Текст книги "Нам, живущим. Реквием"

Автор книги: Роберт Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– И так началась Сорокалетняя война?

– Примерно. Некоторые из государств поначалу воздерживались от участия, а некоторые время от времени переставали воевать. Но для всех практических целей можно считать, что на следующие сорок лет Европа погрузилась в войну.

– Как она закончилась?

– Формально она не заканчивалась. Просто прекратилась, как огонь, сжегший все, что могло сгореть. В тысяча девятьсот семидесятом году в Европе проживало более четырехсот миллионов человек, если не считать Советский Союз, Швецию и Норвегию, которые в войне почти не участвовали. Разумеется, Советский Союз никогда и не был частью Соединенной Европы. В две тысячи десятом, когда, как принято считать, закончилась война, в Европе, по некоторым оценкам, проживало менее двадцати пяти миллионов человек.

Диана побелела. Перри медленно проговорил:

– Хотите сказать, за сорок лет было убито более трети миллиарда человек?

– Не все погибли от выстрелов или яда. От голода умерло больше людей, чем в сражениях. Массовую гибель вызвало не смертельное оружие, но развал экономической системы. Люди редко осознают в полной мере степень нашей экономической взаимозависимости. Военные действия уничтожили средства коммуникации. Поставки нарушились. Кредитная система раздулась и взорвалась, и людям осталось уповать лишь на бартер. Бартер для столь крупной экономической структуры – все равно что весла для боевого крейсера. Правительства прибегали к ангарии[11]11
  Ангария – захват воюющими государствами имущества нейтрального государства с обещанием последующей компенсации. – Примеч. С. В. Голд.


[Закрыть] и экспроприации, чтобы обеспечивать свои войска, но заканчивалось все опустошением, и люди это знали. Эта беспощадная система развивалась естественным путем. Фермеры занимались накопительством, а горожане умирали от голода. Время от времени горожанин убивал фермера и забирал накопленное. Когда заканчивалась и эта еда, горожанин умирал, потому что не владел искусством земледелия. И по всем этим людям катком проходили армии. Разумеется, развал наступил не сразу везде. Первые несколько лет промышленная цивилизация работала еще более интенсивно, чем до того, но в лихорадке войны питалась сама собой. Уничтоженные урожаи и урожаи, что не были посажены, опустошенные зернохранилища, разбомбленные системы водоснабжения – когда их оказалось так много, что муки голода почувствовал каждый, это и стало началом конца. Современный город – это практически беспомощный и очень нежный организм. Он утратил способность производить необходимое для жизни. Несмотря на транспортную систему, он не способен перемещаться, что и узнала Европа при эвакуации Лондона. Город подобен идиоту-переростку в инкубаторе. Он совершенно беспомощен без своих многочисленных слуг. Он способен думать лишь очень медленно и коллективно, а в экстренной ситуации не способен думать вовсе. Могут думать отдельные люди, но город – самостоятельный организм, ему требуется руководящий разум и нервная система. Уничтожь его систему водоснабжения, и он умрет. Прекрати давать ему пищу, и он умрет. Отними у него руководящий разум, и он совершит самоубийство. Города первыми рассыпались на части. Рождаемость упала до самой низкой отметки в истории. Отчасти это было следствием контагиозных абортов – одной из многочисленных эпидемий, поразивших континент. Отдельные социологи находят свидетельства того, что часть женщин просто отказывались иметь детей. А многие мужчины становились стерильны, даже если выживали, из-за лучей, которые милосердная наука вручила фельдмаршалам. Вот так умирала Европа.

– Как же нам удалось во все это не влезть?

