мне, – У тебя большой опыт участия в ролевых играх во время сеансов Созидания. Это просто новая роль, и, уверяю тебя, куда более приятная, чем большинство остальных. На самом деле все не так уж и сложно. У тебя наверняка гораздо больше опыта по соблазнению девушек, чем у меня в роли девственницы. Не важно, что ты на самом деле обо мне думаешь. Просто сделай что-нибудь. Понятно, что я хочу быть с тобой, раз уж я сижу здесь. Но, учитывая условия игры, я – молода, неопытна и не уверена в себе. Так что я просто хочу услышать несколько слов, которые дадут мне почувствовать, что все в порядке, – И вдруг, неожиданно высоким и искусственным голосом школьницы, она спросила: – О, Питер, мы тут совсем одни, ты уверен, что мы не делаем ничего дурного?

Что ж, для начала немного актерской игры, а потом под конец – хороший секс. Это было диковато, но я решил сыграть этот экспромт на тему «Как соблазнить девственницу».

– Да, нам нужно побыть вдвоем, Лора, чтобы я мог сказать тебе, как сильно я тебя люблю. Я слишком застенчивый, я не смогу сделать это на людях. И потом, разве не приятно вот так летним вечером сидеть при свечах и слушать Мендельсона?

– Моцарта, – инстинктивно поправила меня Лора.

– …слушать Моцарта. Это наша ночь, это наш час, и нет ничего важнее нашей любви – по крайней мере, ничего важнее моей любви к тебе. Я до сих пор не знаю, как ты относишься ко мне.

– Не знаю, – откликнулась Лора. – Девушке порой непросто разобраться в своих чувствах.

Я взял Лору за руку. Я старался припомнить реплики соблазнителей из таких фильмов, как «Элфи» и «Уловка». Однако безуспешно. Поэтому я продолжал игру на свой страх и риск.

– Этого я как раз не понимаю, Лора. Я знаю, что я чувствую. Как только я тебя вижу, у меня подгибаются колени. Я не думал в тебя влюбляться, но теперь, когда это случилось, эго стало для меня бесконечной пыткой. Наверное, лучше бы мне тебя никогда не встречать. Тогда бы мне не приходилось терпеть эту ужасную боль…

Я остановился и встревоженно посмотрел на Лору. Она наклонилась вперед – почти сложилась пополам. Только приглядевшись внимательнее, я увидел, что тело ее сотрясается от смеха.

– Что с тобой, Питер, милый? У тебя опять почечные колики? – Все еще вздрагивая, Лора попыталась собраться, – Ох, извини, я знаю, что это не по правилам, но ты на самом деле переборщил. Прости, прости. Начни со слов: «Наверное, лучше бы мне тебя никогда не встречать».

Она напустила на себя строгий вид и усилием воли заставила себя сурово посмотреть на меня.

– Наверное, лучше бы мне…

Нет, без толку. Лора снова схватилась за живот от смеха. Во мне что-то перевернулось. До сих пор я видел в ней преподавательницу Ложи, старую кошелку. И вдруг рядом со мной оказалось живое, дышащее, смеющееся человеческое существо, и я страстно ее захотел. У меня возникла эрекция.

– Это – безнадежно, – потом она все же справилась с собой, – Нет, продолжай, Питер. Постарайся сделать все, что можешь.

Но у самой у нее слезы текли от нелепости происходящего.

– Наверное, лучше бы мне тебя никогда не встречать. Но хоть это и пытка, но такая сладостная. Лора, можно тебя поцеловать?

Она кивнула.

– Конечно, можно, – она торопливо вытерла слезы смеха и повернула ко мне лицо.

После рассказов мистера Козмика я ожидал, что поцелуй Лоры опалит меня, как паяльная лампа. Однако она все еще пыталась играть роль и только чуть-чуть приоткрыла губы, не позволяя моему языку забраться слишком далеко.

– Лора, дорогая, у тебя такое красивое тело. Жаль, что одежда его скрывает. Можно мне раздеть тебя? Только раздеть и ничего больше. Я только хочу посмотреть на твое прекрасное тело, позволь мне полюбоваться тобой.

– Ах ты, бесстыдник! – ответила она грудным голосом. – Прости, Питер, я не знаю. А папа не рассердится?

– Ему незачем об этом знать.

В этот момент я возился с молнией на ее юбке. К сожалению, молнию заело.

– Давай разденемся оба. Я тоже хочу стоять перед тобой обнаженным, чтобы между нами не было никакого притворства.

Тут Лора, с интересом наблюдавшая за моей возней с молнией, просто откинулась на спину и застонала:

– О, Лора Уилкинз, какого черта ты вляпалась в эту чертовски глупую и чертовски нелепую историю? – А потом, без всякого перехода: – Дай мне, я сама. Да, я думаю, ты убедил меня отдать тебе свою девственность. Мне надоело быть девственницей. Давай скинем с себя одежду и трахнемся!

