Текст книги "Верная жена"

Автор книги: Роберт Гулрик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Глава 22

Несмотря на то что Антонио не умел кататься верхом, он купил арабского скакуна, как утверждали, лучшего в штате. Нанял тренера, молодого парня с фермы, и брал у него уроки в обширной старой пристройке. Труит снял там пол и устроил манеж. Через две недели интерес был исчерпан, и лошадь, тычась мордой в тонкий снег, уныло стояла в сарае вдали от родных пустынных песков.

Затем Антонио приобрел автомобиль, более современный, красивый и дорогой, чем отцовский. Автомобиль прибыл на поезде и изумил город, но Антонио не умел ездить, а дороги были ухабисты, поэтому машина простаивала в городской конюшне.

Потом он пять дней пожил в Чикаго и вернулся домой усталый, с затуманенным взором, с чемоданом, набитым новой одеждой, с пакетиком яда и с запасом опиума. Приехал не один, некая мисс Каррутерс, Элси Каррутерс, составляла ему компанию. Кэтрин узнала эту девушку по театру и по своим вечерам с Индией. Тони поместил гостью в комнатах рядом со своими. Они вместе проводили вечера, пили вино и срывали друг с друга одежду. Но мисс Каррутерс была невежественна, она скучала на долгих обедах и зевала при чтении стихов. Потом Элси и Антонио перестали спускаться к обеду. Ральф заметил, что для молодых людей это неудивительно, он и сам таким был, хотя ездил ради этого за три тысячи миль. Правда, он ни разу не приводил своих женщин под родительскую крышу, но ни словом не упрекнул Антонио. Кэтрин испытывала облегчение и радовалась тому, что осталась с Труитом наедине.

Мисс Каррутерс наскучила Антонио. Ральф заплатил ей за билет до Чикаго. После этого Антонио стало нечего делать. Абсолютно нечего.

– Миссис Труит, у нас есть порошок. План известен. Я предупредил тебя, что все расскажу Труиту.

– Но почему я? Сделай все сам, если угодно.

– Блудный сын, убивающий отца? Ни за что! Я трус, а ты нет. Ты, миссис Труит, всегда будешь мне нужна. При шелесте твоего подола по лестнице во мне каждый раз вспыхивает желание.

– Прошлое умерло.

– Нет. И никогда не умрет.

– Я не смогла этого сделать.

Антонио притронулся к ее шее, к бьющемуся пульсу.

– Скажи, что любишь меня.

Кэтрин отвесила ему пощечину. Он улыбнулся.

– Вот видишь?

У него имелась привычка к тому, что его обожают, его хотят, и в нем не было сердечных переживаний. Он никогда не боролся за любовь. Страсть давала ему сильное наслаждение, но от бесконечных сцен и отказов ему бывало скучно. Любовь для него была просто спокойным ровным сердцебиением, час за часом. Отсутствие событий наводило на него тоску. Когда в нем просыпалась жажда действий, которые не было возможности осуществить, отчаяние и гнев захватывали его, он напоминал тигра в клетке. Он искал новых ощущений, новых завоеваний, но ничего не находил.

Ральф понял, что сын никогда не наденет обручального кольца, просто семейное счастье не для него. Антонио проводил время, порхая от женщины к женщине, от одного удовольствия к другому. Ральф думал, что так будет всегда, пока сын не подурнеет, пока не иссякнут его желания. И тогда он останется ни с чем. Для Антонио существовала только страсть, любовь была эфемерным понятием. Для Ральфа любовь была марлевой повязкой, наложенной на сердечные раны. Любовь вне времени, ее нельзя увидеть или описать. В течение дня Ральф вспоминал о Кэтрин с нежностью и страхом, но успокаивался, когда видел ее, вернувшись домой.

Антонио был далек от этого. Его мать умерла из-за телесных наслаждений, она разрушила себе жизнь, и Тони был плодом ее истощенной порочности. Ставить секс во главу всего означало смерть в одиночестве, в духовной нищете. Без настоящей потребности нельзя в полной мере ощутить удовлетворение.

Ральф снова обрел так долго подавляемую страсть благодаря женщине, которая обманывала его, притворялась и делала еще более страшные вещи. Но каждое утро он просыпался с ощущением, что видел приятные сны. Он искал одно, а нашел другое. Кэтрин была инструментом его смерти и приглашением к жизни.