– Немного удачи, но в основном благодаря гению и силе характера одного человека. Франклин Рузвельт предложил и частично разработал законы, оберегающие Соединенные Штаты от участия в войнах. Эти законы усиливал Ла Гуардиа, и в итоге президент получил право полностью отзывать Соединенные Штаты из опасных зон. К тысяча девятьсот семидесятому году Соединенные Штаты уже давно и плодотворно находились в экономических отношениях с Европой. Однако на момент смерти Эдварда в президентском кресле в Вашингтоне находился Джон Уинтроп, избранный Консервативной партией, – человек, от которого можно было бы ожидать повторения ошибок четырнадцатого года. И вот этот-то человек при первых признаках неприятностей прервал все поставки морем. Когда стало очевидно, что всеобщей войны не избежать, он эвакуировал наших граждан при помощи воздушных и морских сил, после чего обнародовал Декларацию невмешательства. Мы отозвали всех дипломатов и торговых представителей. Коммерческие отношения с Европой полностью прекратились. За рядом исключений, ни один американский гражданин официально не посещал Европу в течение двадцати лет. Естественно, такое решение привело к ужасным экономическим неурядицам в Соединенных Штатах. Но президент стоял на своем. Когда была обнародована Декларация невмешательства, конгресс находился на каникулах, и до следующего заседания оставалось еще пять месяцев. Уинтроп отказался созывать конгресс, а его законное право сделать то, что он сделал, поддержал Верховный суд. Кажется вероятным, что он, возникни такая необходимость, пошел бы и против суда. Изображения Уинтропа сжигали, но, когда собрался конгресс, действия Джона многим показались разумными. Ему объявили недоверие, но в результате процесса он был оправдан с небольшим перевесом голосов, и так Соединенные Штаты спаслись, несмотря на собственное нежелание это делать. Но прежде чем мы слишком углубимся в разговоры об Уинтропе, следует немного отмотать назад историю Соединенных Штатов.

– Через секунду после того, как мы окончательно закроем тему Европы. Что случилось после войны?

– Мы не знаем, Перри. Точнее, только в общих чертах. Правило невмешательства так никогда и не прекратило полностью действовать, и мы не возобновили торговые или дипломатические отношения. Знаем, что население постепенно растет. Область по преимуществу аграрная, экономика носит в основном деревенский и загородный характер. Большая часть населения не имеет образования, а технические знания практически утрачены. Мы знаем не все, хотя у нас существует ряд миссий, проводящих этнологические и социологические исследования. А теперь расскажи мне, что произошло после убийства Мэлоуна.

– Что ж, Ла Гуардиа занял офис в пятьдесят первом и находился на посту два срока. Парень, что режиссировал эту запись, похоже, считает, что самым большим достижением Ла Гуардиа стало реформирование банковской системы. Он называл это Борьбой Банков.

– Да, и важность этой реформы в том, что она сделала возможной существующую ныне экономическую систему.

– Подождите секунду, прошу вас. А какова существующая экономическая система? Диана говорит, что не социализм. Значит, капитализм?

– Можешь называть ее так, если угодно. Я бы предложил тебе пока что считать ее приватизированным индустриализмом. Ла Гуардиа уничтожил капитализм в твоем понимании. Он начал с нуля и основал государственный банк, Банк Соединенных Штатов.

– А разве Банк федерального резерва к тому времени уже не существовал?

– Да, но Банк федерального резерва, несмотря на свое название, не был государственным банком. И вообще в привычном понимании слова банком не являлся. Физическое лицо не могло получить заем в этом банке и не могло поместить в него деньги на хранение. Этим банком могли пользоваться лишь банкиры, которые им и владели. Ла Гуардиа хотел создать реальный банк, которым владели бы граждане и пользовались граждане. Но банкиры противодействовали ему на каждом шагу. Они контролировали большинство газет, владели значительной частью благ страны, а на остальную часть у них были закладные того или иного рода. В политической машине положение банкиров было тоже весьма устойчивым. Так что банкиры начали войну против него. И это его рассердило. Судя по тем свидетельствам, что нам доступны, сердить Цветочек[12]12
  Цветочком мэра Ла Гуардиа прозвали за маленький рост. – Примеч. перев.


[Закрыть] всегда было небезопасно. Он протолкнул свой законопроект о банках, используя личное обаяние и запугивание, и объявил всей стране, что готов давать деньги в заем всем и каждому, кому отказали в кредитах частные банки. Понимаешь, банки сеяли панику и страх, отзывая займы и отказываясь давать деньги в заем.

Ла Гуардиа восстановил спокойствие еще раньше, чем успел подготовить все механизмы для управления банковским бизнесом. И теперь ему уже мало было просто открыть собственный банк. Этот банк строился как финансовый агент правительства, способствующий проведению финансовых операций между правительством и гражданами, задуманных еще Франклином Рузвельтом. Ла Гуардиа преисполнился решимости разорить частных банкиров. Он обратился к ряду финансистов и сам изучил теорию денег. Он пришел к убеждению, что обычное коммерческое финансирование может обходиться в стоимость обслуживания плюс стоимость страхования, что гораздо меньше, чем взимавшиеся банками процентные ставки, основанные на спросе и предложении и представлении о деньгах как товаре, а не государственном средстве обмена. Он начал давать деньги взаймы, исходя из этой теории. Его бухгалтерия достаточно точно рассчитала стоимость обслуживания и оценила цену покрытия страховки. По мере развития системы страховка просто стала отражать удельный вес потерь предшествующего периода. Правительство давало кредиты такого типа и с таким дисконтом, что потери были невысоки, и всего через год федеральное правительство уже выдавало деньги гражданам по средней годовой ставке в три четверти процента.

