Текст книги "Лес Мифаго"

Автор книги: Роберт Холдсток

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

ЛЕС МИФАГО

РОБЕРТ ХОЛДСТОК

Первое издание оригинала: Март 1984.

ISBN 0-575-03496-3

Содержание

Благодарности

Прелюдия

Первая Часть

Вторая Часть

Третья Часть

Кода

Об авторе

У меня возникло чувство узнавания… здесь что-то такое, что я знал всю жизнь, но даже не подозревал об этом.

РАЛЬФ ВОАН УИЛЬЯМС, комментируя первое знакомство с британской народной музыкой.

Часть романа была напечатана раньше в другом виде в журнале «Фэнтези и Научная Фантастика», 1981 г.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Саре: cariath ganuch trymllyd bwystfil (* с любовью от дикого зверя, валлийский.)

БЛАГОДАРНОСТИ

Я бы хотел поблагодарить Алана Скота чей «Англо-Саксонский Словарь для Путешествующих Духов» – как будто написанный специально меня – очень мне помог. (* ну, во-первых, я не нашел такого учебника. Так что все это – очередная мистификация Вудстока. Во-вторых, использовано слово Ellorgaesten (точнее было бы Ellor-gaesten) – действительно саксонское слово, значащее примерно «уходящие духи», или «духи, которые ходят повсюду») И, конечно, я благодарен Милфорду – за энтузиазм, который вдохновил это видение.

Слово «Мифаго», изобретенное Джорджем Хаксли, произносится с ударением на втором слоге.

ПРЕЛЮДИЯ

Эдвард Уинн-Джонсу, эсквайру, Оксфорд, Колледж-роуд, 15.

Эдвард!

Ты должен вернуться в Лодж. Пожалуйста, не откладывай ни на час! Я обнаружил четвертую дорогу в более глубокие зоны леса. Сам ручей. Путь по воде, как я раньше не догадался! Он проведет нас прямиком через вихрь внешних ясеней, за спиральную тропу и Каменный водопад. Я считаю, что через него мы сможем попасть в самое сердце леса. Но время, всегда время!

Я нашел народ, который называет себя шамига. Они живут за Каменным водопадом. Они стерегут броды на реке, но – к моему огромному удовлетворению – они очень любят слушать рассказчиков историй, которых называют «жизнеголосами». Эта самая жизнеголос – юная девица, раскрасившая себе лицо в зеленый цвет; она рассказывает истории закрыв глаза, чтобы улыбки или хмурые взгляды слушателей не «изменили вид» героев. Я услышал от нее очень многое, в том числе самый важный рассказ – фрагмент того, что может быть только историей Гуивеннет. Это докельтская версия мифа, который, я убежден, имеет отношение к этой девушке. Вот что я сумел понять:

«Однажды, в полдень, убив восьмирогого оленя-самца и вепря, вдвое выше человека, и исправив дурные манеры четырех крестьян, вождь Могоч присел отдохнуть на берегу моря. Был он могуч в делах (* Евангелие от Луки, 24:19) и настолько высок, что головой касался облаков. Он вытянул ноги над морем и положил их у подножия утесов, чтобы охладить. Потом лег на спину и стал смотреть на двух сестер, встретившихся на его животе.

Сестры были близнецами, равно прекрасными, красноречивыми и умелыми в игре на арфе. Однако одна из них, вышедшая замуж за полководца великого племени, обнаружила, что бесплодна. Ее лицо стало кислым, как молоко, слишком долго находившееся на солнце. Вторая сестра вышла замуж за изгнанного воина, которого звали Перегу. Лагерь Перегу располагался в глубоких ущельях и непроходимых лесах, и он приходил к своей возлюбленной по ночам, в виде птицы. Она родила ребенка, девочку, но, из-за изгнания Перегу, ее кислолицая сестра собрала армию и пришла требовать ребенка себе.