Он становился сильнее, богаче и могущественнее. Его бизнес, который прежде был средством убить время и загладить вину перед отцом, умершим без него, теперь увлекал. Он раскинул руки, полные денег, чтобы продавать и разрушать, спасать и строить, и его могущество росло. Он брал то, что предлагала Америка. Был тем, кем мог бы стать Антонио.

– Мне скучно.

– Мне тоже было скучно. А когда кое-чему научился, стало интересно. Это жизнь, Антонио. Это работа. Это то, что делают люди.

– Это не моя жизнь. Мне неинтересно.

– Страна, вся страна, Антонио, строится и растет. Вокруг нас много того, чем можно владеть и управлять. На фермах, в городах есть люди, которые не знают, куда податься. Дай им свет, и они пойдут за тобой.

– За тобой они пойдут в ад.

И все же Ральф настаивал, его терпение было бесконечным, любовь неизбывна. Антонио был для него единственным человеком, которого он хотел спасти из разрухи своего прошлого, по крайней мере, делал для этого все, что мог. Труит верил, что у него получится, он вытерпит оскорбления, заставит сына остаться.

Недавно он желал умереть, но теперь жизнь возвращалась к нему, возвращались сила и страсть. Он уже не чувствовал себя в толпе нелюбимым и одиноким, как тогда, на железнодорожной платформе. Он больше не будет объектом жалости для работавших на него мужчин, для их жен и детей. Никогда не станет для них только слухом.

В доме появилось больше людей. Штат прислуги разросся до шести человек, среди них были прачка, служанка для Антонио и кухонный работник. Кэтрин выписала из Чикаго садовника. Он привез в оранжерею тропические растения, и сейчас там цвели апельсиновые деревья и жасмин. В оранжерее было тепло и влажно, птицы перелетали с ветки на ветку и сладко пели. Под вечер Ральф с удовольствием там грелся. Боль уходила.

С окон сняли тяжелые шторы из дамаста и повесили легкие, пропускавшие больше солнца. Вместо шелкового полога над кроватью прикрепили другой, с китайскими старинными рисунками. Эта экзотическая роскошь перенесла Ральфа и Кэтрин в их собственный Ксанаду. [17]17
  Ксанаду – личный рай, идеальное райское место, как его представляет отдельный человек.


[Закрыть]

Из Чикаго приехали портнихи, они привезли с собой журналы с выкройками и отрезы дорогих материалов. Они создавали для Кэтрин платья. Ничего броского. Ральфу сшили отличные полосатые рубашки с белыми манжетами и воротниками, а к ним подобрали золотые запонки.

Труиты имели состояние и, хотя потребности в хвастовстве не испытывали, жили как богатые люди. Ральф не изменял своим привычкам. Он перестал пить бренди, ел столько, сколько нужно, не больше. Пища была замечательной. Компания увеличилась вместе со светом, вошедшим в окна.

Но он не в силах был достучаться до Антонио. Столько лет он надеялся найти сына и вернуть домой, и вот Антонио здесь, но ненавидит дом, ненавидит бизнес, грубит Кэтрин и слугам. Но у Ральфа было время. Долгие годы он не имел ничего, кроме времени, и оно научило его держаться прямо, не гнуться: не пасовать перед трудностями.

Зима отступала. На полях появилась робкая зелень, дни становились длиннее. Лед еще покрывал черную реку, но казалось, что двери тюрьмы приоткрываются. Люди ждали первого теплого дня, ждали, что настанет пора и девушки выйдут в летних платьях. Все смотрели в будущее.

Антонио научился управлять экипажем. Каждый вечер он выезжал в город по грязным дорогам. Там он сблизился с молодой вдовой, миссис Алверсон. Ее муж два года назад покончил жизнь самоубийством. Сексуальное отчаяние вдовы не уступало желаниям Антонио, и об их отношениях судачили в городе. Ральфу было неприятно, что имя сына стало предметом сплетен, его огорчал этот скандал. Он сделал попытку приструнить Антонио.

– Ее мужу было двадцать пять лет. Она родила ребенка после того, как муж умер. Ее сердце – открытая рана.

– Ей нравится мое общество.