Затем Ла Гуардиа нанес решающий удар. Его новое банковское законодательство позволяло правительству регулировать процент частичного резерва, который банки обязаны были держать, чтобы обеспечить выдачу депозитов вкладчикам. Если ты изучал банковские законы своего периода, то знаешь, что так называемый частичный резерв – это уловка, позволяющая банкиру давать взаймы деньги, которых у него никогда не было. Система фактически позволяла банкиру создавать новые деньги, не обеспеченные ни золотом, ни собственными средствами банкира, но за счет денег клиентов. И Ла Гуардиа отрегулировал этот процент до самого предела. Он запустил программу, обязывающую банки увеличить частичный резерв в течение трех лет до ста процентов. Раздраженные банкиры устроили показательное разбирательство и довели дело до Верховного суда. Генеральный солиситор[13]13
  Генеральный солиситор – второе по значимости лицо после министра юстиции. Представляет в Верховном суде интересы правительства США. – Примеч. С. В. Голд.


[Закрыть] заявил, что закон и порядок, установленные программой, не просто конституционны, но и призваны прекратить нарушение Конституции, коим определенно являются частичные резервы, ведь в Конституции правом чеканить монету и регулировать ее ценность наделяется только конгресс. Суд поддержал администрацию по всем пунктам в знаменитом решении господина Франкфуртера Правосудного[14]14
  У автора – Mr. Justice Frankfurter, господин Правосудие Франкфуртер. Автор, очевидно, имеет в виду Феликса Франкфуртера, занимавшего пост в Верховном суде США с 1939 г. (по 1962-й). – Примеч. перев.


[Закрыть], и денежные манипуляции в США перестали существовать.

– Так, значит, частным банкам пришел конец?

– Не совсем. Они сохранились как полезный институт депозитарного хранения, поскольку вскоре стали предлагать своим клиентам услуги, не предлагавшиеся Банком США. Если тебе требуется доставка вклада на дом или же ты хочешь обналичить чек посреди ночи, частные банкиры с радостью окажут тебе такую услугу. А кроме того, по-прежнему оставалось большое пространство для спекулятивных кредитов – благодаря людям, желавшим рискнуть своим капиталом в надежде на крупную прибыль. Банки продолжают давать в долг под большие проценты в областях, где риски велики и их непросто оценить заранее, однако теперь они обязаны ссужать реальные деньги, а не то, что они извлекали из чернильницы. Новая система резервирования положила этому конец. Ты узнаешь, какую важную роль банкиры-спекулянты сыграли в проникновении в Южную Америку. Они и сейчас играют важную роль. Они создают в промышленности элементы частной инициативы и предпринимательства, которые не способно создать правительство.

– А что там с проникновением в Южную Америку? Записи на эту тему как-то туманны, или, может быть, я просто уже не смог это переварить.

– Отдельные историки считают, что это было скорее изнасилование, чем проникновение. Вплоть до тысяча девятьсот семидесятого года Соединенные Штаты неуклонно теряли свои позиции в Южной Америке. В период правления Эдварда Европа постепенно становилась все более индустриальной и свой самый большой рынок сбыта нашла в лице Южной Америки. Азиатские рынки не представляли интереса с тридцатых годов, а Южная Америка с ее сырьем оказалась в удобном положении партнера. С другой стороны, Соединенные Штаты были страной аграрного экспорта, и это раздражало некоторые южноамериканские государства, в особенности Аргентину. Но Сорокалетняя война изменила ситуацию. Соединенные Штаты прошли через экономический рост в результате введения Закона о банковской деятельности, который сократил разрыв между производством и потреблением, снизив накладные расходы для товаров, недоступных покупательной способности.

– Не понимаю, что вы говорите.