Начался великий спор, в ход пошли руки. Возлюбленная Перегу еще не успела дать девочке имя, как ее сестра вырвала крошечный сверток, завернутый в плотную ткань, и подняла его над головой, собираясь назвать ребенка сама.

Но тут небо потемнело и появились десять сорок. Это были Перегу и девять могучих воинов из его рода, измененных магией леса. Перегу бросился вниз, схватил свою дочь когтями и попытался улететь с ней, но один из стрелков выстрелил в него из рогатки и Перегу начал падать. Он выронил девочку, но остальные птицы подхватили ее и унесли. Поэтому ее и назвали Хурфатна, что означает «девочка, подхваченная сороками».

Вождь Могоч с удовольствием смотрел на это представление, но почувствовал, что должен проявить почтение к мертвому Перегу. Он подобрал крошечную птицу и вернул ей человеческую форму. Но он побоялся, что уничтожит всех жителей соседней деревни, если сам выроет могилу, даже одним пальцем. Поэтому он положил мертвого ссыльного в рот и сунул его под зуб, ставший памятником смелому воину. Таким образом Перегу был похоронен под высоким белым камнем, в дышащей долине.»

Нет никаких сомнений – это самая ранняя форма истории Гуивеннет, и ты должен понять, почему я так возбужден. В последний раз, когда девушка была здесь, я спросил ее, почему она так печальна. Она ответила, что никак не может найти дышащую долину и блестящий камень над мертвым отцом. Она и есть Гуивеннет, я знаю это, я чувствую! Мы должны опять призвать ее. Мы должны опять попасть за Каменный водопад, и мне нужна твоя помощь.

Кто знает, когда кончится эта война? И чем? Мое старшего сына скоро призовут, за ним последует и Стивен. И я смогу более свободно исследовать лес и общаться с девушкой.

Эдвард, ты обязан приехать. С уважением, Джордж Хаксли, декабрь, 1941 г.

ПЕРВАЯ ЧАСТЬ. ЛЕС МИФАГО

Один

В мае 1944 я получил повестку и без особой охоты отправился на войну – сначала на обучение, в Озерный Край, а потом во Францию в составе 7-ой пехотной дивизии. (* вполне себе реально существовавшая дивизия, основанная еще герцогом Веллингтоном, но в 1939 она была преобразована в 6-у пехотную)

Накануне отъезда я почувствовал, что обиделся от видимого равнодушия отца к моей судьбе и, пока он спал, неслышно подошел к его рабочему столу и вырвал лист из дневника, в котором он записывал результаты своей молчаливой упорной работы. Я много раз перечитывал этот фрагмент, датированный августом 1934 года, и каждый раз меня бесила его непонятность; но одно то, что я украл кусочек его жизни, поддерживало меня в течении долгого, наполненного болью времени.

Вначале шли горькие жалобы на различные события, отвлекающие его от главного; ему приходится заботиться о Оак Лодже (* Oak Lodge – Дубовая Хатка, англ.), нашем семейном доме; оба сына требуют внимания, и еще трудные взаимоотношения с женой, Дженнифер. (Кстати, насколько я помню, мама была очень сильно больна.) Фрагмент заканчивался совершенно замечательным – за непонятность! – пассажем:

Письмо от Уоткинса – согласен со мной, что в определенные времена года аура вокруг лесной страны распространяется далеко, вплоть до дома. Надо подумать о последствиях. Он стремится узнать силу дубового вихря, которую я измерил. Что ему сказать? Конечно не о первом мифаго. Заметил, что обогащение зоны пред-мифаго более постоянно, но, вместе с тем, отчетливо лишает меня чувства времени.

Я сохранил этот листочек бумаги по многим причинам, но, главным образом, ради нескольких моментов того, что по-настоящему интересовало отца – и тем не менее смысл его был закрыт от меня, как сам отец закрыл от меня дом. Я ненавидел все, что он любил.