– Она живет на пожертвования. Конечно, твое общество ей нравится. Люди болтают.

– Твоя репутация меня не волнует, если ты об этом. Насколько мне известно, у тебя и нет репутации. Я буду делать все, что сочту нужным.

– Может, тебе отправиться в Европу? Там ты встретишь много миссис Алверсон, и более искушенных. Возможно, станешь счастливее. Я был там счастлив. Европейские женщины…

– И что, оставить тебя здесь с миссис Труит? Зачем?

– Антонио… Потому что миссис Алверсон… кстати как ее имя?

– Виолетта.

– Миссис Алверсон заслуживает большего. К тому же у тебя не лежит душа к бизнесу. Я дам тебе денег Достаточно, чтобы посмотреть мир, если ты этого хочешь. Попутешествуешь и успокоишься.

Когда Ральф был в возрасте Антонио, ему пришлось бросить свое беспутное существование, вернуться домой и заняться бизнесом. Сначала дела у него шли плохо, а потом стало получаться, и он работал все лучше и лучше. Бизнес стал его жизнью, а Италия сделалась отдаленным воспоминанием. Антонио не представлял, как можно поселиться в чужой стране, где он никого не знает и не владеет языком. Новое пугало его. Он окончательно обосновался в Висконсине. Он не видел возможности получить желаемое, и его ненависть усиливалась. Старые друзья позавидовали бы ему, но путь сюда был для них закрыт. Сюда наезжали только губернаторы, сенаторы и усталые старые бизнесмены с сигарами и пивными животами. Они лизали ботинки Ральфу Труиту, надеясь на инвестиции, которые сделали бы их еще богаче.

Антонио посещал свою вдову в городе, в ее квартире в большом доме, и ему плевать было на то, что тем самым он разбивает сердце отцу. Неустойчивое равновесие злобы и жадности не могло продержаться долго.

Виолетта Алверсон приехала к Труитам на ужин. Она была ужасно застенчивой. Ее поразило великолепие еды и помещений. Кэтрин показала ей дом. Больше всего Виолетте понравилась оранжерея с тропическими растениями и звонкими птицами. Она не знала, какой вилкой и ложкой пользоваться, но Ральф обращался к ней тихим и добрым голосом, говорил о планах на будущее, о лучшей жизни для нее и для ее очаровательного ребенка. Мальчик получит образование и, возможно, станет бизнесменом.

Кэтрин пригласила ее переночевать, поскольку до города было четыре мили, а дороги грязные и неосвещенные, но Виолетта отказалась и уехала в своей наемной повозке с хлыстом в руке. Они с Антонио не обменялись ни словом. Виолетта покинула Труитов в надежде, что Тони предложит ей замужество.

Но тому наскучила Виолетта Алверсон. У нее ребенок, и она не умеет поддерживать беседу. Она не настолько хороша, чтобы льстить его тщеславию. Он послал ей письмо, в котором сообщил, что не желает больше ее видеть. Даже не захотел сказать об этом лично.

На следующий день Виолетта повесилась на той же балке, на которой покончил с собой ее муж, на чердаке жалкого дома. Ее ребенок спал на одеяле на полу. Перед тем как привязать веревку, она покормила его грудью. Ее платье было расстегнуто, и голая грудь торчала наружу. Крики ребенка встревожили соседей. В местной газете написали, что Виолетта не сумела оправиться от потери мужа. Ральф и Кэтрин похоронили женщину, которую едва знали. Антонио остался дома – играл на фортепьяно.

Глава 23

С юга дул теплый ветер. Ночи все еще были долгими и холодными, но земля уже показалась. Зима была слишком долгой. Пока не стемнело, Ральф возился в сарае с автомобилем – начищал его, вдыхал в него жизнь. Он забрал из города машину Антонио и учил сына водить на длинной подъездной дорожке. Это была первая механическая вещь, которой сумел овладеть Антонио. Автомобиль был чудом – кожаные сидения, медь, хрустальная оптика, вазочки для цветов. Ральф катался с сыном туда-сюда по дороге к дому. Это внесло в их отношения мирную нотку. Им становилось легче друг с другом. Они пытались общаться.

– Я ужасно поступил с тобой, – сокрушался Ральф.

– Наверное, ты сердился.