– Предлагаю тебе сделать пометку и подождать с этим, пока не начнешь изучение существующей экономической системы. Вероятно, тебе преподавали традиционные экономические теории твоего периода, великолепные и весьма оригинальные, но – и я надеюсь, что ты простишь мне это, – совершенно неправильные. Вернемся к нашим баранам. Улучшение экономической ситуации привело к обычной политической реакции, и после Ла Гуардиа к власти пришла консервативная администрация. Однако между потреблением и производством по-прежнему оставался значительный разрыв. Традиционный взгляд на вещи, в особенности это касается экономических верований Консервативной партии, всегда гласил, что процветающей нации необходим благоприятный торговый баланс, или весовой баланс, как его раньше называли. Говоря простым языком, для страны лучше, когда она экспортирует больше, чем импортирует. В такой формулировке звучит глупо, поскольку несомненно, что страна, вывозящая больше, чем привозит, с каждым годом теряет реальные ценности. Однако зерно истины в этой позиции имелось, и для того времени – зерно весьма практичное. Экономические процессы были организованы столь забавно, что каждый год совокупная стоимость произведенных страной товаров превышала покупательную и потребительскую способность ее жителей. Это называли перепроизводством, и не было числа эзотерическим бессмыслицам, которые говорились о перепроизводстве. Однако сложные объяснения не требовались. Просто система из необходимости производила больше, чем могла потребить. Математику этого вопроса ты можешь освоить позже. Будучи инженером, ты непременно увидишь правдивость этой оценки и, вероятно, немало повеселишься.

– Хотите сказать, что в мое время в бизнесе Соединенных Штатов было неправильным лишь это?

– Да, только это. И все ваши беды с занятостью, с бедностью, с физическими страданиями, все были настолько же ненужными, насколько прискорбными.

– Это полный абсурд. Будь все так просто, можно было бы все исправить. Я бы и сам смог разработать механизмы, как это исправить, штук пять таких механизмов. Во флоте мы черта с два стали бы мириться с настолько мерзкой бессмыслицей. Почему же никто этого не понял?

– Кое-кто понял. К. Х. Дуглас, Гулдз Гейнсборо, Бронсон Каттинг и некоторые другие, но убедить людей в этом факте им было столь же трудно, как и более раннее поколение убедить в том, что Земля круглая. В обоих случаях факт истинен и прост, однако крепкий здравый рассудок человека, с детства впитавшего веру о плоской Земле или «благоприятном торговом балансе», отвергает истину. Социалисты, разумеется, эту истину понимали, однако настаивали, что существует лишь одно решение. А хороших решений этой простой проблемы существовало множество. Сегодня мы верим, что нашли более подходящее для Соединенных Штатов решение, нежели социализм. Но позволь, мы уже очень сильно отвлеклись от Южной Америки.

В период с тысяча девятьсот семидесятого года и до конца века было найдено временное решение. Мы стали закачивать свои избыточные блага в братский континент, и он превратился в новые неизведанные земли. Золотодобыча в Чилийских Андах какое-то время поддерживала жизнеспособность выдумки о благоприятном торговом балансе. Помимо этого и в дополнение к этому, практически все виды незаконного финансирования принимались как средство поддержания потоков товара на юг. Частные банкиры обратились к новому полю наживы и убедили население, что под Южным Крестом лежит новое Эльдорадо. Сей крайне сомнительный бизнес рос до тех пор, пока практически весь континент не оказался в долгах по расплате за товары, которые мы сами потребить не могли и которые отравили бы нас, оставь мы их при себе. Латиноамериканский темперамент нашел простой выход. Иногда я задаюсь вопросом, было это спланировано или же явилось неизбежным результатом обстоятельств. Но когда наставал день расплаты, правительство страны складывало с себя полномочия, а новое правительство хладнокровно отказывалось от обещаний своего предшественника.

В апреле две тысячи второго года произошла первая вспышка в войне А. Б. Ч. Правительство Аргентины отказалось признавать свои долги перед нами, как государственные, так и частные, и случился обмен довольно жесткими нотами. Наша южноамериканская эскадра получила приказ подтягиваться к Буэнос-Айресу. Чили и Бразилия уведомили Соединенные Штаты, что любая демонстрация силы в Аргентине будет расцениваться как недружественный акт.