В начале 1945 меня тяжело ранило, так что после окончания войны мне пришлось остаться во Франции и переехать южнее, в маленький городок, находившийся в холмах за Марселем, где я жил со старыми друзьями отца. Сухое, жаркое место – и очень, очень медленное; выздоравливая, я проводил время, сидя на главной площади, и быстро стал частью крошечной общины.

Каждый месяц этого долгого 1946-го года я получал письма от моего брата Кристиана из Оак Лоджа – длинные, наполненные всякими сплетнями; однако, судя по ноткам раздражения и напряжения, его отношения с отцом быстро ухудшались. Я никогда не получал ни слова от самого старика, но и не ожидал: я давно смирился с мыслью, что он, в самом лучшем случае, смотрит на меня с полным безразличием. Семья только мешала его работе; он пренебрегал нами и требовал, чтобы мать вела свою собственную жизнь. Во время войны его страсть расцвела еще больше и превратилась в истерическое безумие, иногда по-настоящему пугающее. Однако нельзя сказать, что он все время кричал; напротив, большую часть жизни он молчал, погруженный в изучение дубового леса, граничившего с нашим домом. Поначалу мы сильно негодовали на него, но быстро научились благословлять и радостно приветствовать эти долгие периоды молчания.

В 1946 он умер от болезни, мучившей его долгие годы. Услышав эту новость, я не знал, что мне делать: мне очень не хотелось возвращаться в Оак Лодж, стоявший на самом краю поместья Райхоуп, в Херефордшире, но я хорошо понимал страдания Кристиана. Он остался один, в доме, в котором мы вместе провели все детство. Я представлял себе, как он бродит по пустым комнатам, или, возможно, сидит в промозглом кабинете отца, вспоминая часы одиночества, а также запахи дерева и земли, которые старик, вваливаясь в отделанную стеклянными панелями дверь, приносил с собой из недельных походов в лесную страну. Лес проникал в эту комнату, как будто отец не мог находиться далеко от буйного подлеска и холодных влажных полян, окруженных дубами, даже когда замечал свою семью. Впрочем он подтверждал это единственным способом, который знал: рассказывая нам – главным образом брату – истории из лесных стран, находившихся за домом, в основном из стран дуба, ясеня, бука и других деревьев, в черной глубине которых (как он когда-то сказал) можно было услышать и почувствовать запах диких вепрей, и увидеть их следы.

Сомневаюсь, что он хотя бы раз в жизни видел вепря, но в тот вечер я сидел в своей комнатке и сверху глядел на крошечный городок на холмах (письмо Кристиана я скомкал и держал я руке) и живо вспоминал, как слушал приглушенное ворчание какого-то лесного зверя и слышал, как какое-то массивное тело неторопливо пробирается через заросли, направляясь к извилистой тропинке, которую мы называли Глубоким Путем; завиваясь спиралью, она вела в самое сердце леса.

Я знал, что должен вернуться домой, и все-таки отложил отъезд почти на год. И вдруг Кристиан перестал писать. В последнем письме, от 10 апреля, он писал о Гуивеннет, о своей необычной свадьбе и намекал, что я буду поражен прелестной девушкой, ради которой он потерял «сердце, душу, рассудок, способность готовить, а также все остальное, Стив.» Конечно я написал, что поздравляю его, но на этом наша переписка прекратилась, на несколько месяцев.

Наконец я написал ему, что возвращаюсь домой, на несколько недель остановлюсь в Оак Лодже, а потом переселюсь в один из ближайших городков. Попрощавшись с Францией, с общиной, ставшей частью моей жизни, я поехал в Англию на автобусе, потом на поезде, на пароме и опять на поезде. И вот, 20-ого августа, я, сидя в запряженной пони тележке, оказался на заброшенной ветке железной дороги, окружавшей огромное имение. Оак Лодж находился на его самом дальнем конце. Туда можно было доехать вдоль дороги – около четырех миль – или напрямик, через луга и леса. Я выбрал промежуточный путь и, волоча за собой единственный потрепанный чемодан, пошел вдоль заросших травой рельсов, изредка выглядывая из-за высокой стены из красного кирпича, отмечавшую границы имения, и пытаясь увидеть что-нибудь в сумраке сосновых лесов.