Мы начали раздеваться, стоя друг перед другом. На Лоре был корсет, и его лямки глубоко врезались в ее полные плечи. Я уже воображал себе ее тело, но эта деталь все испортила. Я опустился перед ней на колени, и я не играл, когда расстегивал резинки и бормотал нежные слова, обращаясь к ее великолепным ногам. Потом я поднялся, чтобы поцеловать ее, а она пробежала пальцами по моим ребрам.

– У тебя потрясающее тело, – удивленно сказала она. – Совсем как у танцора фламенко. Неужели в таком тощем теле есть место для сердца?

Потом Лора добавила:

– О, Питер, ты будешь со мной нежен, правда?

Когда я вошел в нее, тело ее сводили судороги смеха.

Лора здорово трахалась – нет, я скажу это поточнее. Она потрясающе трахалась. Она знала такое, что Салли и во сне не снилось, и некоторые из этих штучек были и в самом деле классными. После секса Лора вытащила сигареты. Я никогда раньше не видел, чтобы она курила.

– Что ж, это мы похерили – подходящее выраженьице, – сказала она. – Вряд ли Магистр будет доволен.

– А ему обязательно об этом знать?

– Если только Айвасс в ближайшие сутки не поразит его слепотой – узнает, будь спокоен. Он прочтет об этом в моем дневнике. Точно так же, как Фелтон прочтет об этом в твоем. Возможно, они даже сверят наши записи.

– Н-да, – (Я думал, что Лора сохранит подробности сегодняшней встречи в тайне. Глупо, конечно, но мне так показалось.)

– Скажи правду и посрами Дьявола, – произнесла Лора. – Вот что, хотя, по правде говоря, я ни разу не видела посрамленного Дьявола.

Лора быстро оправила юбку и привела в порядок волосы. Видя мое вконец перепуганное лицо, она позволила себе едва заметно улыбнуться.

– Все получилось не совсем так, как было запланировано. Но так или иначе сегодняшняя встреча нас сблизила. Надеюсь, скоро ты привыкнешь видеть во мне свою новую мать.

– Моя мать умирает.

– Я знаю. – Она помедлила в дверях, – Будь я на твоем месте, Питер, я бы не стала сразу ложиться спать. Лучше, если ты все опишешь в своем дневнике сейчас, пока каждая деталь еще свежа в твоей памяти. Дневнику ты должен доверять только правду. Тех, кто не делает этого, Ложа наказывает безжалостно. Поверь своей новой мамочке.

Я на самом деле сел за дневник и довел записи до настоящего момента. Была уже глубокая ночь, когда я смог наконец завести будильник и отключиться.

5 июня, понедельник

Я отправился на конференцию в Лидс самым ранним поездом. Пропустил только приветственную речь и пару коротких докладов. Майкл тоже был на конференции, и за кофе нам удалось поговорить. Мне пришлось объяснять насчет моего нового адреса, и хотя я постарался напустить побольше тумана вокруг Хораполло-хауса, Майкл просек, что я связан с какой-то оккультной группой, и принялся язвительно над этим подшучивать.

– Все эти эзотерические конторы только и думают что о деньгах. Смотри, обдерут тебя как липку.

– Думаю, что в моем случае все несколько иначе, Майкл. Даже можно сказать – совсем наоборот.

– Ты сам себе яму роешь, – пожал он плечами, – Пожалуй, это могло бы представлять интерес с социологической точки зрения. Ты мог бы сделать доклад на тему «Динамика поведения коллектива в ложе оккультистов Северного Лондона» или типа того.

– Нет, Майкл. Я отношусь к этому очень серьезно.

– Глупо. Что ты с этого будешь иметь? Если эти люди действительно обладают поразительной мистической силой, то почему они не правят миром, а охотятся за легковерными молодыми студентами?

– А откуда нам знать, что они не правят миром? – возразил я. – Внешний облик не всегда совпадает с внутренним содержанием.

И все же последнее слово осталось за Майклом.

Мой доклад поставили на конец дня. Пожалуй, я слишком тараторил, но в целом все прошло нормально. Никто не понял, что я говорил, поэтому и вопросов не было, так что, по крайней мере, в этом смысле доклад удался. По мне так лучше остаться непонятым, чем отвечать на каверзные вопросы. Предполагалось, что все мы будем говорить о «когнитивном диссонансе» в обществе, но, похоже, никто из нас не представлял себе, что это такое. Я чувствовал себя жутко молодым по сравнению с остальными учеными, прибывшими на конференцию. Полагаю, я молод, чтобы претендовать на доктора социологии. Конференции всегда проходят в страшной суматохе, и у меня не было даже минутки подумать о ночном визите Лоры или о маминой болезни. Отчасти я чувствовал себя виноватым оттого, что я сейчас не в Кембридже, с родителями. Однако Ложа, по крайней мере, хочет, чтобы я двигался вперед и поощряет мою работу, тогда как папа не воспринимает мои занятия всерьез. Народу была уйма, и мне пришлось провести ночь в спальном мешке на полу в преподавательской.