– Да. Я злился на твою мать. Любил ее всем сердцем. Верь мне. Когда мы с ней расстались, свет для меня померк.

– А я был брошен на произвол судьбы.

– Твоя сестренка умерла. Мать уехала. Я перенес гнев и горе на тебя, маленького мальчика. Никогда не перестану корить себя.

– Мне кажется, ты совсем забыл об этом.

– Я искал тебя десять лет. Искал повсюду.

– Должно быть, много денег потратил.

– Разве это важно? После того, как ты убежал, я понял, какую ужасную вещь совершил. Никакие деньги этого не исправят. Ты страдал за чужие грехи.

Медленный танец отца и сына. Каждую их беседу сопровождала старая песня о сожалении и возмездии. По вечерам во время таких разговоров Антонио напивался. Кэтрин сидела наверху, в спальне.

– Ты женился.

– Я хотел, чтобы ты вернулся. Мне казалось, это поможет. И я был одинок. Одинок, нелюбим и печален. Ты не представляешь, каково это – жить без любви. Сердце засыхает. Утрачивается смысл. Я просто мечтал о том, что есть у других. Жаждал друга, сердечной привязанности. Боялся остаться наедине с собой.

– А ты счастлив с молодой миссис Труит? Что ты знаешь о ней?

– Ее судьба не была легкой. Я рад, что могу быть полезным. И она привезла тебя. Она моя жена. Да, я счастлив.

– Она намного моложе тебя.

– Она станет тебе другом, если ты позволишь.

– У меня есть друзья, но они в другом городе. Ты бил меня до крови. Запирал в комнате. Оставлял одного и не говорил, где мать. Твоя жестокость огромна и нескончаема.

– Мне очень жаль.

– Время подскажет, велико ли твое покаяние. Я в него не верю. Если сегодня ты умрешь, я не приду на твои похороны.

– Ты разбогатеешь.

– Тебя никто не будет оплакивать, разве что прекрасная миссис Труит. Я-то уж точно не буду. Как и все те люди, что живут в страхе перед тобой.

Несмотря на трудности, это было началом хоть какого-то диалога между отцом и сыном. Каждое утро Ральф отправлялся на работу в надежде, что Антонио простит его и полюбит. Он был честным человеком и верил в это.

Для сына он, разумеется, был рыбой на крючке. Антонио с большим удовольствием припускал и снова натягивал, не вынимая крючка из отцовского рта.

Тони хотел бы, чтобы большая часть его детства так и не случилась. Чтобы мать была прекрасной и добродетельной и заботилась о нем. Чтобы она взяла его с собой, когда убежала из дома, оставив сестру-идиотку и страшного отца, который к тому же не был его отцом. А особенно, чтобы мать не умерла в нищете, а была с ним и не допустила бы печалей и несправедливости. Антонио с удовольствием исправил бы детство. Он уже не расстраивался из-за побоев. Они сделали его сильнее, чем его отец, чем его настоящий отец. Он горевал о потере.

Каждый вечер, когда Ральф уходил спать и наслаждался сексом с его бывшей любовницей, Антонио напивался. И он плакал. Плакал по своему детству с его простыми удовольствиями. Он бродил по старой детской, притрагивался к деревянной лошадке, к чучелам животных, к деревянным лодкам и к оловянным солдатикам и лил слезы по своему поражению в битве.

Сидя с бутылкой бренди на полу неизменившейся детской, он грустил не из-за побоев и одиночества. Он плакал по прошлому. Он был не в силах вернуть время. Да, Ральф сделал бы все для лучшего будущего и счастья сына. Но он не мог компенсировать дни и часы, которые были полны злобы, так жалки и болезненны. И никакие деньги не помогли бы, что бы ни говорил Труит.

В безграничном горе Антонио было почти сексуальное наслаждение, удовлетворение, освобождение, которого он не испытал даже в первом сексе. Он и сам не понимал, почему так себя ведет. Да это и неважно. Никто другой не был в его шкуре. Никто другой не мог посоветовать ему, как быть.

«Может, Ральф прав, – размышлял Антонио, – Возможно, я изменюсь».

Рыдания в детской были его первым боязливым и осторожным шагом к любви. Он не ведал, что такое любовь, но стал относиться к Ральфу иначе, слепая ярость сменилась другим чувством. Он был ребенком, и ему нужны были папа и мама.