Вскоре стена и лесистая местность исчезли из вида, и открылись тесно прилегающие друг к другу поля, огражденные деревьями, и мне пришлось пробираться через шаткие деревянные перелазы, заросшие шиповником и густыми кустами ежевики. Я шел по частной земле – тропинке на юг, вившейся вокруг рощ и ручейка, который мы называли «говорливый ручей»; она должна была привести меня к увитому плющом зданию, моему дому.

Стояло позднее очень жаркое утро, когда я наконец увидел Оак Лодж. Слева, довольно далеко, жужжал трактор. Я подумал о старом Альфонсе Джеффрисе, смотрителе всех ферм поместья, вспомнил его обветренное улыбающееся лицо, и как мы сидели в его крошечной лодке и удили щук в мельничном пруду.

Воспоминание об этом спокойном пруде буквально накинулось на меня, я свернул с южной тропинки, продрался через заросли высокой – по пояс – крапивы, через переплетение ясеней и боярышника, и оказался на берегу спокойного тенистого пруда, дальний берег которого терялся в мгле густого дубового леса. Росшие у самого берега камыши почти скрывали маленькую лодку, с которой Крис и я рыбачили много лет назад; ее белая краска почти полностью облезла, и хотя она, похоже, не протекала, я очень сомневался, что она выдержит вес взрослого человека. Решив не тревожить ее, я обошел лодку и уселся на бетонных ступеньках обвалившегося лодочного навеса; отсюда я какое-то время глядел на пруд, покрытый рябью от стремительных насекомых и случайных всплесков рыб.

– Две палочки и немного веревки… вот и все, что потребуется.

Голос Кристиана заставил меня вздрогнуть. Наверно он прошел по тропинке из Лоджа, скрытой от меня навесом. Обрадованный, я вскочил на ноги и повернулся к нему. Увидев его, я вздрогнул, как от удара; похоже он заметил это, хотя я широко раскинул руки и заключил его в братские медвежьи объятия.

– Я должен был опять увидеть это место, – сказал я.

– Я знаю, что ты имеешь в виду, – ответил он, когда мы разорвали объятия. – Я сам часто брожу здесь. – Наступила неловкая тишина; мы молча глядели друг на друга. Я отчетливо почувствовал, что он не рад видеть меня. – Ты выглядишь загорелым, – наконец сказал он. – И истощенным. Здоровым и больным, одновременно.

– Средиземноморское солнце, сбор винограда и шрапнель. Я еще не выздоровел на сто процентов. – Я улыбнулся. – Но как хорошо вернуться и опять увидеть тебя.

– Да, – глухо пробормотал он. – Я рад, что ты приехал, Стив. Очень рад. Но, боюсь, это место… ну, здесь небольшой беспорядок. Я получил твое письмо только вчера, и не успел ничего приготовить. И здесь все немного изменилось, ты увидишь.

Да, и он больше, чем что-нибудь другое. Я не мог поверить, что передо мной стоит бойкий и веселый юноша, ушедший в армию в 42-ом. Он невероятно постарел, волосы прорезала седина, тем более заметная, что он разрешил им расти беспорядочной массой, свисавшей назад и по бокам. Он напомнил мне отца: тот же самый далекий рассеянный взгляд, такие же впалые щеки и глубокие морщины на лице. Но больше всего меня потрясла его манера себя вести. Он всегда был коренастым мускулистым парнем; а сейчас стал похож на пресловутое чучело: худой, неуклюжий, все время раздраженный. Его взгляд метался из стороны в сторону, никогда не останавливаясь на мне. И запах нафталина, как если бы его хрустящая белая рубашка и серые фланелевые брюки были только что вытащены из кладовки; а из-под нафталина… – да, намек на лес и траву. А еще грязь под ногтями, и в волосах, и пожелтевшие зубы…

Наконец, через пару минут, он слегка расслабился. Мы немного побоксировали, немного посмеялись и пошли вокруг пруда, ударяя по тростнику палками. Но я никак не мог отделать от ощущения, что приехал домой не вовремя.