Тем не менее эскадру, два старых авианосца и с десяток кораблей поменьше, не отозвали. Она прокралась в залив и, едва успев встать на якоря, была атакована с воздуха и пошла ко дну вся, до последнего матроса, прежде чем успел подняться хоть один самолет. Мы до сих пор не знаем, кто это сделал, но знаем, что чилийские и бразильские ВМФ и авиация перед тем занимали позицию в двух сотнях километров от Буэнос-Айреса.

– Как проходила война? На мой профессиональный вкус, записи на эту тему излишне поверхностны.

– Полно, Перри, тебя ведь в действительности не интересуют убийства? – Диана разволновалась и смотрела на него с недоверием.

Он похлопал ее по руке:

– Нет, Ди, вовсе нет. Но вопросы стратегии, тактики и вооружения для меня представляют интеллектуальный интерес, так же как тебя могут интересовать какие-нибудь церемониальные танцы, сопровождавшие кровавые жертвоприношения ацтеков.

Морщинки на ее лбу разгладились.

– Да, полагаю, что так. Но все же это варварство.

– Думаю, что с вооружением ты хорошо знаком, Перри. Соединенные Штаты до того не воевали много лет, а история учит нас, что в мирное время новое оружие появляется не часто. Военный разум цепко держится за привычные методы – надеюсь, без обид. Стратегический принцип внешних границ определил течение войны. Ни одна из сторон не имела технической возможности нанести второй решающий удар. Противников разделяли слишком большие расстояния, а территории стран были чересчур велики. Атаковать коммерческий транспорт было невозможно, поскольку практически все поставки на момент войны происходили между Соединенными Штатами и Южной Америкой. Стороны могли совершать налеты на города противника, но оккупация потребовала бы формирования обширных сетей связи для защиты оккупационных войск и создала бы серьезные стратегические уязвимости. Налет на Манхэттен стал единственным неожиданным инцидентом в этой войне.

– Расскажите мне о нем.

– Разумно было бы эвакуировать Манхэттен в начале войны, но на практике это сопряжено с огромными неудобствами, и население заверили, что никакие силы противника не способны пробраться так далеко на север. По факту – практически все боевые действия происходили ниже экватора. Если не считать двух налетов на Залив и одного на Палм-Бич, а ни один из них особого ущерба не причинил, Соединенные Штаты вообще не пострадали. Однако в декабре две тысячи третьего года два авианосца, «Санта-Мария» и «Королевское сияние», атаковали Манхэттен. Они проследовали в Нью-Йорк маршрутом через дальневосточную часть Атлантики и, благодаря везению и отчасти своей прозорливости, достигли Северной Атлантики, не будучи обнаруженными. Им способствовала погода – последнюю тысячу километров они шли в густом тумане. Они нанесли удар в полдень, свалившись на город с облачного неба, – в тот день облака находились не выше двухсот метров над землей. Атака была срежиссирована очень точно, – казалось, каждый пилот знает, что ему делать и куда лететь. Сначала они разбомбили мосты и посадочные площадки. Полагаю, это было ужасное зрелище – смотреть, как огромные вертолеты выплывают из облаков и лениво уничтожают свои цели, в то время как быстрые истребители сопровождают их и вьются вокруг, словно шершни. Они взорвали и туннели под реками. Вертолет садился на конечной станции, его экипаж травил местных газом, пока десант занимал поезд и загружал его взрывчаткой. Затем поезд отправлялся в последний путь – с бомбой замедленного действия на борту.

– Какой был ущерб?

– Практически полное разрушение. Водоснабжение уничтожено вместе с электростанциями. Небоскребы разрушены до оснований. По всему городу пожары от «зажигалок». Невероятная для военных действий эффективность – взрывчатку не разбрасывали по городу на авось, ее аккуратно располагали там, где она могла нанести максимальный ущерб. Считается, что вертолеты сделали два или три захода. Все это, разумеется, стало возможным благодаря погоде, особенно газовая атака, завершившая налет.

– Как она прошла?

– Судя по всему, истощив запасы мощной взрывчатки, они принялись систематически патрулировать остров, оставаясь в облаках, и сбрасывать газовые контейнеры. Им приходилось много раз возвращаться на свои плавучие базы, поскольку все это длилось тридцать шесть часов кряду.

– Я ничего не услышал про сопротивление.

– Сопротивление, конечно, было, но… Ты же пилот. Как атаковать врага в облаках?

– Никак.

– Вот и ответ. Они уничтожили Манхэттен и около восьмидесяти процентов его населения. И хотя атака не была решающей, а служила лишь акцией устрашения, косвенно она привела к завершению войны.