Утром он просыпался на полу своей старой детской. Голова болела. Он был укрыт пледом, которым его укрывали в детстве. Он дрожал от горя, а иногда и от угрызений совести за свое поведение. Ему хотелось быть другим.

С тех пор как Труит перестал его мучить, с тех пор как Антонио набрался сил для побега из дома, он только и делал, что изводил себя. Если Ральф пытался убить его, то Антонио явно этому способствовал. Любовь Труита толкала Тони к саморазрушению. Смутные воспоминания о днях и ночах, женщинах, оргиях – одного этого мало.

Мысль о том, что у него может быть замечательная жизнь, до сих пор не приходила ему в голову. Он был богат, имел возможность отправиться в Рим, жениться на принцессе, пить холодное шампанское на борту парохода, держащего курс на Южные моря, в компании любящей женщины, мог делать все для собственного удовольствия, мог испытывать удивительные эмоции. Подобные идеи были фантомами, которые от него ускользали.

Любовь покинула его навсегда, была недоступна, словно фрукт на верхней ветке. На место любви явилось сексуальное притяжение трагедии. С понурым видом он поглощал бренди, оплакивал собственную судьбу, горькие часы детства, доброту человека, желавшего стать ему отцом, ушедшую красоту матери. Он бродил по экстравагантным комнатам отцовского дома, зная, что другого дома у него нет. Идти ему было некуда. Да у него и раньше ничего не было.

Больше всего он хотел улечься в маленькой темной, теплой комнате в неизвестном доме, чтобы было непонятно, ночь на земле или день, и без устали заниматься сексом с разными женщинами до самой своей смерти. Он жаждал пьянства плоти. Больше всего на свете он ценил мягкое прикосновение к другому человеческому существу. Он мечтал умереть в последнем из тысячи объятий.

Рядом была Кэтрин. Для Антонио, в отсутствие других увлечений, она была подобна наркотику, яду. И она была той, чьи секреты он знал. Кэтрин постоянно находилась в доме – шила, читала книги, которые заказывала в Чикаго. Она покинула Антонио. Предала, лишила золотой надежды.

Каждую ночь она спала в постели его отца. Тот занимался с ней сексом. Уверял, что любит ее. Таких слов Антонио ни разу не произносил и не подразумевал. Ему недостаточно было желать всех женщин. Он хотел, чтобы Кэтрин была для него олицетворением всех женщин.

Она сознательно его избегала. Запиралась в своей комнате, шила, когда Труит отправлялся на работу. Сидела за столом как посторонняя, разговаривала с Тони так, словно не помнила о бархатных шнурах, которыми он привязывал ее к кровати, об огне, сжигавшем ей кожу. Горе Антонио было бесконечным. Страсть – особенной и острой.

Труит уехал в город. Антонио отыскал Кэтрин и открыл ей сердце, сказал, что возвращение домой сделало его другим, разбередило рану, которая, как он считал, навсегда затянулась. Он боялся Труита. Этот человек, некогда способный на разрушение, держался спокойно, несмотря на мучительные угрызения совести. Антонио опасался, что отныне все может измениться.

Кэтрин посоветовала набраться терпения. Убеждала, что старые раны затянутся и не стоит обсуждать смерть Труита. Антонио поведал ей, что хранит в своей комнате мышьяк, привезенный из Чикаго. Признался, что вечером напился бордо и взял яд, держал его в руках, нюхал и мечтал о смерти. И если бы на ноге была кнопка, нажав на которую, можно навсегда исчезнуть, он нажал бы ее. Кэтрин ужаснулась его мыслям. Напомнила, что он умеет водить машину и может махнуть куда угодно. У него вся жизнь впереди. Она не поняла ничего из его спутанных речей. Она была уже не той женщиной, которая часами болтала с ним ни о чем, о любовных пустяках.

Антонио душило молчание. Каждое утро бритва была для него приглашением. Каждый вечер мышьяк казался ему афродизиаком. Одиночество ужасало его, но он не отправлялся в город, не спускался к приятным девушкам, которые приезжали из Чикаго на обед вместе со своими отцами-банкирами. Они отличались изысканными манерами и смеялись мелодичным несексуальным смехом. В них не было темноты, а свет Антонио не привлекал.