– Тебе было трудно… со стариком, я хочу сказать? В последние дни?

Он покачал головой. – В последние две недели мне помогала няня. Не могу сказать, что он ушел с миром, но она сумела заставить его престать позорить себя… или меня, в данном случае.

– Я как раз хотел тебя спросить об этом. Судя по письмам, в последнее время между вами была какая-то напряженность.

Кристиан достаточно мрачно улыбнулся и посмотрел на меня со странным выражением, чем-то средним между согласием и подозрением. – Скорее открытая война. Вскоре после моего возвращения из Франции он сошел с ума, окончательно. Видел бы ты тогда этот дом, Стив. Ты должен был увидеть его. Похоже, он не убирался много месяцев. Я спрашивал себя, что он ел… скорее всего одни яйца и мясо. Еще бы немного месяцев и – я уверен! – он стал бы есть кору и листья. И он был в ужасном состоянии. Ужасном. Хотя он и разрешил мне помогать ему в работе, он быстро захотел избавиться от меня. И даже пару раз пытался убить меня, Стив. Настоящие покушения на мою жизнь. Наверно была для этого какая-то причина…

Меня потрясло то, что Кристиан рассказал мне. Образ отца изменился: холодный обидчивый человек превратился в сумасшедшего, орущего на Кристиана и бившего его кулаками.

– Я всегда думал, что он скорее любил тебя; именно тебе он рассказывал свои истории о лесе. Я тоже слушал, но на колене сидел ты. Почему он пытался убить тебя?

– Я слишком глубоко вошел в его работу, – вот и все, что сказал Кристиан. Он что-то скрывал, исключительно важное. Я чувствовал это как по его тону, так и по мрачному, почти возмущенному выражению лица. Должен ли я попытаться узнать больше? Мне было трудно решить. Никогда я не чувствовал себя таким далеким от брата. Быть может, подумал я, все дело в Гуивеннет, девушке, на которой он женился. Я спросил себя, что за атмосферу она создала в Оак Лодже.

Я попытался навести разговор на нее.

Кристиан с силой ударил тростники. – Гуивеннет ушла, – только и сказал он, и я, вздрогнув, остановился.

– Что ты имеешь в виду, Крис? Ушла куда?

– Просто ушла, Стив, – зло оборвал он меня, как человек, загнанный в угол. – Она была девушкой отца, а потом ушла, вот и все.

– Я не понимаю, что ты хочешь сказать. Куда она ушла? Ты был так счастлив, судя по письму…

– Я не должен был писать тебе о ней. Моя ошибка. Давай не будем больше говорить о ней, хорошо?

После этой вспышки мое беспокойство стало расти как на дрожжах. С Кристианом действительно происходило что-то плохое, и, безусловно, уход Гуивеннет в большой степени способствовал ужасной перемене, которую я в нем заметил. Однако было что-то еще, намного большее, но, пока он сам не заговорит об этом, невозможно ничего узнать. – Прости… я не знал, – вот и все, что я сумел из себя выдавить.

Мы шли и шли, по самому краю леса; там начиналась болотистая, ненадежная почва, через несколько ярдах исчезавшая в затхлой глубине, скрываясь под переплетением камней, корней и гниющих стволов деревьев. Стало прохладно, солнце не могло пробиться через плотную листву. Густые заросли камыша колыхались под ветром и мне показалось, что гниющая лодка тоже слегка зашевелилась на своей вечной стоянке.