– Каким образом?

– Во время налета на Манхэттен погибли пятеро из шести глав ведущих международных банков, не говоря уже об уничтожении основной части записей по финансовым операциям, из-за которых все и началось. И разумеется, поджарились сотни мелких сошек, крутившихся в банковском рэкете. В отсутствие зачинщиков конфликта конгресс прислушался к своему народу, который никогда и не хотел воевать. В феврале две тысячи четвертого года было объявлено перемирие. Условия мира включали мораторий на международные обязательства – то есть, вежливо говоря, их отмену, а также создание Всеамериканского экспортно-импортного банка, обеспечивающего дальнейшую торговлю на условиях немедленной оплаты за любой купленный товар.

– Что-то еще?

– В общем-то, это все. Разрушение Манхэттена пошло в зачет налетов на Рио и Буэнос-Айрес. Но самый важный результат – двадцать седьмая поправка.

– Это ведь поправка о военных референдумах?

– Да. В записях рассказывалось о том, как она действует?

– Ну, как я понял, это установление о том, что люди должны проголосовать, чтобы можно было объявить войну.

– Истинно так. По существу, данная поправка гласит, что во всех случаях, за исключением вторжений в Соединенные Штаты, конгресс не имеет силы объявлять войну, не проведя по этому вопросу референдум. Статья кратко обрисовывает механизмы проведения такого референдума и устанавливает временные ограничения на его проведение. Однако самая занимательная особенность данной статьи – в определении участников голосования.

– Разве не все могут голосовать?

– Отнюдь, голосовать разрешается лишь гражданам, пригодным к военной службе.

– А женщинам не разрешается голосовать?

– И да и нет. Если действующее законодательство декларирует, что женщины могут участвовать в боевых действиях, они голосуют. В противном случае – нет.

Перри присвистнул:

– Готов поспорить, что это вызвало бурю негодования.

Каткарт ухмыльнулся, словно смакуя шутку:

– Безусловно, вызвало. Воинствующие феминистки завывали с пеной у рта. Затем им было указано, что предложенная поправка никоим образом не упоминает половую принадлежность граждан и что они могут, если им угодно, сделать женщин пригодными, включив положение в соответствующий законопроект о военной службе.

– Но это же непрактично.

– Как раз наоборот. Даже более того, закон многие годы явным образом делал женщин пригодными к военной службе. Женщины могут замещать мужчин практически на всех военных должностях. Далеко не всегда эффективно, однако такие вещи случались много раз. В твоей военной истории наверняка об этом рассказывалось.

– Полагаю, вы правы. Да, я совсем забыл о женских батальонах смерти. И еще, разумеется, женщины – превосходные пилоты.

– В настоящее время к службе допускаются ограниченные классы женщин, они-то, соответственно, могут участвовать в голосованиях по вопросам войн.

– Но послушайте, мне кажется, что несправедливо оставлять вопрос на усмотрение лишь тех, кто может служить. Если я что и усвоил из сегодняшней истории, так это то, что война затрагивает всех граждан страны, что она способна уничтожить целый народ. Да даже в мое время все это знали.

– Ты верно думаешь. Однако не предполагается – по крайней мере, всерьез, – что на войне будут убивать мирное население. В войне А. Б. Ч., если бы банкиры, погибшие в налете на Манхэттен, предполагали, что их будут травить газом и бомбить, никакой войны не случилось бы. Но они этого не предполагали. Они думали, что войной будут заниматься профессионалы, причем очень далеко от них. Нет, гражданские в массе своей никогда не воспринимают войну как что-то личное, если до каждого из них не донести, что им придется лично участвовать. Лично ему, Джону. Поэтому раньше народы так легко объявляли войны, а затем были вынуждены вводить воинские повинности, чтобы в этих войнах сражаться. Страна желает ввязаться в войну. О, разумеется… «Это тело Джона Брауна…», «Сделайте мир безопасным ради демократии», «Шотландцы никогда не будут рабами»… Однако, если война чуть больше, чем заварушка, приходится набирать людей, чтобы в ней участвовать. Не сочти за неуважение, Диана, женщины в этих вопросах были похуже мужчин. Женщин всегда можно раззадорить до состояния военной лихорадки. Половина мужчин, идущих воевать добровольно, не дожидаясь призыва, делают это по понуждению или будучи пристыженными тетками, считающими такой по ступок прекрасным и романтичным. В мирное время женщины эмоциональные пацифистки, но, стоит заиграть оркестрам, они начинают ходить строем куда быстрее, чем мужчины. О чем задумался, сынок? У тебя такой вид…

– Мне вспомнилась организация, от которой мороз по коже, – Комитет солдатских матерей. Он появился после мировой войны, и, чтобы входить в состав комитета, женщина должна была потерять сына на войне. Собрания, офицеры, съезды, национальные председатели – в общем, все, как в масонской ложе. Просто волосы дыбом вставали.