Он писал предсмертные записки, складывал их в ящик и запирал на ключ. Сочинял письма отцу, где в мельчайших деталях рассказывал о прошлом Кэтрин, письма, одна строка которых разрушила бы жизни им обоим. Эти письма он сжигал.

Погрязнув в одиночестве, Антонио потерял собственную душу. Истощил себя недовольством, которое испытывал к своей судьбе. Ему было тяжело держать осанку на людях, невыносимо притворяться Нарциссом. Он повторял про себя одни и те же фразы, сознавая, как тривиально они звучат.

Однажды вечером, напившись, он признался Ральфу:

– Я бы хотел… стать другим и все поменять. Но ничего не получается.

– Мы все надеемся стать кем-то другим. Быть смелее, красивее, умнее. Это то, чего ждут дети. Если повезет, человек из этого вырастает. Если нет, настоящее превращается в муку. Я хотел… чего? Быть элегантным, а не деревенщиной, быть любимым, сторонился неприятностей, хотел, чтобы все было по-моему. И меня никогда не тянуло в бизнес. Я мечтал жениться на графине и обрести счастье. Не получилось. Играй в свою игру, Антонио.

– Мне больно. Каждую минуту я испытываю нестерпимую боль.

– Очень жаль. Если есть что-нибудь…

– Ничего нет.

– Знаю.

Это была дорога без конца, диалог без цели. Если все время проводишь в беседах с человеком, изъясняющимся на чужом языке, как добиться, чтобы тебя поняли? Антонио говорил, отец слушал, но слова не имели значения ни для того, ни для другого. Это был способ времяпрепровождения для угрюмого сына и сочувствующего отца.

«Да ладно, – размышлял Антонио поздним вечером, лежа на полу детской, – Влачи это унылое, печальное, обыкновенное существование. Общайся с девушками из Чикаго. Катайся на автомобиле на зависть горожанам. Постигай законы бизнеса, перестань думать о темной комнате и тысячах женщин». Он словно видел отдаленный берег и понимал, что не сможет до него доплыть.

Кэтрин не выходила у него из головы. Когда Антонио встретил ее, он был совсем еще мальчиков, а она – элегантной куртизанкой, охотившейся за выгодным предложением. Она казалась ему блестящей дамой. У нее были прекрасные манеры, она знала мир. Он же был абсолютно наивен. Она покупала ему рубашки. Учила одеваться, есть в ресторанах, разговаривать с опущенными глазами. Она показала ему возможности его тела. Оплела его в кокон, в котором ему сначала было хорошо. Затем к нему снова вернулись монстры, и он сам превратился в монстра, жестокого, несгибаемого, вероломного. Антонио обратился к Кэтрин, потому что она помнила его в его невинности и надеждах, потому что сама верила в эти вещи. Он снова и снова причинял ей боль, а она позволяла. Ему было тошно и эта боль жгла его, точно расплавленный свинец.

Как-то утром, проснувшись с трезвой головой, он встал и поехал в офис Ральфа. Там наблюдал за тем, как Труит наращивает свой капитал, выслушивает жалобы сотрудников и обращается с ними справедливо и сочувственно. Это напоминало разглядывание картины. Без движения, без звука. Ральфу казалось, что сын проявляет интерес. Труит надеялся, что Антонио решил принять участие в бизнесе – так же как он сам много лет назад. На следующее утро Антонио уже забыл, что был у Труита на работе, не помнил ни единой фразы, ни одной подробности вчерашнего дня.

Его отец, настоящий отец, оставил мать ради богатой молодой вдовы. Этот мужчина по фамилии Моретти был человеком без лица. Он учил людей игре на фортепьяно, он подарил ему жизнь. Труит же был чужим. Много лет Антонио жил ради того, чтобы Труит умер. Антонио терпеть не мог этого Труита, того, кто покупал, продавал и распределял, того, кто был с ним ласков.

Только Кэтрин была настоящей; она изменилась и стала для Антонио незнакомкой. Но под ее одеждой была кожа, и так же как Антонио помнил все удары, нанесенные рукой Труита, помнил каждое его слово, произнесенное в гневе, так же он помнил кожу Кэтрин, помнил, кем она была. Она означала для него целый мир, и он не мог ее отпустить.

Ни сейчас. Ни когда-либо в будущем.