Кристиан заметил мой взгляд, но даже не взглянул на лодку или пруд; он бродил где-то в глубинах собственных мыслей.

В какое-то мгновение меня пронзила резкая печаль при виде брата, разрушенного как внешне, так и внутренне. Я отчаянно хотел коснуться его руки, обнять его, и ненавидел себя за то, что боюсь это сделать.

– Да что случилось с тобой, Крис? – наконец, очень тихо, спросил я. – Ты болен?

Какое-то время он молчал, не отвечая, а потом так же тихо ответил: – Я не болен, – и с такой силой ударил гриб-дождевик, что тот разлетелся на мелкие кусочки. Он посмотрел на меня, на его истощенном лице появилось выражение покорности. – Я немного изменился, вот и все. Я продолжаю работу старика. Возможно ко мне перешло немного из его любви к одиночеству и отчужденности.

– Если это правда, ты должен дать задний ход.

– Почему?

– Потому что одержимость старика лесом постепенно убила его. И, судя по твоему виду, ты идешь тем же путем.

Кристиан слегка улыбнулся и швырнул свою палку в пруд; та с плеском упала в воду и поплыла, окруженная зелеными водорослями. – Быть может имеет смысл умереть, делая то, что пытался сделать он… и не сумел.

Я не понял драматический намек в словах Кристиана. Отец составлял карту леса и искал свидетельства существования там старых поселений. Он изобрел целый новый жаргон, исключительно для себя самого, и успешно не давал мне более глубоко понять его работу. Я сказал об этом Кристиану и добавил: – Быть может это и интересно, но едва ли очень интересно.

– Он делал намного больше, а не просто составлял карты. Но ты помнишь их, Стив? Они невероятно детальные…

Совершенно ясно я помнил одну, самую большую, показывавшую аккуратно обозначенные тропинки и дороги через безумное переплетение деревьев и камней; поляны были изображены почти с маниакальной точностью, каждая идентифицирована и пронумерована, а весь лес делился на зоны, которым отец дал имена. Мы иногда устраивали привалы на таких полянах, поближе к краю леса. – Мы часто пытались проникнуть глубже в сердце леса, помнишь эти походы, Крис? Но тропинки всегда кончались и мы с трудом выбирались обратно, очень напуганные.

– Верно, – тихо сказал Кристиан, загадочно поглядев на меня. – А что, если я скажу тебе, что нас останавливал сам лес? Ты поверишь мне?

Я поглядел на мрачное переплетение кустов и деревьев, и одну единственную видимую поляну, освещенную солнцем. – Так оно и было, по-моему, – сказал я. – Он не давал нам пройти внутрь, насылая на нас страх; и там было мало тропинок, и еще земля, задушенная камнями и шиповником… очень трудно идти. Ты это хочешь сказать? Или ты имеешь в виду нечто более… мрачное?

– Мрачное? Я бы использовал другое слово, – сказал Кристиан, но больше не добавил ничего, только сорвал лист с маленького, еще не выросшего дуба, растер его между пальцами и сжал в ладони. И все это время не отрывал взгляда от дремучего леса. – Это древнейшая дубовая страна, Стив, последний остаток того великого леса, который покрывал всю Англию. Здесь росли дубы, ясени, бузина, рябина, боярышник и…

– И все остальное, – улыбнулся я. – Я помню, как старик перечислял нам их все.

– Верно, так он и делал. Здесь больше трех квадратных миль такого леса, протянувшегося отсюда до Гримли. Три квадратных мили настоящей послеледниковой лесной страны. Нетронутой страны, тысячи лет сопротивлявшейся попыткам вторжения. – Он оборвал себя, сурово посмотрел на меня и добавил: – Сопротивлявшейся изменениям.

– Он всегда говорил, что здесь живут вепри, – сказал я. – Как-то ночью я услышал непонятный рев, и он убеждал меня, что это огромный старый вепрь, который подошел к опушке в поисках подруги.