Тут вмешалась Диана:

– Знаешь, Перри, я считаю, что такая организация могла бы стать могущественной силой добра.

– Могла бы, но не стала. Посвяти они себя тому, чтобы сделать невозможной новую войну, все было бы замечательно. Но они же устроили просто еще одну ложу, еще один клуб для женщин. Но давайте же вернемся к нашей теме. О Комитете матерей я предпочту забыть.

Каткарт продолжил:

– Я не рассказал тебе о самой замечательной особенности этой поправки. Как мы обсудили, лишь способные сражаться могут голосовать. Выступившие за объявление войны автоматически вступают в ряды вооруженных сил на время ее ведения. В бюллетене каждого даже содержится информация о том, куда явиться следующим утром. Воздержавшиеся от голосования идут в следующий набор, а проголосовавшие против служат последними.

Перри был озадачен и немного раздражен:

– Но это ведь получается премия за трусость? Если войну объявили, шансы должны быть равными у всех. Будь моя воля, я сделал бы все ровно наоборот.

– Не спеши, Перри, остановись и подумай. Премия за трусость? Наверное, так. Но разве это еще и не премия за разумное суждение? Возможно, война не стоит того, чтобы ее начинать. Я всю свою жизнь изучаю историю и могу вспомнить лишь две или три войны, которые мне показались достойными их причин, да и на их счет есть у меня сомнения. Как бы то ни было, если человек принимает ответственность и голосует за то, чтобы ввергнуть страну в ситуацию, способную уничтожить эту страну и наверняка убить и покалечить множество граждан этой страны, не должен ли он принять последствия своего решения, встав в первых рядах бойцов? Сурово, но справедливо. По этому правилу ни один человек не может проголосовать за то, чтобы отправить другое человеческое существо под пули, лучи, ядовитые облака, не будучи готовым встать рядом с ним и встретить ту же участь.

– Но послушайте, в демократическом государстве мы ведь все в одной лодке. Почему не все должны на равных защищать страну?

– Ты рассуждаешь здраво, Перри, но этот аргумент здесь неприменим. Ты забыл, что, если происходит вторжение в Соединенные Штаты, референдум не требуется. Если быть точным, достаточно вторжения в любую часть Североамериканского континента или приближения к нашим территориальным водам флота с очевидно враждебными намерениями – тогда конгресс может действовать, не советуясь с народом. Референдум же созывают только для событий вроде Первой мировой войны, или испано-американской войны восемьсот двенадцатого года, или войны А. Б. Ч. Строго говоря, президент обладает властью действовать даже без одобрения конгресса, с целью отражения вторжения или для оказания помощи нашим гражданам за границей. Нет, цель поправки – позволить людям самостоятельно решать, является ли инцидент или ряд инцидентов достаточно серьезной причиной, чтобы они захотели покинуть страну и воевать с кем-либо. Разумеется, производителям оружия поправка не понравилась, равно как и многим финансистам и промышленникам, однако она была демократичной и разумной, так что народ проголосовал за поправку, когда разобрался, что к чему. А вот оружейники зубами и когтями держались за прежнюю систему, чем и вырыли себе могилу в конечном итоге.

– Каким образом?

– На следующем заседании конгресса в обычном порядке был предложен законопроект государственной монополии на отрасль вооружений. К этому моменту оружейники уже пользовались дурной репутацией, и конгресс принял закон.

Перри рассмеялся:

– Так им и надо, а? А если серьезно, эта схема вроде бы подходит к современным условиям, но я не верю, что она сработала бы в мое время.

Каткарт поднял мохнатые брови:

– Почему нет?

– Слишком обременительно. Ушли бы недели, чтобы подготовиться к голосованию, и снова недели, чтобы подсчитать голоса. К тому времени вся стратегическая ситуация изменилась бы, и война была бы проиграна, объяви мы ее.