Кристиан повел меня обратно к навесу. – Возможно он был прав. Если вепри и смогли пережить средние века, то только здесь.

Как только я открыл сознание минувшему, потихоньку начали возвращаться воспоминания и образы детства – солнце обжигает поцарапанную репейником кожу; мы удим рыбу на пруду; ночевки в лесу, экспедиции… и вечное воспоминание о Сучковике.

Идя по тропе обратно, к Лоджу, мы обсуждали видение. Мне тогда было девять или десять лет. Мы шли к говорливому ручью, собираясь поудить, и завернули на пруд, решив проверить наши ловушки, которые поставили в тщетной надежде поймать одну из хищных рыб, живших в нем. Присев к воде (без Альфонса мы не осмеливались сесть в лодку), мы увидели движение среди деревьев, на другом берегу. Потрясающее видение на несколько мгновений приковало нас к месту и сильно напугало: там стоял человек в коричневой кожаной одежде, с широким блестящим поясом и остроконечной оранжевой бородой, достигавшей груди; из его головы торчали сучки, поддерживаемые кожаной лентой. Одно долгое мгновение он рассматривал нас, а потом опять скользнул в темноту. И мы не услышали ни как он подошел, ни как ушел.

Только добежав до дома мы успокоились. Со временем Кристиан решил, что над нами подшутил старый Альфонс. Но когда мы рассказали о видении отцу, он говорил с нами чуть ли не со злобой (хотя Кристиан считал, что он орал скорее от возбуждения, а не от того, что мы подошли близко к запрещенному пруду). Именно отец назвал видение «Сучковиком» и вскоре после нашего разговора исчез в лесу почти на две недели.

– Он тогда вернулся домой раненым, помнишь? – Мы уже подошли к воротам Оак Лоджа, и Кристиан как раз открывал их.

– Да, рана от стрелы. Цыганской стрелы. Бог мой, это был плохой день.

– Первый из многих.

Я заметил, что на стенах дома осталось не так много плюща; Лодж стал маленьким и серым, на темном кирпиче выделялись не занавешенные окна. Большой старый бук частично заслонял покрытую шифером крышу с тремя высокими каминными трубами. Неухоженные двор и сад, пустой курятник, полуразвалившийся и гниющий хлев. Кристиан действительно полностью забросил хозяйство. Но, переступив порог, я почувствовал себя так, как если бы никогда не уезжал. В доме пахло зачерствелой едой и хлоркой, и я почти увидел тонкую фигурку мамы, что-то делающей на огромном сосновом столе, стоявшем в кухне, и кошек, вытянувшихся вокруг ее ног на покрытом красной плиткой полу.

Кристиан опять занервничал, беспокойно поглядывая на меня. Наверно еще не знал, радоваться ему или злиться на меня за то, что я появился дома как чертик из табакерки. На мгновение я почувствовал себя чужаком, чуть ли не захватчиком. – Почему бы тебе не распаковать чемодан и не умыться? – сказал он. – Ты можешь поселиться в своей старой комнате. Сейчас там немного душно, но ее очень легко проверить. Потом спускайся и мы с тобой пообедаем. И до чая у нас будет все время мира, чтобы поболтать. – Он улыбнулся, и я решил, что это была слабая попытка пошутить. Но очень быстро его взгляд опять стал холодным и колючим. – Поскольку ты собираешься какое-то время пожить дома, ты должен узнать, что здесь происходит. Однако я не хочу, Стив, чтобы ты вмешивался в мои дела.

– Я не собираюсь вмешиваться в твою жизнь, Крис…

– Действительно? Посмотрим. Но я не собираюсь отрицать, что нервничаю, видя тебя здесь. Но, поскольку ты приехал… – Он умолк и на мгновение, казалось, смутился. – Мы поговорим об этом позже.